Наталья Солнцева

Этрусское зеркало

Глава 1

К утру тучи разошлись, и небо стало бледно-розовым. Из-за леса медленно, торжественно вставало солнце. Верхушки деревьев тихо шумели, трава и кусты были мокрыми от ночного дождя.

В глубине молодого сосняка притаился человек. Он наблюдал за домом. Обыкновенный деревянный дом чем-то привлек его внимание.

– Ну, давай же, давай! – шептал человек. – Где же ты?

Вокруг стояла тишина, нарушаемая только птичьим чириканьем да возней насекомых. Гудели пчелы, низко пролетали зеленоватые стрекозы. Никто не входил в дом, никто не выходил из него.

– О, черт! Черт! – злился человек, переминаясь с ноги на ногу.

Дом стоял безмолвный и как будто пустой. Его окна и двери были закрыты.

– Как же так? – недоумевал человек. От волнения его ладони вспотели, лоб покрылся испариной. – Что это значит? Дом давно должна окружить толпа любопытных, здесь пора стоять милицейской машине... Где же они?

Вопросы оставались без ответа.

Человек посмотрел на часы – прошло сорок минут, как он здесь. А ничего не происходило.

Солнце поднялось над лесом, осветило тревожным заревом притихший, застывший дом. Наблюдатель нервничал все сильнее, оглядываясь по сторонам и бормоча себе под нос проклятия. Его безукоризненный план срывался – бездарно, глупо. Он все рассчитал, предусмотрел, казалось, каждую мелочь, но что-то не сработало.

Прошел еще час. Солнце начало пригревать сильнее, от земли пошел пар; запахло лесной прелью, смешанной с ароматами поздних трав и сосновых игл. Человек отступил в тень, стряхнул с рукава маленького паучка, тянущего за собой тонкую паутинку. Его терпение иссякало.

«Может, сходить посмотреть, что там?» – подумал он. По телу прокатилась волна озноба. Стало дурно. Он только представил себе картину, которую застанет внутри дома, как к горлу подступила тошнота.

– Подожду еще немного, – прошептал человек.

Следующие полчаса измотали его, довели до нервной дрожи. Дом не подавал признаков жизни.

– Чего я не учел? В чем ошибся?

Человек понял, что больше не в состоянии ждать, томиться в неизвестности. Он в очередной раз огляделся по сторонам: нет ли кого поблизости? Все было спокойно.

Наблюдатель оставил свой пост и медленно, крадучись двинулся к дому. Его туфли и края брюк намокли. Он спрятался за углом, постоял минуту и скользнул к окну. Оно было закрыто изнутри. Через давно не мытое стекло ничего не просматривалось. Второе окно оказалось ничем не лучше.

Человек метнулся на крыльцо, приник к дверям – тишина. Замок поддался легко, как и в прошлый раз. Он открывался любым гвоздем и существовал скорее как дань традиции, нежели как средство защиты. Да и от кого здесь защищаться? От воров? Так в доме брать нечего. От злодеев? Так от них не спасешься. От случайных, пришлых людей? Так они дверь шутя дернут, хлипкий замочек сам и слетит.

Человек вошел внутрь дома, плотно прикрыл за собой дверь. В воздухе витал странный, непривычный запах – запах пыли, старых вещей, свечей, дерева и тонких дорогих женских духов. Непрошеный гость замер, прислушиваясь к бешеному стуку своего сердца. Горло свело, затылок стал тяжелым, свинцовым.

Надо было идти вперед, и человек пошел, вздрагивая от каждого скрипа, шороха. В горнице, которую он не рассмотрел этой ночью в темноте, царил легкий беспорядок – вещи разбросаны, повсюду следы безалаберной, неряшливой жизни. На деревянной стене висели старомодные ходики, их стрелки показывали полночь – точку безвременья. Ходики застыли в полночи, как будто их остановила рука самой судьбы. Сумрачный свет полосами падал через грязные стекла. Под потолком кружились, монотонно жужжали мухи.

