Я не посмел отказать ему в этом, хотя у меня и была намечена очередная тренировка -- я... все-таки встретился с ним. ... И я услышал удивительное от него... Он говорил довольно сбивчиво и волнительно. Дословно привести не могу, но приблизительно следующее: вам, (то есть мне), необходимо срочно жениться на Юле, потом еще что-то подобное, не помню. И наконец, Василий Федорович стал тащить меня куда-то за руки, даже пытался схватить за ноги..., уже собирались прохожие, а он продолжал выкрикивать, и я уже плохо разбирал, что именно...
      -- Прекратите! -- воскликнула девушка и Миша замолчал. Юля тихо всхлипывала, пожимая красивыми изгибами плеч. -- Извините... Извините меня, -- сказала она, -- что было потом?
      -- Может... -- хотел было остановить свое повествование молодой человек, но девушка оборвала его и потребовала:
      -- Продолжайте... Что... -- Юля говорила сквозь всхлипы и слезы с огромным трудом заставляя себя успокаиваться, -- было, -- она перевела снова запнувшееся дыхание, -- дальше? Что... было дальше? -- повторила она свой вопрос более отчетливо.
      -- Хорошо, -- определился молодой человек и решился закончить коротко. -- Кто-то вызвал скорую помощь, милицию, потом... -- молодой человек смолчал несколько секунд, -- потом Василия Федоровича увезли в больницу... -- сказал он и как бы спохватившись: добавил, -- в психиатрическую.
      -- И все? -- тяжело переведя дыхание, уко-рительно спросила рассказчика Юля.
      Она почти успокоилась и теперь сидела и смотрела в упор на молодого человека так, будто на что-то про себя решалась.
      -- Это все, Юля, -- твердо обозначил молодой человек то, что он больше ничего не знает.
      -- Ладно, -- сказала девушка немного оживляясь, -- пусть так. Но тогда как же вы,
      Миша, объясните вчерашнее!?
      -- Вы имеете ввиду Юсман и Веру? -- осторожно осведомился молодой человек.
      -- Да, -- отчеканила девушка, -- откуда появились они?!
      -- Но все очень просто! Стечение обстоятельств! -- вежливо парировал Миша.
      -- И каковы же они, эти обстоятельства?
      -- Дело в том, что когда увезли вашего отца в больницу, то я попытался тут же дозвониться до вас, Юленька, чтобы все рассказать, но... ваш телефон молчал, видимо вас не было дома.
      -- В котором часу вы звонили? -- уточнила девушка.
      -- Где-то, по-моему, около трех, в четвертом -- точнее сказать не могу.
      -- В это время я была в университете, -- внезапно опечалившись, подтвердила Юля, ее оживленность спадала на глазах.
      -- Ну вот, видите, -- обрадовался Миша, -- и тогда я позвонил Виктории Леонидовне.
      -- Кто это? -- все так же печально и даже теперь безразлично спросила девушка.
      -- Юсман, которая вчера...
      -- Да, я вспомнила. Но почему именно ей?
      -- Так получилось: первый номер телефона в моей записной книжке, попавшийся мне на глаза в той суматохе, принадлежал Виктории Леонидовне. Я искал такого человека, который бы неплохо знал и меня и Василия Федоровича.
      -- А вы откуда знаете Юсман, "неплохо", если не секрет?
      -- Да так... -- замялся молодой человек.
      -- Извините меня за глупый вопрос, Миша.
      -- Ничего страшного, Юленька, -- опустивши глаза, подытожил умолчание ответа молодой человек. -- Юсман, -- продолжил он, -- она, по счастливой случайности, оказалась психологом, да еще имеющим, как я узнал от нее по телефону, когда дозвонился ей, хорошую знакомую-психиатра, практикующего в одном из психиатричес-ких заведений. Она попросила меня перезвонить ей через полчаса. Я перезвонил и тут -- неожиданность! Та самая, знакомая Виктории Леонидовны, Юсман дозвонилась ей, оказалась... В общем, игра судьбы да и только -- Василий Федорович явился ее пациентом.
      -- И эту знакомую зовут Вера?
