Набожна Альдонса,- как и все крестьяне Соединённых Островов,- в её комнате образа висят и крестики,- стоит у стены каменная Мадонна, грубо сделанная, но сладко благословля-ющая на любовь и на печали; - в углу темнеет деревянное распятие,- у ног Мадонны, у ног Христа цветы живые, и бумажные пёстрые гирлянды. На столе книжки, издания Дома Любви Христовой. А вот, на кровати из-под подушки зачем же виден прочитанный наполовину роман Пьера Луиса? Ну, это, конечно, привёз милый, когда ездил в город покупать соль или гвозди.
      Краснела, краснела Альдонса, когда жестокая Афра вытащила из-под подушки книжку в жёлтой обложке и, медленно перелистывая её, сказала:
      - Что-то скажет здешний священник, когда войдёт к Альдонсе Жорис и увидит эту книжку?
      - Альдонса её спрячет,- сказала, улыбаясь, Ортруда, и спросила: - Ты счастлива здесь, Альдонса?
      - О, да, ваше величество! - живо ответила Альдонса. Я здесь очень счастлива. Дети ко мне ласковы. Дети такие милые. И море близко.
      Глаза у Альдонсы блестели, как блестят они только у влюблённых. Видно было, что слова о детях, о море - это так только, потому что прячется знойный бес сладострастия, за всякие прячется личины. И как было Opтруде, всё ещё влюблённой, не догадаться, что влюблённая стоит перед нею! Ортруда, улыбаясь, спросила:
      - У тебя, Альдонса, есть друг, не правда ли? Ведь я угадала верно?
      Багряно краснея, улыбнулась Альдонса, и еле слышно шепнула: Да, есть.
      - Кто же он, твой друг? - ласково спрашивала Ортруда.
      - Не знаю,- сказала Альдонса.
      Напряжённо знойным оставался румянец её смуглых щек. Но всё так же радостна была её улыбка. Ах, счастливы глупые!
      - Как же ты этого не знаешь? - спросила Ортруда, дивясь.
      И подумала вдруг: "Почему-нибудь скрывает. Глупая!" Альдонса рассказывала:
      - Ко мне приезжает иногда верхом на вороном коне прекрасный сеньор. О, как он меня любит! Как любит! Как ласкает!
      И почти шопотом, с трепещущею в голосе страстностью:
      - Он зовёт меня своею Дульцинеею.
      Ортруда багряно вспыхнула.
      Как! Почему это имя? такое знакомое ей! из милых слышанное уст!
      Ортруда вспомнила, что в последнее время Танкред несколько раз называл её своею Дульцинеею. А себя сравнивал с Дон-Кихотом,- особенно в тe минуты, когда развивал перед нею грандиозные планы колониальной политики.
      Но почему же и эту девушку её возлюбленный зовёт сладким именем Дульцинеи, прекрас-нейшей из дам?
      Ах, да, это потому, конечно, что и она тоже Альдонса, как героиня бессмертного Сервантесова романа,- крестьянская девица Альдонса. Какое забавное совпадение! Но что она говорит, глупая Альдонса! Какими чертами описывает его наружность!
      - Он высокий и стройный, такой высокий, каких я никогда не видела. Волосы его светлы, как золото, и глаза его ласковы и сини, как небеса небес.
      - Как же его зовут, твоего друга? - тоскливо спросила Ортруда.
      Нахмурила брови. Альдонса робко ответила:
      - Он не говорит мне своего имени.
      - Отчего? - спросила Ортруда.
      - Он не может ещё открыться. Надо верить ему, и ждать.
      - Но неужели ты ничего не знаешь о нём? Из какой он семьи? Где живёт? Что делает?
      Простодушно улыбаясь, ответила Альдонса:
      - Правда, я ничего о нём не знаю.
      И видно было, что она ничего не скрывает.
      Ортруда говорила:
      - А разве ты не спрашиваешь? Как же ты не допыталась у него? Он, может быть, бандит.
      - О, нет,- с живостью возразила Альдонса,- он - знатный сеньор. Это по всему видно. Но имени своего он не говорит.
      Афра сказала холодно:
      - Упросили бы.