Человек заставил себя повернуть голову влево... Кровать была примята, но пуста. Пуста?! Не может быть! Ему показалось, что потолок стремительно летит вниз, все рушится, раскалывается на тысячи мельчайших осколков. Холодный пот побежал по спине, ноги приросли к полу. Сколько он простоял так, вне себя от ужаса?

– Где же ты? – спрашивал он кого-то невидимого. – Это невозможно, невозможно!

Тугая волна страха сковала его, скрутила в ледяной жгут, перехватила дыхание.

– Это невозможно! – твердил он как безумный. – Так не бывает! Где ты прячешься? Ты здесь... я знаю. Не надо меня пугать. Ты не можешь уйти отсюда...

С трудом отрывая ноги от пола, человек обошел весь дом, обшарил каждый уголок, заглянул в шкаф и под кровать. Никого...

– Может быть, ты здесь?

Он подошел к громоздкому, тяжеленному сундуку, судорожно перекрестился и рывком откинул пыльную крышку. В сундуке валялись побитые молью валенки, облезлая кроличья шапка, рядно и обломки прялки.

– Господи! – пробормотал незваный гость, хотя никогда не верил в бога. – Спаси и помилуй!

То, что он нынешней ночью оставил в доме, необъяснимым образом исчезло. Все получилось не так, как он предполагал. Совсем не так!

В голове не было ни одной мысли, только жуткая, гулкая пустота. Такая же мертвая пустота легла на сердце, придавила его, как могильный камень. Исподволь, ниоткуда пришло понимание: не будет ему ни прощения, ни спасения. Все! Отзвенели колокола! Он привычно отогнал ощущение нависшей опасности, предчувствие скорой, неотвратимой и страшной гибели. Расплата близка...

– Нет! – упрямо, зло шептал он. – Не так просто! Не так быстро! Меня не запугаешь...

В доме стояла настороженная, угрожающая тишина. Человек нервно оглянулся, втянул голову в плечи и, стараясь ступать неслышно, пошел к выходу. Он не знал, что ему теперь делать, что думать, куда податься.

Выскользнув из дома, он тенью метнулся к лесу, нырнул в его спасительную чащу, побрел, не разбирая дороги. Дом остался позади. Он молча смотрел вслед человеку – мрачный, угрюмый, хранящий свою тайну.

* * *

Господин Чернов не отходил от телефона, а ожидаемого звонка все не было. У него разболелась голова. Ему с самого начала не понравилась эта затея с выставкой, но... спонсор предложил весьма приличное вознаграждение за организацию вернисажа, и Чернов согласился.

– Надо доверять себе, своей интуиции, – держась за сердце, сам с собой разговаривал Анисим Витальевич. – И не брать в расчет проклятые деньги, сколько бы их ни сулили!

Это была трудная задача для господина Чернова. Деньги он любил намного сильнее, чем творчество, и ради них забросил карьеру художника. Он пописывал мрачноватые пейзажи с претензией на изысканную, рафинированную интеллектуальность, но не нашел среди московской публики достойного признания и решил посвятить себя искусствоведению. Критиковать и легче, и куда приятнее, чем самому быть объектом критики. Анисим Витальевич в полной мере испил чашу унижения на своей первой и последней авторской выставке, когда чванливые посетители с брезгливым и несколько презрительным выражением на лицах бродили по полупустому залу, а маститые художники вовсе не явились, хотя Чернов сам, лично, разослал им персональные приглашения. Они, видите ли, сочли выставку начинающего, никому не известного автора недостойной их драгоценного внимания!

Подобное пренебрежение сломило творческий дух господина Чернова, и он раз и навсегда поставил на занятиях живописью жирную точку. Художник уступил место критику и дельцу от искусства. Анисим Витальевич писал статьи в журналы, консультировал покупателей картин, наладил связи с коллекционерами и пять лет назад создал собственную небольшую фирму со скромным названием «Галерея».

Фирма эта занималась организацией художественных выставок на деньги авторов или спонсоров. При соответствующей ловкости, рекламе и, главное, щедрых финансовых вливаниях можно было расхвалить и продать любую мазню. Многие любители, которые не имели таланта, но заработали достаточно денег, решили наконец явить плоды своих трудов публике. Им-то и помогал господин Чернов и его «Галерея».

Продажа картин была делом второстепенным. Заказчиков интересовало другое – известность, возможность ощутить себя своим в творческой среде, окунуться в нее, вкусить лавров духовных, потому как денежные амбиции были давно удовлетворены и потеряли актуальность. Когда материальные потребности реализованы, наступает очередь потребностей души. Так что работы фирме «Галерея» хватало.

Анисим Витальевич прекрасно понимал своих клиентов, умел щадить их самолюбие, тонко лавировать в разговорах и без излишней, видимой лести выказывать свое восхищение их «самобытным, оригинальным творчеством». Он научился угождать этим людям так, что они не замечали его угодливости. Он делал для них то, в чем они нуждались, и «Галерея» процветала.

Очередной заказ свалился как снег на голову, когда господин Чернов собирался провести дней десять на берегу Средиземного моря. Билеты уже были куплены, жена уложила чемоданы, и тут планы Анисима Витальевича резко изменились.

Ему позвонил посредник, который назвался Геннадием, и назначил встречу в ресторане «Богема», где частенько обедал и ужинал господин Чернов. Бесстрастно-вежливый, с ледяным блеском в глазах, посредник произвел на хозяина «Галереи» жутковатое впечатление.

– У господина, интересы которого я представляю, есть поручение к вам, уважаемый Анисим Витальевич, – сказал Геннадий, слегка наклоняя прилизанную голову. – Нужно организовать выставку работ малоизвестного, но необычайно талантливого художника. Думаю, к концу августа вы справитесь.

– Я уезжаю в отпуск, – робко пробормотал Чернов, избегая смотреть посреднику в глаза. – В мое отсутствие делами занимается господин Шумский, мой заместитель и компаньон. Так что обратитесь пока к нему.

– Желательно, чтобы эту работу сделали именно вы, – блеснул глазами посредник, вытащил из кармана толстый конверт и придвинул его по клетчатой скатерти к Чернову. – Это аванс, – пояснил он.

Толщина конверта поразила Анисима Витальевича. Стараясь сдержать дрожь в руках, он приоткрыл конверт, увидел пачку долларов и тут же опустил деньги в большой внутренний карман пиджака, предназначенный именно для таких случаев.

– Ну как, беретесь? – усмехнулся Геннадий. – Судя по всему, я могу доложить моему поручителю о вашем согласии.

Хозяин «Галереи» кивнул головой, изо всех сил сохраняя приветливо-деловое выражение лица. Ради такого заработка отдых придется отложить. Невелика беда, в октябре они с женой поедут куда-нибудь в Тунис, когда спадет ужасающая жара и опустеют переполненные туристами отели. Так будет даже лучше.

– Могу я узнать имя вашего поручителя? – приободрившись и обретая былую уверенность, поинтересовался Чернов. – Желательно знать, кому оказываешь услугу.

– Не все желания сбываются, – резко, без улыбки ответил Геннадий. – Господин, которого я представляю, будет общаться с вами через меня. Ведь самое главное – своевременная и щедрая оплата ваших усилий, драгоценнейший Анисим Витальевич, не так ли? Вы не пожалеете о нашем взаимовыгодном сотрудничестве, уверяю вас.

Чернов подавил комок в горле и судорожно кивнул. Явственно прозвучавшая в голосе посредника угроза парализовала его волю. С сильными мира сего лучше быть покладистым. В конце концов, какая ему разница, кто платит? Наверное, некий богатей «продвигает» свою любовницу или любовника. В последнем случае огласка особенно нежелательна. Если же заказчик имеет отношение к политике, тем более он будет сохранять инкогнито. Возможен еще один вариант: бизнесмен сам является автором выставляемых работ и хочет скрыть этот факт... по разным причинам.

– Меценатство может быть бескорыстным, – словно прочитал его мысли Геннадий. – Из любви к искусству.

Последняя фраза прозвучала с затаенным сарказмом.

– Я могу узнать хотя бы имя художника? Или автор тоже желает остаться неизвестным?

– Отчего же? – вскинул жидкие брови посредник. – Имя художника я вам сообщу. Это некий Савва Рогожин, проживающий в подмосковном поселке Лоза. Приходилось слышать?

Анисим Витальевич задумался. Где-то он слышал фамилию Рогожина, но в связи с чем? Кажется, художник ничем не выдающийся, работающий в какой-то редкостной манере, абсолютно непопулярной в богемных кругах столицы.

– А какого рода живопись э-э... господина Рогожина? – решил уточнить хозяин «Галереи». – Есть ли необходимость устраивать...

– Организуйте все по высшему разряду, – перебил его Геннадий. – И не экономьте средства, в этом нет необходимости. Кстати, переданный мной аванс предназначен лично вам, а деньги на устройство выставки будут завтра перечислены на счет вашей фирмы.

Анисим Витальевич еще больше удивился, но виду не подал. Щедрость заказчика казалась поистине неслыханной. Мысли замелькали, путаясь и сбиваясь, опережая одна другую. Савва Рогожин любовницей неизвестного господина быть никак не мог. Значит, любовник? Не мешало бы посмотреть на него – «голубизну» не спрячешь, она накладывает определенный отпечаток на личность, который не заметить невозможно, особенно при наметанном глазе. А у Чернова глаз был именно такой. Он привык к среде творческих людей, которые не признавали устоев и ограничений, ибо талант свободен в своем проявлении. Впрочем... возможно, художник Рогожин – внебрачный сын мецената или... «Что зря гадать? – одернул себя Анисим Витальевич. – Встречусь, пообщаюсь, тогда и сделаю выводы».

На следующий день позвонил Геннадий и передал пожелания заказчика.

– Мой поручитель просит устроить фуршет для всех желающих... посетителей выставки, разумеется, – сухо усмехнулся он. – И еще. Пригласите на вернисаж музыкантов: чтобы это непременно были флейтисты и... исполнители на старинных щипковых инструментах.

– Каких именно? – удивился Чернов.

– Ну, я не знаток... – лениво ответил Геннадий. – Вам виднее.

И положил трубку.

– Черт! – выругался Анисим Витальевич. – Странные прихоти, однако, у этого мистера Икс!

– Он платит, – заметил Шумский, партнер Чернова по бизнесу. – И весьма щедро. Ты сам поедешь к Рогожину или это сделать мне?

– Сам!

Анисим Витальевич не выносил переполненных электричек и отправился в Лозу на своей машине. Он долго петлял по пыльным, утопающим в садах улочкам. Солнце садилось. Верхушки деревьев горели в его закатном золоте.

Художник Рогожин проживал на втором этаже двухэтажного деревянного дома старой постройки. Двор зарос рябиной и высокими, перецвевшими акациями; на крыльце дома сидел огромный рыжий кот, щурился и помахивал хвостом.

Господин Чернов с опаской поднялся по темной скрипучей лестнице к обшарпанной, видавшей виды двери, постучал. За дверью стояла сонная, тоскливая тишина... Анисим Витальевич постучал уже не осторожно, а громко и решительно. Где-то в недрах квартиры зародились непонятные звуки, постепенно превращаясь в чьи-то шаги по рассохшимся половицам.

– Кто там? – спросил хриплый, настороженный голос.

Анисим Витальевич почувствовал себя неловко.

– Я Чернов! – ответил он. – По поводу выставки ваших работ.

За дверью снова воцарилась тишина. Потом звякнула цепочка, со стоном открылся допотопный замок, и гостя обдали запахи масляных красок, растворителей, лаков, мела, угля, холстов и еще бог знает чего. Из темного проема на него уставился крепкий, приземистый, небритый мужик, стриженный по-старинному – в скобку, в простой рубахе навыпуск.

– Какой выставки? – сердито спросил мужик, не собираясь приглашать Чернова в свое жилище.

– Вы Рогожин? – уточнил гость. – Художник?

– Ну...

– Я организую выставку ваших работ, – объяснял Анисим Витальевич, постепенно накаляясь. – В Москве, в одном из лучших выставочных залов. Вам об этом известно?

– Ну... – все с тем же неопределенным выражением произнес мужик.

Он напоминал Чернову нечто среднее между Гришкой Распутиным и Емелькой Пугачевым: крепок, кряжист, да только росточком не вышел. Не в пример вышеупомянутым господам.

С того неприветливого знакомства почитай месяц прошел. Анисим Витальевич в смятении и непроходящем замешательстве ознакомился с живописью Рогожина, отобрал работы – картины, эскизы фресок, наброски, этюды. Пригласил специалистов по дизайну интерьера, чтобы все было выдержано в духе и стиле представленных творений, позаботился о рекламе, подобрал музыкантов, заказал оригинальное меню для фуршета, оповестил коллекционеров и даже успел создать легкий ажиотаж вокруг будущего вернисажа. Словом, потрудился на славу. Геннадий держал процесс под контролем и остался доволен. Кажется, был удовлетворен и неизвестный меценат.

Выставка была готова к открытию, а Савва Игнатьевич Рогожин... исчез. Как в воду канул. Это известие выбило господина Чернова из колеи, спровоцировало сердечный приступ.

– Съезди-ка в Лозу, – посасывая валидол, велел он Шумскому. – Отыщи этого негодника и привези сюда. Он меня без ножа режет.

– Может, он в запое? – предположил компаньон.

– Какая разница?! – простонал Анисим Витальевич. – Бери его под белы рученьки, тащи в машину и вези в Москву. А не сможет идти – неси на руках. Возьми с собой хоть Сёмку, он подсобит.

Шумский и Сёмка – Семен Ляпин, который работал в «Галерее» охранником, грузчиком и водителем одновременно, – отправились в поселок Лозу. От них-то и ждал звонка встревоженный Чернов. Но долгожданный звонок поверг его в панику.

– Рогожина дома нет, – волнуясь и шумно дыша в трубку, сообщил Шумский. – Соседи его уже несколько дней не видели... говорят, загулял Савва. Где его искать-то?

Глава 2

Всеславу Смирнову, частному сыщику, позвонил его давний приятель Леша Данилин – ныне Алексей Степанович, ведущий инженер крупного московского предприятия. Раньше Лешка жил в шумной коммуналке вместе со Смирновыми и был приятелем всех детских игр Всеслава. Потом их пути разошлись. Славку мать определила в Суворовское училище, а Данилин окончил школу с золотой медалью и поступил в Бауманское. Но друзья продолжали встречаться. Смирнов избрал военную карьеру, а Лешка – научную, связанную с применением лазерной техники в области космических исследований. Пока Всеслав воевал в «горячих точках», Данилин защитил докторскую и получил место в закрытом институте, занимающемся разработками и производством космической техники.

Славка расстался со спецвойсками, вышел в отставку и вернулся в столицу – работал охранником, потом решил открыть детективное агентство. Частный сыск захватил его, восполнил то, чего Смирнову не хватало – дал пищу интеллекту. Экстремальные ситуации, адреналин плюс тонкие коллизии, запутанные клубки противоречий, сплетенные человеческим разумом, давали ему истинное наслаждение проявлять не столько силу, сколько изысканную игру ума. Что оказалось гораздо интереснее, чем сутками сидеть в засадах, изнывая от зноя и жажды, громить аулы и преследовать банды боевиков, прячущиеся в горах.

По возвращении в Москву Всеслав пару раз встречался с Данилиным – они тепло поговорили, поделились изменениями, которые произошли в их жизни, повспоминали беззаботное детство, казаков-разбойников в московских переулках, выпили изрядное количество коньяка и пообещали впредь не терять друг друга из виду. Но, как водится, слова словами, а жизнь берет свое: суета, текучка, тысячи неотложных дел, повседневные заботы... и встречи откладываются на потом. А потом никогда не наступает: это вечное будущее, которому не суждено стать настоящим.

Звонок Данилина удивил и обрадовал Всеслава.

– Леха, ты?! Вспомнил, чертяка!

– Вспомнил... – упавшим голосом отозвался друг детства. – Беда у меня, Славка. Сестра пропала. Сбежала со своим идиотом Глебом! Мать этого не переживет... После смерти отца я отвечаю за Алису. Недосмотрел... Помоги, умоляю! Я заплачу.

– Со своих денег не беру, – ответил сыщик. – Рад бы помочь, но... для любви законы не писаны, ты же знаешь. Ну, найду я твою Алиску, а дальше что? Пошлют они с этим Глебом меня подальше и будут правы. Сколько твоей сестре лет?

– Двадцать...

– Тем более! Она уже взрослая, Леха.

Господин Смирнов принципиально не брался за дела, связанные с личной жизнью клиентов: следить за неверными супругами, разоблачать «изменников» и фотографировать любовников на ложе страсти было не в его вкусе. Он считал ниже своего достоинства заниматься подобными вещами и предпочитал сложные, лихо закрученные истории, где можно помериться силами с коварным противником. Девчонка с парнем, которые сбежали из-под чрезмерной опеки родственников, ему были неинтересны.

– Помоги, друг! – взмолился Данилин. – Ты только найди сестру, а я уж потом сам все улажу. Мать тяжело больна, ей остался год, может, полтора... и тут это! Как я ей скажу?! Она с Алиски пылинки сдувала, тряслась над ней как безумная.

– Ладно, – вздохнул Смирнов. – Валяй, рассказывай все по порядку.

После долгого сбивчивого повествования, изредка прерываемого вопросами сыщика, картина вырисовалась следующая.

Алиса Данилина, красивая, умная и романтически настроенная девушка, студентка финансового вуза, по уши влюбилась в своего сокурсника Глеба Конарева, ответила на его ухаживания, и молодые люди начали встречаться. Конарев абсолютно не отвечал «семейным» требованиям к мужчине, достойному руки и сердца очаровательной Алисы.

– Он жалкий, неотесанный провинциал, – возмущался Леша. – Живет в общаге, подрабатывает грузчиком в магазине! Ты представляешь? Ну, что он может предложить такой изнеженной, избалованной девушке, как Алиса? Жаркие ласки, постель? Сомневаюсь, чтобы у него нашлась пара чистых простыней, не говоря уже об остальном! Не понимаю, как она могла...

– Ле-е-еха, не утрируй, – взывал к его рассудку Смирнов. – Когда-то и мы с тобой были обитателями коммуналки, ждали своей очереди в туалет и обедали на общей кухне. Разве это нас испортило?

– То были другие времена!

– Времена всегда одни и те же, – возражал Всеслав. – И каждое время хорошее и трудное по-своему. А трудности закаляют мужчину.

– Алиска просто дуреха, а он... наобещал ей небось с три короба! Она же у нас на Тургеневе воспитана, на Льве Толстом, на Бунине... в людях совершенно не разбирается, готова поверить первому попавшемуся прощелыге! Для нее же чувства превыше всего. Какие там расчеты, какие материальные блага, когда – извольте видеть – любовь! Благоговейте и трепещите!

Последние слова Алексей Степанович выговорил с такой злой иронией, что Смирнов удивился.

– Досталось тебе от жизни, Леша... – вздохнул он. – Потрепала она тебя, браток.

– Я два раза разводился и сыт этой любовью по горло! Вторая жена отсудила у меня дачу, машину, даже телевизор и холодильник забрала – спасибо, хоть крыша над головой осталась. За одно бога благодарить следует, что детей не дал.

Всеслав понял, что об искренних чувствах с Данилиным пока говорить не стоит, слишком свежи раны, нанесенные неудачной семейной жизнью.

– Так сколько дней назад Алиса ушла из дома? – спросил он.

– Пять...

– Панику поднимать пока рано. Потрется по чужим углам, проголодается и вернется. Деньги у нее есть?

– Откуда? Хотя... я держу дома некоторую сумму, в заначке.

– Можешь посмотреть, все ли на месте?

