- Вы любите детей. Это и понятно. Ангелоподобные создания, хоть иногда и несносны. Жаль только, что мрут они уж очень на этой проклятой земле. Рождаются, чтобы умереть.
      Князь Давидов спокойным движением отстранил от себя Гришу. Положил на его голову руку, словно благословляя мальчика, и отпустил. Гриша ушел.
      Князь Давидов перевел на Триродова взор, внезапно сделавшийся тяжелым и суровым, и тихо спросил:
      - Зачем вы это делаете?
      Он спрашивал с большим напряжением воли, как желающий иметь власть. Триродов улыбнулся.
      - Вам это не нравится? - спросил он. - Ну что ж, - с вашими обширными связями вы этому легко могли бы помешать.
      Тон его слов дышал надменною иронией. Так говорил бы сатана, искушая постящегося в пустыне.
      Князь Давидов нахмурился. Черные глаза его засверкали. Он опять спросил:
      - Зачем вы все это сделали? И тело злодея, и душа невинного, - зачем все это вам?
      Триродов решительно сказал, гневно глядя на гостя:
      - Дерзок и труден мой замысел, - но разве я один тосковал от уныния, тосковал до кровавого пота? Разве я один ношу в своем теле двойственную душу? и два соединяю в себе мира? Разве я один измучен, кошмарами, тяжелыми, как вселенское бремя? Разве я один в трагические мгновения жизни чувствовал себя одиноким и оставленным?
      Гость улыбался странною, грустною, спокойною улыбкою. Триродов продолжал:
      - Знайте, что я никогда не буду с вами, не приму ваших утешительных теорий. Вся ваша литературная и проповедническая деятельность в моих глазах - сплошная ошибка. Роковая ошибка. Я не верю ни во что из того, о чем вы так красноречиво говорите, прельщая слабых. Не верю.
      Гость молчал.
      - Оставьте меня! - решительно сказал Триродов. - Нет чуда. Не было воскресения. Никто не победил смерти. Над косным, безобразным миром восставить единую волю - подвиг, еще не свершенный.
      Князь Давидов встал, и сказал печально:
      -- Я оставлю вас, если хотите. Но вы пожалеете о том, что отвергли путь, который я указываю. Единственный путь.
      Триродов надменно возразил:
      - Я знаю верный путь. Мой путь.
      - Прощайте, - просто и спокойно сказал князь Давидов.
      Он ушел, - и уже казалось, словно и не было его здесь. Погруженный в тягостное раздумье, Триродов не слышал стука отъезжающего экипажа, и неожиданное посещение смуглого, обаятельного гостя с пламенною речью, с огненными глазами вспоминалось, как полдневная греза, как внезапная галлюцинация.
      "Кто же его невеста? и почему она здесь?" - подумал Триродов.
      Странная, невозможная мысль пришла ему в голову. Разве Елисавета не говорила о нем когда-то с восторгом? Может быть, неожиданный гость отнимет от него Елисавету, как он отнял ее у Петра?
      Было мучительно сомнение. Но Триродов всмотрелся в ясность ее очей на портрете, снятом им недавно, в стройность и прелесть ее тела, - и вдруг утешился. И думал:
      "Она - моя".
      А Елисавета, мечтая и горя, томилась знойными снами. И скучна была ей серая повседневность тусклой жизни. Странное видение, вдруг представшее ей тогда, в страшные минуты, в лесу, повторялось все настойчивее, - и казалось, что не иная, что это она сама переживает параллельную жизнь, проходит высокий, яркий, радостный и скорбный путь королевы Ортруды.