      - О, зачем же! - возразила Альдонса.- Я и так ему верю,- ведь я же его люблю. Он сам скажет, когда придёт время. Сначала я приставала к нему, но он очень сердился. И теперь я даже боюсь его спрашивать.
      "Какой-нибудь авантюрист!" - подумала Ортруда.
      Её Танкред никогда на неё не сердился.
      Афра стояла у окна, спиною к свету, хмурая. Спросила:
      - А вы как думаете, кто он?
      - Я думаю,- сказала Альдонса,- что он - иностранец, русский революционер, которого ищет полиция. Но скоро там будут у власти социалисты, и тогда мой милый сможет открыть своё имя.
      - Вам он и теперь мог бы его открыть,- сказала Афра.
      - Нет,- возразила Альдонса,- мы, женщины, так болтливы. И я могла бы проболтаться. И дошло бы до тех, от кого он скрывается.
      Ортруда весело смеялась. Глупая девочка, полюбила какого-то беглеца!
      Знойно-смуглое лицо Афры было строго, и гордые губы её не улыбались. Она догадалась, что возлюбленный Альдонсы - Танкред. Сердце её болело от жалости к Ортруде. Все в Пальме знают о любовных похождениях Танкреда. С кем он только не сходился! Не знает ничего только одна доверчивая Ортруда.
      - Вот его подарок,- с восторгом говорила Альдонса.- Он недавно был у меня, и оставил мне это. Скоро он опять придёт.
      Ортруда рассматривала золотую брошь. Что-то смутно припоминалось ей. Вспомнила. Видела на днях на столе у Танкреда футляр с брошью, такою же, как эта. Держала её в руках. Подумала тогда спокойно, что это приготовленный подарок для дочери или жены кого-нибудь из слуг Танкреда, по случаю какого-нибудь их семейного праздника. Даже и не спросила тогда,забыла, и не было интересно. А теперь в душе ревнивое подозрение,- чего раньше никогда не бывало.
      Ортруда всмотрелась в брошь, сделанную медальоном, нашла глазами пружину,- открыть бы! По влюблённым и испуганным глазам Альдонсы догадалась Ортруда, что там портрет её милого. Стоит только нажать пружину,- только взглянуть, он или не он.
      Вдруг она отстранила брошь. Нет, ей, королеве, неприлично так узнавать чужие тайны.
      - Он ласков с тобою, Альдонса? - спросила она.
      - О! - воскликнула Альдонса,- если бы вы видели, как он меня ласкает! Как он добр ко мне! Правда, иногда он меня дразнит до слёз. А потом утешит.
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
      Ортруда вернулась домой, в старый королевский замок, задумчивая и опечаленная. Хотелось ей хоть ненадолго остаться одной,- и не удалось. Хотелось спросить о чём-то принца Танкреда. Но как спросить?
      Наконец она рассказала ему о своей встрече с Альдонсою Жорис. Танкред слушал её с любезною внимательностью, как всегда,- смотрел спокойно,улыбался весело,- шутил над таинственным женихом простодушной Альдонсы. Синие глаза его были так ясны, вся его высокая и стройная, хотя уже начинающая немного полнеть фигура дышала такою спокойною уверенностью, и голос его был так обычно ровен и ласков, что тёмные, ревнивые подозрения Ортруды растаяли понемногу лёгкими облачками под лживыми улыбками высокого, надменно торжествующего Дракона. И как же иначе могло быть? Кто любит, тот верит вопреки всему до конца.
      В тихий час обычной послеобеденной беседы принц Танкред опять принялся развивать перед Ортрудою свои великолепные планы, свои дерзкие замыслы. Уже не первый раз он говорил с нею об этом, каждый раз с новыми подробностями, с новыми аргументами.
