Владимир Солодовников
      ПРИНЦИП КРИНИЦИНА
      Часть 1
      Колыбельная для Ивана
      Любые совпадения имен и фамилий читателей и моих героев прошу считать случайностью. Автор
      Мы были вместе с Людмилой семь лет. В своих иллюзиях мне казалось, что жили душа в душу, и годы, прожитые с женой, казались самыми счастливыми из всех прожитых мною лет. Увы, это были только иллюзии. После обыденного для судей развода, прошедшего без сцен, без слез, я вот уже две недели безвылазно сижу дома, не отвечаю на телефонные звонки; кто-то неоднократно ломился ко мне в дверь, оглашая опустевшую квартиру настойчивыми громкими призывами к моей совести: я сознательно не подходил к двери, видеть мне никого не хотелось. Состоянию моему мог бы, пожалуй, посочувствовать лишь тот, кто сам разводился в первый раз и с первой, к тому же, любимой женой. Пить не хотел, есть не хотел, сна не было: я могу утверждать, что уже не сплю две недели. Буря чувств: любовь, ненависть, обида, презрение и снова - любовь, терзали мой воспаленный мозг. Знобило меня нещадно, сводило мышцы спины, ног. Сердце, казалось, не бьется совсем: к исходу второй недели моего добровольного заточения в стенах квартиры я даже прислушался тщательно к биению своего сердца и, поверьте, сердцебиений поначалу вовсе не расслышал. Это обстоятельство меня вдруг ужасно напугало, только тут я и вспомнил о том, что жизнь продолжается; от испуга и от страха перед приближающейся смертью проснулось вдруг во мне желание жить, захотелось немедленно что-то делать, двигаться, желудок болезненными конвульсиями напомнил о голоде. Перерыв старенький свой холодильник, я съел все, что было в нем съедобного. Наконец, я тщательно побрился и принял душ, раскрыл окна и проветрил прокуренную квартиру. Трезвые мысли стали посещать мою бедную голову; я вспомнил о том, как по-иезуитски издевалась надо мной Людмила в последний наш год. Достаточно было вспомнить о том, как она со злорадством призналась, что уже год как встречалась с любовником втайне от меня. Что самое пакостное, так это - любовником ее был мой бывший однокашник, с которым мы делились в студенческие наши годы последним куском, всеми сердечными тайнами, ходили по выходным дням на разгрузку вагонов на товарном дворе железнодорожного вокзала. Ах, как много чего было в нашей студенческой жизни! Андрей Клебанов был сейчас, в отличие от меня, преуспевающим дельцом - бизнесменом, одних магазинов у него, почитай, было не меньше пяти-шести. Мысли о ее любовнике, а теперь, наверное, новом муже, ввергли, было, меня вновь в состояние шока и ярости, но я переборол себя, а, переборов, понял, что почти выздоровел от несчастной своей любви. Телефон зазвонил требовательно, и я после двухнедельного перерыва впервые взял трубку: звонил мой приятель Егорий. Позвольте представить: Егорий Васильевич Попов, судебномедицинский эксперт, десять с лишком лет бездарно прослуживший в одном из отделений областного бюро судебно-медицинских экспертиз за скудную свою зарплату. Скудостью зарплат мы подходили друг другу идеально. Егорий давненько подстрекал меня к организации какого-либо частного дела. Незадолго до моего бракоразводного процесса его посетила гениальная идея: организовать частное детективное агентство. Я уж и документы для оформления частного предпринимательства собрал, да вот развод все карты спутал. По его словам, заработок в таком агентстве ну никак не будет меньше того, какой мы получаем сейчас, прозябая в государственной службе, а работать с живыми людьми по раскрытию разного рода преступлений куда как интереснее наших нынешних скучных дел. Егорий Васильевич при этом даже намекал на мое юридическое происхождение (дед мой после выхода на пенсию с военной службы много лет проработал судебным исполнителем в областном суде) и на мои несомненные, на его взгляд, дедуктивные способности: однажды я через пару недель смог, благодаря моим способностям, разгадать и вспомнить, куда мы запрятали бутылку водки из недопитых остатков после мощной коллективной пьянки. Попов мне льстил, правда, скорее, неосознанно - мозг Егория не мог работать изящно: снизойти до лести несчастному инженеру он бы просто не догадался. Я до недавнего времени работал инженером в НИИ машиностроения, десять лет отработал, так до конца и не уяснив, что же мы все-таки строили. Я что-то чертил по заказам своего начальника, дважды в месяц ходил в кассу - за авансом и получкой, поначалу горел идеями изобретательства, но изобретали на весь институт один-два толковых инженера, а моими идеями никто не интересовался; я, наконец, плюнул в сердцах, толково рассудив, что не все же гении, кому-то нужны и такие вот, как я, "чертежники". Но с месяц тому назад НИИ разогнали подчистую. Через полсотни лет бесплодной работы нашей конторы кто-то в верхах уяснил, что за все время институт ничего стоящего так и не изобрел, денег для финансирования бредовых и никому не нужных идей не было, не стало надобности и в нас, несчастных. А теперь я слушал Егория с особой внимательностью. Мне так хотелось отомстить своей бывшей жене, что в воображении засияли самые невероятные картины: вот я - преуспевающий, известный, прекрасно одетый красавец-детектив с прелестными поклонницами прохожу мимо страдающей от любви ко мне Людмилы, вот она в отчаянии заламывает себе руки и просит только об одном для нее одолжении - быть рядом со мной, дышать со мной одним воздухом; я долго ей не прощаю и делаю вид, что не замечаю ее, а затем милостиво позволяю Людмиле быть прислугой в моем комфортабельном доме. Сам Егорий разводился раза три, тем и меня успокаивал перед моим разводом, говоря, что мучительно разводиться лишь в первый раз, а затем разводишься уже по привычке - легко и непринужденно. В радужных мыслях я прослушал то, о чем "талдычил" Егорий, и он, наконец, рявкнул в трубку: - Ты слушаешь ли меня, разведенец несчастный, рогоносец и сын рогоносца?
      - Егорий, так плохо тебя слышно, ты повтори мне все сказанное, - а сам я потирал ухо от разъяренного рыка моего будущего компаньона. Ему была уготована роль помощника, так как со своего рабочего места - судмедэксперта - он уходить не собирался, рассчитывая на то, что близость к различного рода преступлениям и сведения от следователей прокуратуры и милиционеров, с которыми он контактировал по роду своей деятельности, в дальнейшем помогут нам в работе нашего предприятия. Из словесного поноса Егория я уяснил, что мы будем на первых порах делать: надо зарегистрировать детективное агенство, оформив и получив необходимые документы на право проведения своих частных расследований, "крышу" обеспечивали бесчисленные дружки Егория и его собутыльники из прокуратуры, мы с ними будем делиться своими сказочными барышами, местом расположения агенства будет пока моя квартира. Моя, значит, квартира! А где я буду спать, есть, отдыхать, наконец? Да и Людмиле я должен же ведь мстить с прелестницами из моиз грез! Но тон Егория был непреклонен - денег на офис пока нет, обойдемся на первых порах моей двухкомнатной квартирой. Эта квартира досталась мне от деда-"юриста", человека скромного и работящего, любителя, к слову, детективной литературы, которой у него на книжных полках, также доставшихся мне по наследству, было великое множество. Эту квартиру только и не успела "оттяпать" у меня Людмила да старенький компьютер. А и то сказать, зачем ей нужна эта хрущевка, которую разменять ну никак невозможно, а она, быть может, и разменяла бы, да, к счастью, не была в моей квартире прописана. А детей мы с ней не прижили - Бог миловал, так что делить нечего. Опять в душе зашевелился червь обиды на мою любовь - теперь уж не мою, а дружка моего бывшего, Андрюхи Клебанова (подлеца и негодяя!). Итак, состоялся наш более или менее конкретный разговор с Егорием об организации детективного бюро, детали мы решили обсудить вечером, когда он, с нужным для наших целей человеком, придет ко мне. До прихода "нужных" людей оставалось еще час-другой, это время я решил посвятить уборке своей квартирки, кварира хоть и старенькая, хоть и хрущевка с совмещенным санузлом и махонькой кухней, но зато своя. Можно бы и с матерью моей жить: она оставалась также в двухкомнатной квартире одна после развода с отцом, квартира у нее куда как лучше, отец от мамы ушел по-джентльменски, как интеллигентный человек. Он с мамой, как я мог догадываться, до сих пор поддерживал неплохие контакты, мать меня в детали не посвящала, но как-то при случае намекнула, что в трудную минуту и мне отец поможет. Ну, поможет, так поможет, но пока я ему простить того, что он оставил маму одну со мной, пацаном, не мог. Впрочем, жизнь покажет! Так незаметно я в квартире прибрался, даже полы протер шваброй, а в дверях уже звонок. Никак, Егорий с нужным нам человеком. Открываю - точно! - Егорий светВасильевич. Человек он многогранный, кратко эту личность не описать, но по ходу "пиесы" я постараюсь рассказать о нем поподробнее. Сегодня от Васильича, от давно не глаженных его штанов, крепко несло несвежей мочой, штаны отвисли и пузырились и спереди, и сзади, и на коленях. Они давно уже нуждались в детальной стирке, даже цвет их был неопределенный, точнее, сегодня их можно было бы назвать темными штанами в еще более темных пятнах. Нижняя пуговица на сорочке, такой же вонючей, как и его штаны, была расстегнута и являла жирный незагорелый волосатый живот. Нет, не живот, слово это какое-то - живот! Это было брюхо! Вот это подходящее название той части тела, о которой я только что завел речь. Небритая жирная физиономия Егория с рыжей неравномерно-растущей щетиной четко отражала образ мыслей хозяина: сейчас ему было хорошо - морда ухмылялась. Вся морда! К слову сказать, Васильич не всегда был такой неряхой: если он так безобразно выглядит, значит, ночевал не дома, а у какой-нибудь пьющей "прихехешницы". - Здорово, принимай гостей, ядреня-феня, чего стоишь? На, держи, - он подал мне две литровые бутылки какого-то желтоватого пойла, я слегка глянул на этикетки - вискине виски, но что-то крепкое, в уголке наклейки отпечатано 420. Васильич и приятель его скинули свою обувь, надев услужливо мною поданные тапки (остатки от семейной моей жизни), и прошли на кухню. Понятное дело, сели за стол. А где закуска? Заедать чем? - Васильич, у меня ведь нет ничего, кроме краюхи засохшего хлеба. Ты же знаешь: развод, то да се, не до еды. - А у нас есть. Он вытащил из кармана грязных и вонючих своих штанов кулек из мятой газеты, в котором виднелись с десяток худых килек. От одного вида этих килек, несмотря на голод, меня неожиданно замутило. Героическим усилием воли я выдержал вид этой закуски и обратил, наконец, внимание на спутника Егория. Был это мужчина высокий и стройный, довольно молод, ну, лет 35-40, чернявый и симпатичный, такие бабам нравятся. Представился он с солидной долей высокомерия, но после выпивки, как я предполагал, он будет и сговорчивей, и попроще: - Авербух. Лев Михайлович. Работаю в прокуратуре в информационном отделе, с компьютерами. - Криницин Иван, можно просто - Ваня. Временно безработный. - Да ладно, с работой все устроим, организуем фирму, Лева поможет, сейчас все обговорим,- зачастил Васильич. На ухо он незаметно от Левы мне шепнул: "Человек нужный. Я договорился вчерне, что он поможет с получением информации с сервера прокуратуры на твой компьютер, технические вопросы с компьютерами знает, как Бог. Свой человек". Лева и действительно после трех стопок принесенного пойла показался мне своим в доску: вопрос с получением так нужной нам информации будет решен без проблем, необходимые сведения он будет сообщать на мой электронный адрес. Меня интересовал вопрос только с моей юридической подготовкой, но Егорий так и вообще считал меня даже излишне подготовленным, а Лева снисходительно заметил, что если бы все штатные сотрудники прокуратуры были юридически подготовленными, то преступности в городе не было бы, точно. Ну, а что касается частных детективов с их делами: слежкой за изменяющими друг другу супругами - тут дело техники, никакого тут юридического образования не потребуется. Они меня успокоили оба, что помощь мне с их стороны будет обеспечена. Пьянка продолжалась до упора, пока все принесенное не было выпито. Егорий, было, рванул в магазин для продолжения, но я так устал и опьянел, что приятели решили оставить меня отдыхать до завтра, но завтра не получилось: еще с вечера позвонила мама, Евгения Александровна, и сообщила мне пренеприятную новость умерла ли, сгорела ли ее тетка в деревне Выселки, надо ехать. Я был до такой степени пьян, а мама это хорошо поняла, что сказала: позвонит утром после того, как я просплюсь. Наутро я и действительно ничего почти не помнил. Вот набрались! Мамин звонок меня и разбудил. Хоть и на похмельную голову, но я все же (с трудом!) суть понял. Мама горько сожалела о гибели любимой тетушки, но сама поехать не могла. Я ее понимал: у мамы на пыльцу луговых и полевых цветов развивалась совершенно жуткая аллергическая реакция, и ехать ей в сельскую местность в летнее жаркое время было смерти подобно. Пошатываясь и зажмурив глаза от резчайшей боли в затылке, отыскал оставленный еще Людмилой индийский аспирин, растворил в стакане с холодной водой из-под крана три таблетки. Выпил - полегчало. Спасибо братской Индии! Опять звонок: на этот раз звонил Егорий: - Жив? Тогда лети ко мне с документами, срочно. Обещали все формальности утрясти за пару дней. Это рекордно, шеф! Он хохотнул при упоминании слова "шеф", я, вроде, и действительно - глава детективного агенства, а, значит, шеф. Удивительное дело, но голос у Васильича звучал убедительно, это был голос протрезвевшего человека. Я сообщил ему о звонке мамы и необходимости ехать в село Ильинское, на похороны маминой тетки. По пути обещал заехать к нему, в его "часовню". Потому как я становлюсь детективом, собрал сумку с набором "мастера плаща и кинжала", а из этого набора у меня был баллончик с парализующим газом и подаренный еще дедом фотоаппарат Nikon, к нему я прикупил в свое время классный объектив, за 50-100 метров я мог отснять изумительные по качеству фотоснимки. Вообще, что здесь, в этой квартире, моего? От Людмилы остались пара домашних тапок и упаковка индийского аспирина, а вот от деда мне достались квартира, фотоаппарат, библиотека, это он подарил мне перед смертью компьютер, ну, наконец, гараж во дворе дома с автомобилем "Победа". Это ничего, что автомобиль старенький, мотор у него волговский, за машиной дед смотрел, как за женой. Ах, опять - жена. Как я смотрел, так бы не смотреть! Нет, дед берег авто пуще зеницы ока. Вот, так правильно! Все, дверь закрыл, спустился к гаражу; я хвалился "Победой" и правильно сделал, завелась с первого раза, по пути надо бы только заправиться: путь хоть и недальний, но дорога - есть дорога. Не удержался - заскочил в кафе в ста метрах от больницы, была когда-то вонючая забегаловка - теперь это вполне комфортное кафе (что время и рыночные реформы творят с помещением!): пол блестит чистотой, а запах (запах!, а не вонь, как когда-то) изумительного кофе сразила меня окончательно, и я с удовольствием заглотил пару чашек с громадными бутербродами. Все, теперь я трезв и здоров! Егорий Васильевич работал на территории небольшой по городским меркам больницы на ставку судебно-медицинского эксперта и на полставки патологоанатома. Обслуживал он и эту больничку, и прилегающий к ней район. Ему давно уж предлагали перейти на базу областного бюро судмедэкспертизы, но он отговаривался: здесь он был полноправным хозяином, здесь можно было ему до неприличия "надраться", предаться оргиям, а там, в областном бюро, поди, не разбежишься. Помещение отделения старое, если не сказать задрипанное, когда-то до революции оно, наверно, было модерновым, но сейчас : Несколько окон заколочены досками - горбылем каким-то, фундамент вот-вот разрушится окончательно, крыша просела. Внутренние помещения включали в себя гистологическую лабораторию, кабинет Егория (здесь он, собственно, и проводил свои оргии), секционную для вскрытий мертвецов, холодильную камеру. Проходя мимо лаборатории, я не преминул заглянуть к лаборантке Леночке. Как-то по пьяной лавочке меня угораздило с ней полюбезничать; что мы с ней вытворяли в ее лаборатории, я не осмелюсь описать и на бумаге. После той бурной случайной любви мне было дурно и стыдно перед женой. Но теперь-то я холост! Я ущипнул за ягодичку Леночку Макрутину, та встрепенулась. Нет-нет, только не сейчас, сделал я ей предостерегающий жест. Рот у нее был великоват, да и вообще лицо не особенно красивое, но ножки! - ножки божественные. Да, после возвращения из Ильинского надо бы повторить то, чем мы тогда с ней занимались. Васильич "отдыхал": это было заметно по его уже покрасневшей физиономии и по блестевшим - свиного вида - глазкам. - Здорово, старик! Вот тебе мои документы, все, кроме, естественно, водительских прав. Здесь есть даже справка из психдиспансера.
