За креслами королев и Танкреда стояли зачем-то, ничего не делая, королевские в белых одеждах пажи,- граф Джиованни Канто, пятнадцатилетний сын герцога Кабрера, за креслом королевы Клары,- Астольф Нерита, за Ортрудою,- и брат Афры, Бартоломео Монигетти, за принцем Танкредом. Они стояли вытянувшись, и под конец обеда мускулы их стройных ног заметно дрожали от усталости,- но им нравилась их почётная служба, и на лицах их отражалась надменная гордость. Потом они будут хвастаться перед своими школьными товарищами этою высокою честью, и пересказывать, что запомнили из застольной беседы, и мальчишки будут им завидовать.
      За обедом разговор был сначала спокойно-весел. Вероника Нерита рассказала несколько городских новостей. Потом королева Клара помогла Танкреду завести речь опять о своём. Она вспомнила о несчастии, случившемся на днях в одном из иностранных флотов. Вспомнила потому, что сегодня пришли ответные, очень любезные телеграммы на выражения соболезнования.
      Герцог Кабрера сказал:
      - Итак, наш Ignis* оказался опять прав,- подводные лодки вовсе не так страшны для эскадренных броненосцев, как это многие легковерные люди думали. В своей последней статье, так интересно, так красноречиво написанной, Ignis доказывает это неопровержимо, и надо иметь слишком предвзятые мнения, чтобы не согласиться с выводами этого превосходного писателя, который, к сожалению, упорно скрывает своё настоящее имя.
      * Огонь (лат.).
      Принц Танкред делал вид, что не принимает на свой счёт похвал, - но лицо его, слегка покрасневшее, выдавало радость услышанной лести. Всем при дворе было известно, что принц Танкред помещает иногда в военных журналах статьи, подписываясь этим псевдонимом. И все притворялись, что не знают этого. Это давало лёгкую возможность льстить принцу-супругу неумеренно, но всё-таки прилично и с видом независимого суждения.
      Танкред спросил:
      - Вы, дорогой герцог, согласны с его основными положениями?
      С лёгкою улыбкою на тонких губах Мануель Кабрера отвечал томным голосом, точно это было признание в любви:
      - Островное государство, не теряй времени, строй эскадру за эскадрою, приобретай золотом или железом колонию за колониею, и ты скоро станешь великою империею. О, ваше высочество, эти золотые слова стали моим политическим credo.
      Афра сказала безразлично-любезным тоном, обращаясь к герцогу:
      - Броненосцы очень дороги, герцог. С очень любезною улыбкою герцог отвечал ей спокойно и уверенно:
      - Денег в Европе много, милая госпожа Афра.
      - Платить проценты по долгам очень трудно,- сказала Афра.
      - Колонии зато дадут хороший доход,- возразил Мануель Кабрера.
      Жадный авантюризм самоуверен. Кардинал сказал с вкрадчивою мягкостью:
      - Колонии в землях неверных открывают святой церкви Христовой новое и благодарное поприще для пропаганды.
      И вот заговорили-таки об африканских колониях. Положительно, эти разговоры стали для Ортруды, как кошмар неотвязный. Уже у изобретательного Танкреда готов был новый план: основать гавань в Африке, захватить затем как можно больше земель во внутренних областях чёрного материка, переселить туда возможно больше испанцев и португальцев из Нового Света, не пренебрегая ни метисами, ни мулатами, и таким образом создать прочное ядро для основания Латинской империи.
      Афра заметила:
      - А вот евреи почему-то в Уганду не поехали. Пожалуй, и испанцы не захотят. Может быть, даже и метисы с мулатами откажутся.
      Королева Клара смотрела на Афру гневными глазами. Ортруда вмешалась в разговор.
      - Боюсь,- сказала она,- что наши газеты будут очень сильно критиковать все эти планы. Да и заграничная пресса.
      - Ах, эти газеты! - воскликнула королева Клара с пренебрежительным выражением.- Большинству из них можно заплатить,- нашим подешевле, заграничным немного подороже,- а неподкупные газеты, к счастью, не влиятельны ни у нас, ни за границею.