      Влюблённая Ортруда слушала его хитропостроенные речи. Порою казалось ей, что доказате-льства его неотразимо-убедительны, и что мысли Танкреда совершенно совпадают с её собстве-нными мыслями. Порою просыпалась в ней опять благоразумная осторожность конституцион-ной государыни, и шептала ей, что рискованные предприятия, к которым так настойчиво склонял её Танкред, могут привести небольшое и несильное государство Островов к чувствите-льным поражениям и потерям, к внутренней смуте и даже к совершенной погибели. Тогда вдруг просыпалась в ней наследственная гордость, и душа её горела негодованием и стыдом при мысли о том, что её государство превратится в испанскую или итальянскую провинцию, что из её старого замка сделают музей для хранения древностей, статуй и картин, и что ей самой придётся доживать свой век в холодном, сером, шумном, буржуазном Париже, скучая по лазури волн и небес, по знойно-томительным благоуханиям, по роскошно-звёздным тьмам, по яростным блистаниям молний в её милой Пальме.
      Она сказала Танкреду:
      - Твои планы очаровательны, милый Танкред, но мои Острова так бедны и слабы! К чему нам гнаться за великими державами, и заводить большой флот? Для нас это, право, совсем лишняя роскошь.
      Танкред воскликнул так страстно, что синие глаза его потемнели:
      - О, ты спрашиваешь, зачем нам большой флот! Я знаю зачем! Будь у нас большой флот, я создал бы для тебя, Ортруда, могучую касту твоих рыцарей и воинов, я завоевал бы тебе Корсику и половину Африки, мечом или золотом я приобрел бы для тебя, Ортруда, все латинские республики в южной и средней Америке, я освободил бы Рим, вечный Рим, и в соборе святого Петра папа возложил бы на твою голову, на твои смоляно-чёрные кудри прекраснейшую из земных корон, венец вечной Римской империи. Под твоею державою я объединил бы все латинские страны Старого и Нового света. Пусть тогда мужики во фраках и в цилиндрах, захватившие власть на берегах угрюмой Сены, продолжали бы именовать своё чиновническое государство республикою,- общий восторг латинских рас, возрождённых к новой славной жизни, заставил бы их чеканить на золоте их монет твой профиль и твоё сладкое и надменное имя, Ортруда Первая, императрица вечного Рима. И были бы столицами твоими, Ортруда, Рим, Париж, Мадрид, Рио-Жанейра и наша Пальма. О, я знаю, зачем нам, таким же островитянам, как англичане и японцы, нужен сильный флот!
      Ортруда недоверчиво покачала головою.
      - Англия, Япония,- сказала она,- великаны сравнительно с нами. И своего великодержавного положения они достигли только очень медленно. Танкред возразил:
      - Потому мы и должны вступить в союз с Англией. С её помощью мы достигнем многого. И скоро. На что прежде нужны были века, то теперь в наш торопливый и предприимчивый век достигается годами напряжённого труда.
      - Англии не нужен наш союз,- сказала Ортруда.
      - Чтобы Англия имела основание ценить наш союз,- возразил Танкред,- мы опять-таки должны иметь могущественный флот.
      - И воевать? - спросила Ортруда укоризненно.
      - Да, если понадобится,- отвечал Танкред, улыбаясь.
      По его слегка при этом покрасневшему лицу и радостно заблестевшим глазам было видно, что думать о войне для него приятно.
      - Воевать! - повторила Ортруда.- Зачем? Как это странно! О, милый Танкред, наш дворец стоит слишком близко к морю, и я боюсь, что снаряды с неприятельских броненосцев разрушат его древние стены и башни.
      - Ну, что ж! - сказал Танкред.- Этот дворец уже давно следовало бы перестроить, а ещё лучше построить бы другой в более удобном месте, где ничьи бомбы не достигли бы его.
      - Ни за что! - воскликнула Ортруда. - Как можно трогать этот замок, с которым связано так много исторических воспоминаний!
      - Милая Ортруда, - убеждающим голосом говорил Танкред, - неужели мрачный вид этого средневекового замка не наводит на твою нежную, впечатлительную душу тягостного уныния? Эти бесконечные коридоры под низкими сводами, эти узкие винтовые лестницы, неожиданные тайники, извилистые переходы то вверх, то вниз, эти окна в слишком толстых стенах, то чрезмерно узкие, то непомерно высоко пробитые, круглые, как совиные очи, эти балконы и выступы башен над морскою бездною, в полу которых скользкие плиты, кажется, раздвигались когда-то, чтобы сбросить в волны окровавленное тело, - всё это, по-моему, слишком романтично для нашего расчётливого, практического и элегантного века. Это хорошо для музея, или чтобы показывать праздным туристам,- но жить здесь постоянно, право же, невесело!