Алексей Степанович отправился проверять тайник. Через несколько минут он вернулся и доложил, что все деньги в целости и сохранности, стало быть, Алиса ничего с собой не взяла – даже вещей. Только сумочку, в которой носила косметику и разные женские мелочи.

– Странно... – заметил сыщик.

Отчего-то полное бескорыстие Алисы его встревожило. Уйти из дому, не прихватив с собой пары платьев и смены белья, казалось совсем уж детской беспечностью и непредусмотрительностью. Тогда получается, что побег не планировался и произошел случайно, под влиянием внезапных изменений, каких-то непредвиденных обстоятельств.

– Ведь этот ее блаженный Глебушка гол как сокол! – продолжал негодовать Данилин. – Одни джинсы на все случаи жизни, пара маек и кроссовки. Все! Ни своего угла, ни постоянного заработка... Боже мой! Бедная девочка... она с ним нахлебается.

– Ты к нему в общежитие ходил? – спросил сыщик. – Ну, к Глебу?

– Я туда звонил. Сейчас лето, и все студенты разъехались по домам, так что идти некуда. Глеб там не живет. Наверное, они смылись к нему в Серпухов. Адреса я, разумеется, не знаю. Поэтому и обратился к тебе. Должен же быть какой-то способ разыскать их?

– Подожди, Леша... – перебил его Смирнов. – А с чего ты взял, будто Алиса сбежала с Глебом?

– Ка-а-ак? – опешил тот. – А с кем же? Она записку оставила... «Отправляюсь в Страну чудес. Когда наскучит, вернусь», – дословно. Знаешь такую книжицу: «Приключения Алисы в Стране чудес»? Сестра в детстве с ней не расставалась.

– Понятно, почему она не взяла с собой ни вещей, ни денег. В Стране чудес они не нужны.

– Тебе смешно, а мне не до шуток! – обиделся Данилин.

– Прости, старина. Я не хотел... – вздохнул Всеслав. – А каким образом эта записка указывает именно на Глеба?

– Что же еще за Страна чудес такая? Алиска у нас нежная и падкая на всякие сентиментальные штучки. «Любовь – волшебная страна, и только в ней бывает счастье!» Помнишь фильм «Жестокий романс»? Сестра его раз двадцать смотрела, слезами обливалась. Песни оттуда выучила и на гитаре бренчать научилась. Я сам ей гитару подарил – дорогую, ручной работы.

– Гитару она тоже с собой не взяла?

– Нет. Висит в ее комнате, на стене.

– Да не волнуйся ты Данилыч, – как можно мягче сказал сыщик, называя товарища старым детским прозвищем. – Найдем мы твою Алису.

– Мало ее батя лупил! – воспрянул духом Алексей Степанович. – Вернется – убью собственными руками!

* * *

Выставочный зал производил впечатление античных развалин в духе архаики. Дизайнеры постарались на славу. Оформление было выдержано в зеленовато-бирюзовых тонах, подсветка работ замаскирована, взятые напрокат статуи богов с застывшими на лицах загадочными архаическими улыбками гармонично вписывались в интерьер. На все это ушло немало денег заказчика, и выставка готова была принять первых посетителей через два дня, как и заявлялось в развешанной по городу рекламе, в ярких цветных буклетах, в газетах и журналах.

Господин Чернов бродил вдоль стен, рассматривая картины и эскизы Саввы Рогожина, вспоминая, как он в первый раз зашел в мастерскую художника, которая располагалась в деревянном доме в Лозе, в одной из комнат его квартиры. Увиденное поразило Анисима Витальевича. Судя по внешнему виду Рогожина, он ожидал увидеть нечто старославянское или примитивную живопись, похожую на лубок. Ничего подобного. Темные от времени деревянные стены с вылезающей из пазов паклей были увешаны и уставлены картинами, кусками картона и холстами без рам, на которых жила таинственная, покрытая дымкой полуденного зноя древняя южная страна – солнце и море, зеленые холмы, белые храмы, архаические боги и люди, одетые в тонкие хитоны и легкие сандалии. Люди пировали, охотились, танцевали, воевали, жрецы совершали обряды и предсказывали будущее, ныряльщики прыгали в прозрачную воду с отвесных скал, рыбаки вытаскивали сети с уловом, женщины прихорашивались, мальчик-флейтист развлекал своего пышно разодетого хозяина...