      - А что скажет парламент? - спросила Ортруда.
      - Об этом пусть позаботится господин Лорена,- сказала Клара.- Он ловкий.
      Принц Танкред захотел, по своей привычке, щегольнуть знанием Востока. Он сказал:
      - Все эти парламентские дебаты, о, чего они стоят! В России я слышал такую пословицу: один ум - хорошо, два ума - лучше. Это, пожалуй, несколько пикантно для полуварварской страны, где ум никогда не был в большом почёте. Но дело в том, что относительно любого парламента в мире я предпочёл бы говорить так: один ум - ещё небольшая беда, два ума - это уже опасно.
      Кардинал, смеясь несколько громче, чем бы следовало, двигал под столом руки, словно аплодируя, и всё его тучное тело тяжело колыхалось. Остальные одобрительно улыбались. Танкред говорил, усмехаясь:
      - Я это сказал там, в России. Кардинал сказал:
      - Господь вверил государям управление народами, и Своею праведною Десницею вложил в их руки государственный меч, карающий и грозный.
      - Кто-то из государей старого времени сказал,- заговорила Афра,- что кровь убитого врага хорошо пахнет.
      На краткое мгновение глаза её стали мрачны, и с угрозою остановились на принце Танкреде. Или это так только показалось Танкреду? Вот уже снова у неё безразлично-любезные глаза, и она ни на кого в особенности не смотрит.
      Королева Клара подумала, что замечания Афры бывают иногда очень бестактны. Как жаль, что благосклонность Ортруды к этой плохо воспитанной девочке так велика! А не приглашать Афру неудобно,- королева Клара была очень расчётлива и искусна в деле поддержания хороших отношений, и потому не могла не оказывать внимания той, кого так любит королева, её дочь. Но всё-таки Клара решила призвать к себе Афру под каким-нибудь предлогом, и сделать ей лёгкое внушение.
      Танкред улыбнулся и сказал:
      - В Испании и в России очень любят говорить пословицами. Должно быть, такой способ разговора соответствует низкому культурному уровню этих отсталых стран. В России я записал много пословиц. Вот я припоминаю сейчас две из них, которые, мне кажется, подходят к предмету нашего разговора. Одна говорит: кто любит женщину, тот её бьет. Другая: люблю тебя, как свою душу, и трясу тебя, как ветку каштанового дерева.
      Ортруда воскликнула с болезненным выражением лица:
      - О, Россия! Не говори мне об этой ужасной стране. Я понимаю страшные сказки и легенды, но не имею вкуса к разговорам о страшной действительности, о кошмарах жизни.
      Танкред, смеясь, сказал:
      - Милая Ортруда, хорошо, что тебя не слышит русский посланник.
      - О,- возразила Ортруда,- я, правда, не так много видела русских, как ты, милый Танкред, но из тех немногих, кого я встречала, ни один не хвалил своей страны. Кажется, никто из них не любит родины и не уважает своей национальности.
      - Это у них внешнее,- сказал Танкред,- в этой полудикой стране есть много горячих патриотов. Правда, патриотизм выражается у них несколько странно, иногда грубо и жестоко, иногда смешно. Их женщины, например, любят повторять пословицу: на врага брошу все мои шляпки.
      А потом разговор перешёл на ту же тему, так тяжёлую для Ортруды. Но Ортруда уже не возражала больше. Ей было бы печально прямо сказать Танкреду, что она никогда не одобрит затеянных им рискованных предприятий.
      Цветы на столе перед нею пахли слишком багряно и пышно. Серый на яркой лазури дымок вулкана припоминался ей,- и поблёкшее на старом портрете лицо белого короля,- и всё это наводило на неё истому и грусть.
      ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
      Вечером у королевы Клары был большой бал.
      Как всегда в таких случаях, приглашённые собрались заранее, до часа, назначенного для выхода королев. Во внутренние покои, где отдыхала после обеда Ортруда, порою слабо доносился далёкий, лёгкий гул голосов и шагов, неприятно раздражая Ортруду. Из открытых окон влёкся шипящий звук от непрерывно подъезжавших экипажей.