      -- Да, Юленька. Она, как Вы помните, вчера приходила, и она обещала сегодня позвонить.
      -- Но почему вы решили, Миша позвонить кому-нибудь, почему? Здравый смысл подсказывает мне, что в такой ситуации, прежде всего, вы все-таки должны были разыскать меня.
      -- Да, но вас не оказалось!
      -- Ну, и что!? Поехали бы в университет или непосредственно ко мне домой, дождались бы!
      -- Это сейчас легко говорить об этом, Юля, но вчера я испугался, что Василия Федоровича..., что Василий Федорович... Я боялся за него и не хотел медлить, больше я не знаю, что мне вам такое сказать, чтобы вы поняли, почему я так поступил, -- сказал молодой человек и замолчал, виновато опустивши голову, будто ожидая приговора.
      -- Складная сказка, -- проговорила отрешенно девушка.
      -- Зачем же вы так, Юленька? -- словно попросил о пощаде Миша, -- это все правда.
      -- Не обижайтесь, Миша. Я не имела ввиду не верить вам. Просто... -Юля всхлипнула, -- я не желаю верить в это! -- вскричала она и тут же успокоилась и взяла себя в руки.
      -- Вы сегодня сходите со мной к папе? -- жа-лобно спросила молодого человека девушка.
      -- Да. Я провожу вас туда и обратно, если хотите, но...
      -- Что... "но"?
      -- Но я с ним встречаться не буду, -- определился Миша.
      -- Почему? Вы чего-то боитесь?
      -- Да, я боюсь.
      -- Но чего? Если то, что вы рассказали так и есть, то о каком страхе может идти речь?
      -- Я боюсь не за себя, а за вашего отца: мое появление не исключено, но все-таки может вызвать у него новый рецидив болезни. Думаю, что не стоит рисковать.
      -- Об этом я не подумала. Вы правы, Миша. Извините меня, пожалуйста.
      -- Ничего страшного. Вас можно понять, Юленька.
      Раздался телефонный звонок.
      -- Можно я? -- спросил молодой человек у девушки разрешения на то, чтобы самому снять трубку.
      -- Конечно, -- согласилась Юля, и остановивши свой порыв к телефону, вся насторожилась.
      Миша снял трубку.
      -- Алло, -- спокойно сказал он.-- Здравствуйте, -- потом он... помолчал немного, выслушивая кого-то, и на секундочку прикрывши ладонью трубку, шепнул в сторону девушки: -- это Вера. -- Юля не спеша и стараясь не производить шума, аккуратно присела в кресло и снова целиком насторожилась. -- Да, я знаю об этом, -- продолжал говорить по телефону Миша, -- извините, Вера, одну минуточку... Я хотел спросить, Юленька очень волнуется, можно ли ей сегодня посетить отца хотя бы не надолго?.. -- девушка крепко сцепила свои руки. -- Понимаю, -- озадаченно проговорил молодой человек, отвечая Вере, выслушавши ее ответ. -- Но... Как же тогда быть?... ... Что ж... Постараюсь... Но... -- Миша мельком взглянул на Юлю. -- Сделаю все от меня зависящее... До свидания, Вера, -- печально произнес последнюю фразу по телефону молодой человек и положил трубку на аппарат.
      ...
      Некоторое время Миша прохаживался по го-стиной, потом... медленно и мягко присел в свое кресло.
      -- Что же вы молчите? -- не выдержала на-растающей тяжести паузы девушка.
      -- К отцу вам сегодня... нельзя, -- подытожил свое молчание молодой человек.
      -- Я пойду. В какой он больнице? -- встрепенулась девушка и решительно поднялась из кресла.
      -- К нему вас не пустят сегодня и я полагаю... во многие ближайшие дни тоже, -- остановил порыв девушки Миша и она... чуть-чуть еще постояв у кресла, стала заметно обмякать и слабеть на глазах, словно надувная игрушка, из которой выдернули пробку. В конце концов, девушка подкошенно рухнула в кресло. -- Что вы?! Что с вами!? Юленька!! -- торопливо спрашивал Миша девушку. В один прыжок он успел подскочить к ее креслу и уловить падающую в него Юлю.