      - А эту справочку, как раз, и нужно. Тебе ведь какой-никакой наган понадобится. Егорий заржал. -Пока возьми себе хотя бы рогатку, что ли. - Я уже собрался, было, уходить, но Васильич ухватил меня за рукав: - Так, Ваня, надо бы одно дельце обстряпать. Это к тебе уже поручение, как к детективу. Случай состоит в том, что я месяц назад освидетельствовал одну девицу. Ее изнасиловали четверо молодых засранцев. Сами из себя ничего не представляют, студенты, ядрена вошь. А вот отцы у них мужики серьезные. Надо выручать ребят, понятно - небесплатно. Тебе поручение - обговорить с девицей все вопросы, может, она согласится за энную сумму отказаться от своих показаний? Нам, как посредникам, тоже перепадет немало. Вопрос ясен? А живет она, кстати, в Ильинском. Там эти хлюсты отдыхали с удочками на бережке, а во время, значит, отдыха, провели свою операцию с девицей. Как? Справишься? Уговори - ты это умеешь. И Васильич передал мне записанный на бумажке адрес девицы в Ильинском. - Поручение твое - гадость. Скажу тебе с полной на то откровенностью - не по душе мне это задание, но деньги нужны крайне. Ладно, в конце концов, какое мне дело согласится, так согласится, а на нет - и суда нет. Я сунул в карман бумажку и отправился к своему "лимузину".
      *** Пока "калякал" с Егорием, время незаметно пролетело - уже двенадцать. Ехал не ходко-не медленно по ровному шоссе к Ильинскому. Село это мне знакомо давно, жил там мой дальний родственник - Петр Николаевич Варенцов, просто дядя Петя. Жену вот его, годами дяди Пети помоложе, я как-то не мог называть, скажем, тетя Нюра, звал я ее просто - Нюра. Люди это замечательные. Сын у них где-то на Севере работает, они вдвоем так и жили - не тужили. Дядя Петя большой специалист по кладке печей, с особенной любовью относится он к баням. Вот и у него баня в Ильинском - всем баням баня. Нюра женщина тихая и скромная, даже удивление меня брало неоднократно, когда я за Нюрой наблюдал: никогда она ничего лишнего никому не скажет, соседки к ней шли и за советом, и с новостями сельскими. Все новости и кляузы мозг Нюры впитывал, но дальше эти сведения от нее не уходили. Я любил с ней за грибами ходить, места она знала грибные: замечательные то были места. Мысли мои опять на Людмилу мою, было, переключились - наваждение какое! Но все опять заслонили события последнего дня - о моей будущей работе - смешно подумать! - детективом. Хотя, рассуждая логически, я не так уж и плох. Я даже глянул на себя в зеркало заднего вида: лицо приятное какое, глаза красивые и внимательные, под глазами вот только круги темные, так и опять же - от переживаний, круги эти только мужественности мне добавляют. Парень я крепкий, ростом Бог не обидел, я даже согнул правую руку в локте, напрягая бицепс, но бицепс получился жидковат: оно правильно, в последние годы ничем физическим я себя не утруждал, придется покидать гантели, ничего, накачаюсь. Я даже знал прием самбо, один, зато давно разучивал его, еще с Андрюхой Клебановым (подлецом и негодяем!). Этот прием состоял в броске через левое плечо, ну, мне теперь его, видимо, придется демонстрировать. Вы еще увидите этот замечательный прием в моем исполнении. Ах, да, еще два приема из бокса: один удар - левой (по-профессиональному - хук), еще один удар - правой (апперкот, в моем исполнении - номер смертельный). Приемов немного, но знал я их в совершенстве. Покажите только мне, кого надо бить! К селу я уже подъезжал, как увидел, что процессия из полутора десятков человек, в основном пожилых, медленно плелась с кладбища; кладбище это было на косогоре среди высоченных берез и отсюда, с шоссе, оно хорошо просматривалось. Видимо, опоздал я на похороны. Я подкатил к дому дяди Пети, когда он с супругой своей как раз к нему и подходили. Встреча, понятно, была грустной: они были еще под впечатлением от похорон. - Так, что все-таки случилось? - спросил я Петра Николаевича и Нюру. - Ты знал ведь мамину тетку - бабу Марью, жили они вдвоем в Выселках с бабой Настей, вот, сгорели в домишке своем. Только странно это нам, чего бы они сгорели? Ждали, поди, меня, а я припозднилась, пришла уж, а дом их догорел совсем. Я поначалу и не задумался о причинах возгорания избушки той никудышной и от времени почерневшей своими бревнами, в которой жили старые уже женщины, и о которых знал немало из рассказов Нюры и дяди Пети. Да и мама мне о них рассказывала много чего занятного. Мастерицы они были на все руки: и жали, и косили, и сеяли, и снопы вязали в давние еще времена, а с возрастом шить-вязать научились. Все жители деревеньки Выселки шли к ним, старушкам этим, и с горестями, и с радостью. Рассказывали о них и вовсе уж занятную историю о любви к одному какому-то парню, ушедшему на войну, да так и сгинувшему в ее горниле. Всю жизнь они его ждали, замуж ни за кого не выходя; да вот так глупо и трагически жизнь этих никому не мешавших бабушек и закончилась. И я бывал у них в деревеньке раза два, ночевал даже в их домишке у самого озера. По летним утрам, когда еще только всходило солнце, и пар подымался над неподвижной голубой водой с розоватыми отблесками от лучей солнца, я сбегал по тропинке к озеру и бросался в прохладную ключевую воду, нарушая его покой. Не надо мне видеть Парижа, чтобы увидеть его и умереть. Мне озеро то видеть куда как милее, наблюдая как можно дольше неподвижность его спокойных вод и вечность бытия. - А что там странного, на твой взгляд, Нюра? Ну, сгорели: Бывают такие случаи, когда, скажем, бумагу какую зажгут, да и не потушат - забудут, вот тебе и пожар. Старушки ведь, память, поди, не ахти какая: - Ваня, да какая такая память? У них память-то экая, что нам бы такую с тобой! Все они помнили, все знали. Таких светлых голов у многих молодых не сыскать! У Нюры опять закапали слезы, и она вытирала их кончиком черного платка, завязанного на шее узелочком. Она, как я знал, и сама девчонкой жила в той деревеньке, а замуж вышла за Петра - с ним там жили, пока все жители с той деревни не выехали кто куда. Нюра вот с Петром переехали в Ильинское. Перестройка эта, так ее не так, хуже татаро-монгольского ига какого, прошла-проехалась по селам да деревням, и без того небогатым, разорила дома и семьи. Бабушки те остались в деревне одни, все уехали. А как не уехать, коли даже электричество и то отключили. Траву там не косили, поля больше не засевали. Ах, но какие там места замечательные! Баба Настя, помню, с утра пироги напечет с рыбой, в озере выловленной, или с черникой какой, дух ароматный пирожный на всю деревеньку их опустевшую плывет клубами невидимыми. Я пока рыбачу на берегу озера или ручья, что вытекает из него змейкой, а то и за грибами хожу, а они уж пирогов напекут, ждут меня, как гостя самого дорогого у самовара. - Что же ты, Ванечка, так долго ходил, притомился, поди, голубок, умойся вот, дайкось я полью тебе водички-то нашей ключевой. - Баба Настя улыбается мне всем своим лицом, а от серых ее глаз лучиками разбегаются морщинки. Как сейчас помню этих внешне очень похожих старушек, хотя и совсем они друг дружке чужие были, но седыми стали от старости да от трудов своих и смотрелись, как близнецы-сестры. Нет, что-то тут и взаправду не так, раз Нюра говорит, Нюра зазря ничего не скажет: сердце у нее вещее. И я сказал себе, что обязательно на место пожара схожу и постараюсь выяснить, что же там все-таки произошло. Или я не детектив?! А тогда "что" я? Нюра, как из Выселок уехала в районный центр - село Ильинское, что пылилось по сторонам от широкой асфальтированной трассы, убегавшей к родному мне городу, так не забывала тех старушек, навещала их, хоть и не часто: свое хозяйство в селе, работала еще в средней школе техничкой. Любила она бабу Настю и бабу Марью всем сердцем. И мне, глядя на слезы Нюрины, невмоготу стало слезы свои удерживать: так жалко стало бабулек да и Нюру. И я украдкой слезы свои смахнул. Или не мужик я? слабость еще свою показывать. Я перекусил у своих родственников слегка, проглотив домашней выпечки белую краюху со стаканом молока, да решил сходить на кладбище. Хоть и опоздал я на похороны, а нехорошо это - приехать и не посетить могилку людей, дорогих моему сердцу. Отправился пешком на кладбище, что было от села невдалеке, на косогоре среди высоченных берез. Недолго я там вроде и был: постоял на могилке их молча, а их в одном гробу и похоронили (косточки одни, что остались от пожара, поди - разбери, чьи это кости - бабы Насти или бабы Марьи? - так они, кости обгоревшие, вместе кучкой и лежали), а потом прошел к выходу из кладбища, изредка обращая внимание на памятники надмогильные жителей бывших села Ильинского и ближайших к нему деревень. Многие имена и фамилии на памятниках были мне незнакомы, а иные что-то высвечивали в моей памяти. Придя в дом Петра Николаевича и Нюры, я увидел, что баня почти готова: так она топится быстро сухими поленцами, или я долго на кладбище был? Еще через полчаса баня скутанная настоялась, дядя Петя запарил мне веничек березовый, и я отправился несчастья свои смывать и отпаривать. После бани мы с Петром Николаевичем долго, почти до утра, за самоваром просидели (да и водки усугубили немало), проговорили о делах сельских и наших с ним и судьбах человечьих. И Нюра не спала: то ходила по избе со своими делами, то подсаживалась к нам, где мы рассиживали, слово какое изредка промолвит, да и молчит опять. Но к утру мы устали да и водки набрались зело! Спал я на сеновале среди духмяного свежего сена, сохранившего ароматы недальней от села луговины, раскинувшейся по берегам речки Черной, медленно и степенно протекавшей мимо села и убегавшей дальше - к деревне Березовка. Мне снилась Людмила: она громко хохотала надо мной, собирая свои вещи, и твердила все: "Я и тапочки заберу, я и аспирин индийский не оставлю". И вновь хохотала и хохотала мне в лицо гомерическим своим хохотом.
      *** Наутро я проснулся поздно и, несмотря на то, что едва не всю ночь провели мы с Варенцовыми в разговорах, голова была, на удивление, свежая, да и вообще я чувствовал себя отдохнувшим и окрепшим: свежий сельский воздух благотворно влиял на мой измученный Людмилой организм. Я еще повалялся немного с открытыми глазами среди сенных ароматов, прислушиваясь к негромкой беззлобной перебранке между супругами Варенцовыми - Петром Николаевичем и Нюрой, а затем спустился по деревянной шаткой лесенке с сеновала в чистенький двор с гуляющими и покудахтывающими курами. Нюра разулыбалась, меня увидев: - Встал, Ванюша? А чегой-то раненько как? Ну, а встал - поди вон в баньку умываться, не выстыла еще. - И она подала мне вафельное вышитое полотенце. -А я, вона - все на мужика своего ругаюсь. Все люди, как люди, норму выпьют для веселья да оживления разговору, да и все тут. А этот - пока все, что есть на столе, не выжрет - не уймется. Баня и действительно еще была теплая. Раздевшись в предбаннике догола (жизнь в селе - рай! - зачем мы ютимся в своих городских клетушках?), с удовольствием и тщанием и умылся, и окатился с головой теплой и мягкой водой. Завтракали все вместе за широким столом в кухне с русской печью. Завтрак - блины. - Ешь, Ваня, блины это настоящие, в русской печи сготовлены, из дрожжевого теста. Ты таких блинов, поди, давненько не пробовал. Ел блины мягкие и горячие с медом, вареньем голубичным, запивая их свежайшим молоком. - Нюра, ты свободна ли будешь сегодня? Не сходим мы с тобой по грибы? Раз уж довелось приехать сюда - продышу я свои прокуренные легкие. Да, кстати, прошлись бы мы с тобой вдоль речки к деревне Выселки - посмотрели бы на пепелище, а, может, и вправду увидим что-то стоящее, что прольет свет на странное, по вашим словам, возгорание избенки у старушек. Прошлым вечером я не преминул похвастаться перед дядей Петей и Нюрой тем, что намерен заниматься частными расследованиями, поэтому чета Варенцовых смотрела на меня с возросшим уважением. Еще бы - детектив! О Шерлоке Холмсе знали не только в городах! Я хохотнул про себя - какой там детектив, смех да и только, ввязался в авантюру Егорьеву себе же на голову. К девице той пострадавшей, к которой я имел поручение от Васильича, и проживавшей с родителями своими на улице Пушкина (а как же, в селе улиц немало, есть и улица Пушкина), я решил пойти вечером. Переночую-ка я еще ночку на сеновале у дяди Пети, а там и домой, где ждут меня великие дела. Нюра с радостью согласилась пойти со мной за грибами; питала она ко мне чувства не тетки, пожалуй, а старшей сестры-наставницы. Да к городским дальним родственникам многие сельские жители именно так и относятся - снисходительно и с любовью, что ли. Между прочим, Нюра заметила, что в день пожара одна ее знакомая женщина, Полина, жившая в той части села, что у дороги, идущей от Выселок, видела будто, что выезжала оттуда машина шикарная, черного цвета и лаком сверкающая. Машина эта свернула с той дороги и помчалась в сторону областного (моего, значит, родного) города. - Это - кстати. Зайдем и к ней, коли по пути, хорошо? А может быть, она и еще чего интересного заметила? - ответил я Нюре. Во мне заговорил уже дух настоящей ищейки, да и вправду - интересно мне стало эту загадку разгадывать. Нюра быстро собралась, а дядя Петя по своим делам отправился. Корзину мне Нюра выдала, пожалуй что, двухведерную, громадная оказалась корзина. Я представил, что наберу в нее грибов доверху, и ужаснулся: с грибами навряд донесу, но смолчал, стыдно было перед Нюрой слабость свою выказывать. Мысль о том, что придется, быть может, что-то заснять на фотопленку, заставила меня захватить мой Nikon c шикарным объективом. Фотокамерой можно было пользоваться при желании и как биноклем: увеличение большое, съемка панорамная да много чего: В литых резиновых сапогах, что выделила мне Нюра, в импортной ветровке с массой карманов и кармашков, да еще в широкополой фетровой шляпе (это тоже из гардероба Варенцовых) я, наверное, выглядел настоящим ковбоем. Мне кажется, увидела бы меня Людмила, так раскаялась бы в своем грехе и замолила бы меня о прощении! Фу, выбросить все мысли о Людмиле! Она не заслуживает того, чтобы я о ней вспоминал! Когда мы подходили к дому Нюриной знакомой - Полины, то увидели ту в огороде с лопатой: она выкапывала богато уродившуюся картошку. Нюра позвала ее: - Поля, Бог в помощь! Не подойдешь ли к нам? Полина, как услышала Нюру, поспешила к нам с широкой улыбкой, из чего я сделал вывод, что любили на селе мою родственницу. Во мне даже гордость некая заговорила за Нюру. - Поля, ты не расскажешь ли, что за машину ты видела в тот день, когда дом у бабушек Насти да Марьи сгорел? Интересуется вот той машиной Иван Андреевич (перед соседями Нюра и дядя Петя звали меня не иначе, как Иван Андреевич, чтоб все видели уважение ко мне, образованному жителю областного города). - А как же, была машина, вся шикарная, лаком сверкала, черная. А больше-то я и добавить ничего не могу. - А в котором часу это было? - Да, пожалуй, что - ближе к полудню, я это помню: три дня и времени-то прошло с пожара. Как не помнить? А пожар в Выселках никто и не видел, это ведь Нюра пошла бабулек тех проведать, на Спас Медовый гостинцев каких им отнести, так она и увидела это бедствие. - А не заметили, что за люди в машине ехали, сколько их было? - Где заметить, если они пролетели мимо, как оглашенные, хотя : Двое или трое мужчин, лица вроде как молодые. Нет, ничего больше не заметила. Ну, о номерах машины, о ее марке я спрашивать Полину не стал, она бы и сама все выложила из уважения к Нюре, а, значит, и ко мне, если бы чего знала. Люди в селе много проще и уважительнее городских, избалованных деньгами, развлечениями и комфортом. Поговорили, попрощались с Полиной. Пошли мы с Нюрой по своим - грибным делам. Прошли мимо водонапорной башни, мимо деревообрабатывающего заводика, ожившего за последний год и приносящего неплохой доход. Вот вам и пример - частный капитал в действии, простому русскому человеку без хозяина никак нельзя, он, если без хозяйского ошейника, так дичает и за топор берется. Хотя - это спорный вопрос. За луговиной и речка Черная, по мостику через ее чистые воды - вот и лес! Медленно плывут по речной глади еще редкие по этой поре - конец августа - желтые и красные листья, иногда они кружатся на встречающейся круговерти от речных ключей, а потом плывут себе дальше, а мне печально это - лето кончается. Только по берегам - заросли смородины, черемухи и ив, склоненных к воде, а немного вглубь зашли - и вот он: русский лес во всей красе - все ели да ели, реже березы многолетние. Я едва успеваю за Нюрой, роста небольшого, а бегает как быстро! Я видел эту удивительную женщину на сенокосе однажды, так, не поверите - никакой мужик за ней не угонится: косит по-особому, наступая на траву мощно, приседая к концу прокоса опорной левой ногой, а прокос становится много шире, чем у иных мужиков, и как выбрита трава! - так чисто косит. Мы двинулись вдоль русла речки против ее течения в сторону Выселок. Я чувствовал, что мысли у Нюры вертелись около причины гибели дорогих ей струшек, но о грибах она не забывала: шныряла то тут, то там, где нагнется - вот и гриб, среди больших деревьев - только белые грибы срезали. За свинарями, волнушками, не говоря о сыроежках, не нагибались даже: их за грибы Нюра не считала. Надеялись, что наберем белых грибов да груздей. И я уважал грузди; Нюра их солила знатно: соленые, с хвоинками, они аппетитно похрустывали под рассыпчатую картошечку. Но грузди будут в молодых посадках ельника: это мне Нюра объяснила. За километр, наверное, до Выселок дошли мы до этой неширокой полосы молодого частого ельника. Что тут с Нюрой началось! Вот тут только была, "пришипилась" где-то - не увидишь. Я ищу грузди - ничего нет, зову Нюру - не отзывается. Я уж и рассердился на нее, отругать хотел громко, чтобы, невидимая мне, она услышала мою ругань и отозвалась, да неловко мне стало перед хозяйкой, приютившей меня в своем доме. Да и понимал я ее: за азартом грибным она забывала все. Ходил-ходил вокруг да около, отыскал Нюру: она залезла на четвереньках под еловые молодые заросли - а иначе через эти частые заросли не пройдешь - там грузди собирает, как косит: так их много. Ей много, а я все равно с трудом замечаю под едва заметными холмиками груздочки: надо ножом аккуратно хвою убрать - вот и груздь. Тут и я стал во множестве их находить, а на Нюру больше не обижался. Час и собирали - а корзина полна! - Все, Нюра, шабаш! Надо вылезать из этой чащобы, набрали полно. Да хватит тебе, - сердито я ей пробурчал, увидев, как она с полной уже корзиной опять полезла в чащу леса. - Грибов ведь полно, но все не соберешь, а главное - не унесешь! Хватит! Наконец, разум у Нюры победил, и мы неспешно - а как спешить, если корзины полны и тяжеленны - направились к деревне. Фотокамеру я определил в мешок: запасливая Нюра захватила с собой. Вскоре подошли к опушке, но хорошо, что сразу не вылезли на луг: к недальней от нас деревеньке подъехал грузовик с какими-то стройматериалами, пара мужиков вылезли из кабины и стали разгружать кирпич, мешки, видимо - с цементом, цемент занесли в ближайшую, оставшуюся целой, избу, чтобы каким дождем не намочило. Подъехала следом еще одна машина, но уже легковая; мне и так все хорошо видно, а через объектив совсем хорошо: "Опель", с номерами:,так, отлично - отсняли кадр, стоп - и еще один снимок, но уже двух молодых мужчин, вылезших из салона "Опеля". Я чуть обернулся и увидел, какое напряженное стало лицо у Нюры, даже губы вдруг побелели, а глаза так и впились в открывшуюся нам картину. Отсюда и пепелище было хорошо видно. Ждали мы с ней на опушке с полчаса, пока мужики разгружали грузовик. Затем мужчины постояли еще на берегу озера и отправились на своих машинах в обратный путь. Подождав, пока они скроются из глаз, мы подошли через луг и ручей к месту, где когда-то стояла изба бабы Насти и бабы Марьи. Нюра опять начала хлюпать носом, и у меня сердце защемило, но я решил-таки осмотреть место пепелища и близлежащей к нему земли. Не зная особых методик, необходимых для осмотра, я все фотографировал, решив, что будут фотоснимки, а там дружки Егория мне помогут, по крайности, разобраться. Я отснял на пленку все отпечатки от шин автомобилей, в том числе, и несвежих уже отпечатков. За последние дни дождей не было, и на земле все следы сохранились и были видны отчетливо. Все посмотрел, на месте пожара палкой золу и обгоревшие головни разрывал, среди золы я, вдруг, увидел крючок с двери в петлю просунутый: дверь сгорела, а крючок, закрытый в петлю, остался, теперь понятно стало, что, когда дом горел, дверь закрыта была. Только я, было, уходить стал - все посмотрел ведь, как среди почти сгоревших бревен и золы увидел котенка. Он был большенький, месяцев семь ему, пожалуй, было. Весь грязный, так что определить точно - какого он окраса - было невозможно, по небольшим пятнам, свободным от золы и грязи, пожалуй, можно сказать, что рыжего или бежевого (языком профессионала красного окраса), вымыть бы его, тогда и определить можно окрас. Глазки у котенка смотрели на меня не мигая, напряженно, но без боязни. Ноги сами меня привели к котенку, а он даже не шевельнулся, не испугался. Я и посадил его к себе за пазуху, сам не знаю, зачем. Нюра стояла в стороне отрешенная от всего, мне не мешала. Я подошел к ней и тронул за плечо, и мы, все так же молча, двинулись домой уже по дороге, не заходя больше в лес. По дороге не проронили ни одного слова, так молча и дошли до дома Варенцовых. Я, как пришел, свалился на раскладушку прямо во дворе, не раздеваясь - так устал. И не заметил, как задремал, а очнулся - уже вечер. Умылся, приоделся, покормили меня жареными грибами с картошкой, и отправился я поручение Егория исполнять. Дом, где девица та жила, я нашел скоро: в селе все просто. И девица дома находилась, звали ее, как она представилась, Тоней, Антониной, значит. Оглядев ее мельком, я нашел, что ничего из себя сексуального она не представляет, из чего сделал вывод, что те парни, которые на нее соблазнились, были либо дебилами, либо сексуальными маньяками, потому что только маньяки еще могли на Антонину соблазниться. Чего и было в ней, так мощные чресла да груди, а лицо - так лучше бы она это лицо закрыла тряпицей какой, до того оно было некрасиво. Но:Дело есть дело, мы обговорили с ней предложение, отец ее подошел, вступил в разговор, они сошлись на том, что цена, предложенная за отказ от прежних показаний, приемлема, даже очень. Почти и не торговались. Да, я иной раз крепко в людях разочаровываюсь: совсем себя не уважают. Ну, все, дело для Егория сделано. Бумажки они потом сами напишут, главное - согласие. Не понимаю только, почему этим делом он занялся, это все следователи делают обычно. Но тоже резон есть: следователи не светятся, боясь "залететь" на взятках. А Егорий: В общем - это Егорий! Черт с ним!
      *** "Волка ноги кормят" - такой для себя девиз выбрал по дальнейшей моей жизни. Я уже подъезжал к городу; на заднем сиденье, в корзине, подаренной мне Нюрой, спал мой Самсон - так я его назвал, под хвост я ему не заглядывал, считая, что пол котенка определится либо сам, либо мне его определит Егорий - он мастак под хвосты заглядывать. Ну, а если это будет кошка, то назову ее Дуськой. Отмытый, котенок был почти однородной бежевой масти (пусть бежевая, хоть термин и непрофессиональный), чистый и пушистый, всю дорогу он спал, нимало не волнуясь обстановкой. Сразу его полюбил, не случайно он появился на пепелище: в это я твердо поверил. Минут на двадцать, не более, заехал к Егорию, сообщив ему результаты поездки. Кстати, я попросил узнать через его каналы, кому принадлежат машины, виденные мной в Выселках. Выше я расписал Егория, как неряшливого до безобразия человека, но это правда лишь отчасти, он мог, если хотел этого, быть вполне приятным и для общения, и для дела - полезным. Я попросил его только не говорить пока ничего Льву, но это замечание Егорий воспринял с обидой - друзья мы или кто? - А почему мне ему не говорить? Ты что, не доверяешь Левке!? - Дело не в этом, он для меня человек новый. Пусть он тебе друг, но я его не знаю. Не люблю людей высокомерных, а его высокомерие, пусть и на короткое время перед нашей пьянкой, я, почему-то, сам не знаю, запомнил, и покоя оно мне не дает. Тебе я верю. - Ну, спасибо и на этом. Мы с Егорием Поповым друзья старые, общежития наши в студенческие годы были на одной улице, напротив. Парень из нашей группы политехнического института женат был на девчонке из группы медиков, где учился Егорий. Это может показаться смешным, но и номера групп были одинаковы - 13. В их группе мне нравились девчонки, особенно Эдита Лик, немка по национальности, я питал к ней нежные, но платонические чувства. К моему сожалению, она к пятому курсу вышла замуж, а затем дела были и опять дела, работа: Следы Эдиты где-то затерялись, да я и не искал ее следы, знаете. У нее была теперь своя жизнь, в которую я, по своей порядочности, лезть был не намерен. С тех вот пор - еще с первого курса - и были мы с Егорием друзьями. Число 13 стало для меня с того времени любимым числом, памятным, по крайней мере, но везучести это число мне не добавляло. - Ваня, как только будет у меня расчет с тех козлов - отцов тех негодяев - я тут же деньги тебе притащу. Теперь о наших баранах: Реклама о нашем агентстве размещена в газетах и на местном канале телевидения. Жди клиентов. А пока читай, помощь от меня будет, как ты захочешь. Котенка по приезде домой я отпустил в кухне на пол, и он залез поначалу и с испуга под кухонный шкаф, но через полчаса отозвался на мой призыв и выполз к блюдцу с молоком. Теперь у меня есть живая душа, с которой, хотя бы в одностороннем порядке, я могу общаться. Так мы зажили вдвоем. Смущало меня только, что половую принадлежность моего воспитанника я достоверно не определил. Ну, да приедет же Егорий, а он по этим делам большой специалист - определит. И засел я пока за книги, инструкции о правах и обязанностях. Дня через два позвонил куда надо, и меня пригласили за готовыми документами - лицензией, справками, каких было множество. Все, по документам я - детектив. Ладненько! Вечером притащился, наконец, Егорий, пьяненький, и для меня алкоголь захватил в большом количестве. Вручил мне 300 баксов - мою долю. Я удивился до бесконечности: за ерунду платят такие большие деньги. - Ты не видел этих отцов. Крутизна-а-а! Для них - это не деньги. Выпили прилично, он заглянул и под хвост котенка. Заключение его было категоричным: кошка. Ну, значит, как я и решил до этого: будет она - теперь, уже она! зваться Дуськой. Егорий подержал еще котенка на ладони. "Никак, - говорит, - абиссинка, на ушах вон кисточки, а ну:", - и отнес ее в темный угол коридора, напротив освещенной кухни. Глаза у Дуськи в темноте загорелись красным светом. "Точно, говорит,- абиссинка". Меня это его заключение позабавило: я нашел беспородного котенка на куче пепла, а Егорий говорит - абиссинка. Откуда это породистая кошка возьмется на куче пепла? Ну, ладно, пусть будет абиссинкой, она мне в любой породе хороша. Егорий хотел, было, снова взять кошечку на руки, но она вдруг фыркнула и, пролетев через комнату из коридора, вскочила на подоконник: с некоторых пор это место стало для нее привычным и полюбившимся. На подоконнике стояли кактусы, также мною любимые, один из кактусов к осени ни с того, ни с сего начал набивать бутон, тот, видимо, тихонько потрескивал; это я не мог слышать потрескивания, а котенок слышал, наверное; вот он и сидел часто у этого кактуса, ждал. Мы с Дуськой уже подружились необыкновенно. Не поверите, но научил ее играть со мной в догонялки: я прятался, она меня искала, а как найдет где-нибудь за дверью - нападает на меня. Гонялась за мной, если я от нее убегал или делал вид, что убегаю. Меня удивляла сообразительность кошки. В цирке видел дрессированных кошек. Так то - в цирке, а тут - вот она: в моей квартире живет этакая дрессированная циркачка и чего только не вытворяет. Ну, и озорная же она, кстати. На второй день пребывания в моей квартире она подошла - поверите? - к тапкам, Людмилой оставленным, и нагадила в них самым непристойным образом. Пришлось мне тапки эти выбросить на помойку. Ну, не мыть же мне их, еще чего не хватало! И аспирин закончился! Все, от жены моей прежней только дух и остался в квартире. Со временем, как я рассчитывал, и духу тому придет "кирдык". Скорее бы! Зарядили дожди, серые свинцовые тучи низко нависли над промокшей до крайности землей; я глядел из окна на одиноко бредущих и редких путников, сгорбившихся под зонтами, а сам, глядя на них, зябко ежился. Промозглая погода и осенняя сырость мне были противны от одного о них воспоминания или вида из окна. Информацию о владельце того "Опеля", который засветился у озера в Выселках, я, наконец, получил от Васильича: это был некто Плахин Константин, мужчина 28 лет, с богатым уголовным прошлым. Был он сотрудником в фирме "Кристалл", которая занималась экспортомимпортом продовольственных товаров по странам СНГ и дальнему зарубежью. В детали я особо не вникал, но главой фирмы можно было бы и заинтересоваться: этот тоже из бывших уголовных, но с экономическим образованием, Кротов Степан, по кличке Крот. Уголовное его прошлое было богатейшим. Информацию Егорьеву я, на всякий случай, перепроверил через компьютерную сеть прокуратуры и милиции - от Левы Авербуха. Она соответствовала той информации, которую мне предоставил Егорий из других, своих, источников. Соответствие полное. Можно полностью доверять Левке? Поживем увидим! Кстати, Крот этот был владельцем нескольких ресторанов, кафе и, к тому же, казино. Как-нибудь в это казино надо заглянуть! Дожди все шли, а клиентов, обещанных Егорием и Левкой Авербухом, все не было, я уже недели две сидел безвылазно в своей квартире, ставшей и офисом. Время бездарно для меня все же не проходит: я много читаю, в том числе "Руководство по криминалистике" и, конечно, детективную литературу. Все эти детективы тоже учат многому. А я ученик, поверьте, хороший. Когда уже отчаялся ждать, раздался стук в дверь, именно стук, робкий и негромкий. Я даже посчитал, что это стучат не мне, а откуда-то сверху, из соседней квартиры: мало ли чего там стучат, может, ремонт какой делают, но стук повторился. По настороженному виду моей Дуськи и я, наконец, понял, что стучат к нам в квартиру. Звонок ведь есть - чего стучать? Я пошел открывать, а, открыв, удивился и обрадовался одновременно: на пороге стояла красивая, но уже пожилая, стройная женщина, с сединой в волосах, так ей шедшей. Черты лица идеально правильные, такие лица я видел на старых фотографиях в документальных книгах времен девятнадцатого - начала двадцатого веков, но то были лица княгинь, графинь каких-нибудь. А откуда сейчас графини? Она вошла, а я и походку ее отметил: шла с достоинством, с уважением к себе. Я уселся в кресло за письменным столом у включенного компьютера, решив кое-что из рассказов клиентов, если таковые последуют, записывать, а женщине предложил место напротив, тоже в удобном, еще дедовом, кресле. Усевшись, она молчала до неприличия долго, скованность в ней чувствовалась какая-то, вся фигура выражала и беспокойство, и недоверие ко мне. - Я решила к Вам обратиться по рекомендации одного человека, которого не хотела бы называть, да это и неважно для Вас (И не надо, я и сам догадывался, откуда ветер дует. Как любит выражаться Егорий Васильевич, "фунцикляция начинает фунциклировать".). Зовут меня Лидия Павловна, по фамилии мужа - Аллес. Муж - Илья Семенович - долгое время работал на одном из местных заводов инженером-электриком. Ему в наследство от бабушки, немки по национальности, достались кое-какие вещи. В том числе фамильный перстень с алмазами и золотая пластина размерами где-то 8 на 10 см, пластина тонкая, но с занятным орнаментом, вырезанным в ней. Сверху - фигурка животного, то ли волка, то ли собаки, три края ровные, а четвертый, меньшего размера, ломаной формы. А вот орнамент, в ней вырезанный, и действительно был занятный (я уже на этой стадии рассказа моей возможной клиентки заострил свое внимание на этом "был"); муж мой даже как-то в тяжелые для нас времена хотел продать эту золотую пластину, просто как золотой лом. Но его удержала от этого шага память о бабушке. Так вот эта вещица у нас и сохранилась. И вдруг, недели две тому назад, мужу позвонил какой-то неизвестный ему мужчина, представился немецким по звучанию именем и спросил, нет ли в вещах мужа уже упомянутой мной пластины? Муж мой в замешательстве ответил, что с неизвестными людьми о вещах, ему принадлежащих, говорить, тем более по телефону, не хочет. На этом, собственно, разговор тот и закончился, мужчина извинился. Только после этого разговора Илья Семенович и заинтересовался вплотную золотой бабушкиной пластиной. За разъяснениями он обратился к своему приятелю - Андрею Петровичу, археологу. Здесь уместно заметить, что бывают совпадения, скажем, полные тезки, даже в таком большом городе, как наш, но археологов с именем Андрей Петрович не так уж и много, я и спросил: - Фамилия этого археолога не Криницин ли? - Да, его фамилия Криницин, - удивленно взглянула на меня Лидия Павловна, - Вам это о чем-нибудь говорит? Мне это о многом говорило, так как отец мой, Криницин Андрей Петрович, тоже был археологом. - Нет-нет, продолжайте Ваш рассказ, он о-очень занимателен. - Муж и его приятель договорились о встрече, и встретились дома у Андрея Петровича, где тот осмотрел принесенную пластину и сказал, что никакой археологической ценности она не представляет, а больше ему сообщить нечего. Правда, как рассказывал муж, Андрей Петрович эту фигурку еще подержал в руках, что-то разглядывая, даже и еще подержать хотел, но, вроде как нехотя, отдал. Добавил только неуверенно, что орнамент, который на пластине той вырезан, что-то ему напоминает, может быть, какие-то географические очертания, но он в этом не уверен. Она замолчала, а я ждал продолжения рассказа, пока еще почти в полном недоумении: цель ее прихода ко мне оставалась неясной. - Ну, а что же дальше? Этим, я так полагаю, дело ведь не закончилось? Если уж Криницын Андрей Петрович не разобрался в происхождении этой вещицы, то я уж и точно не разберусь. Но Вас ведь не это волнует? - Вы правы, не это. Все дело в том, что два дня тому назад мы с мужем возвратились из гостей довольно поздно, пришли, а квартира наша ограблена. Собственно, взято немного: эта пластина, кольцо фамильное, о котором я упоминала. Такое ощущение, что грабили люди небедные. Кстати, а Криницин Андрей Петрович - не Ваш родственник? - Я не уверен в том, что он - мой родственник, но это и не имеет особого значения. Вы продолжайте, пожалуйста. У Вас есть какие-нибудь соображения в отношении грабителей: кто мог, например, украсть упомянутые вещи? И вообще, а почему, собственно, ко мне пришли Вы, а, скажем, не Ваш муж? - Муж не пришел, потому что с ним спустя час-полтора после нашего возвращения в ограбленную квартиру случился приступ стенокардии, приступ затягивался, своими средствами мы с ним справиться не могли. Пришлось вызывать скорую. Илью Семеновича госпитализировали, сейчас его состояние, в общем, приличное, но он попросил меня обратиться к кому-нибудь с просьбой о помощи в поисках украденных вещей - жаль их, да и память, знаете: - Я могу увидеть Вашего мужа в больнице? - Пока вряд ли, но позднее, наверное, да. Я, думаю, дня через два-три с ним можно будет поговорить, но ведь это - как врачи решат. - Хорошо. Я, пожалуй, возьмусь за Ваше дело. Только, стоимость услуг: Можно бы и аванс. - Об этом прошу Вас не беспокоиться. Мы не очень богаты, но все же и не настолько бедны, чтобы не позволить себе оплатить Ваши услуги. Однако, когда я ей назвал стоимость услуг агентства, она слегка поморщилась. Это ничего, привыкайте, господа! Услуги нашего агентства дорогого стоят! Ха-хаха:(естественно, это про себя). После ухода Лидии Павловны я некотрое время сидел отупело и с трудом пытался осмыслить услышанное. Потом хохотал до кишечных колик: пластины какие-то, да еще из золота, Тамань там разглядеть умудрились! Господи, додуматься до такого! Посторонний какой-нибудь человек, увидев меня, хохочущего в пустой квартире, непременно сделал бы однозначный вывод. Какой? - вы, наверное, догадываетесь. Но, успокоившись, я здраво рассудил, что если уж археолог Андрей Петрович Криницин этакое предположил, может быть, и - действительно, все так. В конце концов, мало ли чудаков на свете! А когда я бросил взгляд на аванс в "баксах", Лидией Павловной оставленный, так и вовсе успокоился. Денежки мне душу отогрели.
      *** Андрей Петрович Криницин - мой отец - личность незаурядная во всех отношениях, по меньшей мере, в своих - научных - кругах довольно известная. Быть может, что и так, но вот со своим сыном он находится в весьма сложных отношениях. От нас с мамой он ушел, когда я был еще мал и ростом, и умом. Я ничего почти не знал об отношениях матери и отца, которые сложились меж ними после развода, не знал и то, что послужило причиной развода, но для меня его уход послужил тяжкой утратой и обидой на него до сего времени: я лишь изредка звонил ему. Чаще звонил он, но общение наше было скупым на слова. Отец спрашивал: как здоровье, как учеба, позднее - как работа. Этим, собственно, и ограничивались наши разговоры. Я никогда не просил и не брал у него, скажем, денег, хотя он и сам предлагал иной раз. Помогал ли отец матери или нет, я не знал, а она мне о том не сообщала. Изредка мелькали в голосе мамы то какая-то тоскливая нотка, то гордость за отца. Иногда она мне высказывала упреки за мои изолированность и замкнутость от Андрея Петровича. Сегодня нужна была его помощь в моей новой работе, а я не знал, как к нему подойти, как разговаривать, как... звонить ему. Номер телефона пришлось узнавать у матери: ее номер телефона я, к счастью, знал. Мама: Мама у меня замечательная, "мировая мама", как звучит в одном известном фильме, кажется, "С легким паром.."; она столько лет проработала в одной из городских библиотек, что, наверное, и сама уже не помнила - а сколько, собственно? - любила она свое дело беззаветно и себя вне этой работы не мыслила. А уж сколько она мне шалостей в детстве прощала! Мировая у меня мама! -Алло! Мама, это я. Извини, я должен был позвонить тебе раньше, но все как-то: -Ты - бессовестный сын! Ну, как ты? Вань, в кого же ты такой неудачник-то?
      -Да я, мама, временно неудачник, мне обязательно повезет. Один раз: Но крупно!
      -Да и не видно пока. Жена тебя бросила. Хорошо, что детей не нажил, платил бы сейчас еще и алименты. -Мама, все будет хорошо, я работаю сейчас частным детективом. По делу мне нужен телефон отца - подскажи, а? Она и подсказала, выговорив при этом массу колкостей и нелицеприятных фраз, но я их не назову - правда, нелицеприятные!
      Ах, отец-отец! Никогда не был у него дома; по телефону он предложил встретиться у него, сообщив при этом торопливо, что жены (его, значит, новой жены!) нет дома. Ну, хорошо, что нет: избавил меня от необходимости лицемерить, объявляя ей о том, как она хорошо выглядит. Я и не знаю, как она выглядит - никогда ее не видел. Квартира отца оказалась на третьем этаже вполне приличного с виду дома. Поднявшись, я позвонил - он открыл мне. Высокий, уже седой, загорелый и крепкий мужчина. Археолог? Да, похоже. Встречал меня радушно, но заметно было, что он нервничал: суетился, как-то даже заискивал, что ли. Мне вдруг ни с того ни с сего стыдно стало перед ним: во-первых, он уже пожилой человек, во-вторых, он - просто мой отец. А я, подлец, в гордыне своей не замечал протянутой руки родного мне человека. В конце концов, это их дело, моих родителей, почему они не живут вместе. Квартира просторная и ухоженная, в кабинете отца стены целиком заставлены стеллажами с книгами. На столе - компьютер. Вообще, заметно, что он занимается наукой: горшки какие-то допотопные, чашки, плошки: На стенах гостиной - картины, в основном - пейзажи, видимо, подлинники. Я не очень разбираюсь в искусстве, но людей, знающих его, уважаю. Вы заметили, что я дилетант? - а что делать? -Отец, я к тебе по делу. Видишь ли, я сейчас занимаюсь частными расследованиями. Все равно ведь: институт мой закрыли, торговать я не умею. Я вообще мало чего умею, так почему, собственно, и не быть, например, детективом? -Ну, а чего ты оправдываешься? Детективом, так детективом. Ты мне, прежде всего, сын. Так о каком деле ты хлопочешь? -К тебе несколько дней тому назад обращался приятель твой, Аллес Илья Семенович, по поводу некоей золотой пластины. Не мог бы ты толком мне объяснить, что это за пластина такая, что из-за нее нужно было дом грабить? -Что ты говоришь! Я не мог бы и подумать, что эта вещица кого-то заинтересует. Разве что, из-за стоимости самого золота. Как предмет искусства эта пластинка не представляет из себя ничего. Только вот, может быть, вырезано на ней что-то географическое, я даже подумал, что карту такую географическую уже видал. Например, Кубань. Таманский полуостров, например, как на карте двухверстке. Какой-то смысл мастер, изготовивший эту вещицу, в нее, несомненно, вкладывал. -Кубань? Таманский полуостров? Но почему? -Ну, ты теперь детектив, поищи, пожалуй, что-то из родственных связей Ильи Семеновича. По крайней мере, отсюда ветер, кажется, дует. Займись, там видно будет, понаполеоновски: Вот и все, что я тебе могу сказать. - Да, немного он мне сказал. А почему, собственно, немного? Очень даже и немало. Надо узнать у Ильи Семеновича о его родственниках-немцах, пока еще жив мой клиент (прости меня, Господи!). - Прошу к столу. Посидим по-родственному на кухне, а? - предложил мне отец. Знаете, я был бы самый распоследний подлец, если бы отказался. Андрей Петрович (мне так хотелось в душе броситься к нему на шею с единственным словом "папа", которое бы все изменило в наших отношениях и сразу сделало бы нас родными понастоящему, но: я, наверное, бездушный сын) с такой мольбой смотрел на меня! - нет, я не мог отказаться! Мы уселись с ним за уже сервированный небольшой стол в чистенькой кухне и славно пообщались. Он предлагал мне остаться у него переночевать, видя мое весьма пьяненькое состояние, но я все же отказался - на первый раз и такого контакта вполне достаточно! Я уже уходил, когда отец проговорился, что это он посоветовал Лидии Павловне обратиться ко мне за помощью в поисках украденной вещи. Вот так! А я-то думал, что это организовал Лева Авербух. По этому поводу у меня были вопросы к отцу, но я решил смолчать.
      В пустой и холостяцкой моей квартире меня ждала только Дуська, некормленная с утра, я насыпал ей от души "Фрискис" и налил молока. Ешь, страдалица! Взял ее, уже сытую, на руки, за грудку под передними лапками, а задними она уперлась мне в грудь: -Дусенька, единственная моя, все остальные - просто ду-ра-ки! Мне и с тобой хорошо. - Дуська напряженно слушала мой пьяный треп, потом, не выдержав, видимо, алкогольного духа, со всего размаху шлепнула меня по физиономии передней лапой и фыркнула, а потом попыталась ухватить меня зубами за нос, я вовремя отдернул голову и выпустил, наконец, ее на пол. Кошка стремглав кинулась к любимым своим кактусам на подоконнике. Ну, и беги! Все равно на ночь приползешь под одеяло к своему хозяину и будешь нюхать все его запахи. А куда тебе деваться!? Я повалился в постель и почти тотчас уснул, едва успев прикрыться пледом. Мне опять снились кошмары, и самый кошмарный из них - Людмила: на сей раз она молчала, только показывала на меня длинным ухоженным пальцем и усмехалась змеиной своей усмешкой. Ну, и стерва же, прости Господи! Хоть бы на одну только ноченьку оставила она меня в покое!
      Вы когда-нибудь слышали, как храпят кошки? Или, быть может, Ваши кошки не храпят? Нет? Дуська храпела у меня подмышкой так, что я невольно вспомнил, как с юмором мне рассказывала о моем родственнике - Петре Николаевиче Варенцове - его жена Нюра: "Петухи среди ночи с перепугу на другом конце села просыпаются, когда после бани да рюмки водки храпит мой благоверный". Я вытащил Дуську из-под себя и переложил на другую сторону постели, а она даже глаза не открыла, так же спала, хвостом только мордочку прикрыла. Но храпеть перестала. Сейчас она встанет, как услышит, что я открываю холодильник. Я открыл и выпил с жадностью поллитровую бутылку кефира. Полезно, знаете, утро начинать с кефира. А Дуська уже здесь. На, получи свою еду. Так, что меня ждет сегодня? Во-первых, навестить Илью Семеновича, если, конечно, мне позволят с ним контакт эскулапы. Во-вторых, встретиться с Егорием для обсуждения версий кражи злополучной и загадочной золотой пластины Аллесов. Наконец, Егорий уговаривал меня испытать судьбу в казино: денег оставалось мало, а так любимое мною число тринадцать до сих пор еще не приносило мне удачу. Это необходимо исправлять. Да и вообще, в казино, чьим владельцем был упомянутый Степан Кротов по кличке Крот, меня давно тянуло заглянуть. Посмотрел на часы - десять утра, можно и к Егорию отправляться. Но я опоздал: прозвенел дверной звонок; я открыл - на пороге Егорий. Он был все так же тучен, но зато бледен. Медленно, не сгибаясь, будто нес что-то драгоценное, легко бьющееся, вплыл он в квартиру, а вместе с ним вплыл жуткий запах. Неописуемое страдание было написано на его физиономии. -Что случилось, Егорий,- спросил я его настороженно, зажимая нос. Воняло кошмарно, причем, все больше и больше. -Знаешь, шел сейчас на работу, хорошо мне было, захотел пукнуть, ну, и - пукнул. Иду это я, а сам чувствую, что и заднице тепло и сыро, да и ногам уже влажно, но я этому значения сразу не придал. Потом чувствую, что вроде как вонько мне стало, а штаны мои к телу прилипли. Я под мудями пощупал, никак, думаю, обосрался, руку понюхал - точно! Да что за напасть! Это же хорошо, что с твоим домом рядом оказался. -Так мойся иди, Васильич. Хочешь, чтобы я тебя подмыл туалетной водой французской? Так нет у меня французской. Под душем мойся. - Дуська первой не выдержала такой вони и удрала в соседнюю комнату. Господи, и вправду - напасть! Пока Егорий мылся, я приготовил глазунью на кухне, рассчитывая и на моего приятеля. Он вышел, обернутый вокруг необъятной задницы, банным моим полотенцем. Ну, это наглость, но я смолчал - гость все же, хоть и засраный. -Вань, мне ведь сейчас на суд идти, выступать буду в качестве эксперта, штаны какие мне не дашь ли? -Да какие штаны? Побойся Бога: тебе ведь какой размер надо? А у меня на два меньше. - Наконец, пришли к мнению, что он оденет мои джинсы; если их разрезать сзади - под пиджаком разреза не видать, а низы можно и обрезать - это даже модно. Вот вы, возможно, думаете, что это - анекдот? Ошибаетесь, это - истинная правда! С Васильичем в студенческие годы и не такое бывало, но я оставлю рассказы о его беспутной студенческой жизни на потом. Прежде чем сесть за один стол с Васильичем, я осмотрел его с ног до головы критически: выглядел прилично, но под его пиджак заглядывать я бы никому не рекомендовал. Хорошо хотя бы, что вони от него нет. Может ведь хорошо выглядеть, когда захочет! -Садись, Егорий - горе луковое! - Он не отказывался, он вообще никогда не отказывался от еды, но особенно от угощения. - Ты ешь да думай, что мне делать с клиентами и проклятой их пластиной. Что думаешь по этому поводу? - Перед визитом к отцу я сообщил Попову о загадочной краже. -Вань, ты все, что можно, узнай у Ильи Семеновича. Откуда вообще кто-то посторонний узнал о пластине золотой, что у Ильи Семеновича хранилась? Это либо родственник его, Илье неизвестный, либо посторонний, но осведомленный о ней. Кроме того, несомненно, что в той пластине - ключ к чему-то дорогому. Направление поисков, что ты выбрал, правильное. Будем действовать! - Мы поели, и я подвез его к зданию суда, а сам не спеша поехал к городской больнице, где лечился теперь Илья Семенович. Я не думал, что теперь, после уже совершившейся кражи, его жизни вообще что-то угрожает. Так и было: он лечился и, как видно, довольно успешно. По крайней мере, врачи беспрепятственно разрешили мне свидание с ним. Я давно не был в больницах и, ожидая увидеть в кардиологическом отделении грязь и беспорядок, был приятно удивлен обратным: чистота идеальная, тишина в отделении. Медсестры находились лишь на своих постах, никаких болтающихся бездельников. В противоположном от меня конце отделения мелькнул силуэт доктора, женщины; что-то показалось в стройности ее фигуры знакомым, но я тут же забыл об этом за своими делами, так как нужная мне палата вот она - номер тринадцать. Ну, надо же! - это число везде меня преследует. Положительно, должно же мне когда-нибудь повезти. В палате стояли три койки, и все были заняты. -Здравствуйте! Мне бы больного Аллес Илью Семеновича увидеть: - Худой небритый мужчина на ближайшей от меня койке пальцем указал на Илью Семеновича. Тот лежал на койке у окна. -Здравствуйте, Илья Семенович! Меня зовут Иван Андреевич Криницин, я пришел к Вам после разговора с Вашей супругой - Лидией Павловной, по поводу известного и неприятного для Вас случая. Можно мне с Вами пообщаться? -Здравствуйте, Иван Андреевич! - Он довольно долго изучающе на меня смотрел, с недоверием. Мужчина он был видный, а в молодости, видимо, и совсем красавец. Сейчас седина крепко ему голову испепелила, а глаза ярко-голубые смотрели по-молодому. Пожилой, конечно, но орел! - А Вы, значит, сынок Андрею Петровичу будете? Переживал он за Вас всегда, тяжело ему Ваше к нему равнодушие. Ну, так, по поводу, значит, кражи: Собственно, Вам все, видимо, рассказала жена моя. Что добавить? Вы спрашивайте, а я буду отвечать. -Вы, Илья Семенович, расскажите мне, как вещица эта золотая к Вам попала, рассказывала ли Вам что-то бабушка Ваша покойная? Да нет ли у Вас родственников каких, скажем, в той же Германии (Это меня уже осенило: умные все знают, а дилетантов осеняет.)? -Бабушка: Родственники: Бабушка моя из немецкого рода, приехавшего в Россию еще во времена Екатерины, обосновались они на землях Кубани. Занимались, в основном, сельским хозяйством, скот выращивали, позднее - виноделием увлеклись. Небедные были люди. Прадед, тот в самом начале первой мировой войны, опасаясь, видимо, притеснений со стороны русского населения, съехал в Германию с некоторыми домочадцами, пытался отсидеться в Германии на время войны, а затем вернуться. Бабушка моя была уже замужем, ее семья так и осталась в России, как выяснилось навсегда. Прадед в Россию не вернулся, умер в Германии. Вот, собственно, и все. Вещица эта, как Вы ее называете, бабушке досталась от отца, моего прадеда, перед отъездом он ей много чего оставил, но революция, войны, голодные годы почти все "съели". В начале последней войны нас всех, в том числе и бабушку, и мою мать, и нас, детей, - сослали в Казахстан; в этот город мы приехали уже десять лет тому назад. Что Вас еще может интересовать? Почему мы решили дело это поручить Вам? Меня, честно скажу, не прельщают контакты с милицией. Они все равно ничего не найдут, меня вопрос интересует, кому и зачем пластина эта понадобилась? Что упало, то пропало. Нет, только интерес, не более того. А Вы человек молодой, и, судя по Вашему отцу, человек, видимо, увлекающийся. Поработайте, может быть, мы о чем-то интересном узнаем, например, из истории появления (теперь уже украденных!) вещей. Ну, а если и ничего не узнаете - мы на Вас в обиде не будем. - Такой вот вышел разговор. -Какую фамилию носил Ваш прадед? - Вы хотя бы это знаете? И еще, Вас, значит, не столько возврат украденных вещей интересует, сколько история Вашей семьи и история происхождения той пластинки? Я правильно Вас понял, Илья Семенович? -Будет приятно, если вещи найдутся, но в основном - Вы правильно меня поняли. Что же касается прадеда, то он носил фамилию Губер. Генрих Губер, - уточнил он напоследок нашего разговора. -Посетителей попрошу оставить больных. - Я не видел женщину, произнесшую эти слова, голос: Голос! Я узнал бы его из тысячи похожих: грудной, глубокий, бархатный голос, ласкающий слух. Голову повернул в ее сторону и обмер! Глаза только и увидел. Люди без воображения назвали бы ее глаза как-нибудь, большими и светло-карими, например. Нет, у нее были крупные миндалевидные янтарные глаза. Я знал, что даже в гневе эти глаза не могли излучать ничего иного, кроме как - ласки и нежности. Добрый свет из них так и струился! Господа, мир тесен! Знал ведь, что Эдита Лик после окончания медицинского института уехала из нашего города, замужем, ее уже столько лет здесь не было, и вдруг - вот они, ее глаза напротив, она: В мечтах последних дней я так хотел увидеть ее, так много хотелось сказать ей, а увидел - и все из головы вылетело, едва и выдавить мог чуть слышно: -Привет, Эдита, - и все смотрел и смотрел на нее, не отрываясь и не мигая. Как остолбенел, знаете. -Привет, - она с улыбкой ко мне подошла радостной, выдержки у нее было куда больше, чем у меня. Мужики - они телята, знаете. Взяла меня Эдита под руку и повела к выходу. Я только и успел повернуться, да коротко с Ильей Семеновичем попрощаться, а он с улыбкой мягкой смотрел на меня. Думал, видимо, глядя на нас: "Молодость, молодость!". Коридором прошли мы с ней до ординаторской, и я все так же ничего, будучи в ошалелом состоянии, не сказал ей. Уже на диванчике в уютной теплой ординаторской мы и насмотрелись друг на дружку, и наговорились. Какая работа, какие больные! Как две одинокие былиночки в чужой и пустой холодной степи - вот мы как с ней неожиданно рядышком-то оказались! Меня вдруг как прорвало - все говорил и говорил, а что говорил, вот спросите сейчас - клянусь, не помню. Трепетал рядом с ней, как мальчишка на первом своем долгожданном свидании. Гадостей, знамо дело, не говорил. Она только с улыбочкой на меня смотрела чуть снисходительной. Эдита всегда отличалась выдержкой. Договорились встретиться у фонтана в парке перед входом в казино в десять вечера. Мы ведь с Егорием в казино собрались. А почему бы не с Эдитой вместе? С Васильичем она в одной группе сколько лет училась. Договорился, значит, так, что и спросить забыл: Эдитка ведь, наверное, замужем - семья, знаете, дети, то да се. Она предупредила мои вопросы: свободна, разведена и детей нет. И уж два года, как в нашем городе живет с мамой своей. Вот так, значит! Ну, а обо мне вы все знаете - разведенец, он и есть разведенец. Это у меня на физиономии Эдита без всяких наводящих вопросов увидела. Домой я, как на крыльях, летел: так меня встреча с Эдитой воодушевила. Но, между прочим, надо и за Поповым заехать в суд. Как договаривались. Я свои обещания выполняю всегда. Когда я уже подходил к залу заседания, где шел процесс, в котором в качестве эксперта участвовал и мой приятель, из двери вылетела вдруг секретарша суда я с ней перед процессом накоротке познакомился (ничего себе птичка! - хороша!) - она не смеялась, нет - она рыдала от душившего ее хохота. В чем дело? Я заглянул в слегка приоткрытую дверь и увидел хохочущий зал, даже подсудимый в зарешеченной железной клетке и тот хихикал. Васильич уже выходил сосредоточенный и серьезный. Как, собственно, всегда, находясь при исполнении: -Чего они хохочут? Ты что-то натворил? -Нет, все нормально. -А ты полы пиджака случаем не задирал? Джинсы ты ведь одел на голое тело, трусы не одел, а штаны сзади распороты. Над чем-то ведь они смеялись? Нужно сказать, что к Попову практически все люди, с кем он контактировал по роду своей деятельности, относились прекрасно - как к уникуму, но прекрасно. Я рассказал ему обо всех новостях, заметил, кстати, о том, что мы встречаемся у входа в казино, а идем втроем, с нами вместе будет Эдита Лик. Он удивленно на меня глянул, крякнул только. Егорий знал о моем нежном платоническом чувстве к Эдитке еще в студенческие годы. Ну, и знал - ну, и что? Дома вовсю мяукала Дуська. Она хоть и поправилась, и раздобрела на моих харчах, но возрастом, как мне казалось, была еще мала. Неужели кота уже хочет? Это ведь она мне покоя теперь не даст. Я вот все думал о Дуське: не может, например, такому случиться, что наступило перевоплощение бабушек Насти и Марьи в это вот существо? Ну, вот как это может быть - из ниоткуда на пепелище в пустой деревне появилась кошечка? Непонятно мне это! Подсев к компьютеру, я через германскую поисковую систему поискал Губеров, начиная от прадеда Ильи Семеновича. Немецкий язык я знал хуже, чем английский - слов десять, от силы - двадцать. Ну, и что? - с программой по машинному переводу мне немецкий язык не так уж и страшен. Час-полтора бился, что-то нашел, но то, что надо, или нет - узнаю потом. Такое же задание для поиска нужного мне Губера я отправил электронной почтой Льву Авербуху, полазил и по его компьютеру - пароль он мне сам дал, кое-что перекачал на свой винчестер. Я имею в виду и электронную почту: часть из писем были, кстати, на немецком языке; я не стал вдаваться в подробности (а переписка была с апреля), потому как некогда мне было, решил - потом прочту с помощью своих программ или с помощью Эдиты Лик. Или она не немка? И стал собираться в казино.
      *** Вечер был прекрасен - бабье лето! - но все же я приодел темно-серый плащ и выглядел вполне прилично: полчаса крутился у зеркала, отыскивая слабые места, но остался доволен. Небольшую часть денег, на всякий случай, спрятал, а большую часть забрал - играть так играть! "Победу" припарковал недалеко от казино, поближе к опорному пункту милиции: небольшая от милиции и польза, но все же - "береженого Бог бережет". Авось, грабители и не тронут машину, стоящую у поста милиции? В казино я отправился пешком через парк. Парк был старый, липовая аллея прямо вела к казино, она была сплошь усеяна желтыми листьями. Днем листья убирали, но они все падали и падали, и к вечеру на аллее парка был настоящий золотой ковер. Ноги мои утопали в этом ковре по щиколотки. Я не люблю дождливую промозглую погоду, когда десятки и сотни ног сбивают опавшие листья с грязью в жирный и чавкающий колтун. А идти по такому вот великолепию да еще в прекрасном расположении духа - одно удоволствие. Пусть бы и не убирали! Ветра не было, и листья медленно планировали на аллею, на мою голову и на плечи. У фонтана стоял лишь Егорий. Вы только посмотрите: одет как денди лондонский - может ведь, когда захочет! Подошел к нему, и обоняние мое облагородилось изумительным ароматом франзузского одеколона. Аромат - и никакой утренней вони! -Ну, где твоя неотразимая Эдита? - пробурчал Васильич. Ему невтерпеж было играть, точнее - смотреть, как я буду играть: так было условлено. Да он бы сам и не рисковал. На словах Егорий был куда как смелый, а в жизни - трусоват. Уж я-то о нем все знал. Как-то раз еще в студенческие годы в кабаке и в сильном подпитии он схлестнулся в споре с одним крепким парнем со своего же факультета. Егорий тогда утверждал, что у него первый разряд по боксу и равных ему среди всех нас просто нет - любого он "вырубит" одним ударом. Тот был парень спокойный, но Васильич так его "достал" своим приставанием, что он позвал Егория на улицу, а через пару минут мне пришлось тащить своего приятеля к стоянке такси полуживого - одного удара хватило тому парню, чтобы из Егория сделать "котлету". -Придет, придет сейчас, - я и сам был в нетерпении, меня, поверьте, прямо колотило всего от так ожидаемой встречи с Эдитой. А похорошела она как! Была красавицадевчонка, а стала зрелой, таинственной, совершенно потрясающей женщиной, такую не стыдно и в высший свет вывести! Нет, надо проявить силу воли и закрутить с ней роман. Это вот так я уговариваю трусливую свою суть: когда Эдита рядом - от смелости моей ничего не остается. Но вот и она приближается. Боже мой, с такой божественной фигурой не Эдита шла, а сама Мечта! Нет, ничего у меня с ней не получится, ну, зачем, спрашивается, ей вахлак с провинциальными выходками, этой женщине под стать такой, как Ален Делон, скажем. Нет, ничего не получится! И грустно это мне так стало - Вы не поверите! Только Эдитка все разрушила-растопила глазами своими янтарными, а со мной обращалась, как лучшая закадычная подружка: под руку меня взяла, прижалась бочком игриво. Это еще ничего: чтобы я был посмелее, она даже пару раз бедром меня не менее игриво подпихнула. А вот это совсем другое дело - и страх мой перед Эдитой куда делся! -Мальчики, во что играем? Я хочу в рулетку, поставлю все, что у меня есть. -А много есть? - спросил бестактно совсем Егорий. - Это я к тому, что у меня денег нет. Одолжишь, Эдита? - Васильич, вообще, не жадный. Только все свои деньги он проматывает самым непристойным образом на многочисленных пьяниц-прихехешниц, два-три дня и нужно ему всего, чтобы, скажем, зарплату свою промотать в кабаках, а потом ходит по приятелям и просто знакомым и клянчит денег до получки. Ничего, обойдется и тем, что на нас с Эдиткой посмотрит. Пусть спасибо скажет, что мы его с собой вообще взяли. Здание, в котором казино размещалось, было из старых, но отремонтировано в европейском стиле. У входа стоял охранник, а может и привратник какой, но из таких мордоворотов, что от взгляда на него меня оторопь взяла. Нас пропустили без проволочек, но охранник этот взглядом ощупывающим смерил с ног до головы каждого из нас. Раздевшись в гардеробе, мы прошли в игровой зал: он располагался на первом этаже, рядом с ним - бар. Вот сначала в бар мы и направили стопы свои. -Эдита, что пить будешь? -А все что-нибудь будут. Только я - коньяк! - Егорий Попов решил брать быка за рога с первой рюмки - пить то, что горит. -А я и не тебя спрашивал, о тебе мне все ясно было с того самого дня, как тебя несчастная твоя матушка родить сподобилась. - Выпили. Эдита все же ограничилась бокалом шампанского. Сегодня я все оплачу только за одно то, что Эдита рядом стоит. Постояли еще малость, на людей посмотрели. По некрутой лесенке поднимался шеф этого заведения, я узнал его - Крот собственной персоной. Рядом с ним, так же степенно, поднимался по лестнице высокий стройный мужчина в плаще и модной шляпе. Мужчину этого я со спины видел, но что-то знакомое, точно, мне в его фигуре показалось. И все! эта схожесть с одним знакомым человеком внесла пока еще неясное во мне беспокойство, которое не исчезло и перед игрой в рулетку. Народу перед столами было уже много время игр настало! А мне и нужно, чтобы было много. Чем больше народу, тем больше я выиграю. А в том, что выиграю сегодня, я был (почему - и сам не знаю) уверен. Ну, откуда во мне эта уверенность появилась? - поди да разберись в организме! Чо знал я о рулетке? Ничего! Я и в казино-то в первый раз. Читал о рулетке у Достоевского, Толстого, Пикуля, слышал об азарте игроков, просаживающих в своем азарте целые состояния, но сам - не играл ни разу. Перед тем, как играть, я прошелся мимо столов с рулетками, наблюдая за столами, игроками и крупье. Наконец, я остановился у крайнего стола. Здесь было игроков побольше, а по их разнаряженности видно было, что эти и побогаче иных, что за другими столами адреналин расходовали. Крупье был парень лет двадцати пяти, высокий и худой, в красной жилетке и красном же галстуке-бабочке. Лицо его не выражало никаких признаков эмоций. На первый взгляд, он был, пожалуй что, неопытным крупье, однако, как заметил я, вновь вбрасывал шарик он всегда с того места, куда шарик пришел от предыдущего вбрасывания. За те тридцать-сорок минут, что я наблюдал за этим столом, шарик чаще всего останавливался на черном, да еще и на цифрах от десяти до тридцати. Я чувствовал, несмотря на свою неопытность (в первый раз играю!), что колесо рулетки здесь крутится не по закону больших чисел, а по закону, прописанному казино. Где мне заметить - насколько горизонтально стоит колесо? Но я интуитивно чувствовал подвох. Друзья, стоявшие рядом, нетерпеливо теребили меня за рукава: ставь, ставь, ну - давай же! Ты посмотри, как Егорий-то раззадорился! Ему что - не его деньги "играют". Вот в очередной, шестой раз подряд, выпало на черное. Опытный игрок поставил бы, наверное, сейчас на красное, что-то бы стал высчитывать. А моими руками будто руководил кто - все жетоны (на тысячу долларов! - почти все мои сбережения) неожиданно для себя поставил на тринадцать, черное:Эдитка тут же последовала моему примеру. Белый шарик, черный квадратик, да еще с цифрой тринадцать! Мне нравятся контрасты: белое-черное, черное-белое. Как наша жизнь. Поставил и бросил взгляд на крупье. Тысяча долларов - таков был максимум ставки на этом столе! Впервые за то время, что я наблюдал за крупье, его глаза "вздрогнули". Может быть, что и рука у него дрогнула, когда он шарик вбрасывал. Этого я не заметил. Но закрутилось колесо - колесо Фортуны! А у меня взгляд словно остекленел вдруг: на противоположный край стола оперлась кисть руки. Кисть руки с длиными ухоженными пальцами, а на одном из них перстень тот злополучный, у Ильи Семеновича украденный! Я его узнал, да его и невозможно было не узнать - такой товар штучный, он в императорских ювелирных мастерских изготовленный. Кроме этого ухоженного пальца с перстнем я ничего больше видеть не мог, не слышал и не ощущал ничего. А в плечи мои, по почкам, в бок, еще куда-то вовсю колотил кулаками Егорий, он что-то шептал, рычал, кричал в мои уши - я ничего не слышал. Взгляд мой скользил от той руки все выше и выше, пока не остановился на так знакомом мне лице. Еще бы, это было лицо моей бывшей жены - Людмилы. Она стояла и смотрела завороженным и жадным взглядом на колесо рулетки. Только тут я и очнулся: выигрыш на: "тринадцать черное"! "О-ах!",- в этом коротком выдохе играющей толпы игроков у нашего стола вместились зависть, разочарование от своего проигрыша и восхищение от моей удачи. Взгляды мои и Людмилы скрестились, и губы ее зазмеились гадкой усмешкой. Как же это я промахнулся в своей жизни, что столько лет с этакой змеищей-то жил?! Все жетоны я в сумочку Эдиты исключительно спокойно (и откуда во мне это спокойствие взялось только!) сгреб, и мы пошли всей троицей за выигрышем. А он был не мал! Краем глаза я заметил только, что недалеко от нас стоял знакомый мне еще по наблюдениям моим в Выселках Костя Плахин, бригадир шестерок у Крота. С ним рядышком стоял еще один, неслабый с виду, бритоголовый парень. Они оба смотрели и кивали на нас, оживленно о чем-то переговариваясь. -Вы идите одевайтесь и получите мне плащ. Вот вам талончик из гардероба. Получите - и стойте у выхода, ждите меня, - сказал я своим друзьям, когда мы запихали кое-как деньги в Эдиткину сумочку. - А у меня есть одно небольшое дельце. Я подошел к лестнице, что на второй этаж убегала некруто, подождал малость, пока охранник отойдет по какой-то своей надобности, и прошмыгнул вверх. Коридор безлюден, был он узкий и недлинный. Несколько дверей по одной стороне коридора закрыты, одна лишь дверь закрыта неплотно и из нее слышались голоса. Вдруг кто-то из говоривших решил подойти к двери, видимо, чтобы прикрыть ее, но мне и этого было довольно - от напряжения и, чего скрывать, от страха меня и так колотило. Я и рванулся в соседнюю комнату: хорошо, что дверь в нее не была закрыта, а в комнате - пусто. Тихо ступая, прошел я к окну, раскрыл его настежь и посмотрел вниз: под окном снаружи здания карниз неширокий - всего в полкирпича выступ. Перемахнул я через подоконник и по этому карнизу - к заветному соседнему окошечку. Пока "полз-струился" я по карнизу, морду себе всю ободрал о кирпичи. Вниз падать - страшно, с боков - тоже боязно, спереди - больно. А что делать? - надо ползти. И дополз-таки! - глянул краешком глаза в окошко: вот - Крот, его я узнал сразу. А другой, так интересующий меня субъект, сидит, гад, спиной. Ну, повернись, повернись же ко мне мордой, поганец! Повернулся! Я, как увидел его, так едва с карниза не сорвался - Левка! - Левка Авербух! Ну, гад! истинно говорю Вам. Все, делать мне на карнизе больше нечего, свое дело я уже сделал, и все, что хотел, выяснил. Назад, в ту комнату, откуда приполз, возвращаться не имело смысла. Глянул вниз - и невысоко вроде. Слегка только развернулся лицом от стены и прыгнул. Приземлился успешно. Я еще и встать во весь рост не успел, как увидел вспыхнувший свет в окошке моей "стартовой" комнаты, а из распахнутого окна выглянула на меня физиономия Плахина. Он, увидев меня, вскрикнул и метнулся к выходу из комнаты - за мной, значит. Я, по жаргонному выражаясь, стал "рвать когти" к входу в казино, за моими дружками любимыми. Охранника, что встал у меня на пути, я "вырубил", почти не глядя, коротким ударом правой. Дверь открыл и, без лишних слов, плащ схватил, бросив негромко Эдитке и Егорию: "Бежим". Они меня и без слов бы поняли, рванули следом за мной к спасительному автомобилю с таким замечательным названием "Победа". Эдитка, хоть и на каблуках, а летела за мной стремглав, но этот Егорий, этот нехороший человек, едва успевал и тряс своим жирным брюхом так, что я на бегу подумал: как бы он по-утрешнему не пукнул - эх, недалеко до греха! Автомобиль был цел и невредим. Слава российской милиции! Сели и помчались с места в карьер, а я уже сзади видел летевший за нами "Опель" Кости Плахина. Ну, дед, пусть когда-то твоя "Победа" спасает нас. Минут десять мы так летели, пока меня не осенило вновь (то, что другие едва не с рождения знают, я вот это самое открываю для себя до тридцати с лишком лет): сколько их, "лихоимцев"? - двое-трое? Справимся, поди, ведь все равно нас вычислили. А когда я это понял, так сбросил скорость и завернул к знакомому нам с Егорием кабаку. Машину у входа специально остановил: пусть бандюги видят. Зашли в кабак, подсели недалеко от черного хода. Нам с Егорием как-то из этого кабака уже убегать приходилось, так что я ситуацию просчитал. Вот и "лихоимцы" наши пожаловали. Ага, их только двое, но парни, судя по всему, неслабые. Одного-то я знал Плахин. О! - так я и второго знаю: это же тот охранник, которого я уже "вырубал". В зале кабака они трогать нас не стали, а мы выпили по маленькой коньячку, что нам услужливо принес официант - импозантный молодой парень в фирменной одежде. Бандиты сели неподалеку, но так, чтобы из виду нас не терять. Мы с Эдитой глазами встретились, и я чуть подмигнул ей, а руками своими сжал руки у Эдиты и Егория, прошептав чуть слышно: -Сидеть, я все сделаю сам. Ждите меня у машины, как только они за мной выйдут. Прихватив Эдиткину сумку - чего быть, того не миновать, я не спеша двинулся к черному ходу, а краем глаза заметил, как те двое за мной двинулись. Тут уж я рванул во двор кабака - к деревянным ящикам, сколоченным из реек и кучей сваленным у противоположной стены двора, и встал там в ожидании. Сумочку я бросил за себя. Первым рванулся ко мне охранник. Удивительно, но никто пока не проронил ни слова. Охранник слету хотел ударить меня ногой, но я захватил его ногу и, слегка вывернув кнаружи, взял его на себя, а кулак моей правой уже ждал его челюсть. Охранник рухнул навзничь, слегка хрюкнув. Он попытался привстать, но я был сегодня в ударе! Ногой я заставил его замолчать и уснуть надолго. И все - остался только Плахин. Ну, иди же, иди ко мне, дурашка, я угощу тебя своими коронными левой-правой. Я где-то просчитался, однако: пока я выбирал из своих кулаков - какой смертельнее - он врезал мне в разрез рук, и я на мгновение потерял равновесие. Плахин воспользовался этим и двумя-тремя мощными ударами скинул меня на кучу деревянной тары, и ящики стали валиться на меня один за другим. "А теперь все", - только и промелькнуло у меня в возбужденных мозгах. Но что это? - тело Кости Плахина доминушкой стало падать на меня, и я только-только отодвинулся, уступая ему место на деревянной таре. Лежит, гад, молча! Я глянул вперед, а с дрыном каким-то нетонким Эдита стоит. Я и в потемках разглядел ее трясущееся от страха лицо. Она подошла ко мне, всхлипывая, и помогла мне встать. -Вань, ты жив? Я так испугалась за тебя! Милый мой, родненький, он тебя убил почти. -Да все нормально, Эдита. Спасибо тебе! Забери свою сумочку и позови быстренько Васильича, надо эту заразу, - указал я на лежавшего без движения Плахина, - в машину с собой забрать, нужен он мне. Все, зови! - Эдита убежала, а я смотрел ей вслед. Ну, и женщина! Положительно, я не смогу больше жить без нее. Воздух мне без нее будет хуже скипидару! С помощью Егория я перетащил бесчувственное тело Кости в салон машины, на заднее сиденье, и мы поехали, по моему решению, к Васильичу в отделение. Как туда ночью попасть? - а у Васильича запасной ключ от морга всегда в укромном месте хранится на всякий непредвиденный случай. Потихоньку ехали, болтали себе, обсуждая последние события, пока не услышали мычание и невразумительные фразы бандита. Решили ему руки связать - мало ли он чего выкинуть захочет? Когда к моргу подъезжали, он уже не мычал, а материться на нас начал. Вот ведь, гад какой! Скоро ты у нас заговоришь иначе. Егорий морг свой открыл, и мы притащили вдвоем с ним Плахина в кабинет и усадили в кресло. Перед тем я только диктофон из бардачка захватил и в карман плаща сунул. -Васильич, притащи мне из лаборатории спирту граммов 50 для "сугреву". - Меня и действительно знобило ужасно после перенесенной встряски. Он принес, я выпил неразбавленный спирт, даже не поморщившись, как воду. Егорий за меня крякнул от удивления. - Все, теперь забирай с собой Эдиту и идите с ней куда-нибудь, да хоть в ту же лабораторию, а я с этим злыднем говорить буду. Костя Плахин исподлобья на меня зло смотрел, крепко сжав губы. -Сигарету дай, - открыв, наконец, рот, попросил он меня. Так, начал что-то нормальное "буровить", поглядим, что дальше будет. Выхода у меня нет: либо идти напролом и до конца, либо - к костоломам Крота. Я выбираю первое, а, значит, этот бандит, что передо мной сидит, должен мне все, что меня интересует, рассказать. Я сел в кресло напротив и молчал, пока он курил жадно. -Накурился? Давай бычок сюда, а то еще неровен час - подожжешь здесь чего, как ты бабушек тех невинных в домишке сжег. В деревеньке Выселки, - и я с угрозой на него посмотрел. Нет, правда, у меня, когда я тех бабулек вспоминаю, от злобы дерьмо с кровью смешивается. Этим воспоминанием я выжег из себя всякую гуманность к мрази, которая сидела напротив меня, и я готов был сейчас рвать его на куски. Он, видимо, почувствовал что-то, какую-то перемену, произошедшую во мне. Не знаю, может, мне и показалось, но какой-то животный страх в глазах его заструился. Я абсолютно убежден, что глаза - это не только "зеркало души", глаза могут говорить, главное - уметь слышать их. Я услышал. Видимо, и Костя умел читать по глазам и слышать их, потому что он заговорил сам (а я включил свой диктофон в кармане плаща): -Так тебя интересует тот домишка в Выселках? - Он смотрел на меня удивленно, мол, глупость какая - стоило из-за такой мелочи огород городить! -Не только, но начнем с этого, только говори быстро, так как времени у меня, да и у тебя тоже, мало. Ты разобрался в том, где находишься? Правильно, ты находишься в морге. Тебе отсюда либо выйти живым, но тогда все рассказать без утайки, либо прямиком в холодильную камеру. Выбор за тобой. Итак, кто поджег дом, в котором находились в это время баба Настя и баба Марья? Говори быстро! -Я не: Точнее, я поджег, но это Крот приказал! Крот, не я! Мы не знали, что в избушке старухи сидели, это все случайно получилось. Кроту помешала избушка для постройки своей виллы на озере, место ему там понравилось очень. -Так, с этим разобрались. - Вопрос этот и действительно отпал, но только в части выяснения причин возгорания. О каре этим подонкам - вопрос особый: я только с виду такой добрый. То, что в день пожара на озере был и Крот, косвенно подтверждалось и снимками отпечатков протекторов от его "Мерседеса": ребята из ГИБДД, знакомые Егория, те фотоснимки втихаря с шинами автомобиля, где-то стоявшего, сличили. Идентичность их безоговорочная! - А теперь, дорогой, поговорим о краже пластины золотой из квартиры Ильи Семеновича Аллес. Вопрос первый: кто крал и по чьей наводке? Учти, если все скажешь, я гарантирую тебе, что Крот ничегошеньки не узнает, а мы с тобой разберемся: Крот ведь не вечен. "Замочим" его, а командовать парадом будешь ты. - Я начал Косте вешать лапшу на уши, но он, видимо, заинтересовался предложением. Глуповат оказался - таких немало. -Вот что я тебе скажу. Не надо со мной играться, я и так понял, что за тобой есть люди. Ну, а что касается Крота, черт с ним, он мне не кровный брат. Спрашивай - отвечу. Мужика того, о котором ты ведешь речь, грабили люди Крота. Заказчик у Крота был его давний знакомый из прокуратуры, я его не знаю. Они контактируют давно на коммерческой основе: тот Кроту информацию, а Крот ему - деньги. Что за пластина, зачем она - я не знаю. -Где она сейчас находится? -У Крота дома. Тот, что из прокуратуры, требовал отдать ее, но Крот заупрямился: давай, говорит, сообщи мне о значении той пластинки и будем в доле пятьдесят на пятьдесят. Они так и не сошлись в цене. А сегодня мужик тот пришел к Кроту весь взъерошенный (это я уже знал). -Ты вхож в дом Крота? -Ключи у меня, как у бригадира, вообще-то, есть. - Плахин исподлобья на меня посмотрел и замолчал, ожидая, видимо, новых от меня предложений. Меня несколько удивило то, что у него есть ключи. Повезло несказанно! Это мы, дураки, даже не обшарили у Кости карманы. -Когда Крот приходит домой? -Обычно после закрытия казино и подсчета прибыли, где-то к четырем утра. А потом дрыхнет до полудня. Сволочь, - уже зло добавил он сквозь зубы. Это же надо Кроту таких гадостей наделать, чтобы Костя Плахин, тоже убивец и насильник, зло этакое на своего начальника имел! Да-а: -Такое вот дело, - я глянул на часы - два ночи, - идем сейчас в дом Крота за пластиной этой. Достанем - все тебе будет! Или ты только на словах герой? - Костя подумал немного, замялся. Потом все же решился: -Идем, но только развяжите меня. - Я развязал. Мне он был нестрашен и развязанный, а те пропущенные удары от него я посчитал случайностью: перепутал кулаки, забыл, какой удар у меня смертельный - левой или правой. Эдиту я взял с собой, решив подбросить ее к дому. Лишь бы успеть до прихода Крота акцию свою осуществить. Егорий свет-Васильевич уже успел после перенесенных страхов набраться спирту и был "не в можах". Пусть отдыхает у себя в морге: ему не привыкать. Я закрыл его "часовню" сам, забросив потом ключ в открытую форточку - проспится и найдет. Сели в мой "лимузин" втроем и отправились на другое "дело", по пути мы Эдиту к ее дому подвезли. Я вышел ненадолго вслед за ней, а она прижалась вдруг к плечу моему и в глаза мои заглянула. Верьте-не верьте: на улице темень страшная, ни один фонарь не горит, ни одной звездочки на небе не видно, а глаза ее янтарные так и светились, так и светились добрым своим светом. Я погладил ее слегка-вьющуюся упрямую прядку волос, упавшую на щеку, едва прикоснулся к ее лицу рукой и затрепетал, знаете, как только что пойманная дикая лесная птичка. -Ванечка, неужели это не сон? И это я - Золушка разнесчастная - рядышком с тобой стою, а ты лицо мое наглаживаешь? Студенткой ведь еще сопливой о тебе мечтала все, грезила: А ты - вот он, рядышком. Люблю ведь я тебя какой уж год: -Врешь ведь, поди. Не ты - я мечтал о тебе, иной раз и подойти бы да признаться тебе в любви моей, а боялся - вдруг засмеешь. На тебя весь наш факультет заглядывался:Ты иди, Эдита, ладно? Дела ведь у меня. Встретимся еще, теперь уж точно, что встретимся. Я, как тебе все наболевшее высказал, не имею больше ни страха, ни физической слабости - горы сверну! Хвастун я, конечно. А разве Вы никогда не хвастались? -Дурачок ты мой, береги только себя, а в остальном - все будет хорошо! С этим и простились мы с Эдитой моей, теперь уж точно, что моей. А то чьей же? или я не мужчина? Сел в машину, посмотрел на "лишенца"-Плахина, а у него морда смотрелась в чернильной темноте ночи, как серый блин. Даже попытки не сделал, чтобы удрать. -Сидишь? Поехали теперь. - И мы поехали, за четверть часа и добрались. Костя первым вышел из машины, посмотрел сначала на дом Крота - двухэтажный особняк, ключи достал, сначала калитку в заборе железном отпер, а потом мы к входной двери подошли. Он и эту дверь открыл. Вообще, пока он мне нравился. Неужели исправляется от бандитских своих делишек? В доме Крота тихо, так тихо, что слышно, как часы у меня на руке тикают. Я фонарь включил, что из машины захватил, и мы поднялись на второй этаж дома по винтовой лестнице. Плахин в доме этом ориентировался прекрасно, как я у себя в квартире. "Ага, этот мерзавец Крот даже не удосужился пластину эту злополучную в сейф какой-никакой запрятать: свободно ходит по земле, не чуя за собой никакого греха, никого не боится. Ни милицию, ни Бога!", - это я про себя мысли свои пережевывал, видя, как Костя из письменного стола достает интересующий меня предмет. Вот она - цель частного расследования. В принципе, почти завершенного. Завершенного? - нетушки, теперь меня не остановишь, пока я все не раскопаю. Да и вообще, много еще чего сделать надо! -Ну, все, ты пока иди, Костя, у меня тут еще кое-какое дело есть. - И я, когда он уже спускался, принудил себя вспомнить опять старушек моих дорогих из деревеньки Выселки. А как вспомнил, так во мне опять ярость заговорила. Нет, Костя Плахин, не везет тебе сегодня со мной. Не могу я тебе простить души те безвинные, и я ящик стола открыл, чтобы Крот кражу сразу увидел, а кассету, из диктофона вытащенную, с записью признаний Плахина, на столе оставил. Пусть сами и разбираются, только не верил я, что после таких признаний Косте просто так все с рук сойдет. И я спустился на первый этаж. Мы вышли молча из дома, дверь я сам на ключ закрыл, а ключ с собой забрал - нечего больше Косте там делать. Я сел в машину, а он постоял, посмотрел на меня и понуро восвояси отправился. Времени у меня оставалось немного, от силы - час, а сделать нужно было еще немало. Теперь Крот меня в покое не оставит, впрочем, как и Плахина, подельника своего. К дому я подлетел ретиво, быстро, как мог, в квартиру попал. Кошка сунулась еще под ноги. "Отвали, Дуська, не до тебя пока", - буркнул я ей. И скорее-скорее к компьютеру, включил, а сам, пока компьютер загружался покряхтывая, в мешок стал все наиболее ценные вещи собирать: фотокамеру, все нужные дискеты, записи, что сделаны были по поводу текущего расследования, да так еще - по малости. Диктофон свой заправил новой кассетой и запрятал аккуратно за батарею отопления. Перед уходом - не забыть включить! К компьютеру - шмыг! Он уже загрузился, я вошел в сеть заветную, прокурорскую - нет уже ничего на компьютере у Левки Авербуха, все стер! Понял, что залетел по глупости, не уразумел, что я делом с пластиной украденной занимаюсь. Пароли-то он сам ведь дал, так что не обессудь, Левушка, что я по твоему компьютеру, как по своей квартире, шастаю. Вот, подлец! А может статься, что и дебил. Впрочем, скорее, не дебил, а пройдоха: играет свою, пока мне непонятную, роль в этом деле, хитрющая змея! Почту электронную для себя забрал, все, в том числе и Левкины данные, на дискеты скопировал, даже временные интернетовские файлы, которые заблаговременно я себе на винчестер "присобачил". Ну, Лева, "ты, конечно, всех хитрей, всех хитрей - дом построил:". Все самое нужное на дискетах, а теперь всю информацию, представляющую хоть какую-нибудь ценность, с винчестера - стереть. Эх, как я ошибся со временем - в дверь уже звонили и колотились. Припозднился я. Дуську напоследок бросил в мешок, а она от наглости моей даже не "вякнула". Бросился к окну. Господи, да за что же мне наказание такое - я сколько прыгать сегодня буду?! И опять со второго этажа! Глянул быстро и - геть! "Ох, е. :. :.! - негромко охнул и схватился за правый голеностоп - кости целы, вроде бы, а значит, только подвывих. Я поковылял, насколько можно быстро, к машине. Дуська, к моему изумлению, молчала - удивительная у меня кошка! Рядом с "Победой" стояла еще одна машина, видимо, бандитская. Тень от их машины метнулась ко мне, а я ждал. Главное, что выбирать кулак не нужно: в левой руке - мешок с моими шмотками и Дуськой, а правая - свободна. Вы не забыли, что у меня удар правой - номер смертельный? А бандит об этом не знал, дурачок, потому и хватило ему только одного удара - к своей машине и улетел молча, даже не заплакал. И вновь машина моя завелась с ходу. Куда ехать? - в село Ильинское, а куда же еще? Там-то уж, я надеюсь, искать меня не будут? Господа бандиты, прошу оставить меня в покое хотя бы до завтрашнего вечера! Дорога, так хорошо мне известная, полетела навстречу! Эх, разлюли-малина!
      *** На часах было уже пять утра, когда я подъехал к дому Варенцовых в Ильинском. Постучался в калитку, и из хлева вышла Нюра. -Нюра, впусти меня, раннего гостя. -Ванечка, случилось что? Мама не заболела ли? А чего такой бледный (Где она разглядела у меня бледность? - темно ведь еще!), сам-то не заболел? Молочка вот сейчас свежего, парного. Только что из-под сиськи коровьей, выпьешь - вся хворь пройдет, как рукой сымет, - засуетилась Нюра. Маленькая, подвижная Нюра, дай бы тебе, Господи, самой-то здоровья, а ты еще обо мне так заботишься. - Ой, а калитку ведь не открыла, ста-арая-ж я ду-ура! -Побойся Бога, Нюра, да какая ты старая? И не дура вовсе, а самая, что ни на есть, умница. - Я вошел, наконец, во двор, прихрамывая, потянулся с устатку, мешок на траву положил аккуратно - Дуська ведь там - и выпустил страдалицу мою. - Дуся, жива ли? Сейчас и тебе молочка нальют. - Дуська озиралась после заключения в мешке, молчала, присев на лапах низко к земле, а хвост поджала. Понятно - хоть ты и была здесь недавно, но кошачья память не так и хороша. А вот и Нюра с огромной кружкой молока идет, я напился и Дуське оставил. Елки-палки, если мы с Петром Николаевичем вскорости по самогону ударим, то кабы от его смеси с парным молочком понос со мной какой не приключился! Да, и черт бы с ним, с поносом! Вона, какой здесь у Нюры огородище! дрищи-не хочу! -Ванечка, сейчас и Петя мой встанет, завтраком угощу. Картошечки нажарю с грибками - оно в самый раз будет. - Нюра уже повеселела слегка, а то поначалу с ней прямо испуг приключился. - А потом уж и отдохнешь. Не спал, поди, ночь-то? - Она пристально опять на меня посмотрела. От Нюры вообще ничего скрыть невозможно. И откуда в ней прозорливость эта? - и не ведьма ведь, а добрейшей души женщина, каким бы памятники из золота при жизни ставить надобно. С полчаса походил по двору, посмотрел, как Дуська моя себя поведет в непривычном месте, покурил, раздумывая, что теперь делать буду, а тут уж и Петр Николаевич встать изволили. -Здорово, а давно ли приехал? Сразу бы и разбудил, сон-то уж и некрепок у меня. Вчера наломался с кирпичами этими, печку в соседней деревне клал. Можно бы часть и на сегодня оставить, а жадность не позволила - как не докласть, пусть протопят уж с утречка, да и попарятся люди всласть - или не суббота нынче? И мы к вечеру натопим баньку, сечас вот умоемся, да за еду сядем. - Петр Николаевич подмигнул мне хитро понятно мне, что ты за еду имеешь на уме. Самогон у него исключительный, запаху никакого сивушного нет, гонит он как-то из зерна пророщенного. Крепкий самогон, но пьется легко. Ну, самогон, так самогон! Мы, на дармовщинку-то, и скипидар за милую душу употребим. Помыли мы с дядей Петей лица свои, пошли в дом, на кухню. Нюра на стол угощения ставила - когда только и успела сготовить? Выставила бутыль с самогоном немалую, картошку жареную с грибами, щи кислые из серой капсусты в чугунке из печи вытащила, соленья к картошке: огурчики соленые и маринованные, помидоры в собственном соку, грузди соленые, маслята маринованные, а помимо солений - бруснику моченую, варенье из черники и голубики, костянику в сахаре. Ну, знамо дело, что варенье - к чаю. Господи, как хорошо-то они живут! Самовар не гудел как-нибудь, он - пел. Да за такой стол только бояр и сажать! -Мы, Вань, на ночь на рыбалку сбегаем. Александр Максимович, что математиком у нас в селе работал, звал меня на сегодня рыбачить у их, значит, деревни. Просил быть непременно. Отказать ему не имеем никакого права. Я слышал о замечательном старике, Александре Максимовиче Заботине, который бобылем жил в деревне Березовке. Деревня эта недалеко от Ильинского находилась, за полчаса и добраться можно. Сходим! Я не очень и спешу в город. Как наелись мы и напились вволю, я ушел спать под пуховым одеялом на сеновал. Нюра уговаривала меня, чтобы спал в избе. -Да ведь бабье лето, Нюра. А под пуховым одеялом мне никакой холод не страшен. Спал я дурно, несмотря на кошмарную усталость и выпитый алкоголь, но проснулся, тем не менее, поздно - в пять вечера.
      С Александром Максимовичем мы встретились на околице их деревни: он уважал точность. Судя по большущей сумке и выглядывающей из нее сети, и ловить будем именно сетью. Мне, честно Вам скажу, не нравится такая рыбалка. Мне по нраву удочка, тихая речка с чистенькими бережками. Черт с ней, с рыбой, пусть себе плавает, мне бы посидеть на берегу да поразмышлять о том-о сем, всех и дел. Да ладно, сетью, так сетью. Вдоль по течению речки Черной мы не спеша и оправились. Шли гуськом: впереди, с видом знатока, шел сам Заботин, за ним, знамо дело, дядя Петя, ну, а замыкающим - я. Нашли место тихое, где течения почти не видать, а ширина речки не так и великая; надувную лодку, заблаговременно к этому месту причаленную, отвязали. Сети ставили специалисты - Заботин и Петр Николаевич. Сеть тонкая, капроновая, ячейки широкие: нам малая рыба ни к чему, малая - пусть себе плавает до поры до времени. Вот, как сети поставили, костер разложили на берегу. С деревенской закуской пошла в дело водочка, и потекли наши разговоры. Собственно, сегодня рассказывал Александр Максимович. Интересовала меня его жизнь нескладная. Он в начале Отечественной войны ушел на фронт, да и попал в плен, освободили его из концлагеря американцы, бывших заключенных с собой в Америку на излечение забрали. По договору затем американцы нашим на Дальнем Востоке их выдали, а наши опять в новый плен отправили: теперь в ссылке в Средней Азии, на шахтах маялся Заботин, как и многие его сотоварищи по несчастью, только в пятьдесят восьмом и реабилитировали - освободили, наконец, Александра Максимовича. Домой сюда вернулся, а тут и нет почти никого из родных. Друг был, Курочкин Василий Иванович, да и тот с год как помер - сердце не выдержало позора. Василий Иванович для спасения сына своего, Сергея, от рэкетиров вынужден был деньги в кассе колхозной взять, потому как своих денег не хватило. А был Василий Иванович председателем этого колхоза в Березовке долгое время. И деньги вернул в кассу, да пришлось уйти с председателева места. Уйти - ушел, да сердце вот подкачало: стыдно ему стало очень перед своими земляками. Много еще чего рассказывал нам Александр Максимович Заботин, старый уже, а душа у него, как у иного молодого, была. Исключительно нетерпимый он человек к злу, которое творилось в их деревне родной, да и вообще - на родной земле. За стопкой водки, да еще у костра, время летит незаметно, так оно и подошло к той черте, когда нужно было сети вытаскивать. Вытащили мы сети, наловили много - ведра три. А рыбины все одна другой краше: щучки большие и малые, лещи, окуни да сазаны. Немного и ершей попалось. Да пусть себе, от ершей уха знатная бывает. Даже стерлядка одна небольшая попалась к нам в сети, мы хотели, было, ее отпустить для дальнейшего, значит, приплода, да решили - сойдет и она в уху для навару. Пока уха варилась, мы еще поговорили, ухи наелись и выпили еще немало, а домой трезвыми отправились, отдохнувшими только. На свежем воздухе да у речки Черной, чтобы пьяным напиться, надо водки с ведро, никак не меньше, а мы и выпили-то всего ничего - четыре бутылки. Рыбу поделили по-братски да и разошлись к утру. Славно мы порыбачили! Дуське теперь свежей рыбки достанется. Весь день я спал, а в город свой возвращался поздно вечером. Дуську, любимицу свою, я оставил у Варенцовых по нашему договору: некуда мне ее пока деть. Что-то там в квартире моей "деется"? Километра за два до города я свернул на грунтовую трассу, в город въехал и по безлюдным стареньким улицам тихо подкрался к дому своего отца Андрея Петровича Криницина. Машину оставил во дворе. Отец мне открыл сразу, после короткого звонка, как ждал, знаете. Жены его дома опять не оказалось: она уехала к каким-то своим родственникам в другой город, и отец хозяйствовал один. Это и кстати, мне как-то неловко было общаться с его женой, успею еще, потому что с отцом, как мне кажется, отношения налаживаются, так что и с женой его еще познакомимся, не сегодня последний день. -Я догадывался о том, что у тебя будут осложнения с этим делом. А просто так кто будет красть золотую безделушку? Есть будешь? - тогда иди руки мой и садись за стол. Я не отказался, хотя перед отъездом из Ильинского меня Варенцовы накормили до отвала - иначе не сказать. Я и поел у отца скоренько, самую малость, по маленькой рюмочке коньячку пропустили. -Ты мне, отец, по делу нужен. Надо на твоем компьютере все материалы на моих дискетах посмотреть основательно и разобраться в сути происходящего. Часа три-четыре сидели мы за его персоналкой, отправили письмо еще одно к Губерам в Германию. Через час и ответ от них получили. И вот какая выяснилась картина:В апреле месяце правнук Генриха Губера, прадеда, кстати, и Ильи Семеновича, направил запрос в органы милиции по розыску родственников своих. У него, этого германского наследника, также была золотая пластинка, и записи прадеда о том, что на Кубани, на Таманском полуострове он оставил часть ценностей, закопав где-то в земле, на своей бывшей теперь усадьбе, а ключом к этим ценностям были пластинки золотые. Одна пластинка, как стало ясно, была у Ильи Семеновича, а теперь - у меня. Другая часть общего целого - у наследника из Германии, тоже Губера, но Курта. В Германию, еще по весне, пришел ответ из нашего города, от, якобы, самого Ильи Семеновича, который подтверждал, что вторая часть - у него. Они договариваются о встрече на Кубани, в аэропорту Анапы. Встреча их должна была состояться десятого июля, только Курт вылетел, и все - ни слуху от него, ни духу. Ну, что там случилось с Куртом, я еще пока не знал, но то, что за Илью Семеновича выдал себя прохиндей Левка Авербух, мне стало абсолютно ясно, когда мы прочли его переписку с дискет, на которые я успел из-за Левкиной глупости всю их переписку скопировать. Попал запрос Курта к Левке, может быть, и случайно. Только Авербух решился на аферу. Вот тебе и компьютеры, вот тебе и интернет! Стало понятно, почему Лева прибежал взъерошенный к Кроту, исполнителю заказа по краже той вещицы. О цене никак не могли договориться, потому что Левка из-за своей жадности все подробности Кроту не сообщил, желая "полакомиться" зарытыми гдето ценностями в одиночку. Узнал Левка, что я его, точнее - Ильи Семеновича, делом занимаюсь, вот и забеспокоился. А теперь, Лев Михайлович, поезд твой ушел, а назавтра мне как бы не опоздать, потому что надо на Кубань, поискать там следы этого Курта Губера, который в Россию улетел, да и потерялся - ни ответа, ни привета уже больше двух месяцев. Мы еще с отцом поточнее прикинули, где ориентировочно может быть тот клад закопан. Как мы это делали? Отсканировали карту с Таманским полуостровом, увеличили изображение до нужных размеров, приложили имеющуюся часть золотую к этому изображению. По ломаной линии одной из сторон, вроде как части прямоугольника, отчертилось и место. Но это все было только ориентировочно, нужна была вторая часть, приложив которую, допустим - к этой карте, мы получим искомый прямоугольник, а в пересечении диагоналей и будет место с кладом. Так мы с отцом предположили, а как оно на самом деле будет? - мы предполагали, а Бог располагал. Кстати, неизвестно еще, где она, эта вторая часть - пластина, принадлежавшая Курту? Ночевал я у отца, матери только позвонил, чтобы не беспокоилась. Утром Андрей Петрович позвонил на вокзал и заказал мне билет на самолет в Анапу - самолетом оно быстрее. Позвонил он, кстати, и в анапскую прокуратуру, чтобы меня встретили. Знакомых у отца - пропасть! Еще бы, он сколько холмов и захоронений на Кубани перекопал! Перекопал, а вот клад Губеров не обнаружил, однако. Ну, да ладно. Егорию я позвонил сам. И такой вот у меня с ним вышел разговор: -Алло! Это Леночка? Иван Криницин беспокоит. Позови к телефону шефа своего по срочному делу. Алло! Егорий? Здорово, старик, рассказывай, что тут без меня произошло? Телефон твой, кстати, никто не прослушивает? -Кому я на хрен нужен? Квартиру твою ограбили. По крайней мере, все там перевернуто вверх дном, а дверь выломана. Я там был утром следующего дня, ну, значит, после того, как мы в казино экую массу денег выиграли. Вызвал ментов, они приехали, квартиру опечатали, а дело никакое не завели. Заявления ведь от тебя о грабеже не поступало. А нет заявления - нет грабежа. Еще вот только одна новость: Что ты с этим Плахиным, бандитом тем, сотворил? -А что случилось? -Сегодня я вскрывал его. Две пульки из его организма вытащил, одну из них в головушке его бедовой отыскал. Сейчас это называется - "контрольный выстрел в голову". Нашли Плахина за городом, рядом с городской свалкой. Вот такие новости. -Ну, это не я его застрелил, у меня и нагана никакого нет. Ты мне рогатку предлагал, а больше - нет у меня никакого оружия. -Да я пошутил. Нет о тебе речи, нет и подозрения. Свои, видать, и прикончили. Короче, это их дела. -Васильич, ты бы договорился, чтобы за квартирой моей наблюдение, что ли, какое установили. Вдруг еще какой-нибудь грабеж, не выдержит такого натиска моя хрущевочка! -Об этом не беспокойся, все сделаю. Ты где? Когда ждать? -Все я тебе сообщу. -Ваня, выигрыш денежный у кого? Не у Эдиты остался? У меня ведь денег нет. -Неудобно, знаешь, тревожить Эдитку, подумает на нас еще, что мы скупердяи. Обойдешься! Ты ей позвони в больницу, намекни, что у меня все нормально. Как только освобожусь от дел, так и заявлюсь к ней с букетом алых роз. Все, Егорий, кончаем разговоры. В аэропорт меня проводил отец. Никого из подозрительных личностей мы с ним не заметили. С собой я взял всего ничего - фотокамеру. А что? - не помешает, знаете. Лететь в Анапу - час всего с небольшим. В аэропорту меня ждали с машиной из местной прокуратуры, встретили по высшему разряду. Я еще раз убедился, что отца многие люди любили и уважали. Гордость во мне за отца заговорила, до слез, знаете, расчувствовался. Определенно, мне надо менять свое отношение к Андрею Петровичу Криницину, да просто - к папе моему. Так-то вот лучше будет! Мы как можно короче посовещались с работниками прокуратуры Анапы. Выяснилось, что в июле месяце в Анапском районе был обнаружен труп неизвестного мужчины, километрах в тридцати от Анапы. Документов при нем никаких не оказалось, кроме часов наручных. Часы, видать, преступник, застреливший мужика, не заметил, может, потому, что они высоко от запястья были надеты. Мы позвонили в Германию по номеру, который мне Губеры сообщили перед отъездом моим в Анапу, спросили про часы, о приметах Курта Губера. Так, вроде, все сходилось на том, что мужик тот - Курт Губер и есть. Тогда жене Губера предложили как можно быстрее выехать в Россию, на Кубань для опознания тела мужа. Такие вот дела! И стали мы ждать жену погибшего. А пока я отдыхал! Поселился в гостинице, с ребятами из прокуратуры, преимущественно - молодыми, перезнакомился. Гуляли, ели, пили. Очень много, порой - и лишнего. Как любит выражаться мой приятель Егорий: "Пили, ели, все нормально, обосрались все буквально". Шучу. Нет, правда, хороша Кубань, а море - чудо! Хоть и осень уже, сентябрь вовсю разгулялся, а здесь тепло, как летом. Море теплое, баб (простите - женщин) полно. Фруктов, мяса, рыбы великое множество, на любой вкус! Насчет женщин я тоже пошутил. Эдитке своей я буду верен. Я и вообще, знаете, человек по натуре очень домашний, семейный. Семья для меня - это святое! Ну, что сделаешь, если не получилось с Людмилой. Кстати, о Людмиле: А как же Клебанов? Это ведь, значит, она и ему рога наставляла с бандюгой Кротом? Ну, и Людмила! Как, знаете, Солоха из бессмертного произведения Николая Васильевича Гоголя "Ночь перед Рождеством". Андрюхе-то поделом! Не будет, подлец, друзьям своим бывшим этакие гадости устраивать - с их женами гулять! И вот дождались мы, наконец, супругу Курта Губера. По фотографиям, по другим признакам, что следователи прокуратуры тщательно описали, жена и опознала мужа своего. Вообще, криминалисты из местной прокуратуры славно поработали: не забыли отпечатки снять с пальчиков убиенного, был и акт экспертизы по пулькам, из тела его вынутым. Могут ведь, когда захотят! Процедура эксгумации тела, похороненного в грубо сколоченном гробу, была жуткой. Я - человек терпеливый, но к этому непривычный. Хоть и прошло всего ничего - два месяца с небольшим - после гибели Курта Губера, а трупные изменения были серьезные: воняло ужасно в морге. Я, было, постоял в секционной, где проводилось окончательное опознание, хватанув перед этим граммов сто неразбавленного спирту для храбрости, но только опьянел, а стоять в секционной не мог. Вышел вон из морга да с прокурорскими ребятами (хорошие ребята!) еще хватил малость. После всех необходимых процедур труп Губера упаковали в целлофан, поместили в приличный гроб для дальнейшей отправки в Германию и окончательного захоронения в родном ему фатерланде. Мы с женой его перед расставанием договорились о контактах, если таковые понадобятся. Копии актов экспертиз, в частности, по экспертизе пуль из тела Губера, мне следователь дал, хотя и не положено. "Вообще-то, нельзя, но если сильно хочется, то можно"! Я ему за это бутылку коньяку армянского подарил (дорогущую, сволочь!). Он от такой щедрости расчувствовался, и мы на брудершафт всю ее выпили. Да, ладно, не последний день живем, еще встретимся, поди. Не преминул я позвонить в мой родной и любимый город, Егорию, попросив его встретить меня с надежными людьми, приятелямисобутыльниками из прокуратуры, но только не такими, как Левка Авербух. С ним Егорий крепко залетел! В отношении Авербуха я Егорию только намекнул, но он, умница, все понял. Нас прервали, и об Эдите Васильич мне ничего не успел сказать, а я ждал. Что касается пропавшей у Курта Губера пластины, второй части от общего целого, то, в принципе, надобность в ней отпала, так как супруга Курта захватила с собой фотографию того предмета, даже описание ценностей, спрятанных их прадедом - Генрихом Губером. Я помнил формы той части, что была собственностью Ильи Семеновича, и легко представил себе прямоугольник неправильной формы, образующийся при сопоставлении двух пластин "ломаными" сторонами, в точке пересечения диагоналей которого и был зарыт тот клад. По нынешнему закону России все найденные ценности должны будут возвращены настоящим владельцам-наследникам, за вычетом каких-то процентов, но меня это обстоятельство никаким боком не касалось. То, что не мое, то - не мое! Пусть наследники и делят! Для верности надо бы и вторую половину найти. Я, на всякий случай, координаты настоящего родственника - Ильи Семеновича Аллес - жене Курта (что я все время говорю - жене, супруге, а у нее ведь и имя есть, а как же? - Анна Губер) дал. Все формальности они согласуют между собой, клад раскопают, и ценности между собой честно, я надеюсь, поделят. Почти все: можно и вылетать на родину. Самолет взмыл в воздух, я глянул еще раз из иллюминатора на город Анапу с его чудесными пляжами и уснул, но приснилась мне опять Людмила. Это - прямо, как злой рок, она буквально преследует меня! По возвращении надо бы обратиться к психиатру, у Егория есть знакомый психиатр. Васильичу он как-то лечил половую слабость, возникшую, неожиданно для Егория, в самый неподходящий для этого момент. Я уж там не знаю, что он за специалист в области сексопатологии, но уж психические болезни психиатр лечить должен? - или как? В аэропорту моего родного города меня встречал Егорий со своей "кодлой", прости Господи! Мы не стали ждать, а поехали сразу в прокуратуру, по пути я ребятам все доложил честь по чести. Ясно, надо идти к прокурору и брать за рога Левку Авербуха. Что и сделано было с поразительной оперативностью. Левка, гад, стоял в своем кабинете понуро, а все его шкафы, шкафчики, сейф шмонали бывшие его сотрудники, а руководил обысками, как ни странно, начальник уголовного розыска Валерий Русинов, мужик крутой и во всех отношениях замечательный. Мы с ним крепко за эти дни, что контактировали из-за Левки Авербуха и всех дел, связанных с убийствами и грабежом, подружились. Пластину ту золотую, у Губера убитого взятую, тут же и нашли, в кабинете. В сейфе она у него лежала. Видимо, считал Лева кабинет свой неприкосновенным, а сейф свой рабочий - самым надежным укрытием. Еще бы, сама милиция его и берегла! Пистолет, из которого был убит Курт Губер, лежал завернутым аккуратно, в ожидании другого убийства, что ли, у Авербухов на даче, в кладовочке захламленной. Супруга ему в присутствии работников прокуратуры по морде крепко надавала, а никто и не мешал заслужил, подлец! Супруга оказалась женщиной достойной, а, значит, конец Левкиной семейной жизни. Поделом ему! Квартиру свою я нашел в жутком состоянии, но после тщательного осмотра выяснилось, что ничего не пропало, дверь только и разбита. Преступники искали материалы в недрах моего компьютера, но ничего не нашли. Со злости, что ли, повалили книжный шкаф, из посуды кое-что разбили. Я глянул за батарею отопления и отыскал свой диктофон, прослушал запись на ленте: голоса Крота, Левки Авербуха и двух-трех "шестерок" были слышны прекрасно. Я отдал кассету из диктофона Валерию Русинову. Если она понадобится для уличения в преступлениях Льва Михайловича Авербуха и других бандитов, то я буду этому несказанно рад. А квартиру приведем в порядок! - Эдита с Егорием помогут, мама моя придет. Вечером мы все: Илья Семенович, супруга его, Егорий Васильевич, Эдита Лик, мой папа - археолог Андрей Петрович Криницин - собрались у меня в квартире для полного доклада. Я им все доложил, Илья Семенович очень меня благодарил при всех. Мне даже поверите? - неловко стало от таких благодарностей, лицо все горело, видать, красный был от смущения. Заметил только, как Эдитка за меня радовалась и горделиво всем присутствующим показывалась. Глядите, мол, какой у меня жених! Да, жених! Согласилась Эдита быть моей женой в скором будущем, съездит вот только на усовершенствование в Медицинскую академию последипломного образования в СанктПетербурге, а там и - за свадебку. Расчет мы получили полный от Аллесов - вполне, знаете; мне захотелось и дальше детективом работать, так-то можно работать. Все ушли, а мне грустно стало: Дуськи не было со мной. Хоть и поздно уже, а я поехал в Ильинское. Встретили меня хорошо, как всегда. Я не стал у них засиживаться, только кошку взял, в обратный путь тут же и засобирался, но Нюра меня пустым отправить не захотела, положила гостинцев и для меня, и для папы моего, и для мамы, и:А какие деревенские гостинцы? - грузди соленые, белые грибы сушеные, маслята маринованные, рыжики, в масле обжаренные, брусника моченая, голубика в собственном соку, клюква в сахаре:. Петр Николаевич мне трехлитровую бутыль с самогоном знатным "всуропил". И привез я свою красавицу домой. Как она обрадовалась! И тут пробежит, и там понюхает, все углы обежала в минуту, так изнервничалась и соскучилась по родной-то квартире. А уж потом, сытая и довольная, улеглась, знаете, на подоконнике, слушать, как похрустывает бутон у не вовремя зацветшего (ни к селу, ни к городу) кактуса. Я на днях прочел по случаю рассказ у известного писателя Пелевина "Ника", о кошке рассказ. Язык у него потрясающий, где мне так-то рассказать о своей, скажем, кошке! Но, знаете, есть у меня перед ним одно преимущество: в отличие от его Ники, моя Дуська жива и здорова, во-он - она, сидит себе на подоконнике, слушает кактусы и щурит, рыжая плутовка, желтые с красными отсветами, хитрющие глазищи. Облизывается еще, зараза (это я грубовато-ласково Дуську называю, не подумайте, Христа ради, что я любимицу свою смогу грязным каким словом для оскорбления ее достоинства обзывать)!
      *** А Крот пропал, скрылся куда-то, паразит, испугавшись ответственности за причастность свою к убийству Плахина, не говоря уже об организации грабежа в квартире Ильи Семеновича. Его искали по всем злачным местам: по адресам известных его любовниц и, в том числе, в квартире Андрея Клебанова. Андрюха, как мне сообщили, растерялся от такого казуса, но с Людмилой живет, не расстается. Через неделю, на выходной день, ехали мы втроем на моей замечательной "Победе", радуясь жизни. А почему бы и нет? - хотя и погода не радовала: с утра шел проливной дождь, сейчас он стал потише, но все же нет-нет да и хлестал косыми струями под порывами сильного и холодного осеннего ветра. Тут тебе не Анапа! Нас занесло в старый район города с узкими улицами и постаревшими пяти-шестиэтажными жилыми зданиями с покатыми жестяными крышами, на один поъезд. Мы собрались выворачивать к центру города, как я увидел "Мерседес" Крота, в машине он был один, без охраны. Бандит с какой-то стати остановился у шестиэтажного старого здания и вышел из салона машины. Я резко затормозил возле него, а визг шин, видать, крепко его напугал - он съежился весь. Выскочил я из своей машины ему навстречу, а он, испуганный, со страху пистолет вытащил. Я и не заметил, что Эдита вышла следом за мной, а как выстрелы прогрохотали мимо меня, закричала она тоненько, по-заячьи, от боли. В меня, очевидно, Крот целился, да со страху перед людьми пистолет у него трясся, как у больного с синдромом Паркинсона. Я только едва краешком глаза глянул на Эдиту, а сам от ярости, меня захлестнувшей и ослепившей, ураганом налетел на Крота, выбил у него пистолет из руки. Он отпрянул от меня, заметавшись, и ринулся, куда глаза его глядели. Зачем его черт в подъезд понес? - у него спросите! Я летел за ним по лестничным пролетам, а он тыкался в одну квартиру, в другую, но ему никто не открывал: все люди добрые бандитов боялись, открывать дверь незнакомому мужику с этакой-то зверской рожей никто бы не стал. Некуда было Кроту деваться, он и вылетел, дурак, через лаз по железной лесенке на мокрую покатую крышу. Я - за ним! Стоим на скате и шатаемся оба, дыхание сбито, и легкие сжимаются-разжимаются, как кузнечные меха. На этот раз мне не надо было бабулек тех вспоминать - достаточно было того, что Эдита в крови, этим бандитом подстреленная, в глазах моих стояла. А он, мерзавец, понял, что нет ему от меня прощения. Я только шаг сделал ему навстречу, только один шаг, даже пальцем его не тронул, а он завизжал пронзительно, поскользнулся и покатился вниз, руками пытаясь ухватиться за несуществующие выступы на мокрой и скользкой жестяной крыше. Но судьба ему еще небольшое продление жизни подарила: тело его сорвалось вниз, а он задержался-таки руками за ржавый, едва державшийся дождевой желоб. Крот пытался подтянуться, на помощь меня звал, а я и пополз к краю крыши, рискуя свалиться; полз по скату крыши ногами вперед, упираясь подошвами ботинок. Вот и уперся я уже в желоб, мог бы и руку Кроту протянуть, но - что за наваждение? - встали у меня перед глазами бабушки те невинные. Ослепило меня всего, знаете! И я, сам не знаю - с чего бы это? пихнул ногой дождевой желоб. А он и без того едва держался. И полетело вниз тело грешника Крота вместе с ржавым дождевым желобом. Как я подымался к лазу с крыши не помню, кто-то, кажется, мне помогал выбраться, но - не помню. Когда я спустился по лестнице через подъезд дома, Эдитку уже увезла машина скорой помощи в центральную городскую больницу. До приезда машины Егорий оказывал ей первую медицинскую помощь. Я глянул пустым и равнодушным взглядом на окровавленный труп Крота, валявшийся у подножия дома с неестественно вывернутыми переломанными ногами, и пошел прочь через толпу зевак. Меня трясло от пережитого. Видимо, я был бледен и страшен, потому что люди о чем-то спрашивали меня, теребили за рукава, но я шел и шел, не обращая на это внимания. Успокоился я лишь в больнице, когда узнал, что с Эдитой все будет нормально: она прооперирована, пулю из плеча вытащили, кровопотеря небольшая. Только тогда я и посветлел лицом, и успокоил душу свою и сердце. Нашел я Егория Васильевича, а он тут же в вестибюле больницы и ждал меня. Мы отправились с ним в его "часовню" - патологоанатомическое отделение - и пили неразбавленный спирт громадными дозами, почти не заедая ничем. Дома меня ждала Дуська. Она ласкалась ко мне, с удовольствием(!) обнюхивая мое лицо с алкогольными парами. И свалился я спать. И спал долго и спокойно. Мне снились бабушка Настя и бабушка Марья. Они издали, с торной дороги, уходящей к селу Ильинскому от деревеньки Выселки, смотрели на меня из-под ладошек своими добрыми глазами, улыбались, а от глаз их лучиками разбегались морщинки. А потом появилась близко-близко мордочка моей Дуськи. Она обглаживала меня мягкими шелковистыми лапками и намурлыкивала мне колыбельную песню.