      Как хорошо там, в подземельи, где тьма и мечта, где только редкие капли падают с высокого свода в воду! Ах, зачем же эта жемчужная диадема! И к чему бриллианты и сапфиры надменной звезды!
      А там, за торжественно высокими дверьми, ликовало светлое, многоогненное, мраморно белое, драгоценными камнями переливно блестящее, шуршащее атласами и шелками тихое ожидание в многолюдных залах. Настроение праздничное и радостное многоцветною чешуёю наряжало скользящих и ползущих змей коварства и расчета.
      В празднично нарядной толпе виднелись фиолетовые и чёрные сутаны епископов и прелатов. Блестящие группы придворной знати сверкали обильным золотым шитьём на мундирах. Пестрело разнообразие цветных форменных одежд на генералах и офицерах. Зелёный, оранжевый, красный, голубой, переливались цвета генеральских лент, сверкали осколками ярких радуг драгоценные камни их звёзд, блестело золото, и эмаль белела на орденских крестиках. Было видно очень много морских офицеров. Государство Соединённых Островов имело больше адмиралов, чем боевых кораблей. Большинство этих господ всю свою карьеру сделали на суше. Это не мешало им быть осыпанными орденами очень щедро. В первые годы своего правления королева Ортруда пыталась сокращать списки награждаемых. Но этим было обижено так много почтенных, хотя и ничтожных самолюбий, что пришлось от этого отказаться,- и теперь уже Ортруда молча подписывала декреты о пожалованиях.
      И придворные, и городские дамы и девицы были в народной одежде, опять введённой королевою Ортрудою при дворе,- белое платье вроде туники, белый с зелёным головной убор, сандалии с белыми лентами.
      Чернели фраки членов Палаты депутатов. Этих господ было много, из разных партий, кроме социалистов. Впрочем, приглашения посылались и им. Когда несколько лет тому назад, в регентство королевы Клары, одному из депутатов крайней левой после его резкой антидинасти-ческой речи в парламенте не было послано обычного приглашения на придворное торжество, то это вызвало и запрос в Палате, и дерзкие речи на митингах, и колкие статьи в газетах, не только социалистических, но и радикальных. После того по-прежнему стали приглашать всех.
      Одежды членов дипломатического корпуса были разнообразны: только немногие были в чёрных фраках, большинство же в шитых золотом мундирах разных покроев и цветов. Было тут и несколько крупных финансистов, которые выделялись из элегантной светской толпы напряжённою самоуверенностью нёмного оторопелых лиц и преувеличенною развязностью движений.
      Говорили вполголоса. Но кто бы вслушался в этот смутно беглый говор, для того явственным стал бы лёгкий шелест сплетни. И больше всего о принце Танкреде.
      Перешёптывались дамы:
      - Вы слышали, Танкред уже охладел к Маргарите Камаи.
      - Что ж, слишком пылкая страсть утомляет очень быстро.
      - Да у него же и всегда эти перемены скоро происходят.
      - А вы не знаете, кто его новая?
      - Какая-то крестьяночка, сельская учительница.
      - Да что вы говорите!
      - Уверяю вас. Да и отчего же нет! Была же у него эта, как её, что статуи лепит.
      - Художница? Да, он любит разнообразие.
      - Да с этою художницею, кажется, связь ещё не совсем порвана.
      - О, он неутомим, этот милый принц!
      - И щедр по-королевски.
      - Как жаль, что он только принц.
      - Но Ортруда - воплощённый ангел.
      - О, да, она бесконечно мила.
      - И ничего не знает, можете себе представить!
      - Бедная!
      - Да, наш удел - страдать.
      Сплетничая о принце Танкреде, теперь всегда упоминали имя Маргариты. Это была его последняя, до Альдонсы Жорис, любовница, жена графа Роберта Камаи, молодая красавица из Италии. Было пикантно и радовало сплетниц то, что граф Роберт Камаи не скрывал своей радости по поводу этой связи.
