Спать на полу я не привык, тем более на кухне, где все время жужжит под ухом противный холодильник. Так что спалось мне несладко. Даже Костик высовывался, спрашивал, чего это я все время верчусь.
      Короче, я толком и не спал и сразу услышал движение около себя.
      – Кто тут? - шепотом спросил я.
      – Я, - откликнулся Емельяныч. - С докладом. Хорошо, что не спишь.
      Я сразу сел.
      – Что-то с Ленкой?
      – Тебе решать, что с ней или не что. Плачет она, в угол кровати к стенке забилась и ревет. Второй час, как успокоиться не может. Я думал, подожду, посмотрю, а девчонка скоро весь дом затопит.
      Я сидел в задумчивости, не зная, что делать.
      – Чего сидишь? - удивился домовой. - Сходи, что ль, посмотри, чего она потоп там развела. Ноя, что ли, ждет?
      Я усмехнулся. Это нормальные девушки ждут принца на белом коне, а Писа не от мира сего, поэтому логично, что ждать ей надо Ноя с ковчегом.
      – Ну, что? Пойдешь? - допытывался Емельяныч.
      – Не знаю, - признался я.
      – Твоя гостья, твоя комната, так и разбирайся ты, - вывел домовой. - Логичненько?
      – Логичненько, - вздохнул я и поднялся. Пришлось одеваться. Сперва джинсы, потом майка… Как понадобилось куда-то идти, мне даже спать захотелось. - А Пурген там?
      – Где уж там! Сбежал. Сказал, к Свете жить уходит, в тебе разочаровался.
      – Ну, дурацкое высочество у меня еще подскочит, - мстительно пообещал я и вышел из кухни.
      Дверь моей комнаты закрывалась изнутри, поэтому я решил постучаться.
      – Это я. Можно войти?
      – Это же твоя комната, - раздалось в ответ, - открыто.
      И я вошел. В комнате было темно.
      – Я включу свет, ты не против?
      – Как знаешь…
      Я включил настольную лампу, чтобы не ослепнуть от яркого света.
      Писа действительно сидела на кровати в углу, а по ее щекам пролегли влажные дорожки.
      – Ты как? - я сел на стул у стола напротив нее. Она не повернулась ко мне, а, наоборот, уставилась в стенку. - Обои понравились? - не слишком удачно пошутил я.
      – Послушай, - она так и не повернулась в мою сторону. - Я не хочу тебе навязываться. Вам. Вообще не хочу никому навязываться. Ты привел меня сюда, потому что чувствуешь себя виноватым, раз я попала в передрягу, разыскивая тебя?
      – Второе - да, первое - нет.
      – Не поняла, - вяло произнесла Ленка, продолжая изучать стенку. Ее руки нервно мяли край простыни.
      – То, что, да, я виноват. Нет, я притащил тебя к себе не только из чувства вины, а потому, что тебе нужна была помощь. И сейчас… нужна.
      Она криво улыбнулась.
      – Не утруждай себя.
      – Почему? - не отставал я.
      – Потому. Со мной не интересно, когда я в нормальном состоянии, а сейчас…
      – По-моему, сейчас тебе необходимо успокоиться, а для этого тебе нужно с кем-нибудь поговорить.
      – Зачем тебе это?
      От этого вопроса я, честно говоря. Растерялся. Как это - зачем? Помочь хочу - вот зачем! Но ответил я почему совершенную глупость.
      – Потому что я хороший человек.
      Ее губы дернулись в некоем подобии улыбки.
      – Всем известно, что по-настоящему хороший человек сам себя никогда хорошим не назовет.
      – Ну вот, - я сделал вид, что обиделся, - один единственный раз себя хорошим назовешь, тебя уже во всех смертных грехах обвиняют.
      Но надежды не оправдались, моя "гневная" тирада ее не разговорила. Черт! Да так и свихнуться недолго. Многие девушки после таких нападений обращаются к психологу, чтобы прийти в себя. В том, что Писа этого не сделает, я не сомневался. Поэтому ей было необходимо с кем-то поговорить. Моя бабушка - надо отдать ей должное - пыталась, но сквозь Ленкину замкнутость не пробилась. Нет. Здесь нужен не совет старшего, тут необходима дружеская поддержка. Чья, интересно? Я так понял, у Писаревой и друзей-то не оказалось, одна Машка чего стоит.
      А Ленке нужна была простая человеческая помощь, кто-то, с кем можно было бы поговорить. Не скажу, чтоб меня к Писе тянуло или бы мне хотелось вставать посреди ночи - хоть и бессонной - и трепаться с ней, но не мог я почему-то не вмешаться. Все-таки что-то хорошее во мне было, бабушка с воспитанием постаралась.
      – Слушай, - сделал я очередную попытку, - мне тоже не хочется никому навязываться, у меня с чувством такта все в порядке. Но когда кому-то требуется помощь, а в моих силах ее оказать, я не могу сидеть на месте.
      – Ты уже помог мне. Спасибо. Дальше я справлюсь.
      – Что ж тогда плачешь? - хмыкнул я.
      – Это стресс. Все пройдет.
      – Замкнуться - не самый верный способ прийти в себя.
      Она по-прежнему любовалась стенкой.
      – Сам ведь по разговору с Машей понял, какие у меня друзья.
      – Вообще-то, да, - признал я. - У меня таких друзей отродясь не было.
      – А у меня всю жизнь, - она быстро глянула на меня мокрыми серыми глазами и снова отвернулась, - так что поверь, замкнуться легче.
      Нет, логика, конечно, железная, но, честное слово, идиотская, и из себя выводит довольно-таки быстро. Я вообще человек вспыльчивый, так что терпения у меня уже не оставалось.
      – Слушай, а ты не думала, что у тебя друзей нет не потому, что тебя не замечают, а потому, что ты сама их сторонишься? - ну, наконец-то, Ленка соизволила на меня посмотреть и не отвернулась. Правильно, посмотри и кончай фордыбачить, когда к тебе заботу проявляют. - Я, между прочим, сейчас огроменный шаг тебе навстречу сделал, а ты его лихо отфульболила. Может, и друзья у тебя такие потому, что ты их не пушечный выстрел не подпускаешь?
      Она закусила губу, внимательно глядя мне в лицо, будто пытаясь понять, проявляю ли я актерское мастерство или говорю искренне. Но не успел я возмутиться, как девчонка разжала губы:
      – Прости.
      Я аж задохнулся.
      – За что простить?
      – За то, что… За все, то есть. Ты ведь ко мне всегда хорошо относился, единственный из мальчишек со всего факультета со мной здоровался…
      Теперь мне стало стыдно. Никогда я к ней хорошо не относился. Писа и Писа, просто учимся вместе, вот и здоровался, не особо задумываясь.
      Ладно, зато мне ее разговорить удалось, потому что она продолжала:
      – Может, ты и прав, что я всех отталкиваю, но только даже если я сама к людям тянусь, они тогда сами от меня шарахаются, отталкивают, нет, даже отпихивают, отшвыривают. Знаешь… знаешь, как мне в душу запало, когда ты со мной тогда в аудитории ОЖМ не поздоровался?
      В душу запало? А у меня, наоборот, из памяти выпало, не напомни она сейчас, не в жисть бы не вспомнил. Но извиняться в ответ я не стал. Нет уж, слишком много извинений на одну ночь.
      – Да это Романыч меня расстроил, - пояснил я и, помолчав, добавил: - Ты ведь теперь его любимицей стала.
      Она поморщилась.
      – Подумаешь, любимица. Мне от этого не холодно, не жарко. А хотя… холодно, - и Ленка закуталась в одеяло. По мне же, в комнате было тепло, даже жарковато, спи я тут, я бы еще и форточку открыл.
      – Морозит? - тихо спросил я.
      Она кивнула и коротко пояснила:
      – Нервы.
      – Никак не отойдешь?
      – Моя жизнь шла слишком размеренно, и это происшествие Веня сильно встряхнуло.
      – Расскажи, - предложил я.
      Писа подняла на меня удивленные глаза.
      – Что рассказать?
      – О переживаниях. Легче станет.
      Эх, хотелось бы и мне кому-нибудь рассказать о своих проблемах, магах и стихиях. Но. Увы, как раз мне ни с кем делиться нельзя. Что ж, буду удовлетворяться откровениями других.
      Но Писа все еще не собиралась откровенничать. В ее взгляде были одновременно и недоверие, и жадное желание поверить.
      – Я никому не расскажу, если ты об этом, - заверил я. - У меня в голове хранится столько тайн, что, если я начну все их выбалтывать, до твоей просто не успею добраться - умру от старости.
      Я таки добился своего.
      – Я перепутала остановки, - начала Ленка, - и вышла из автобуса на две раньше, - чем дольше она говорила, тем более уверенно звучал ее голос. - А здесь темно, как в могиле. Я еще только на улицу вышла, меня сразу назад в автобус потянуло. Но Родион Романович так просил… Короче говоря, моя дурацкая исполнительность меня в который уже раз подвела. Я посмотрела на номера домов и поняла, что идти мне еще придется прилично. Думала, на другом автобусе доеду, но за десять минут так ни один и не проехал. И я пошла пешком. Совсем немного прошла, а тут из переулка они выруливают. Один увидел меня и как гаркнул: "Гляди, братва, какая цыпа к нам в руки припрыгала!" Я струсила так, что сердце к пяткам рухнуло со страшным грохотом. Впрочем, в ушах-то у меня тогда всего лишь бешеный пульс застучал… Это я сейчас понимаю, что, не побеги я, они, может, отстали бы… Короче, я сама дура и побежала в этот проклятый переулок, не подозревая, что там тупик… - она помолчала немного, опустив взгляд, а потом, собравшись с духом, продолжила: - Догнали меня довольно быстро. Один сразу по лицу вмазал, другой мертвой хваткой схватил. "Тихо, цыпа, мы сейчас веселиться будем!" Я даже кричать перестала, от страха голос пропал, только хрип какой-то из горла вырывался… Всем известно, что я нелюдимая, только учусь, с парнями на свидания не хожу… - она вдруг посмотрела на меня. - Или, скажешь, не так?
      – Так, - нехотя признал я.
      – Ну и вот, - продолжала Писарева. - Так что всем и так ясно, что парней у меня не было, скрывать бесполезно… Перепугалась я так жутко еще и потому что моим первым мужчиной мог стать один из… - она поморщилась, - из этих… отбросов. Он как мне под свитер полез, я сразу дар речи снова обрела, орать стала, отбиваться. Тут ты и появился, - ее глаза снова увлажнились, - если бы не ты, ты даже не можешь представить… - и она уронила лицо в ладони.
      Нет, представить я как раз мог, очень даже хорошо. Воображение у меня от природы буйное, так что с этим проблем не было. Ну, что было бы с Писой, не подоспей я вовремя? Ничего бы с ней уже через час не было, на свете бы ее уже не было. А на утро нашла бы ее бабка-дворничиха, а потом свезли бы Ленку, ну то есть уже не Ленку, а то, что от нее осталось, в морг дожидаться опознания…
      Уф! Иногда, вот в такие моменты, свое долбанное богатое воображение начинаешь ненавидеть. Нафантазировал, аж замутило. Фу ты, гадость какая!
      Я тряхнул головой, чтобы отделаться от того, что налезло в нее, и снова обратился во внимание. Но Ленка все еще плакала, закрыв лицо руками.
      – Эй! - окликнул я ее. - Ну, я же вовремя успел. Они ничего с тобой не сделали, подумаешь, пара синяков.
      Она закивала, но рук от лица не отняла.
      Я оперся о стол и подпер рукой подбородок.
      – Ладно, плачь, я подожду.
      Метод подействовал. Люди всегда делают то, что им говорят не делать, и сразу же теряют к этому всякий интерес, когда им это позволяют.
      Писа убрала руки от лица и попробовала вытереть слезы.
      – Синяки на лице слишком заметны? - с тревогой в голосе спросила она.
      Пока - да, но я намеревался это исправить, поэтому ответил неопределенно:
      – У моей бабушки есть чудо-мазь, она быстро действует, и к утру даже следа не останется, - я сорвался с места. - Сейчас принесу.
      Никакой чудодейственной мази у нас, конечно же, не было, но волшебную силу нельзя было использовать открыто, а этот предлог выглядел вполне правдоподобно.
      Я взял на полке в ванной первую попавшуюся баночку с кремом, оторвал с нее этикетку и вернулся в свою комнату.
      – Вот, держи, - я протянул Ленке крем, - намажь им лицо, где болит.
      Она кивнула и открыла запах. Запах у крема был более-менее приятный, и девчонка обильно намазала им физиономию.
      – Поможет? - с сомнением произнесла она, возвращая мне крем.
      – Даю слово, - улыбнулся я, забирая баночку, одновременно коснувшись ее руки, выпуская целительную силу.
      – Ой! - вздрогнула Ленка. - Только намазала, и боль сразу прошла.
      – Чудо-крем, - пояснил я.
      – Спасибо, - снова поблагодарила она. Для меня еще никто столько не делал, ничего не требуя взамен.
      – Только давай не выставлять меня ангелком, ладно? - попросил я. - Ненавижу, когда меня недооценивают, но, когда переоценивают, еще больше. А тебе-то легче?
      – Немного.
      – Ну, я же говорил. Ты все выплеснула, через пару дней все забудется. Родителям расскажешь?
      – Нет, - она задумчиво покачала головой, - не поймут, скажут, я сама виновата. Еще и отчитают.
      – Ты шутишь? - не поверил я.
      – Да нет. Если синяков не останется, никто ни о чем не узнает.
      Я пожал плечами, в конце концов, чужая семья - даже не потемки, а темнотища.
      – Слушай, - вдруг неожиданно для самого себя я задал давно интересующий меня вопрос, - а почему ты людей сторонишься? Вроде, не такая уж ты и застенчивая.
      – Не знаю. Я принципиально не пью и не курю, а по ночам гулять - с родителями скандалить. Так настоящая дружба не завяжется, ведь все как раз курят и пропадают ночами…
      – Бред, - беспардонно перебил я. - Можно подумать, смысл дружбы: нажраться водки и заснуть в обнимку. Это-то как раз и не причина. Подумаешь, не пьешь-не куришь. Я вот уже полгода не курю, и ничего, - действительно, друга-то я потерял вовсе не из-за этого.
      – Кроме того, - продолжила Писа, когда я уже было решил, что она обиделась, - я много учу. Мне это действительно нравится, не знаю, поймешь ли…
      Она смотрела на меня с такой надеждой, что мне стало неловко.
      – Это я понять могу, - осторожно ответил я. - Не понятно, почему родители к тебе как к маленькой относятся.
      – Ах, это, - сказала Ленка так, будто речь шла вовсе не о ней, а о сущей мелочи. - Это привычка. Пока я живу с ними, так и будет.
      Ладно, попробовал я осадить сам себя, довольно лезть в чужую семью и душу. Ну и что, если у Писаревой предки ненормальные, это уж точно не мое дело и не моя вина.
      – Спать хочешь? - вдруг спохватился я. - По-моему, кризис миновал. Так что мне лучше удалиться.
      Я хотел подняться и уйти, но Писа вдруг остановила меня.
      – Денис?
      – Чего? - я посмотрел в ее уже ставшее нормального цвета лицо.
      – Можешь еще не уходить? - робко попросила она.
      По-моему, несмотря на свои слова, она не ожидала, что я соглашусь остаться. Но я не стал отказываться. Спать мне не хотелось. Ну, уйду я, а что дальше? С Костиком трепаться? Да у него все разговоры только на гастрономическую тему и о том, что в холодильнике запасов маловато.
      – Ладно, - и я остался на месте.
      – Боюсь, что в одиночестве опять нахлынет…
      – Брось, - отмахнулся я, - не оправдывайся. Без проблем, останусь. Ну, а раз я остался, расскажи мне что-нибудь.
      – Да мне нечего!
      – Всем есть, что рассказать.
      Ленка покачала головой:
      – Только не мне.
      – Слушай, - взвился я. - Тебе что, кто-то внушил, что ты хуже всех на свете?
      Она подумала.
      – Да нет, вроде.
      – Тогда какого черта ты себя в каждой фразе принижаешь? Вот хотя бы подумала, почему на тебя пацаны внимания не обращают.
      Она покраснела до корней волос, но ответила:
      – Потому что я страшная и толстая, да еще и зануда.
      – Что-что-что? - если насчет зануды и можно было бы согласиться (хотя мне с ней было вовсе не скучно), то все остальное было бесспорно… бесспорно неверно. Уж если Ленка толстая, то уж что делать тем, кто крупнее ее? Вешаться, что ли? Ну, да, маслы не торчат, но ведь она не то что толстая, ее даже крепкой не назовешь. Она достаточно высокая, и, если бы была худее, стала бы похожа на Кощея Бессмертного, который не успел позавтракать. А по поводу красоты…Ну, не Мадонна, но вполне симпатичная. Ее бы просветить о том, как пользоваться косметикой и отобрать резинку для волос, то получится очень даже привлекательная блондинка. - Тебе кто такое сказал?
      – Никто, - смешалась она, - у меня зеркало есть.
      Я пристально вгляделся в нее. Врет.
      – А ну не ври. Мы, кажется, договорились говорить на чистоту.
      – Когда это? - поймала она меня.
      Но я не растерялся.
      – Сейчас.
      – Ну, если так…
      – Так кто тебе сказал такой бред? - я не собирался отставать.
      Писарева вздохнула, но все же призналась:
      – Мама вечно талдычит, что мне бы схуднуть надо…
      Я даже присвистнул: ничего себе предки!
      – По-моему, все, что тебе нужно, это косметика и умение ее наносить, - искренне сказал я.
      Вот уж точно, моральные травмы детей практически всегда исходят от родителей.
      – Что, поражен моими добрыми мамой с папой? - поинтересовалась ленка, наверное, у меня все мысли были на лице написаны.
      – Вообще-то, да, - я почувствовал себя неуютно, что во все это влез. - Ты прости, это не мое дело.
      – Ничье, - согласилась она, - я никому о своих проблемах не рассказываю. Обычно, - Писарева горько вздохнула. - Да нет, мои родители не плохие, просто… просто жизнь у них сложная, сложилось все так. Мама раньше учительницей была, а в школу набирали молодых специалистов, и ее уволили из-за сокращения штата. Она теперь на швейной фабрике работает. А папа - инженер всю жизнь, - Писа замолчала, я не ждал, что она продолжит, и не просил об этом, но она заговорила вновь, чем меня несказанно удивила. Очевидно, слишком долгое молчание всегда выплескивается вот таким словесным потоком. - Они пьют теперь… оба. Грызутся, ссорятся… Им бы развестись, а жить негде, вот и мучаются. Мне тоже уйти некуда, общежитие городским не дают… А можно я тебя кое о чем спрошу? - вдруг удивила она меня еще сильнее.
      – Конечно, - как я мог отказать, когда только что выслушал ее исповедь?
      – Каково это - жить без родителей?
      Честное слово, не расскажи она минуту назад все о себе, ох и послал бы я ее, но теперь… Да я и не знал, что ей, собственно, ответить. Слишком уж много слов на язык просилось.
      – Паршиво, - наконец, я подобрал наиболее подходящее. - Бабушка меня любит, но это не то, - "А еще я недавно узнал, что они не погибли, а были убиты, и теперь мне еще паршивей". Но этого я, естественно, не сказал.
      Вообще, мы затронули гаденькую тему, от которой мутило, поэтому нужно было быстренько менять направление разговора, и чем скорее, тем лучше.
      – А ты в какой школе училась? - выбрал я наиболее безобидную тему.
      Она назвала номер, с таким же облегчением, как и я, ухватившись за нейтральную тему.
      Но, услышав цифру, я удивленно распахнул глаза. Я же в той же школе учился! Мы с родителями там рядом жили, и как меня отдали в первый класс, бабушка с дедушкой в другую школу переводить не стали.
      Но Писа, оказывается, училась параллельно со мной!
      – Что, не помнишь меня? - верно истолковала она мое смятение.
      – Не-а, - признался я. - А ты меня?
      – Ну, еще бы! Тебя и твоих друзей вся школа знала. "Ветров и компания", - я улыбнулся, вспомнив, как нас называли. - Ты в "А" учился, ваш класс всегда был на виду. Как провинился, так "А", как отличился - тоже "А". Вас все гордостью школы считали. Никогда не забуду, как учителя плакали, когда вам аттестаты вручали.
      – Я тоже, - да, приятно было такое вспомнить, даже очень. Мы были грозой и гордостью школы одновременно. Говорили, что у нас самый дружный класс за всю ее историю, и самый неугомонный. Мне стало не по себе, что ленка меня помнит, а я ее нет. - А ты в каком училась?
      – В "Б".
      – А-а, - ну, тогда ясно. У нас никогда не было деления на бедных и богатых, красивых и некрасивых. Наш класс был огромной дружеской компанией, а "Б"… Там половина считала себя голубокровой элитой. Так что в том, что Писа считает себя хуже других, виноваты не только ее родители, но и чудовищный класс.
      – А помнишь, - увлеклась воспоминаниями Писарева, - как нам пытались ввести форму?
      Я прикрыл рот ладонью, чтобы не расхохотаться в голос и всех не перебудить. Да уж, забыть ТАКОЕ невозможно. Пожалуй, тогда нас узнали все, кто не знал до этого. Дело в том, что в нашей школе вдруг ни с того ни с сего решили ввести форму, ну, знаете, пиджачочки там, галстучки… Все в душе возмущались, но молчали. Мы тогда были в десятом. Одиннадцатый смирился и даже не думал бастовать, остальные вообще молчали в тряпочку. Вот и пришлось нашему 10 "А" все брать на себя. Вы уже догадались, кто стал инициатором забастовки? Конечно же, я. Это я к университету чуть поумнел, а то все бы поскандалить. Чувствовалось отсутствие отцовского воспитания. Короче, тормозов у меня тогда и подавно не было, наверное, я вообще не знал такого понятия, как "остановиться".
      Итак, уболтал я четверых своих друзей, в том числе Сашку Бардакова и…
      Зима тогда была. Февраль. Мороз нешуточный. Вот мне идея идеальная в голову и стукнула. Это я только потом понял, что это никакая не гениальность, а глупость. А тогда я был очень горд собой, да и друзья мои этой затеей вдохновились и загорелись, не зря же нас звали "Ветров и компания". Продумал я все тщательно, сам дома плакат рисовал, здоровенный такой. Он гласил: "Форме - НЕТ!"
      И вот день настал. Вся школа обмерла, когда в лютый мороз мы впятером вышли на крыльцо с этим плакатом, одетые в одни трусы. Мы даже ботинки сняли для пущей убедительности. В носках поперли. Ох, и гонялись за нами учителя, пытаясь загнать в школу.
      – Все были в восторге, - высказалась Ленка. - И вас так долго не могли поймать.
      – Так, может, учителя на выпускном от облегчения плакали? - предположил я.
      – Я тоже об этом думала, - охотно согласилась Писа. - Но эта ваша забастовка… После нее ведь и вправду отменили форму.
      – Ага, я собой гордился и друзьями своими тем более. Правда, я потом почти месяц провалялся в больнице с воспалением легких.
      – Потому что тебя ловили дольше всех, - напомнила она, - а ты орал…
      – "Бунтари не сдаются!" - вспомнил я. - Но в больнице мне тоже понравилось. Во-первых, в школу не ходить, во-вторых, столько друзей новых завел.
      – А в школе повесили здоровенный плакат с вашими фотографиями, твоей, кстати, в центре, и подписали огромным шрифтом: "Позор школы".
      – Ага, - кивнул я. - А потом кто-то заклеил эту надпись новой: "Герои школы". Так и осталось, плакат потом полгода висел. А мы так и не узнали, кто это превратил на в "героев".
      – Вообще-то, - Ленка как-то криво улыбнулась, - это сделали мы с подружками. Буквы я писала. Меня очень поразил ваш дерзкий поступок, а девчонки… каждая была влюблена в кого-то из вас.
      Я не стал спрашивать, была ли Писа влюблена в кого-то из нашей "великолепной пятерки", она и так мне сегодня открыла больше, чем нужно. Ну, даже если она и любила одного из моих друзей, это ее личное дело. Четыре года прошло. Кому теперь какое дело?
      – Мне всегда было интересно, - сказала Ленка, - как вы ничего не боялись? Вы же все время что-то вытворяли, особенно ты. На доске позора всегда можно было прочесть, что опять вытворил Денис Ветров.
      – А чего бояться? - удивился я. - Воспаление легких и то вылечили. А остальные наказания - пшик.
      – А никогда не думал, что тебя могут исключить?
      По правде говоря, нет, не думал. Я всегда хорошо учился и, несмотря на все мои выкрутасы, был у учителей на хорошем счету.
      – Меня не исключили, - ответил я, - а значит, незачем пудрить себе мозги тем, что не произошло.
      – Я не умею смотреть на жизнь так, - тоскливо вздохнула Писарева.
      – Как это - так? - я склонил голову набок, пытаясь понять, что она имела в виду.
      – Просто, - пояснила она.
      На это я не смог с собой ничего поделать и рассмеялся, только постарался сделать это как можно тише, чтобы не разбудить бабушку и вредную сестру.
      – Ну, если я смотрю на жизнь просто… - отсмеявшись, проговорил я. - Может, в школе именно так я ко всему так и относился, но не теперь. Сейчас я скорее накручиваю себя.
      – Не заметно, - сказала она. - Ты всегда весел, всегда в центре внимания, всех: и парней и девчонок, даже преподавателей. А эти две недели… эти две недели, как ты не ходишь на занятия, все только и переговариваются, куда Ветер подевался, да куда Ветер подевался. А каждая пара начинается со слов: "Ну что, Денис не появился?"
      – Ах да, - вспомнил я, зачем же все-таки Писарева меня искала. - Дело в том, что я… я не могу ходить на занятия… У меня появилась кой-какая работа, и я… у меня нет времени.
      – А как же образование? - точь-в-точь как Сашка, спросила Писа.
      – Там образование и диплом не нужны.
      – А тебе? - она попала в точку.
      – А меня не спрашивают, - не подумав, от всей души ляпнул я.
      – Тебя, что, шантажируют?! - испугалась Писарева, фантазия у которой оказалась не беднее моей.
      – Нет-нет, - я отчаянно замотал головой. - Это… это такая специальная работа. Короче, мой долг помочь. Я не могу отказаться.
      Она надломлено кивнула.
      – Это можно понять.
      – Пожалуйста, не говори моей бабушке, что я пропускаю учебу, - попросил я. - Она расстроится.
      Писа серьезно-пресерьезно посмотрела на меня:
      – Не скажу, конечно. Если это для тебя так важно.
      – Важно, - подтвердил я.
      – А что мне в университете сказать?
      – То, что я по возможности вернусь, а пока болею.
      – Что значит "по возможности"? - прицепилась она. - Тебя же отчислят!
      – Не успеют, - без всякой уверенности сказал я. - Я постараюсь появиться как можно скорее. Но это зависит не от меня.
      – А можно я еще влезу не в свое дело? - снова спросила Писа. Прошлый ее вопрос был довольно болезненным, и я насторожился, но все же кивнул:
      – По-моему, мы оба уже по уши увязли не в своих делах.
      И она спросила:
      – Это вы из-за этой твоей новой работы с Бардаковым поссорились? Он о тебе теперь и слышать не желает и съездить к тебе отказался.
      Я боялся какого-нибудь более личного вопроса, как, например, о родителях, но этот оказался очень даже ничего.
      – Из-за этого, - ответил я. - Мы с ним не имели секретов друг от друга, а о новой работе я распространяться не имею права. А он считает, что от друзей ничего нельзя скрывать. Я тоже так считал, но обстоятельства изменились.
      – П-понятно, - протянула Ленка. - Ничего, что я спросила?
      – Если бы я не захотел, я бы не ответил, - заверил я. - И палкой бы не заставила.
      – Это уж точно…
      – А ты завтра… - я посмотрел на часы и исправился, - сегодня на учебу не пойдешь?
      – Конечно, нет. У меня мозги на занятиях в трубку свернутся. Я не мазохистка все-таки. Так что пройдусь, приду домой, скажу, что занятия раньше закончились.
      – А ты в каком районе живешь? - поинтересовался я, чувствуя, что начинаю засыпать.
      – На Первой речке, - ответила она. - Отсюда не слишком близко, так что пока доеду, гляди, и родители на работу уйдут. Лишь бы синяков на лице не осталось…
      – Их уже нет, - заверил я. - Вон зеркало.
      Она поднялась и посмотрела на себя. И ее лицо впервые озарила настоящая, широкая, радостная улыбка.
      – И правда, нет! - воскликнула Писарева, не веря собственным глазам.
      И только той ночью я впервые понял, как это хорошо исцелять людей.

      Я проснулся оттого, что кто-то держит меня за руку. Нет, даже не держит, а нагло вертит. Вертит и вертит… А мне какое дело? Спать хочу! И вдруг меня обдало холодом, мозги проснулись достаточно, чтобы начать хоть немного соображать, и я понял, ЧТО происходит. Кто-то рассматривал не мою руку, то есть, не просто руку, а именно левую, как раз ту, на которой было магическое кольцо с рубином.