«Уже начал, – подумал Карелин. – Только степень упитанности не имеет к этому никакого отношения».

Он продолжал встречаться с Ларисой, хотя думал об Астре Ельцовой. Он изредка звонил ей в Богучаны, но разговор получался сухим, неискренним и официальным. Матвей не мог найти подходящих слов, да и она, казалось, тяготилась этими пустыми беседами. Привет, как дела… Ничего не значащие фразы, ровная интонация, длинные паузы. Ладно, пока… звони… и ты звони…

А что было говорить, о чем спрашивать? В то же время Карелину хотелось услышать ее голос, – пусть натянуто безразличный, – чувствуя в паузах все невысказанное, неопределенное, не осознанное до конца ни им, ни ею. Но без этих коротких, нелепых звонков ему уже было не обойтись.

Матвей не верил в дружбу между мужчиной и женщиной. Не верил он и в любовь. Он нуждался в тех странных флюидах, которые исходили от Астры, в ее абсурдных, порой безумных рассуждениях, в том, что не поддается житейской логике и чего нельзя объять рассудком. Образ этой женщины иссушал его сердце, будил смуту и томление в крови. Не любовное, не сексуальное… какое-то иное, тревожное и темное… мучительное.

«Кем я хочу быть для нее? – спрашивал себя Карелин. – Другом, единомышленником, помощником… хорошим знакомым… партнером…»

Все звучало фальшиво, не выражая и сотой доли того, что он испытывал. Беден оказался великий русский язык…

Близкие отношения с Ларисой не вызывали у него угрызений совести и стыда, вины перед другой женщиной. И все же он звонил Астре, оставаясь с ней наедине, словно посторонние могли что-то спугнуть, испортить, нарушить мистическое очарование момента. Она знала о Ларисе, Матвей не скрывал своей любовной связи.

Однако Лариса об Астре не знала, и он не собирался ей говорить. У него, открытого и свободного, появилась тайна.

Несколько раз он порывался написать Астре письмо и останавливал себя. Что он может ей предложить? Дружбу? Банально… смешно… глупо. Она бы повеселилась от души, услышав нечто подобное. А что не глупо?

По большому счету, Астра не нуждается ни в покровительстве, ни в деньгах. Ее отец богат, у него есть возможность оказать дочери любую поддержку. На любом расстоянии и при любых условиях. Подумаешь, укатила к родственникам в Сибирь! Поживет в глуши, надоест ей печку топить да воду ведрами таскать – вернется как миленькая.

Прошел месяц – Астра не возвращалась. В ее голосе, когда она говорила по телефону, не слышалось ностальгических ноток, тоски по Москве. Избалованная барышня не жаловалась на отсутствие итальянского унитаза и горячей воды, не сетовала, что ей некуда пойти и не с кем общаться. Казалось, ее все устраивало в этом медвежьем углу.

– Там хоть телевизор есть? – как-то поинтересовался Матвей.

– Я от него устала, – призналась она. – Книги читаю. Хозяева, которые сдали мне дом, бывшие учителя. У них такая библиотека… глаза разбегаются: Бальзак, Диккенс, Толстой, Чехов, – надолго хватит. Восполняю брешь в своем образовании.

Матвей не спрашивал ее о зеркале — том самом, в старинной бронзовой раме с полустертой временем надписью ALRUNA на обратной стороне: клеймом то ли мастера, то ли гильдии. Не принимать же всерьез бредовую болтовню покойного Осокина ^[2] о мифическом имени зеркала? Впрочем, сей господин величал зеркало еще и Двойником… Что взять с ненормального?

Астра увезла зеркало с собой.

– Хочу побыть наедине с Алруной, — сказала она.

Она бы ни за какие коврижки не оставила его в чужих руках. Карелин не спрашивал ее, как там зеркало. Задай он подобный вопрос, сразу бы дал понять, что верит в разную «потустороннюю» дребедень. Он и так пошел на поводу у Астры, втянулся в ее игру и увяз по уши. Назвался ее гражданским мужем, пообещал оформить брак… Не дай бог Ельцовы затеют подготовку к свадьбе! Мало того, он продолжал идиотское кривлянье: раз в неделю звонил «будущей теще» и справлялся о здоровье. Астра просила:

– Мы должны вести себя соответственно «легенде».