      Граф Роберт Камаи был тонко-расчётливый, цинично-бесстыдный карьерист. Из соображений о карьере он примкнул к заговору против королевы Ортруды, но в любое время готов был бы, чуть только изменись обстоятельства, изменить и принцу Танкреду, и выдать с лёгкой совестью всех своих товарищей по заговору. Он, не стесняясь ничем, льнул к принцу Танкреду, льстил ему неумеренно, оказывал всевозможные услуги, сумел убедить его в своей беззаветной преданности, и с его помощью быстро шёл в гору. Человек ещё молодой, отставной гвардейский капитан, он был уже гофмейстером, а на днях получил должность управляющего личными делами и имуществами принца-супруга.
      Было пикантно и то, что с графинею Маргаритою Камаи свела принца Танкреда его прежняя любовница, ещё и доныне не утратившая своего влияния на принца, вдова маркиза Аринас, Элеонора, дама зрелая очень, но весьма искусно эмалирующая своё всё ещё прекрасное, белое лицо. Светским сплетницам было уже известно, что маркиза Элеонора начала бояться, как бы связь Танкреда с Маргаритою не окрепла слишком. Элеонора решилась расторгнуть эту связь. Для этого надо было влюбить Танкреда в другую.
      И вот, милых дам интересовал вопрос: кого выдвинет хитрая вдова на смену слишком страстной Маргариты. Когда в дворцовых залах сегодня в первый раз появилась юная графиня Имогена Мелладо, у многих дам мелькнула мысль:
      "Не эта ли наивная простушка?"
      Маркиза Элеонора Аринас была женщина с богатым прошлым, очень опытная в делах и утешениях любви. Она хорошо знала все тайны любовных отношений, неистощимо разнообразила их, и этим до сих пор крепко держала принца Танкреда, несмотря на все его увлечения, которым она же сама, из хитрого расчёта, помогала. Она никогда не ревновала, не надоедала Танкреду. Когда он получал от неё пригласительную записочку, то всегда был уверен, что его ждёт интересная новость, и никогда не обманывался в своих ожиданиях.
      Королеве Ортруде доложили наконец, что всё готово к высочайшему выходу. Скользнув глазами по недлинному списку лиц, которые будут сегодня впервые представлены ей, Ортруда подала руку принцу Танкреду.
      Она шла, как во сне. Дверь за дверью распахивались перед нею, напоминая те двери в милый и страшный подземный чертог. И вот стук о пол жезлом гофмаршала, паденье вдруг шумов и гулов,- последняя дверь,- тишина многолюдства и блеска, торжественные звуки музыки.
      Как видение многокрасочно блестящее и совершенно ненужное, прошла перед Ортрудою широкая, звучная, церемониально весёлая панорама бала. И сквозь неё просвечивали глубинные, отрадные сумраки.
      Ортруда говорила по привычке любезные слова, разговаривала с посланниками о том, что может быть приятно каждому из них. С благосклонною ласковостью приняла она первый раз представленную ко двору молоденькую Имогену, дочь маркиза Альфонса Мелладо. Сказала её отцу ласковые, милостивые слова о том, что Имогена очаровательна. Потом, вспомнив, что дряхлый старик плохо слышит, милостиво подошла к нему близко, и у самого его уха повторила:
      - Очаровательное дитя! Её милые черты живо напомнили мне милую маркизу.
      Милую покойную маркизу, имя которой вдруг выскочило из памяти Ортруды.
      Старый маркиз был очарован и тронут. Молоденькая, нежно красивая и застенчивая Имогена рдела от смущения, радости и девической кроткой гордости. После милостивого приема королев Имогену заметили. Ей стало весело. Её лёгкая грусть об отъезде жениха таяла в блесках, звонах и увлекательных реяниях танца.
      У Имогены уже был жених. Но свадьбу отложили на год. Её жених уехал на днях в Париж. Он был секретарём миссии во Франции. Дни милой Имогены были закутаны белою фатою сладкой опечаленности, пронизанною розовыми улыбками ожиданий, ещё более сладких.