      Нежно он похлопывал ее по щекам и не сильно встряхнул за плечи.
      Юля пришла в себя.
      -- Голова закружилась, я почти не спала, -
      сухо проговорила она.
      -- Слава Богу... Может, вам лучше прилечь? -- предложил молодой человек..
      -- Может и так, Миша.
      С минуту они оба молчали.
      -- Почему к нему нельзя? -- спросила Юля.
      -- Он тяжело болен сейчас. Вера сказала, должен пройти кризис.
      -- А когда он пройдет? -- задавая вопрос, девушка оперлась на плечи молодому человеку. Миша сидел на корточках у ее ног.
      -- Нам остается ждать, -- сказал он.
      -- И надеяться, -- добавила его ответ девушка, -- как это обычно говорят в таких случаях, -- пытаясь защититься улыбкой неудачно искривившей ее приветливые губы, сказала она.
      -- Не надо так, Юленька. Все будет хорошо. Все должно быть хорошо, обязательно. Я помогу вам, чем только смогу.
      -- А знаете, -- грустно и задумчиво обратилась девушка к Мише, -- я сейчас, только что, подумала... Можете вы остаться жить здесь, пока не вернется папа.
      Они смотрели глаза в глаза, словно угадывая намерения друг друга.
      -- Вам покажется смешно или удивительно, Юленька, но я... только что подумал об этом же, -- сказал Миша.
      Находка
      Сразу же после завтрака Миша ушел, как он объяснился, "на тренировку и по делам", и Юля оставалась дома одна. Сегодня у девушки был выходной.
      Вначале, ей вспомнилось -- она забыла спросить у Миши, что он делал в папином кабинете и... с кем и о чем потом говорил по телефону, когда она стояла в прихожей и справлялась со своими переживаниями? Девушка откровенно посетовала на собственную неуклюжесть общения и забывчивость.
      Потом Юля, проходя мимо двери в кабинет отца, остановилась возле нее и долго, переполняемая печальными чувствами одиночества, не решалась на действие, прислушивалась. В кабинете оставалась неподкупная для сомнений -отчетливая тишина.
      Продолжительно убеждая и объединяя себя в своем устремлении, Юля, все-таки покорила отношение к двери у себя в душе, что позволило девушке открыть эту дверь и наконец осторожно войти в кабинет.
      Первое, что бросилось в глаза девушке, пер-вое, на чем остановился ее изучающий расположение вещей и предметов в папиной комнате, взгляд, это не задвинутый до конца один из ящиков стола.
      Юля медленно приблизилась к столу: ящик едва заметно прищемил какую-то книгу и потому оставался не полностью закрытым.
      Девушка быстро наклонилась к столу, но замерла на мгновение..., медленно и боязливо потянула она рукой подозрительный ящик на себя, выдвинула его.
      Она взяла в руки эту книгу, небрежно вмес-тившуюся в ящик при чьей-то спешке или неаккуратности, и разлистнула ее в самом начале: "Дневник" -завороженно понял девушка, -- "Папин дневник!"
      Юля попятилась назад, перелистывая эту, довольно увесистую книгу и машинально присела на папин диван.
      "Но разве это возможно читать?!" -- подумала она и захлопнула дневник, -- "А если... прочитав... я смогу помочь папе?" -- тут же появилась новая мысль и стала сражаться с первой.
      Несколько минут девушка сидела на диване практически неподвижно, озадаченно. Она присутствовала в состоянии ребенка, когда родителей дома нет, а он разыскал заветное варенье, которое запрещено есть без ведома, но очень хочется, и в ребенке идет борьба воспитания и страсти.
      В Юле победила страсть.
      Она разлистнула дневник и начала прис-тально читать записи отца с самого начала:
      Мой дневник в приличной степени ретро-спективен, в нем я больше излагаю и раздумываю всегда гораздо позже, чем те или иные события происходили в так называемой общепринятой реальности.
      Данные несоответствия временных плоскостей и помогают мне озадачивать мой разум, вести эти записи.