      - Я люблю его, этот старый замок,- спокойно сказала Ортруда,- я ни за что не решусь согласиться на какие-нибудь переделки в нём. Я в нём родилась. Он слишком мой для того, чтобы я могла с ним расстаться.
      - Одна эта зловещая спальня белого короля чего стоит! - продолжал Танкред.- При всём моём скептицизме я не могу одолеть в себе жуткого чувства, когда иду один мимо этого сумрачного покоя, каменный пол которого кажется ещё и теперь сохраняющим старые пятна,- может быть, следы крови несчастного юного короля, предательски убитого в этом коварном замке. Не понимаю, милая Ортруда, за что ты любишь этот мрачный дом.
      - Знаешь, Танкред,- сказала, улыбаясь, Ортруда, - говорят, что белый король опять начал ходить. Говорят, что это не к добру.
      - Вот, - живо сказал Танкред,- чтобы суеверные люди не говорили вперёд таких глупостей, надо оставить совсем и поскорее этот неприветливый замок.
      - Но белый король всё-таки будет ходить по его коридорам,- сказала Ортруда.
      Не понять было по её лицу, шутит ли она или боится. Танкред сказал с раздражением:
      - Пусть он ходит один в пустом замке, если это ему нравится. На его месте я бы сюда и заглянуть не захотел после такой неприятной истории.
      - Xoтелось бы мне его увидеть хоть один раз,- тихо сказала Ортруда.
      Ещё тише, призрачно-хрупким голосом из-за тёмной чащи зеленеющих у террасы миртов, сказал ей кто-то грустный и незримый:
      - Ты увидишь его скоро. Он придёт...
      И ещё что-то,- но уже невнятны стали слова. Ортруда вздрогнула, оглянулась тревожно,- но никого не было на вечереющей багряно-белой террасе, только она и Танкред. Только лёгкий ветер с моря шелестел в кустах, точно поспешно убегал кто-то, прячась боязливо, да из сумрачной тишины открытых зал был слышен мерный ход старых часов.
      Ортруда посмотрела на Танкреда. Он ничего не слышал. Заметил только её невольное движение, и сказал озабоченно:
      - Ты дрожишь, Ортруда. Тебе холодно. Уйдём отсюда. День был нынче слишком зноен, и здесь, над морем, слишком резок переход к ночной прохладе.
      Ортруда встала.
      - Нет, здесь тепло,- сказала она,- но я устала. Мы уйдём, и пусть придёт сюда тот, кто любит сидеть долго на месте, покинутом людьми, и мечтать о жизни прекрасной, мудрой, какой мы ещё не знаем.
      Танкред посмотрел на неё с удивлением, и сказал тихо:
      - О, моя милая мечтательница!
      Они пошли через галерею, где висели портреты членов королевского дома,- длинный ряд старых и молодых лиц, написанных то знаменитыми, то безызвестными художниками. Перед портретом Арнульфа Второго, белого короля, Ортруда остановилась. Сказала:
      - Посмотри, Танкред, как изменилось в последние дни лицо Арнульфа. Его румяные щеки поблекли, и лицо его стало печально-серым, точно дым из вулкана осел на нём. И глаза его смотрят не так, как прежде, уже не по-детски весело и смело,- смотри, Танкред, какие они стали мрачные, какие в них угрозы!
      - Это от времени выцветает живопись, - сказал спокойно Танкред.- Если бы душа бедного мальчугана переселилась в этот портрет, то мы наблюдали бы другие явления: его глаза, конечно, блестели бы от радости и гордости, глядя на тебя, проходящую перед ним, милая Ортруда!
      Не отводя опечаленных глаз от портрета, задумчиво сказала Ортруда:
      - Его душа... не знаю... Но его предсмертный стон пережил века. Его глаза, могильною закрытые мглою, но всё ещё жадные смотреть на земное наше солнце,- его глаза угрожают нам, когда немилостивая судьба готовит нашему роду печали и беды. Вот, древний род наш - истощается. Может быть, я в нём последняя. Может быть, смерть уже стережёт меня. Недаром с самого дня моего коронования стал дымиться этот вулкан. Силы, которые мирно дремали в земле, восстанут скоро, и сердце моё верит зловещим приметам.
      Танкред хотел остановить её нежными словами утешения. Но Ортруда говорила не останавливаясь,- быстрым, звонко-журчащим ручьем струилась её речь, и как нежная мелодия была свирельная речь её вещей печали. И она приникла к Танкреду, влюблёнными смотрела на него глазами, вливая страстную и светлую свою душу в обманчиво ясное, лазурное мерцание его глаз, и говорила:
      - Но с тобою, Танкред, ничто меня не страшит!
      А он, вечно влюблённый в какую-то, всегда новую, неведомую женщину, прижимал Ортруду к своей широкой груди, к сердцу, жаждущему измен, и казался растроганным ею, влюблённым в неё. И говорил:
      - Верь мне, верь, верная моя Ортруда, жена моя и царица. Рука моя сильна, сердце моё не ведает боязни. Рыцарский меч мой остёр и тяжёл, и рукоять его крестообразна. От вражьей силы, здешней и нездешней, тебя защитит твой, Ортруда, верный рыцарь, твой Танкред. Столь же верный, но более счастливый, чем славный Ламанчский рыцарь, прославит он тебя, для света гордая Ортруда, для меня милая Дульцинея, прекраснейшая из дам.
      Он обнимал её охваченный тонким чёрным шёлком стан, и целовал её лёгкие руки, и к ногам её склонясь, целовал её белый атласный башмачок,- а в мечте его стояла перед ним, с круглым улыбающимся лицом, с туго налитою под серым полотном сорочки грудью, простонародно-красивая, босая девушка, простодушная, доверчивая Альдонса.
      ГЛАВА СОРОКОВАЯ
      Ночь настала. Была она душная, знойная, чёрная. Дышала близостью бури. Звёзды казались слишком крупными, и горели жутко на чёрных безднах высоких, слишком высоких небес. В ясном сиянии луны была напряжённая печаль. И луна проливала печаль свою на землю, и резкими тенями дрожала бессильная, недвижная земля. И луна проливала печаль свою на море, и, повинуясь холодному очарованию печали, вздымалася морская зыбь миллионами шумно ропщущих волн. Всё чаще и чаще набегали на луну тучи, и убегали, и опять струился лунный свет, зелен и настойчиво-печален.
      Ортруда стояла у окна вместе с Афрою, и смотрела на море. Круглый небольшой зал, где они находились, составлял основание Северной башни. В переднем, выходящем к морю, полукружии его массивной стены были пять высоких и узких окон,- среднее из них самое высокое, боковые меньше и меньше. Они доходили до самого пола, который был сложен из громадных плит.
      За ними, снаружи, висел над морем узкий полукруглый балкон, обнесённый невысокою каменною балюстрадою. Против среднего окна, в заднем полукружии стены, видна была широкая ниша, завешанная тёмным сукном; коридор за нею вёл в опочивальню королевы. По бокам этой ниши две железные двери; за одною из них - узкая круговая лестница в башенной стене приводила несколькими оборотами на верхнюю площадку башни; за другою - такая же лестница вниз.
      Разговаривали, и прислушивались к морским голосам. Далёкий, глухой из-за закрытых окон шум волн возрастал, словно тосковало о чём-то и томилось беспокойное ночное море. Тихо и печально говорила Ортруда, склонив голову на руку, лежащую на тяжёлом, тёмном переплете оконной рамы:
      - Моему Танкреду не нравится мой замок. А я его так люблю! Танкред мечтает о славе, о блестящей жизни, о войне. Обо всём, что мне совсем не нужно, что чуждо и враждебно мне. Или мне не следовало царствовать?
      - Ты - лучшая из королев всего мира, милая Ортруда,- сказала Афра.
      Видно было по её лицу, что слова Ортруды как-то странно волнуют её. Казалось, что она с трудом противится желанию сказать что-то Ортруде. Томительная игра противочувствий сказывалась в напряжённом выражении её чёрных, как ночь грозовая, глаз, в дрожании её страстно-алых губ. Ортруда, не оборачивая к ней своею печальною лица, продолжала говорить тихо, точно сама с собою:
      - Танкреду скучно стало в моей милой Пальме. А я всё больше приникаю душою к этому старому дому. Если бы ты знала, Афра, как грустно почувствовать, что души любимых не сливаются в одном желании! Если бы он не был со мною всегда так неизменно-нежен, я подумала бы, что он меня разлюбил.
      Афра молчала, и смотрела на Ортруду с выражением восторга и страдания, и глаза её были ревнивы, и гневные слова, которых она не скажет, жгли её губы.
      Говорила Ортруда:
      - О, если бы Светозарный предстал предо мною! В сверкании молний и в хоре громов сказал бы мне вещее слово! Приближается великая буря с востока, и снова приближению бури радуется моё сердце. Вызов небу брошу снова, и, может быть, ныне наконец неложное услышу слово откровения.
      - Небеса молчат,- тихо сказала Афра.- Не с них сойдёт тот, кто возвестит истину. Из тёмной бездны поднимется Светозарный.
      - Да,- говорила Ортруда,- Демиург утаил от нас истинное знание. В сокровенном своём единстве заключив всё ведение и всю мудрость, на неведение он обрёк нас, предал нас мукам отчаяния и нищеты духовной, томлению нестерпимому. Из земли, из красной глины, как и первый человек, восстал утешающий, мудрый Змий. Он хотел открыть людям истинное знание,- и они испугались, и не отстояли своего рая, и робко бежали во тьму. Афра, во мне пламенная душа, и я хочу говорить с громами, и в шуме бурь утвердить мою державную волю.
      - А ты не боишься, Ортруда? - искушая и улыбаясь радостно, спросила Афра.
      Ортруда повернулась к ней. Смотрела на неё внимательно. Говорила тихо и задумчиво, словно взвешивая каждое слово:
      - Боюсь? Может быть. Но и над страхом есть победа. Я побеждаю всегда. Бессильный лежит мир перед моею мыслью. Вечное есть противоречие между моею свободою и роковою необходимостью, которой подчиняется косный мир. Но пусть люди на этой земле остаются во власти законов и долга,- я возношу мою жизнь в мир моей верховной воли.
      Горя восторгом и улыбками, воскликнула Афра:
      - Ортруда, или ты не знаешь, что в тебе самой обитает Светозарный, которого ты призыва-ешь! Земным образом светлого духа стоишь ты передо мною, Ортруда, и за то я люблю тебя нежно и преданно, и мне сладко целовать край твоей одежды. Ты прекрасна,- ты прекраснее всех живущих на земле, и недаром он, тот, которого ты так безумно и так напрасно любишь, недаром он называет тебя Дульцинеею, прекраснейшею из всех дам. Ты сама знаешь, как ты прекрасна и очаровательна,- ты это знаешь, ты любишь откровенные, правдивые зеркала, ты любишь и зыбкие отражения в поверхности спокойных вод.
      Афра склонилась к ногам Ортруды, и целовала её белые башмаки. И, улыбаясь нежно, Ортруда подняла её, и сказала:
      - Сладкие и безумные говоришь ты слова, Афра. Ты истощаешь для меня всю свою нежность,- и что же у тебя останется сказать твоему милому?
      - Любовь рождает слова неистощимо,- ответила Афра.
      Бледным светом вспыхнул тёмный покой,- вдали сверкнула первая молния. Долгие и медленные прошли секунды,- и донеслось далёкое рокотание грома. Радостное возбуждение, как всегда во время грозы, опять охватило Ортруду. Она торопливо простилась с Афрою, и ушла к себе.
      Под лёгкою рукою Ортруды повернулись бесшумно бронзовые выключатели,заискрились огранённые покровы электрических весёлых лампочек, стало весело, нарядно и уютно в просто-рной опочивальне, и было странно слышать в ней возрастающие за стеной голоса яростной бури. Ортруда позвонила. Ловкая молодая девушка проворно и безмолвно раздела Ортруду, откинула одеяло её постели, переложила со столика у окна на столик у кровати начатый роман, и ушла.
      Прежде, чем лечь, Ортруда раздёрнула занавеси одного из окон. Легла, смотрела в окно, слушала могучие вопли бури.
      После знойного дня налетела на Острова буря, ведьма безобразная, страшная, с разметав-шимися косами. Она ревела от злости и от боли, разрывая в неистовых метаниях о скалы и о пальмы своё свинцово-тёмное, струистое тело. Непроглядный мрак окутывал испуганную землю, дрожащие в ярости волны и ожесточённое небо. Жалобно стонали и трещали деревья, страх смерти носился над ними. Ветер свистел,- миллионы змей неслись в воздухе с яростным шипением. Морские волны шумно бились у подножия королевского замка. Они казались безумно-пьяными от бешенства и от печали. На краткий миг проглатывая тьму, с безумною торопливостью насыщая бешенство желаний, одна за другою быстро вспыхивали синие и зелёные змеи молний. И тогда вдруг страшный гром покрывал все звуки неба и земли, - и уносился. Удар за ударом, молния за молниею, повторялись всё чаще, всё яростнее, всё ближе. Казалось, что земля дрожит, что стены замка колеблются.
      Ортруда откинула одеяло, сбросила с себя одежды, и лежала, томясь и вздыхая. Электричес-кие лампочки бросали равнодушный свет на её приосенённое белым покровом алькова тело. При ярких вспышках молний их близкий, пленный свет, казалось, меркнул, и тело Ортруды словно загоралось зеленоватыми и синеватыми огнями.
      Ей было душно, и какое-то странное ожидание томило её. Быть может, она ждала Танкреда? Она знала, что он засиделся после ужина со своими военными друзьями за бутылкою вина. Придёт поздно.
      Но вдруг поняла Ортруда, что не его она ждёт в эту ночь. Голоса бури звали её. Дикий восторг внезапно поднял её с постели. Торопливо закутала она тёмным плащом своё обнажённое тело, быстро пробежала коридор, и в круглом зале открыла дверь на башню.
      На узкой лестнице было темно. Только сверкание молний в маленькие окошечки освещало порою часть влажной, покрытой плесенью стены и две-три истёртые ступени. Были холодны их каменные плиты под ногами Ортруды. Здесь ещё слышнее было яростное неистовство бури. Казалось, что прочные, толстые стены замка непрерывно дрожат. Казалось, что несокрушимая башня трепещет, готовая упасть.
      Вот уже нет потолка над головой Ортруды, и вот уже она на верхней площадке. Только невысокий каменный парапет, такой же, как на балконе в круглом зале, ограждает её от падения в клокочущую ярость морской пучины. Ветер неистово рвёт складки её плаща. Ортруда порывисто развела руки, и сбросила плащ. Клубясь и свиваясь чёрною змеею, он скользнул по камню холодных плит, и упал на краю площадки, остановленный преградою парапета.
      Широко простирая руки, Ортруда звала Светозарного. Истоки дождя низвергались на неё. Сверкали молнии, и гром гремел над её головою,- но на высоте над замком и над морем, в полыхании мгновенных пожаров, в диком хоре воющих и гремящих голосов не откликался ей тот, которого она звала.
      Знакомый голос назвал её имя, знакомые шаги услышала она так близко за собою,- это был принц Таикред. Он поднял сброшенный ею плащ, закутал её поспешно, и увлек по лестнице вниз. Ортруда не сопротивляясь шла за ним. Опять взволнованный её близостью, он шептал ей нежные слова. Она не слышала его. Печаль томила её. Она сказала тихо:
      - Он меня не услышал. Но он услышит меня.
      Танкред наклонился к ней. Он не расслышал её слов, но почему-то не захотел переспросить её. Сказал:
      - Этот ужасный замок внушает тебе, милая Ортруда, безумные поступки. Невозможно делать то, что ты делаешь.
      Вслушавшись в его слова, Ортруда приостановилась, и сказала с нежною настойчивостью:
      - О, только люби меня, Танкред, люби меня и безумно поступающую, люби меня и восходящую на башню сбрасывать земные одежды и говорить с громами. Люби меня, люби меня, Танкред!
      - Ты знаешь, Ортруда, как я люблю тебя,- отвечал Танкред,- но не будем останавливаться здесь, пойдём скорее,- ты вся холодная и мокрая.