      - Имогена,- сказала ей маркиза Элеонора,- вы имеете сегодня большой успех. Принц Танкред очарован вами.
      - Я боюсь принца Танкреда,- с простодушною откровенностью сказала Имогена.
      Ласково улыбаясь, Элеонора возразила:
      - О, милое моё дитя, он вовсе не страшен. Он очаровательно любезен. А как он рассказывает! Как много он видел и испытал! Где только он ни побывал!
      В наивное сердце мечтательной Имогены упали палящие искры любопытства, нетерпеливою отравою приникли к её легко опечаленной душе. Ничего не сумела сказать, но подняла глаза на хитрую очаровательницу с таким ожидающим выражением, что Элеонора уже обрадовалась первому успеху.
      Потом Элеонора подошла к принцу Танкреду. Сказала ему тихо:
      - Ваше высочество одержали новую победу. Но это так привычно для вас, что я даже не смею поздравить вас с этим.
      - Вы мне очень льстите, милая госпожа Элеонора,- отвечал Танкред.
      - Графиня Имогена Мелладо уже влюблена,- продолжала Элеонора.
      - О, это вам кажется,- у неё жених,- сказал Танкред.
      Элеонора засмеялась лукаво.
      - Жених далеко! - воскликнула она.
      - Я едва заметил эту девочку,- сказал Танкред с равнодушием, почти непритворным,- Бог с нею.
      Но в глазах его зажегся мгновенный огонек. Элеонора говорила:
      - Она влюблена, и потому очаровательна. Ей кажется, что она влюблена в жениха. Ах, эти девчонки ещё верят родным, которые их сватают по своим расчётам. Они влюбляются в того, кого им подставят. Но это так непрочно! Притом же он уехал на целый год. Глупый молодой человек!
      - Он делает карьеру,- сказал Танкред. - О, карьеру! - возразила Элеонора.- От человека с его связями карьера не уйдёт. Целый год! Да это для неё вечность! Нет, ваше высочество, она не станет дожидаться так долго господина Мануеля Парладе-и-Ерсдиа. Мы, южанки, созреваем для любви скоро. Не судите о нас по вашим хладнокровным немкам.
      - Скоро, хорошо и надолго,- сказал Танкред.- Мне ли этого не знать!
      Элеонора засмеялась. Так осторожно, очень весело и очень легко, чтобы не потревожить своей эмали.
      Танкред подошёл к Имогене, поговорил немного. Первые, скользящие впечатления,- у неё жуткое любопытство; он легко полюбовался ею. Подумал, что было бы приятно опять увлечь, опять влюбить. Отошёл, почти равнодушный, но не раз взглядывал в ту сторону, где была она.
      А для Ортруды, как смутный сон, длился блестящий бал.
      ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
      На другой день королева Ортруда велела позвать к себе Астольфа. Нетерпеливо ожидала его. Когда он пришёл, радостно взволнованный, Ортруда сказала ему:
      - Милый Астольф, я хочу повторить с тобою наш вчерашний урок. Пройдём опять потайной ход вместе. Проверим, сумеем ли мы сами справиться с этим важным делом.
      Астольф радостно покраснел. Ортруда, улыбаясь, сказала:
      - Надеюсь, что там мы с тобою не встретим белого короля.
      Ещё багрянее покраснел Астольф, жестоко смущённый словами и весёлою улыбкою Ортруды. Он прошептал, стыдливо склоняя голову:
      - Вашему величеству не страшен белый король. Тени ваших предков к вам благосклонны.
      - А тебе он не страшен? - спросила Ортруда.
      - В нашем роду не было трусов,- с застенчивою гордостью отвечал Астольф.
      - Так открой же мою потайную дверь,- приказала Ортруда.
      Астольф сложил опять её тайное имя, как вчера складывал его гофмаршал,- и снова открылась никому неведомая дверь.