И Карелин опять согласился. Назвался груздем, полезай в кузов. Ох, и не нравилась ему эта дурацкая роль! Начнешь с женитьбы понарошку, а закончишь под венцом.

Господин Ельцов занял выжидательную позицию: ни о чем не напоминал, не звонил, не приглашал на семейные торжества. Матвей был ему несказанно благодарен за это!

Будние дни походили один на другой, как сыплющиеся с неба снежинки. Вечера Карелин просиживал над чертежами, проверял расчеты. Отец воспитал в нем дотошность и ответственность за свое дело. В субботу Матвей шел в клуб, к ребятам; в воскресенье приглашал Ларису на прогулку или в ресторан, после чего они проводили бурную ночь вдвоем. Эти ночи стали пунктом в расписании его жизни, таким же, как собрания сотрудников бюро по понедельникам или закупка продуктов по пятницам.

«Что ты за мужчина, Карелин? – спрашивал он себя. – Думаешь об одной женщине, спишь с другой. Все у тебя по расписанию, даже секс. Но ведь ты не поезд, а человек».

В эту субботу Лариса позвонила в клуб, когда Матвей вышел из душевой. Обмотавшись полотенцем, он взял мобильник.

– Никонов приехал! – возбужденно сообщила она. – Знаменитый скрипач. Я хочу пойти. Достанешь билеты?

– Ты любишь классическую музыку?

– Говорят, он так хорош собой, так сексуален… дамы просто сходят с ума.

Разговор на любую тему у Ларисы сводился к постели. Это был ее флюс.

– Дорогая, ты не путаешь концертный зал со стриптиз-клубом?

– Ты возьмешь билеты или мне просить мужа? – разозлилась она. – Я не могу пропустить выступление Никонова!

Калмыков, ее супруг, сквозь пальцы смотрел на шалости Ларисы. Проблемы с потенцией лишили его возможности исполнять супружеский долг, но ни в деньгах, ни в удовольствиях он жене не отказывал.

– Хорошо. Любой каприз… – согласился Матвей. – Для тебя я на все готов.

Билеты он раздобыл, правда, с превеликими трудностями. Пришлось переплатить, но зато Лариса сможет обсудить с приятельницами мужские достоинства музыканта. Не все, к сожалению. Только внешность, манеры, виртуозную игру на скрипке и свои эротические фантазии, навеянные мелодиями гениального маэстро.

Увы, празднику души и тела не суждено было сбыться!

За четверть часа до начала концерта Лариса в ослепительном наряде и Матвей в костюме от кутюр заняли свои места в зале, среди разодетой надушенной публики. Дамы нетерпеливо, нервно теребили бинокли, не сводя со сцены жадных взоров. Маэстро у себя в комнате общался с музами, испрашивая у них вдохновения; музыканты оркестра настраивали инструменты; по рядам зрителей проносились томные вздохи, приглушенный шепот и шелест программок.

– Я вся горю! – прошептала Лариса на ухо Карелину. – Скоро?

За две минуты до выхода несравненного Власа Никонова что-то произошло… Какой-то тревожный импульс наэлектризовал и без того напряженную атмосферу ожидания. Дирижер не вышел… впечатлительные поклонницы таланта привстали со своих мест, зашумели. Непонятная суета, возникшая сама по себе, захватывала зал. Теперь уже люди громко переговаривались, спрашивали друг друга, что случилось…

На сцену вышла дама в длинном блестящем платье – вероятно, она должна была вести концерт – и объявила, что выступление скрипача отменяется. Влас Никонов не будет сегодня играть, потому что…

Ее слова потонули в истерических и возмущенных криках публики. Первые ряды смогли расслышать причину, по которой концерт не состоится, и ужасное известие в мгновение ока распространилось по всему залу.