      Еще в ранней молодости я задумывался над тем, Что есть правильнее, нет..., сказать будет гораздо точнее -- задумывался над тем: Что есть Ближе мне самому относительно общества. По тому что социальная, общепринятая правильность обязательно предусматривает канон, что-то несдвигаемо-незыблимое, которое всегда является относительным кого-то или чего-то, удобным кому-то или чему-то, необходимым как степень существования, в данном случае существования тех, кто является хозяином правильности, их существования. Но такое не всегда совпадало с моими видениями Мира.
      Я же задумывался над тем: что есть ближе именно мне, а значит, правильнее именно для меня, а не для всех.
      Что есть ближе именно мне: совокупление чувств с разумом или разума с чувствами?
      Ответ на этот вопрос играл для меня существенную роль в жизни, ибо и самой жизни-то моей как таковой могло бы не состояться, в духовном понимании этого, если бы я не решил тогда поставленную перед собой задачу.
      И я рассуждал приблизительно так: если предположить, что чувства совокупляются с моим разумом, то родится дитя-эгоист, ограниченное пределами собственных владений с болезненными притязаниями на еще не присвоенное.
      Жить человеком, раздирающим свои слипшиеся глаза, прозревающим слепцом?
      Но если предположить, что разум совокупляется с чувствами, тогда появляется на свет зрячее дитя, но откровенно, осознанно прищурвающееся чуть-чуть или же сильно, и тогда любой может признать его за своего.
      Мне было ясно, что я выбираю разум, опло-дотворяющий чувства.
      Но возникла проблема!
      Где мне было взять разум, когда я, в те, юнценосные годы своей жизни, жил в основном среди множества "однояйцовых" подростков, да и сам -- обладал только лишь острыми или туповатыми лезвиями чувств и не больше.
      Все-таки, всплески чувств формировали мой разум!
      И однажды, мною, раз и навсегда, было ре-шено: я понял, что окружающие меня тогда люди переводили свои чувства, формировали в разум открыто, естественным для их понимания порядком, то есть, они излагали разум только в известных, освоенных пределах своих чувств, которые лишь и являлись аккумулятором появления разума, его поведения и порядка -- логической развертки. Они не запоминали, не накапливали опыт, потому что выбалтывали его, эмоционировали.
      Для меня стало не секрет, что опыт остается и помнится лишь тогда, когда он подкреплен не выброшенной энергией чувств во вне себя и любое действо, которое не подкреплено не проявленной энергией чувств, способно повториться опять в большей или меньшей степени, а значит проявить повторение, даже повторения ошибок!
      Я же для себя начал усваивать иной порядок вещей.
      Да, так же как и у окружающих меня людей мой разум продолжали формировать чувства, но я не делал этого открыто, я стал учиться пере-плавлять свои чувства в разум скрытый, как его я условно именовал про себя, и мои чувства все больше превращались из угнетателей и поработителей в своеобразных доставщиков, прислугу, приносителей разума не проявленного, разума скрытого, о котором я умел стойко молчать.
      Позже пришло время, когда я сам оживлял те или иные чувства, вызывал их с помощью скры-того разума, если находил пробел опыта, логики в последнем.
      Чувства, подчиняясь разуму, лишь только в пределах его, найденного мною пробела, проявляли себя и доставляли радость нового, осознанного осознания, и там, где отсутствовал опыт, где когда-то зависал замеченный мною пробел, туман в разуме -- становилось ясно и все понятно и это место моего разума уже не требовало более прояснения, оно не тревожило, не досаждало, не повторялось.
      Я становился обладателем пространства, которым обладал пробел в моем скрытом разуме, пространства, в котором помещался пробел и я заполнял его прибывшим опытом, и пробел пе-реставал существовать навсегда.
      Вероятность повтора одной и той же ошибки более не угрожала мне.
      Я теперь не ожидал своих ошибок, а я намеренно совершал их сам и потому-то они более не повторялись.
      Состояла ли трудность в выявлении пробелов?
      Нет!
      Это было совершенно легко.
      Дело в том, что мой скрытый разум походил на своеобразный остров, который разрастался среди бесконечного, окружающего этот остров, единого пробела, и я, как бы отсушивал, присваивал, отвоевывал с помощью моих воинов-чувств пространство, которым владел пробел, и остров моего скрытого разума увеличивался в размерах.
      Как определял я, какое очередное пространство отвоевать у пробела, а какое нет?
      Эта механика была тоже не сложной. Ведь я только всасывал чувства те, которые считал не-обходимыми -- остальные просто не возникали.
      Пробел для меня значил ни что иное как сплошное сражение чувств. Лишь те чувства, к которым я как-то выражал свои отношения и всасывались в меня, и только они становились моим скрытым разумом.
      По каким критериям я измерял свои отношения или не отношения к чувствам?
      И это оказывалось просто: если то, что встре-чалось, как-то приближалось ко мне, напраши-валось, не имело ничего общего с моими намерениями -- я отворачивался от этого и обяза-тельно забывал, не реагировал; но, если встреча-лось то, что было мне необходимо в развитии тела и души моих, и оно гармонировало с моими намерениями, не восхищало, не страшило, не мучило мечтами об обладаниях -- я брал это, принимал этот поток воинов-чувств и обратно уже не выпускал, не выказывал, не выдавал пе-ребежчиков и пробел отступал, а остров моего скрытого разума становился больше.
      Итак, когда я обрел основу своей жизни, ме-ханизм ее формирования, только тогда я и стал задумываться над ее целью существования...
      Вот так-то, уважаемый Василий Федорович Аршиинкин-Мертвяк, ты и написал свое заве-щание всем последующим страницам этого днев-ника, объявил, так сказать, Введение на рассмот-рение и изложение некоторых мест в логических просторах своего собственного скрытого разума".
      Прочитав своеобразное Предисловие к днев-нику, Юля бережно закрыла эту рукописную книжку и отнесла ее в свою спальню и спрятала у себя под подушкой. Потом еще, до прихода Ми-ши, она несколько раз возвращалась к дневнику и перечитывала это же место. Ей очень хотелось понять этот ключ, чтобы открыть отцовский дневник правильно, а не взломать.
      Тайные разговоры
      1.
      -- Добрый день, дорогая. Я очень соскучился по тебе. Как там наши дела, как чувствует себя временно подопечный сегодня?
      -- Очень мило с твоей стороны, мой волчонок, предоставить мне заниматься шмотками этого старого дурака, а молодой-то каков! Просто дикий зверь. Фу, какая гадость все это!
      -- Ну, дорогая моя, надо потерпеть, не так ж долго.
      -- Сколько? Так можно рехнуться!
      -- Сроки -- секрет, моя козочка, ты же знаешь об этом. Ну, иди же, поцелуй своего волчонка!
      -- Да ты же раздавишь меня! О-о! Такие объ-ятия... Не-ет, тебе противопоказано быть молодым, волчонок.
      -- А тебе, козочка?
      -- Вот еще! Я видела эти шмотки.
      -- Ну, и как они тебе -- к лицу?
      -- Поклонников у меня будет хоть отбавляй, волчонок.
      -- Раздену догола любого из них! Имей это ввиду.
      -- Ты жесток, дорогой мой.
      -- Я просто деловой человек.
      2.
      -- Очнулась, любезная? -- оскалился он, изо-бражая улыбку.
      -- Что со мной произошло, ничего не понимаю? -- озадачивалась она, поднимаясь на ноги.
      -- Ты немного заснула, любезная, приустала наверно.
      -- Какая-то усталость во всем теле, вы что-то со мною делали?
      -- Какая ты догадливая, а ты как думала!?
      -- Я же и так выполняю, что вы говорите.
      -- Все, как надо делать ты будешь в любом случае, любезная.
      -- Что будет с первым объектом? -- спросила она.
      -- Ты становишься любопытной, любезная,-- насмешливо ответил он.
      -- Я отрабатываю свою участь и надеюсь на положительный результат, -сказала она.
      -- Правильно делаешь, что отрабатываешь, а надежда... иногда штука обманчивая.
      -- Что вы хотите этим сказать?
      -- Ничего. У первого в шмотках зашита ампула, в назначенное время она ликвидирует объект.
      -- Это жестоко с вашей стороны.
      -- Мы все не ангелы. Ты лучше спросила бы: что будет со вторым объектом?
      -- Но, по-моему, со вторым объектом уже и так все ясно. Все, что должно было быть с ним уже произошло, -- боязливо удивилась она.
      -- Ошибаешься, любезная. Второму объекту придется уступить место.
      -- Для кого? Ничего не понимаю.
      -- Для меня.
      -- Для вас?
      -- А что? Разве я буду плохо смотреться?
      -- Это безумие! Вы совершенно бесчеловечен!
      -- Пусть так. Но есть и третий объект.
      -- Третий? И кто же... это?
      -- Она... В свое время, она тоже уступит свое место для той мадам, которая теперь досматривает, отслеживает последние деньки первого объекта.
      -- Но вам-то до нее какое дело!
      -- Ты гадко не догадливая идиотка! Она -- моя жена, -- злобно и торопливо проговорил он.
      -- Почему вы открыли мне все свои карты?
      -- Я никогда и никому их не открываю, любезная.
      -- Но мне же сказали.
      -- Тебе?! Ха-ах! Да говорить тебе, все равно что говорить вслух с самим собою или стенке. Ты -- пустое место, ноль, понимаешь это?
      -- Но-о...
      -- Пошла вон! Я устал... Подожди. Имей ввиду, что первый объект, весьма задолго до то-го как с ним это произойдет... тоже, когда пришел в себя, не знал, что с ним произошло.
      -- Вы хотите сказать...
      -- Ты правильно меня поняла, любезная. В твои шмотки тоже зашита ампула.
      -- Как же это я сразу не догадалась, отчего ты так разговорился, сволочь!
      -- Пошла прочь, и знай, что твоя ампула, в отличии от ампулы первого объекта, управляема мною лично, дистанционно. В любой момент, я остановлю тебя.
      -- Удобно.
      -- А ты как думала, стерва... извиняюсь, лю-безная. Ну, все! Иди прочь...
      -- Я, конечно, пойду, но ты, подлец, все равно ответишь, я верю в это.
      -- Как интересно, пришла с надеждой, а уходит с верой. Надежда -пассивность. Вера -- это уже действие. Хорошо. Я учту это, любезная.
      3.
      -- Как она? -- спросил он.
      -- Ей очень трудно, -- ответил другой.
      -- Ничего. Сегодня же вы должны проявить активность. Во всяком случае, начало неплохое. Похвально.
      -- Мне трудно. Раньше казалось будет легко, а сейчас... Никак не могу свыкнуться с мыслью, что она-то ничего не видит, а мне все кажется...
      -- Бросьте вы, -- сказал он, -- ведь все останется так как есть -изменить невозможно.
      -- Это еще больше меня тяготит, -- грустно вздохнул другой.
      -- Хандра, и не более того, голубчик мой. Вы получили такие молодежные шмотки.
      -- Дорого они для меня обходятся.
      -- А как вы хотели? За возможность надо платить.
      -- Мне кажется, в этом как раз нет проблем.
      -- Пока нет.
      -- Разве я еще вам остался должен?
      -- Как знать.
      -- Вы говорите загадками.
      -- Вы же сами сказали -- дорого. Значит пожалели.
      -- Да нет же. Вы меня неправильно поняли. Разве дело в бумажках.
      -- А в чем же тогда?
      -- Дорого обходится для души.
      -- Какой пустяк, голубчик мой. Это ностальгия по старым шмоткам, -сказал он.
      -- Наверно, вы правы, -- подтвердил другой.
      Возможность
      Юля, только что, раньше обычного, приняла душ. Привычно, она проделывала это ближе ко сну, а сегодня душ получился практически предвечерним.
      Вскоре возвратился и Миша, какой-то груст-новатый и внутренне, как показалось девушке, туманно озабоченный чем-то неопределенным.
      Некоторое время молодого человека заметно дискомфортило и он разговаривал короткими фразами, в основном отвечал на вопросы и редко что-то спрашивал сам. Словом, весьма отли-чался он от себя же вчерашнего и утреннего. Но, потом, постепенно, даже немного повеселел, оживился во взгляде и непринужденно, мягко разговорился, будто вспомнил себя прежнего.
      Оба они, и девушка и молодой человек, если так можно выразиться, высокопарно восседали теперь в креслах в ярко освещенной гостиной, разговаривали и попивали чай, как, почему-то, обоюдно решили, без сахара, горьковатый на вкус.
      Тут-то Юля и задала свои вопросы Мише, намеченные ею еще с утра.
      -- Скажите, Миша, -- проговорила она в то-не размышления вслух.
      -- Да, -- тут же отозвался молодой человек и, поставив свою чашечку чая на журнальный столик, приготовился слушать.
      -- С кем сегодня вы разговаривали по телефону утром? -- спросила почти повествователь-но она.
      -- Но вы же в курсе, Юленька, -- удивленно воскликнул он, -- я говорил с Верой.
      -- Нет, -- определилась девушка.
      -- Как нет? -- теперь насторожился молодой человек.
      -- Да нет, не то -- нет, которое, как вы подумали, ставит под сомнение, что вы и в самом деле утром разговаривали по телефону с Верой, тому я свидетель, но не об этом я спросила.
      -- Позвольте, но мне кажется, я более ни с кем не разговаривал, -- как бы припоминая что-то, неуверенно сказал Миша.
      -- Еще до моего утреннего появления в гостиной, после того, как вы покинули папин кабинет? -- отчетливо, в интонации, которая обязательно требует ответа, сказала девушка.
      -- Ах, да! Совсем вылетело из головы, -- оживился Миша, -- я и в самом деле говорил по телефону со своим тренером. Я практически каждый день с ним созваниваюсь и настолько привык к этому, что мог упустить из виду, не обратить внимания, потому и не вспомнил сразу. А потом, я вам скажу, Юленька, мои чувства настолько переполнены случившимся, что остальное сегодня -- трудновато фиксируется в памяти.
      -- Наверное, это так, но папин кабинет? -- напомнила девушка.
      -- Вы становитесь подозрительной, Юля. Но вас можно понять. Подобные жизненные неожиданности кого только не выбивали из колеи.
      -- Вы хотите сказать, что вы не были там се-годня утром? -- не успокаивалась девушка.
      -- Где? В кабинете вашего отца?! -- обиженно сконфузился молодой человек, но тут же будто нашелся и принял вид человека, сожалеющего о том, что его не правильно понимают.
      -- Так вы не были там? -- заострила вопрос Юля.
      -- Конечно же нет!
      -- Интересно... -- сказала девушка и немного помолчав, добавила: -- но все-таки там кто-то же был, тогда кто?
      -- Вы у меня об этом спрашиваете? -- уточнил Миша.
      -- Нет. Если вы говорите, что вас там не было сегодня утром, то спрашивать, грустно вздохнула девушка, то спрашивать мне остается только у себя.
      Несколько минут они продолжали пить чай и, словно помалкивая каждый о своем, исподволь переглядывались, но каждый старался ус-кользнуть глазами, скоро отвести их в сторону от другого, если тот, другой, застигал врасплох, невзначай замечал, что на него смотрят.
      -- Что вы на меня так посматриваете, Юленька? -- первым не выдержал молодой человек.
      -- А вы тоже на меня посматриваете, Миша! -- парировала девушка.
      Оба, как-то с натяжкой постарались улыбнуться друг другу.
      Юля в этот вечер, хотя и выглядела заметно усталой, но сидящая в кресле в пушисто-белом халате, с заманчиво, она не замечала, обнаженными ногами -одна пола халата, соскользнувшая на пол, привлекла бы внимание в сущности любого мужчину.
      -- Вы не возражаете, если мы перейдем с ва-ми в папин кабинет? -вежливо, но, как-то чересчур по-деловому, обратилась хозяйка квартиры к гостю.
      -- Отчего же, пройдемте. Я не против, -- с мягким напряжением ответил тот.
      И они незамедлительно поднялись из кресел и прошли в кабинет Аршиинкина-Мертвяка.
      Здесь девушка услужливо предложила молодому человеку присесть на кожаный диван Василия Федоровича, а сама стала лицом перед гостем, спиной к отцовскому столу, на который оперлась руками. Из-под глубокой и широкополой шляпы массивной настольной лампы падал не яркий, по-домашнему теплый свет. Лица девушки и молодого человека казались загадочными и приятными.
      -- Не могу верить, -- сказала Юля. -- Папа, бедный папа.
      -- Напротив, -- возразил молодой человек, -- ваш отец, очень даже богатый человек, если у него такая замечательная дочь!
      -- Льстите, -- заметила Юля.
      -- Что вы, Юленька, нисколько -- так и есть!
      -- Какая же я замечательная -- даже не сходила к нему сегодня в больницу! -- возразила, опечалившись, девушка.
      -- Но это же было исключено, вы хотели. Что поделать? Пока нельзя, -постарался утешить Юлю Миша.
      -- Странно как-то, -- тихо сказала девушка.
      -- Что вы имеете ввиду, Юля? -- заинтересованно и заботливо спросил Миша.
      -- Странно, что мы здесь, а папы -- нет. Я никогда не задумывалась о таком. Я и не замечала своего счастья..., счастья, что мы жили вместе. А теперь... Я одна.
      -- Что вы, Юленька! Разве я не с вами?
      -- Спасибо вам..., Миша. Только, то тепло, когда отец..., никто не заменит.
      -- Я не хочу, чтобы вы себя так расстраивали, Юля.
      -- Да ну, все... -- переведя дыхание, сказала девушка, достала из кармана халата носовой платок и утерла глаза, -- я уже перестала... Скажите, Миша, напуская на себя веселую подвижность, заговорила она, -- а вы тогда на меня сильно обиделись, в тот вечер, когда мы с вами виделись в последний раз?
      -- Ничего страшного, Юленька, всякое бывает.
      -- Да. Вы правы, Миша. И все-таки, мне показалось, что вы обиделись.
      -- Совсем нет.
      -- Правда?
      -- Ну, разве что чуть-чуть, -- сказал молодой человек и, приподнявши правую руку к своему лицу, показал рост тогдашней своей обиды от пола, как если бы она могла стоять сейчас невидимо в кабинете между ними, но окинувши взглядом величину показанной им обиды, молодой человек стал медленно опускать руку, иронично принижая рост обиды до самого пола, приговаривая при этом: -- Нет, еще поменьше -- вот так! Во-от так! Пожалуй, и это многовато. Нет, еще меньше. Теперь в самый раз! -- его рука ладонью легла на пол возле края тени, наискось падающей от стола.
      Юля, не так как раньше, пыталась, сегодня и вчера, а действительно -улыбнулась. Но тут же снова тяжело перевела дыхание. Но все же, она почувствовала, ей стало сейчас немного легче.
      -- Вы интересный человек, Миша, -- и в самом деле повеселевши, проговорила девушка.
      -- Вы знаете, Юленька, -- плавно и завораживающе заговорил Миша, -- я сейчас выпил бы с удовольствием бокал хорошего вина, уж больно устала душа за последние два дня.
      -- Так в чем же дело, вино наверняка есть, и я с вами выпью, -улыбнулась Юля.
      -- У вас есть вино и вы до сих пор помал-киваете об этом? -- театрально выражая легкое разочарование, смешанное с радостью, предвкушением удовольствия сказал молодой человек.
      -- Я не могу сказать какое именно.., но в ба-ре у папы -- всегда есть какое-нибудь вкуснень-кое. -- Юля повернулась к столу, раскрыла вмонтированную над ним в стене дверцу бара и извлекла оттуда початую бутылку красного ви-на. -- По-моему, французское! -- воскликнула она. Там же, в баре оказались и бокалы. Юля достала и их. Тут же она отвинтила пробку изящно граненой бутылки и налила немного вина себе в свой бокал, потом протянула другой бокал и бутылку гостю и сопроводила это действо словами: -- Налейте себе сколько хотите.