      И вот опять, преодолев мгновенный страх зазиявшей перед ними чёрной тьмы, они шли тёмным подземным ходом по той же дороге, как вчера. Toт же лёгкий огонек, теперь в руке Астольфа колебавший свой белый, немигающий взор, освещал их путь. Как вчера, было душно, и влажный воздух был неподвижен и оранжерейно тёпел. Зыбкая тьма трусливо убегала в углы переходов, и там вздрагивала, и смеялась беззвучно и тупо, и дразнила. Как вчера.
      Но сегодня Ортруда и Астольф были одни. Докучной старости не было с ними. Их обоих равно волновало таинственное, тёмное сладострастие этого уединения. Казалось, что здесь всё возможно, всё дозволено. Мечтания зажигались в них, и хотелось сделать что-то невозможное для земли, неслыханное на земле.
      Но что же ты, бессильная мечта! Боишься ли ты камней, тепло и влажно жёстких под их смутно в полутьме белеющими ногами? Или ещё не настал твой час ликовать и радоваться?
      Наконец Ортруда и Астольф подошли к высокой бронзовой двери, последней перед гротом. Звонкая радость охватила их обоих. Они смеялись, кричали от восторга забавные и простодушные слова, как дети, возились у двери, и кричали, звонко смеясь:
      - Я открою, я!
      - Нет, я!
      - Пусти меня, ты не знаешь.
      - Знаю, помню.
      Наконец Астольф первый нашёл и нажал пружину, скрытую в стене между двух больших камней. Со скрипом медленно приоткрылась тяжёлая дверь. Открылся грот, и узкая дорожка у самой воды. Пробирались осторожно по этой дорожке, Астольф впереди, и за ним Ортруда.
      Было сыро, и ещё более душно, и тяжело было дышать. И всё здесь было странно и необыкновенно, как в сказке. Небывалым на земле казалось даже освещение,- смешивался слабый свет ручного электрического фонаря с мутною полумглою грота. Электрический фонарь бросал беглые отсветы на стены грота, и они казались тёмно-красными. И на ногах Ортруды и Астольфа ложился тот же тёмно-красный отблеск, и казалось, что по тёмно-огненной они идут дороге, и багрово пламенеют оба. Капли воды, которые со звучным в тишине плеском медленно и мерно падали со сводов в воду, казались тёмно-красными,- точно это капала тяжёлая кровь какого-то каменного чудовища. Причудливою, зловещею тенью темнела яхта среди неподвижной воды бассейна.
      Ортруда скоро заметила, что вода у дорожки была мелкая. Придерживая платье руками, она вошла в воду. Астольф весело засмеялся, и тоже пошёл по воде. Жутко-весёлый плеск ударился по их коленям. Стало вдруг прохладно, и грудь вздохнула легче. Плеск воды гулко отдавался в вышине тёмного свода, вдруг повеселевшего от этих детских шаловливых звуков.
      А вот и вторая дверь, громадная, сложенная из двух каменных глыб, полунависших над водою, дверь уже на волю. Она двигалась посредством громоздкого механизма, который требовал малой затраты сил, но зато отнимал очень много времени.
      Ортруда и Астольф взялись разом за выточенные из красного дерева ручки громадного вала, и быстро вращали его, прислушиваясь к хриплому шелесту влажных песчинок под движущимися тяжело глыбами. Они только немного приоткрыли дверь,- слегка раздвинулись две скалы.
      Ортруда и Астольф, по колено в воде, прошли в расщелину этих скал. Они очутились на воле, на узкой полосе берега у подножия гор, облитых пышным багрянцем вечерней зари. Был каменист и пустынен берег, и шумные недалеко плескались волны. Вечереющий, алый свет широкого простора буйно разлился перед Ортрудою и Астольфом, лелея голубеющую в розовых тенях даль морскую. Бодро и свежо пахло морскою солью. Далёк и тонок был лёгкий дымок парохода на резкой алости горизонта, и два-три паруса розово вздували по ветру свои далёкие, вольные груди.
      Какая радость выйти из тьмы подземной в вольный мир! Какая радость к вольному ветру морскому обратить лицо! И говорить с волною, и смеяться с ветром перелётным!