– Что это? – невольно спросил Чернов, оборачиваясь к художнику.

Тот стоял подбоченившись, сверкая глазами из-под жесткой челки. Не верилось, что этот грубый, небритый мужик в простой косоворотке создал всю эту изысканную, тонкую, состоящую из полутонов и пленительных, текучих линий красоту. Сюжеты были взяты им как будто из жизни, если бы мастерская находилась не в подмосковной Лозе начала двадцать первого века, а где-нибудь на благоухающей померанцевыми рощами земле Апеннин пару тысяч лет назад, а может, и больше. В те времена, когда под ярким синим небом расцветала эллинская цивилизация.

– Этруски... – буркнул Рогожин. – Они жили в первом тысячелетии до нашей эры на Апеннинском полуострове. Я хочу возродить их уходящую культуру.

– Но почему?

– Греция и Рим уже не то... – невпопад отвечал художник, погружаясь в свои мысли. – Слащавая и прилизанная эстетика выхолостила силу и прелесть подлинного искусства, красивость заменила красоту. Знаменитый Рим взошел на костях и крови этрусков, вырос на их корнях, отобрал у них все, что было возможно, – свободу, обряды, инженерный гений... все, кроме души. Это украсть оказалось не под силу даже римлянам.

Странно было слышать такие речи из уст Саввы Рогожина. Хозяин «Галереи» ощутил себя в некоем виртуальном пространстве, где время внезапно с ужасающей скоростью пошло вспять. Ему стало не по себе.

– Зябко тут у вас, – сказал он, чтобы поддержать разговор.

– Северная сторона, – кивнул Рогожин. – Сумрачно и прохладно, как в этрусском склепе.

Он коротко хохотнул и тут же обрел прежнее суровое выражение лица.

По спине господина Чернова пополз липкий холодок. Однако он не прохлаждаться сюда приехал, пора и к делу приступать.

– Какие из работ вы бы хотели выставить? – повернулся он к художнику. – Есть особые пожелания? На чем следует акцентировать внимание?

Рогожин задумался.

– Вот на этих эскизах, – наконец ответил он, показывая на ряд огромных картонов. – Они созданы по мотивам фресок из гробниц Тарквиний. К сожалению, этруски гораздо серьезнее относились к загробной жизни, нежели к светской. Их города не сохранились, потому что строились из глины и дерева, тогда как гробницы возводились на века. Пожалуй, только Египет может сравниться с Этрурией по значению заупокойного культа.

Анисим Витальевич дрожащими руками перебирал картоны. От них веяло древностью и какой-то непонятной жутью. Переход в новый мир далекие этруски представляли себе наподобие вечного пира – веселье, радость, беспечное наслаждение... играет музыка, танцовщицы кружатся в пляске, мужчины пьют вино, обнимают улыбающихся, нарядных женщин... по голубым небесам летают птицы... плещется море... повсюду зеленеют ветви и кусты лавра... но все это неуловимо пронизано страхом смерти. Безмятежное ликование будто бы магически заклинало мрачный момент ухода, скрывало и отодвигало его в глубины сознания.

Впрочем, эскизы были прекрасны, и Чернов выразил свое неподдельное восхищение ими. Рогожин расплылся в довольной улыбке, оттаял.

– Я ездил на полгода в Италию, – признался он. – Бродил там по этрусским некрополям, по музеям... дышал воздухом развалин, писал. Потом деньги закончились, и я вернулся. Мои картины никто не хотел покупать.

Художник деликатно обходил вопрос финансирования выставки стороной, и Чернов подыгрывал ему. Словно это происходило само собой, без чьего-либо вмешательства. Хозяину «Галереи» почти не приходилось притворяться – живопись Рогожина ничем не походила на то бездарное «творчество», которое ему зачастую надо было выставлять, расхваливать и продавать, что он научился весьма успешно делать.