      Ортруда засмеялась.
      - Если бы я жила в Средние века,- сказала она,- я бы летала на шабаш каждую ночь и во всякую погоду. А днём, молодая и прекрасная колдунья, я бы шла босая по болотным топким тропам собирать чародейные тайные травы. Накликав на страну мою дождь, я шла бы на высокий холм, и там кружилась бы в неистовой пляске. И жгли бы меня потом на костре, а я бы выла от нестерпимой боли, и смеялась бы. А теперь кто заплетёт, кто поведёт чародейные хороводы?
      - У тебя начинается лихорадка,- сказал Танкред.
      Он поднял её на руки, и понес, и целовал, обнимая. Вдруг, в блеске молний, вскрикнула испуганная чем-то Ортруда.
      Недалеко от Северной башни находилась в королевском замке квартира гофмаршала Нерита Его сын, Астольф, в эту ночь долго не мог заснуть. Долго вертелся он на своей постели. Сладкая истома мучила его. Мечталось Астольфу прекрасное лицо королевы Ортруды и знойно-ласковая улыбка на нём Мечтались ему её обнажённые ноги, лобзаемые лазурною синевою тихих волн. Их лёгкий загар рождал в душе его стыдливые соблазны. Метался Астольф на душной постели, и уже не раз с уст его срывался невольно лёгкий стон, и уже не раз быстрые слёзы струились по его щекам.
      Уже несколько ночей подряд переживал он эти томления. Почему-то вспоминалась ему старая легенда о белом короле. Почти бессознательная хитрость подсказала ему, что если кто-нибудь и увидит, как он пробирается по коридорам к дверям королевской опочивальни бросить взгляд,- один только взгляд,- на спящую Ортруду, то его примут за призрак белого короля, и не задержат. И вот, томимый странною тоскою нежных предчувствий, уже не первый раз вставал он в эти знойные ночи с постели, и тихо прокрадывался к ЕЁ дверям. Но открыть дверь ещё ни разу не осмелился, и только к её дыханию прислушивался или к тихому звуку её речей, когда она разговаривала с Танкредом.
      Сегодня Астольф долго ждал, когда в их квартире затихнут шаги и голоса, и заснёт отец. Уже когда дрожали зыбко в его окне бешеные перемигивания молний, он встал, набросил на себя лёгкий белый плащ, и тихо вышел в коридор. С бешеным свистом сквозь разбитое стекло окна метнулся ему навстречу холодный вихрь. И холод плит под ногами, и блистание огненных змей, и непрерывное грохотание громов, и шум ветра и волн,- и так трудно идти навстречу этой стихийной злости! Но Астольф не останавливаясь пробегал коридор за коридором.
      Вдруг близко от себя он услышал шаги, голоса,- Ортрудин голос. Всё ближе. Молния вспыхнула. Танкред несёт Ортруду. Ревнивою злостью зажглись глаза Астольфа. Её лицо. Ресницы длинные приподняты, и взор её на нём, и в глазах её испуг. Вскрикнула. Он испугал её!
      Астольф бросился бежать.
      В глазах Ортруды мгновенно мелькнуло смуглое лицо, жгучие очи. Над многоголосым шумом бури вспыхнул алым, острым лучом яркий вопль Ортруды.
      - Что с тобою, Ортруда? - спросил тревожно Танкред.
      Опять блеск молнии. Где же он? Исчез бледный призрак с пламенными глазами. Ортруда шептала:
      - Белый король стоял передо мною. Лицо его было бледно, и глаза его сверкали чёрными огнями.
      - Что ты говоришь, Ортруда! Ты совсем простужена. У тебя начинаются галлюцинации.
      - Нет, милый Танкред,- отвечала спокойно Ортруда,- я видела его ясно. Он стоял здесь, у стены, против меня, и шептал мне что-то.
      - Ты больна, Ортруда,- говорил Танкред. Быстро внёс её в спальню. Позвонил.
      - Не беспокой врача, Танкред,- сказала Ортруда.- Я ничуть не больна. А белый призрак... что ж! при блеске молнии, может быть, мне только показалось, что стоит кто-то. Мы, женщины, так суеверны, так боязливы.