      В небе безмерно высоком и ясном, как первозданный храм, пылала багряная вечерняя заря, торопясь ликовать и радоваться. И от неё восторгом пустынной свободы зажглась душа Ортруды, пламенея и ликуя. Как опьяневшая вдруг от света и воли, Ортруда далеко вышла к волнам, кипящим белыми брызгами пены, и говорила:
      - О, светлая тень! Призрак, всегда утешающий! Наконец, я вижу тебя! Я вижу тебя, Светозарный!
      В тлеющих лучах с неба её белое платье было, как пламень, и алы были её ноги в пламенеющих плесках волн.
      Возникший от пламенеющего запада, великий Дух, в свете которого тают, как лёгкий, призрачный дым, свирепые драконы мировых солнц, Дух отрадный, имя которому - Светозарный, явился тогда, утешая, королеве Ортруде. Его широкие крылья, осенившие полнеба, пламенели,- и ризами его были струящиеся заревые огни,- и благостный взор его был безмерно-высокою лазурью. Ортруда, стоя в воде и отдав на произвол играющим волнам край своего лёгкого платья, простерла руки к Светозарному, и прославляла его, и восклицала восторженно:
      - Прекрасный, лучезарный Дух, слава тебе! О, как я счастлива ныне, я, которая тебя жаждала видеть, и которая увидела тебя! К свободе и познанию неустанно зовёшь ты человека. Ты не ужасаешь его демоническими голосами слепо разъярённых бурь и гневом испепеляющим. Ты, великий, не требуешь ни поклонения себе, ни жертв. Ты не делаешь человека своим рабом, освобождающий всегда, и не топчешь ногами его склонённой головы. Ты не поучаешь его истинам, которые хотят быть вечными, но ветшают с каждым тысячелетием. Ты расширяешь беспредельно и непрерывно горизонты мысли, ты не устанавливаешь догмы и кодекса правил, ты разрушаешь костяные, всегда мёртвые оковы вероучений, ты освобождаешь совесть, ты зовёшь к неутомимому религиозному творчеству. Каждого, кто к тебе приходит, ты озаряешь светом неслыханной радости, и открываешь ему путь беспредельный, путь радостный, путь к тем высотам, где созидаются боги, и ещё выше, выше, в эфирные области чистой мысли.
      Астольф стоял за нею, поражённый и испуганный. Едва понимал, что она говорит. Кому же она молится? - подумал он.- Кто же она сама, и во что же она верует?
      - Ты - язычница! - воскликнул он.
      И душа его томилась печалью и страхом.
      Ортруда не слышала его. Продолжала свои молитвы и славословия. Тогда Астольф, объятый ужасом, упал на землю, и стал кричать и плакать. И казалось ему, что крылья жестокого, хитрого врага шелестят над ними.
      Ортруда услышала наконец его вопли. С кроткою ласкою склонилась она к нему, и спросила:
      - Что ты, Астольф? О чём ты плачешь?
      Недалеко от этого места пастухи пасли коз на узкой лужайке над скалами. Мимо грота проходила лодка с пятью контрабандистами. Всё это Ортруда заметила только сейчас. Сказала Астольфу:
      - Не кричи, милый Астольф. Эти добрые люди могут нас заметить. А это нехорошо.
      Но уже они заметили.
      Пастухи увидели, как раздвинулись две скалы, как из расщелины вышли по воде женщина в белом платье и отрок в короткой белой одежде. Страшное явление испугало их. Оцепенев от ужаса, они смотрели, как женщина, колдуя, повелевала волнам, и как отрок громкими криками заклинал землю. Когда же чародейка, свершив над водою свои кудеса, повернулась к земле, и пошла по кипящим вкруг её белых ног волнам, и посмотрела на пастухов, и очаровательно-прекрасною, обнажённою рукою показала на них заклявшему землю отроку, они бросились бежать, спасаясь от дивных жителей подземной глубины. Долго были слышны их нестройные крики в долине за острыми рёбрами скал. Потом, вернувшись к ночи в свою деревню, они вспоминали старое предание о лазурном гроте, который открывается только перед народным восстанием.