Никонов умер… в комнате, где он готовился к выступлению… убит…

– Скрипача Никонова убили! – всплескивала руками Александрина Домнина. Она никак не могла успокоиться. – Перед концертом, прямо в гримерке. Я так мечтала послушать Паганини в его исполнении! Еле достала билеты.

– Разве музыканты гримируются? – заметил ее любовник Мурат, чернявый молодой человек восточной наружности.

– Не знаю… наверное. Или то была просто комната, где артисты отдыхают перед выходом на сцену.

– Ужас, – равнодушно произнес Мурат. – Какая-нибудь ревнивая дама, которую он отверг? Застрелила?

– Говорят, воткнула ему в руку булавку. О-отравленную…

– По-моему, это выдумки, – улыбнулся молодой человек, открывая ряд белоснежных зубов. – Средневековье какое-то.

– Ты думаешь?

– Не сомневаюсь. Кто станет убивать булавкой, когда можно пустить в ход пистолет?!

– Наоборот! – возразила Александрина. – Очень даже удобно. Легко пронести куда угодно, легко приблизиться. Булавка не вызывает подозрений. А яд достать – не проблема. Были бы деньги.

Она мечтательно прикрыла глаза. Вот бы кто-нибудь из почитательниц таланта ее пасынка уколол его отравленной булавкой!

Александрина была мачехой того самого знаменитого на всю Москву художника Домнина, которому наперебой заказывали портреты новоявленные светские дамы. Правду сказать, у Игоря настоящий дар. От его картин глаз не оторвешь, и для каждой женщины он придумывает этакую изюминку, неповторимый образ, наряжает в изумительные платья. Кому не лестно увидеть себя египетской царицей, римской матроной или арабской принцессой? Чертовски гениален Игорек! Деньги гребет лопатой, а делиться не желает.

– Почему он должен с тобой делиться? – рассудил Мурат. – Ты ему не родная мать. И вообще…

Это «и вообще» означало многое. Во-первых, Игорь изначально был против женитьбы отца; во-вторых, отношения у Александрины с пасынком, мягко говоря, не сложились. В-третьих, она была настолько моложе супруга, что годилась ему в дочери. Сын не понимал отцовского увлечения легкомысленной и откровенно развратной женщиной, которая за два года свела его в могилу. Он смотрел на Александрину как на проститутку и соответственно обращался с ней.

После смерти мужа вдова оформила на себя московскую квартиру, дачу Домниных и машину, подаренную Игорем отцу. Художник мачехе не препятствовал – он давно жил отдельно и ни в чем не нуждался. Но любовника простить ей не мог.

Мурат появился, когда отец был еще жив. Старик о нем не знал, – хоть на это у Александрины хватило ума, – но что-то подозревал и ужасно нервничал.

– Не женись на молодой, – говорил он сыну. – Ищи женщину по себе. Сердит я на Сашеньку, очень! Думал, переживу напоследок настоящую любовь, страсть… будет не обидно уходить. А жена моя стала холодна, как лед, безучастна.

– Она весь пыл потратила, чтобы тебя под венец затащить, – горько сетовал Игорь. – По всем сусекам выгребла. Не осталось ни крошки! Зачем молодые за стариков выходят? Чтобы поживиться. Жаль мне тебя, отец!

– Сам виноват, соблазнила она меня своей нежной красотой, алыми губами, упругой грудью. Грешен, на сладенькое потянуло! Старики как дети, им сладкое подавай.

Несмотря на возраст и букет болезней, отец относился к жизни с юмором и первый над собой смеялся. Что еще ему оставалось? Молодая хозяйка все прибрала к рукам, а за ее короткие, скупые ласки седовласый супруг готов был на любые жертвы.

Игорь невзлюбил мачеху, и его трудно было в этом упрекнуть. Отец и сын отдалились друг от друга, встречались только за праздничным столом – в день рождения старика. Александрина отвечала пасынку откровенной неприязнью. После смерти мужа она была вынуждена обращаться к Игорю по поводу формальностей, связанных с наследством, – тут уж он покуражился, отвел душу. Но в конце концов отказался от доли отцовского имущества в пользу вдовы. Не по-мужски это, делить пожитки.

– Почему он не женится? – спрашивал о художнике Мурат. – Бабы к нему так и льнут! Их слава, известность привлекает больше, чем деньги. Хотя гонорары у твоего сыночка запредельные. И платят толстосумы, раскошеливаются без разговоров! Еще и в очередь записываются.

– Ты не понимаешь, – опускала вдова бесстыжие глаза. – Деньги что? Прах. А картина, написанная мастером, дарит женщине бессмертие, увековечивает ее красоту. Игорь живописец от бога, его кисть творит чудеса. И не называй его моим сыночком! Он старше меня на десять лет.

Несмотря на отсутствие моральных принципов и сексуальную распущенность, Александрина, искусствовед по образованию, знала толк в живописи, много читала, а в музей или на выставку ее смело можно было брать в качестве экскурсовода. Мурат из всех мужских достоинств имел только мускулистое тело и неиссякаемую потенцию. Он работал натурщиком в Академии художеств и фактически находился на иждивении у прекрасной вдовушки. Она в нем души не чаяла. Едва вышел положенный срок траура, они поселились вместе.

Игорь негодовал, но не вмешивался. Поведение Александрины он называл «оскорблением памяти отца» и грозился устроить любвеобильной мачехе сюрприз. Что не замедлил осуществить. На зимней выставке «Эхо модерна» он среди прочих своих картин в духе символизма выставил полотно «Трапеза блудницы», где полуобнаженная красотка в непристойной позе кормит из рук сидящего у ее ног смуглого любовника, плотоядно пожирая его глазами.

Картина имела скандальный успех. Отзывы посыпались самые разные – от оскорбительных до хвалебных. Кое-кто усмотрел в сюжете намек на семейные обстоятельства художника, другие говорили о падении нравов, третьи нарекли Игоря Домнина новым Климтом ^[3]. У художника и без того не было отбоя от клиентов, а после выставки цена его работ увеличилась вдвое.

– Ты наживаешься на моем позоре! – вопила разъяренная Александрина.

– А по-моему, я тебя прославил, – парировал Игорь. – Теперь тебя будут узнавать… и не только в лицо.

– Ах, ты! – она замахнулась, чтобы ударить его. – Мстишь, да?

– Есть за что, – ничуть не смутился художник, легко перехватив ее руку. – Кстати, чем тебе не по вкусу «Трапеза блудницы»? Она великолепна! Мне уже предложили кругленькую сумму. Но я, пожалуй, не стану ее продавать. Семейная реликвия как-никак.

Мурат воспринял ситуацию с философским спокойствием.

– Ты зря бесишься, – сказал он Александрине. – Меня рисуют обнаженным все, кому не лень. И ничего страшного!

– Он сделал это нарочно! Чтобы унизить меня!

– Зато теперь твоя красота останется на холсте нетленной…

– Иронизируешь? Пошел бы лучше, набил Игорю морду! Где твоя восточная гордость?

– У меня мама русская, – безмятежно улыбался Мурат. – Она верит в бога. Христианские обычаи учат прощать ближних.

– Все вы, мужики, мерзавцы! – расплакалась вдова. – Вам от женщины нужно только одно!

Она была безутешна.

Громкое убийство скрипача Никонова отвлекло ее от горестных мыслей и повергло в шок так же, как всю столичную публику.

– Ты думаешь, убийцу найдут? – спрашивала она Мурата.

– Конечно, нет.

– Отравленная булавка… легкий и безотказный способ отправить кого-нибудь на тот свет. Даже я могла бы…

– Ты о чем? – не понял Мурат.

Александрина промолчала.

«Интересно, Игорь составил завещание? – размышляла она. – Вряд ли. Он еще молодой, о смерти не думает. Какие у него наследники? Родителей нет в живых, женой и детьми он не обзавелся. Дальняя родня? Вроде такой не имеется».

– Мурат, в случае, если Игоря убьют… я смогу получить наследство?

Глава 4

Звонок Астры разбудил Карелина ни свет ни заря.

– Я возвращаюсь в Москву! – выпалила она, едва он взял трубку. – Ты не забыл, что мы с тобой… практически муж и жена? Будет странно, если ты меня не встретишь.

– Встречу… – плохо соображая спросонья, пробормотал он. – Ты поездом?

– Пожалуй. Спешить некуда. Хочу страну посмотреть… хоть из окна вагона.

– Понял.

Он включил лампу, бросил взгляд на часы. Такая рань, а заснуть уже не удастся.

– Когда выезжаешь?

– Сегодня.

Она помолчала. В этой паузе Матвей почувствовал подвох и не ошибся.

– Я остановлюсь у тебя… можно? Родители пристанут с расспросами, если я заявлюсь домой.

– Почему?

– Ну… они же думают, что мы…

– Ах да! Да… О черт!

– Если это неудобно, тогда я…

– Все в порядке, – проклиная идиотские приличия, выдавил он. – Конечно, поживешь у меня сколько надо.

– Потом что-нибудь придумаем, – обнадежила Астра. – Устроим грандиозный скандал, подеремся… и разъедемся. Чтобы соседи слышали и могли подтвердить.

– А кто станет их спрашивать?

– Борисов. На сей раз мой отец, наученный горьким опытом, постарается не пускать дело на самотек. Он предпочитает опережать события.

Карелин провел рукой по лицу. Фу-ты… спектакль продолжается. Астре нравится притворяться – недаром она училась на актрису, – а ему как быть? Борисов, начальник службы безопасности компании «Юстина», которую возглавляет отец Астры, мужчина серьезный: стреляный воробей, и на мякине его не проведешь. Придется изображать истосковавшегося влюбленного! Нанялся в паяцы – весели публику.

– Ладно, как-нибудь справлюсь, – прошептал он.

– Что ты сказал?

– Так… это не тебе.

– Ты не один? У тебя женщина?

В голосе Астры не было ревнивых ноток. Одно любопытство и легкое разочарование. Интересно, чего она ожидала?

– Я не аскет, – сам того не желая, оправдался он. – И не гомик. Иногда мне хочется секса с красивой и страстной партнершей.

Вот и пошла игра, спровоцированная вопросами Астры. Зачем он ее дразнит? Ведь никакой женщины рядом нет! У них с Ларисой давний нерушимый договор: дома не встречаться. Ни он к ней, ни она к нему ни ногой. Поэтому любовью они занимаются исключительно на нейтральной территории, чаще всего в снятой именно для этой цели квартире.

– Мне нравится, что вы больны не мной… – пропела Астра в трубку строчку из популярной песни. Хихикнула. – Как ты ей объяснишь, кто я?

– У меня свои секреты.

– А у меня свои! – подхватила она. – Но с тобой поделюсь. Кажется, я решила, какая работа пришлась бы мне по вкусу. Расследование убийств! Помнишь, как ловко мы разоблачили Осокина?

– По-моему, он сам во всем признался, – вздохнул Матвей. – Причем не без удовольствия. Странный тип. Псих!

Ее воодушевление угасло.

– Может, открыть детективное агентство? – по инерции предложила она. – Попрошу у отца денег на раскрутку. Пойдешь ко мне помощником?

– Нет. Уволь! Уж лучше я буду скромно руководить конструкторским бюро. Да и ты в сыщики не годишься.

– Умеешь зарубить на корню хорошую идею. Впрочем, не злорадствуй, я пошутила! Еду в Москву, потому что надоело сидеть без толку в четырех стенах и слушать завывание вьюги. Знаешь, какие здесь снега?

– Догадываюсь.

– Скучный ты, Карелин, зануда и сухарь!

– Спасибо, – улыбнулся он. – Ты не скупишься на комплименты. Пожалуй, возьму тебя секретаршей в бюро. Печатать умеешь?

Астра сделала паузу, чем снова его насторожила.

– Ты прав, обойдемся без агентства, – заявила она. – Сыщик-любитель тоже неплохо. Мисс Марпл, например. Живет себе старушенция, и где ни появится, там непременно кого-нибудь прикончат. Полиция ищет убийцу, а она развлекается, разгадывает головоломку по каким-то совершенно незначительным, косвенным деталям.

– Сомнительное развлечение.

– К тому же у меня есть зеркало, ты не забыл?

– М-м-м… помню… – сдерживая смех, промычал Матвей. – Оно заменит нам целый штат: оперативников, аналитиков, экспертов, информаторов…

Астра или не уловила сарказма, или проигнорировала.

– Смотреть в зеркало жутко увлекательно! – воскликнула она. – Я как сяду напротив, так и уплываю туда, в его глубину. Задаю вопросы и жду ответа.

– И что ты там видишь? – осторожно поинтересовался он.

– Разное. Три дня назад пески видела… пустыню… и статую сфинкса, размытую, как через матовое стекло.

– Может, у тебя в глазах рябит?

– Не исключено. Или мне предстоит поездка в Египет. Там зимой хорошо, не жарко, только и гулять по Долине Царей… любоваться пирамидами. Ты видел пирамиды?

– По телевизору. Что в них интересного? Камни и камни…

– У вас там в Москве ничего не случилось? – вдруг спросила Астра. – А то у меня телика нет, отстала я от жизни.

– Как же?! У нас знаменитого скрипача убили! – съязвил Карелин. – Можешь приступать к расследованию. Пора устроить зеркалу испытание.

Лучше бы он промолчал…

* * *

Художник вынес портрет в холл и установил на специальной подставке – он всегда так делал, прежде чем вручить работу заказчику. Сам встал чуть в стороне, со сложенными на груди руками и выражением полнейшего довольства на лице.

– Ну, как? Чудесно, не правда ли? В этом портрете я превзошел сам себя! – без тени смущения заявил автор шедевра.

Господин Теплинский, зная его репутацию и эпатажный стиль, все-таки оказался не готовым к тому, что увидел, – закашлялся, залился краской. Слова застряли у него в горле.

– По… позвольте… это м-моя… жена?

– Не моя же? – резонно заметил Домнин.

Михаил Андреевич вспотел и отвел глаза. Хорошо, что он отправился за портретом лично, а не послал водителя. Что скажет Инга? Она с самого начала не приветствовала эту идею, но Теплинскому хотелось запечатлеть ее образ на холсте гениального живописца. Чтобы потом, когда их обоих уже не будет, потомки восхищенно млели, глядя на картину, и пели дифирамбы ее красоте. Вот Рембрандт писал свою Саскию и прославил ее в веках! «Разве я не могу достигнуть того же за деньги? – рассудил Михаил Андреевич. – Пусть у меня нет таланта, зато я умею зарабатывать!»

– Я не заказывал… обнаженную натуру… – промямлил он.

– Где вы видите наготу? Дама одета в платье из тончайшей золотой паутинки. Тело просвечивает сквозь нее, как нежнейший плод.

Теплинский был шокирован и не сразу охватил взглядом все детали портрета. Между небрежно распахнутыми краями глубокого декольте виднелась грудь с розовым соском. Как будто художник публично раздел его жену и выставил на всеобщее обозрение. Срамота! О том, чтобы повесить картину в зале, где будет отмечаться юбилей, и речи быть не может!

– Это подарок на день рождения, – бессильно поник заказчик. – Я… собирался показать картину гостям.

– Ну так показывайте! Что вас волнует? Они будут рукоплескать.

– Послушайте… я вам заплачу… еще столько же, если… если вы уберете… голое тело. Что вам стоит? Пара мазков и… портрет обретет пристойный вид. Я прошу!

Домнин побагровел, его выпуклые глаза налились кровью.

– Это искусство, дорогой мой, а не ателье индивидуального пошива! – взревел он. – Вот здесь подправьте, там укоротите! Я не закройщик! Не нравится, я верну вам деньги, и дело с концом. У меня этот портрет с руками оторвут.

Художник поджал губы, обиженно отвернулся.

Мысль о том, что картина попадет в чужие руки, повергла Теплинского в полуобморочное состояние. Инга ему не простит! Хотя Домнин пользовался только фотографиями и видео, не вызывало сомнений, кто изображен на портрете. Инга была как живая, одетая лишь в старинные тяжелые золотые украшения и прозрачную ткань… Казалось, она вот-вот вздохнет, пошевелится и раздвинет в улыбке полуоткрытые губы.

– Нет! – испугался Михаил Андреевич. – Я заберу картину. Она принадлежит мне!

– Конечно… – процедил сквозь зубы художник. – К сожалению. Я уже не настроен отдавать ее вам. Полотно должно находиться в руках истинных ценителей, а не таких… нуворишей, выскочек, как некоторые.

Теплинский проглотил оскорбительный намек. Он мог натравить на этого мазилу парней из охраны – пусть бы научили его вежливости, – но тут же отказался от этой мысли. Мелко, недостойно солидному человеку уподобляться «братве». Не станет же он убивать Домнина? А если тот затаит злобу, может намалевать еще десяток куда более откровенных портретов Инги, гнуснейшего толка… и пустить по Москве, хуже того, по Интернету. На весь мир ославит! Ходят слухи, он таким образом опозорил вдову родного отца. И ведь талантлив, негодяй, дьявольски искусен! В мастерстве ему не откажешь. Придется смириться, пожалуй, и прощения попросить.

Михаил Андреевич наступил на горло своему праведному гневу – ради жены, ее доброго имени. А с портретом он как-нибудь выкрутится. В конце концов, творческому вдохновению законы не писаны.

– Извините меня, – сухо произнес он. – Погорячился. Не держите зла.

– Мы оба вспылили, – охотно пошел на мировую Домнин. – Художники – народ ранимый. Багет брать будете?

Портрет настолько поразил воображение Теплинского, что он не заметил громоздкой рамы, покрытой яркой позолотой.

– Рама дополняет образ… продолжает мотив роскошной чувственности… тоже моя авторская работа.

Он назвал сумму, от которой у заказчика потемнело в глазах.

Но Теплинский беспрекословно рассчитался, ощущая тревогу непонятного свойства. Что-то в портрете приковало его внимание… какая-то неосознанная мелочь. Он подошел ближе и всмотрелся в изображение Инги. Какая пышная прическа… жена такую не носит…

– А-а… что это у нее в руках?

– Голова, – объяснил художник. – Когда я вижу модель, она вызывает у меня определенные ассоциации, и возникает замысел ! Я бы назвал этот портрет… Юдифь… или Саломея… как вам больше нравится. Образ, навеянный непревзойденным Густавом Климтом… в моей трактовке. Потрясающе получилось!

Ни одно из этих женских имен не было знакомо Михаилу Андреевичу – кажется, что-то библейское. Он не был уверен. Однако показывать свое невежество перед самодовольным Домниным счел неуместным.

«Спрошу у кого-нибудь другого».

По дороге домой Теплинский думал, что скажет жене. Как она воспримет такой подарок? В гостиной портрет не повесишь, разве что в спальне. И то…

Он притормозил на светофоре и ощутил духоту, в груди образовалась неприятная тяжесть, дыхание участилось. Город погружался в сумерки, и когда Михаил Андреевич добрался до дома, за окнами уже стоял синий морозный вечер.

– Прости, Инга… – пробормотал он, целуя жену в щеку холодными губами. – Сюрприз, кажется, не удался. Хотел вручить тебе портрет в торжественной обстановке, при гостях, чтобы все ахнули, но… в общем, я решил показать его сейчас, заранее.

Он вздохнул, поставил картину на стул, сорвал упаковочную бумагу, и придирчивому взору жены открылась светловолосая красавица в золотой дымке. Здесь, в желтом свете торшера, она выглядела иначе, чем в мастерской художника: таинственно мерцали драгоценные камни, мягко светилась шелковистая кожа, волосы струились в воздухе, окружая чуть запрокинутое лицо сияющим ореолом… тончайшая паутинка платья почти осязаемо прикасалась к полуобнаженной груди…

Инга не сдержала восхищенного возгласа. Неужели это она, это ее так видит мастер? Озадаченный супруг облегченно вздохнул.

– Тебе нравится? – улыбнулся он. – А я ужасно переживал. Ф-фу-у… у меня груз с души свалился!

Его глаза невольно задержались на голове в руках прекрасной женщины, изображенной гениальной кистью Домнина. Искаженные смертью черты смутно напомнили ему кого-то.

– Что у нее… у меня в руках? – перехватила его взгляд Инга. – Отрубленная голова? Боже мой! Чья это голова?

Радостный румянец сбежал с ее щек.

– Просто голова, – объяснил Теплинский. – Ты же отказалась позировать, никаких пожеланий не высказала, вот художник и написал портрет по-своему. Ты ему представилась именно в таком образе.

– Но… почему? Ради бога, Миша, чья это голова? Мне кажется… кажется… – Она повернулась к мужу, ее глаза стали большими и темными, в них застыл ужас. – Как он посмел?

– Да что с тобой? Подумаешь, чья-то голова… Это художественный образ! Домнин называл какие-то имена…

– Юдифь? Саломея?

– Угу. Исторические личности?

– Вроде того. – У Инги отлегло от сердца. Как она могла забыть? – Юдифь, библейская героиня, которая соблазнила вражеского военачальника и отрубила ему голову. А Саломея… покорила царя Ирода своим танцем и потребовала в награду голову пророка. Для меня всегда было загадкой, почему художники обожают эти сюжеты.

– Теперь все понятно, – кивнул Михаил Андреевич. – Красивая женщина несет смерть!

– Не шути так.

Инга провела рукой по глазам, будто снимая невидимую пелену. Конечно, ей померещилось, будто голове на портрете приданы черты лица Теплинского. Домнин, с его экстравагантностью и страстью к скандалам, обладает своеобразным чувством юмора. Тем и поддерживает неослабевающий интерес публики.

– Миша, – обратилась она к мужу, – тебе прислали корзину цветов.

– Кто?

– Посыльный из цветочного магазина принес. Там письмо… Вот, возьми.

Она протянула ему плотный конверт с надписью «М. А. Теплинскому».

– Открой, а то мне некогда, – спохватился он. – На деловую встречу опаздываю.

Между ними не было секретов. Инга разорвала конверт и прочитала вслух коротенький текст…

– Чепуха какая-то!

Глава 5

На вокзале господин Ельцов внимательно наблюдал за дочерью и ее новым возлюбленным, Матвеем Карелиным. Они казались счастливой парой.

«Первый жених тоже делал вид, что любит Астру, – подумал бизнесмен. – А сам спал с ее подружкой. Царствие ему небесное!»

О покойных не принято плохо говорить и думать, но ни одна хорошая мысль не приходила в голову Ельцова в связи с человеком, который едва не стал его зятем. Ладно, было… и быльем поросло.

– Я буду жить у Матвея! – не терпящим возражений тоном заявила дочь.

И Ельцовы не прекословили. Пусть поступает как хочет. С молодыми лучше не спорить. Они, пока шишек не набьют, никаких советов слушать не станут. Астра уже обожглась, но не поумнела, – видно, мало досталось.

Карелин галантно раскрыл перед ней дверцу своей машины. «Мерседес» Ельцовых пристроился сзади и не отрывался, пока не пришла пора разъезжаться.

– Я затылком чувствовал взгляд твоего отца, – повернулся к пассажирке Карелин. – Думал, он мне дырку в башке просверлит!

– Папа хочет определенности, – усмехнулась она. – А ты молчишь. Не просишь у него моей руки, не назначаешь дату свадьбы. Кому же это понравится? Я у родителей одна, они во мне души не чают. Понимать надо! Может, мы фиктивно распишемся?

Ее глаза смеялись.

– Еще чего! – не выдержал он. – Хватит того, что я фиктивный жених… или гражданский муж… я уже запутался.

– Какая разница? Главное, ты у папы на крючке, – захихикала она. – Разве тебя не прельщает его капитал?

– Нет.

– Даже в придачу со мной?

– С тобой – особенно! После знакомства со столь милой барышней, как ты, мой путь устилают трупы.

Шутка оказалась такой мрачной, что Астра пригорюнилась. Все ее веселье исчезло.