      Пошли с того дня в суеверном народе Соединённых Островов слухи, что близ королевского замка скала над морем раскололась и раскрылась, и белая фея лазурного грота вывела оттуда белого короля, и они заклинали море и землю, грозными голосами повелевая стихиям. И море целовало их ноги, и земля гулким шумом покорно отвечала им. И гул земли пророчил восстание, и ропот волн предвещал смерть королевы Ортруды, любимой в народе.
      Также и контрабандисты со своей лодки увидели Ортруду и Астольфа. Четверо из них были те самые, которых встретила Ортруда в горах. Суеверные люди узнали её, и испугались. Лансеоль воскликнул:
      - Смотрите, дева с гор!
      Старый контрабандист посмотрел на него сердито. Проворчал:
      - Ну, ты, помолчать не можешь. Видишь, она колдует над морем.
      Но был с ними один, которому как-то раз привелось близко видеть царствующую королеву. Он зорко всмотрелся в чародейку, и тихо сказал:
      - Помилуй нас Бог, да это - сама королева Ортруда, или её двойник. Да будет милость Господня над Островами!
      Но суеверная мечта уже не могла расстаться с создавшимся представлением о том, что контрабандисты встретили в горах волшебницу, фею очарованного лазурного грота. И быстро новая сложилась легенда, легенда о том, что над Соединёнными Островами царствует чародейница фея.
      Когда Ортруда наклонилась над Астольфом и заговорила с ним, мальчику стало стыдно, что он испугался и плакал. Он поспешно вытер слёзы, и встал на береговой песок, улыбаясь смущённо.
      - Пора идти,- сказала Ортруда.
      Они вернулись в грот, и опять сомкнули за собою тяжёлые створы скал.
      Нашли у берега бассейна челнок с вёслами, и на нём добрались до яхты. Оказалось, что на ней никого нет, как они и ожидали. Но яхта была в полной исправности, и только обильная пыль лежала на меди и на дереве.
      Ортруда и Астольф прошли в королевскую каюту. Зажгли огни,- и стало светло и весело, как в домашнем уюте. Яхта была обставлена с тою роскошью, с которою во всех странах содержатся королевские яхты.
      Нашли вино, консервы, стаканы. Пили и ели. Ортруда внимательно посмотрела на Астольфа, и спросила:
      - Скажи мне откровенно, милый Астольф, правда ли, что тайна подземного хода сохраняется?
      - Да, ваше величество, это - правда,- сказал Астольф.
      - Неужели никто никогда не проговорился? - опять спросила Ортруда.
      Астольф улыбнулся, гордый своею близостью к Ортруде и знанием королевской тайны, и говорил:
      - Был один только случай. В начале восемнадцатого столетия у одного из моих предков, тоже гофмаршала, был сын Роберт. Ему открыли тайну ещё раньше, чем мне,- как только ему исполнилось четырнадцать лет. С радости, что ли, или с чего другого, уж не знаю, он проболтался об этом своему сверстнику, приставленному к нему для услуг и для игр, сыну придворного садовника. Ну, конечно, от этой черни добра не ждать! Проклятый мальчишка сказал о подземном ходе своему отцу, а тот испугался и сдуру побежал к гофмаршалу. Дурак, задавил бы сам сына, если боялся, что тот не сумеет молчать. Гофмаршалу что же оставалось делать! Он застрелил Роберта, даже и королю не сказал, чтобы его не расстраивать. А садовника и его сына сейчас же повесили. Никто не знал, за что. Иначе, конечно, нельзя было.
      - А тайна? - спросила королева Ортруда. Она побледнела, слушая этот простодушно-спокойный рассказ.
      - Тайна умерла с ними,- спокойно отвечал Астольф.
      И так детски безмятежен был его взор.
      - И тебе не страшно? - спросила Ортруда дрогнувшим голосом.
      - Я не проболтаюсь,- гордо ответил Астольф. Опечалилась Ортруда, склонила взоры, задумалась. Астольф стал перед нею на колени. Говорил убеждая: