В ушах у меня грянула блатная песня, которую я среди прочих играл Мамину всего два дня назад: "Я ж у тя не спрашиваю, что у тя болить... а у тя я спрашиваю, что ты будешь пить... Пельзенское пиво, самогон, вино, "душистую фиалку" али ничего?" Интересно, "душистая фиалка" - это одеколон?
      Едва глянув на нас, Мамин тихо сказал пареньку у входа:
      - Гостям кофе, коньяк... пусть в голубом холле подождут.. и сам посиди с ними... пока мы с Андреем Михайловичем... - Ага, и имя-отчество знает.
      "А карманы в этот раз не шмонали, - почему-то мелькнула мысль. - И даже футляр не открыли. Запросто мог с оружием пройти. Или в этот раз не заметил каких-нибудь магнитных приборчиков?.. Или со мной уже все решено и обратно не выпустят?"
      - Вас не удивило, что я вас пригласили? - все так же тихо издалека спросил Мамин. - Да подойдите сюда. - Я подошел ближе по мягкому, роскошному ковру. Валерий Петрович смотрел на меня поверх очечков со странной, как бы стеснительной полуулыбкой. - Вы все уже знаете?
      "Что я знаю? А я ничего не знаю. Пил. Валялся у подруги. А меня ограбили. Скрипку украли. Где валялся? А в больнице... в реанимационном отделении на кислородных подушках... Если позвонить сейчас Нине... телефон узнать просто... и спросить: "Подтверди, был я у тебя в гостях?" Она - фаталист, хоть и молится католическому кресту, она скажет: "Да". За что меня сюда? Недоразумение..." Что-то в этом роде я уже несколько минут бормотал, стоя в трех шагах от человека, который, как было известно всему городу, при первом подозрении может хладнокровно убить даже ближайшего приятеля...
      - Пардон, пардон... - поморщился Мамин. И нажал на кнопку. В дверях появились два мордастых парня. Где-то я их видел. А, возле того самого гастронома, где встретил на свою беду или великое счастье Наташу. Тогда они были в шелковистых зеленых спортивных костюмах и лузгали кедровые орехи. - Мелькал?
      Парни кивнули.
      - Один их них, - прохрипел тот, что пониже ростом, с расплющенным носом. И прохрипел он эти слова, видимо, зря - я сразу заметил неудовольствие на лице Мамина. - Он, он! - поправился охранник Наташи.
      Но я уже понял - не один я приставал на улицах к разрисованной юной красотке. Но не стал пытаться сразу же использовать оговорку охранника - сделал вид, что мимо уха пролетело. И заговорил громко о другом: - Пришли бы, спросили, о чем хотели спросить... А двери ломать? Единственную скрипку сбондили... как мне теперь жить?! - Я высоко поднял желтый футляр. - Да и зачем им скрипка? Как на гитаре, на ней не получится...
      - Какая еще скрипка? - нахмурился Мамин и снял очки.
      Я объяснил. Охранники попятились. - Не брали! Валерий Петрович! Как было? Собака привела...
      - Я тебе о другом!.. - зашипел Мамин. - Что-то ты хлебало раззявил? Кто забрал инструмент?
      - Не брали, Валерий Петрович!.. Если б взяли, мы бы с этим футляром... в него хорошо "калашников" входит... - оправдывался уже откровенно и, к моему ужасу, вполне доказательно кривоносый охранник. Но Мамин, видимо, знал доподлинно: некоторые его парни нечисты на руку, и уже поверил, что именно они украли. Кивнул подбородком - мол, идите вон. - Валерий Петрович!.. - униженно лепетали, отступая к двери, парни. - Валера!.. - Но ни на секунду не посмели задержать более его внимание - вышли.
      Мамин долго смотрел на меня, то закрывая глаза надолго, то открывая. Над ним висел портрет улыбающегося Президента России. По левую руку на секретере высились, мерцая, спортивные кубки, по правую руку из гнезд на стене торчали разноцветные флаги спортивных обществ, сияли шелковые вымпелы с пришпиленными значками.
      "Он подошел к нему походкой пеликана... - неотвязно крутилось в голове. Достал визитку из жилетного кармана. И так сказал ему, как говорят поэты: - Я вам советую беречь свои портреты... Выйду я отсюда живым или нет?" - Ты не знаешь, где моя Наталья? - наконец, спросил Мамин.
      Голос у него был спокоен, почти равнодушен, и я поразился его самообладанию. Переспрашивать, кто такая Наталья, было глупо. Весь город наслышан о его молодой жене. А уж если я пытался заговорить с ней на улице, то не мог хотя бы не знать о страшной новости. Я сделал понятливое лицо.
      - Я думаю, какие-нибудь падлы выкрали, требуют выкуп?.. - И добавил. - За такую красавицу - конечно...
      - Зачем она в твой дом заходила?
      Я вздрогнул. Вот самый страшный вопрос. И что тут придумаешь? Ну, быстрей же! Отвечай!
      - Может, нарочно ее завели? Чтобы следы запутать... Знают же - цыганский ансамбль... иногда встречаемся с вами... - Меня трясло. - А цыгане воруют.
      - Цыгане воруют лошадей... - еле слышно отозвался Мамин. И долго молчал. Потом вынул из сверкающей коробочки черную сигарету, чиркнул зажигалкой, прикурил. - Посмотрим. Сколько стоит скрипка? - Что?.. - Кажется, о другом заговорил. - Ну, смотря какая, Валерий Петрович... Хорошая - тысяч двадцать-тридцать долларов. Моя была дешевле.
      Он кивнул, не глядя в глаза.
      - Вам сейчас отдадут эти деньги. - Он еще минуту помолчал. Я не шевелился. - Я родился в Березовке... на темной, избяной окраине... да вы, наверное, слышали. У моего бати не было законного отца... а мамаша его умерла от туберкулеза сразу, как родила... Вот, видно, и записали: Мамин. Но ведь и мой батя не долго жил... На войне ранили, пил шибко... все тырился против властей, частушки пел... нашли с пробитой головой в Енисее... Все в голос говорят: милиция. Как можно было любить эту власть? Братеник сгинул за проволокой... но мамочка успела воспитать меня верующим... я дал зарок: не мстить. Возвращать добром. - Он помедлил. - И я тут поддерживаю Президента, говорю: не надо раскола... Надо возрождать крепкие семьи... нравственность... духовность. Я в этом смысле очень уважаю серьезных музыкантов. Глинку. Моцарта. - Он глубоко вздохнул, даже с клекотом получилось. Видно, слезы душили. - Так что к вам особая просьба... как к человеку интеллигентному... Если что узнаете про мою половину... или где увидите... В любое отделение милиции... или мне лично. - Мамин протянул узкую визитную карточку. - Но если, Андрей Сабанов... - он отвернулся к окну. - Если обманываете... что-то знаете... или узнаете да скроете... - Он не стал больше ничего договаривать - только уронил серебряную длинную пульку пепла в пепельницу. И даже зевнул. Странный, страшный человек. - До свидания.
      В голубом холле в креслах на колесиках возле низенького столика с напитками меня ожидали коллеги по цыганскому коллективу. Они поднялись, опираясь на кресла, которые тут же поехали.
      - Ну, что?.. - спросила Аня, едва не упав. - Что происходит?
      Я мотнул головой, хотел позвать ее с Колотюком к лифту, как один из парней в галстуке, стоявших в стороне с телефонной трубкой в руке, негромко окликнул: - Подождите.
      Подождали еще с минуту. Из коридора вошел, блеснув стеклянными дверями, юноша в кожаной куртке, кожаных штанах, с плоским чемоданчиком. Оглядев нас всех, увидел человека с футляром из-под скрипки, шагнул ко мне, открыл кейс и протянул листок бумаги:
      - Распишитесь... Авторучка есть?
      Колотюк торопливо протянул мне авторучку с плавающей внутри девицей, и я, понимая, что, возможно, подписываю себе смертный приговор, поставил закорючку на гладкой бумаге.
      Когда мы уже ехали по городу, Аня, которая тоже вдруг замолчала, и молчала долго, сказала самой себе со вздохом:
      - Какие богатые люди есть на свете!.. Он вам заплатил за скрипку? - Почему-то вдруг перешла на "вы". - Сколько? Не считали?.. - Я вынул из кармана запечатанный серый конверт, она отмахнулась. - Сами, сами посмотрите. Какое благородство с его стороны. Возрождаются меценаты! Ты арракадиля телай бахтали чергай... - Опять она про мою счастливую звезду.
      "А если эти деньги в крови?.. - стучало у меня в голове. - Отвалили, не моргнув глазом, двадцать пять тысяч долларов... - я видел цифру. - А тех парней, которые подозреваются, что это они украли скрипку, что с ними будет? Убьют их? Или прежде они меня убьют? А может, Мамин, подумав день-два, догадается: что-то не то с этим Сабановым. Начнут за мной следить, выйдут на сбежавшую Наташу. А может быть, уже следят? А деньги выдали, чтобы усыпить бдительность?"
      Колотюк ехал рядом, крутя головой и дергая себя за ус. Может быть, он уже подозревает меня в розыгрыше. Он неглупый дядька. Если я обманываю Мамина, это опасно и для него, Колотюка. Но нет, не похоже... Просто мое столь близкое знакомство с Лыковым и радует его, и пугает.
      Колотюк обнял меня за плечи:
      - Ну, рома, повезло тебе... За эти деньги можно Страдивари купить, нет?
      - А хочешь - пропьем?! - опасно пошутил я. - Слабо? Улетим в Сочи и - месяц в загуле?..
      - Ну, ну, - прижалась ко мне Аня. - На водку мы и так заработаем, верно, шеф?
      Вечером мы играли в "Яре" - гуляла азербайджанская братва с рынка, усатые мужички заунывные песни, ели виноград и танцевали с белокурыми русскими девицами. Я играл "Мурку" на гитаре и нарочно много пил. Домой я идти боялся. В больницу к Нине не хотел. Оставалась одна покуда дорога - к черноокой Ане домой...
      Но постой... сегодня же должны были оперировать Володю Орлова?
      Из комнаты метрдотеля я дозвонился в больницу, в корпус хирургии - и сквозь шум и грохот родного ансамбля услышал:
      - Не вышел из наркоза... умер.
      Я даже не навестил его! Через час, как последняя скотина - впрочем, она хоть шерстью покрыта, а я голый, - валялся на белых простынях с хохочущей и поющей во все горло Аней... мне бы плакать, да не был сил... А Володька лежал сейчас одиноко в каком-нибудь холодильнике - ибо уже ночь, и работникам морга также нужно отдыхать.
      12.
      Я брел землей Москвы и Рима, кляня свой горестный удел, но ни один владыка мира со мною знаться не хотел.
      Я, нерешительный и слабый, пропивший душу и талант, шел гулкой звездною державой - все мимо запертых палат.
      Я сам не знал, чего я стою, и сам не знал, чего хочу, я спал в земле и над землею, молясь случайному лучу.
      Рыдал, как нищий, на одеждах неся как пуговки грибы: - Не откажите же в надеждах... примите сирого в рабы.
      Но, как когда-то в жизни дальней ты нежно прятала свой взгляд, последний дряхлый черт печальный, зажмурясь, улетал в закат.
      И не смотрел в глаза мне ангел, и даже божья стрекоза... И глядя в зеркало я плакал, сам прятал от себя глаза...
      За что, за что ж такие муки? Я, чтоб уйти от жизни той, беру огонь смертельный в руки - он проливается водой.
      Вчера мечтавший жить вовеки, сверкая скрипкой и смычком, я прыгаю в любые реки - но вылетаю поплавком...
      И нет мне смерти, нет покоя! Я, оплешивев, почернев, готов приять кривой душою пусть самый страшный божий гнев.
      Но нет и Бога во вселенной, в которой я столбом стою... Лишь дождик сыплется нетленный в ладонь засохшую мою.
      Иль это слезы человечьи, твои, любовь моя?.. И вот я слышу отголосок речи, звездой рассекшей небосвод: - Пойди к одной, единой Еве, своею страстью услади, пусть сына выносит во чреве - сады для сына посади,
      поставь жене одни ворота, и разожги один очаг... И вот тогда увидишь что-то в неотвернувшихся очах.
      13.
      Я проспал у Ани до обеда, вернее сказать - притворялся, что сплю. Хотя руку, подвернутую под живот, давно свело. Тошно мне было и жутковато. Похороны Володи, наверное, послезавтра? Надо бы срочно передать Лии сколько-нибудь денег... Может, "зеленых"? Для закупки хорошего места, на могилку и гроб куда надежней наших, российских. Но если ЭТИ узнают, что раздаю доллары... окончательно убедятся: тут что-то неладно. Да и Лия не сидит дома, а в больницу мне идти никак нельзя. Пока не придумал, как вывезти Наташу, нельзя. - Кофе будешь? - пропела из кухни Аня. - Ко-офе... - тоном выше. И терцией выше. - Ко-офе. Кстати, ты знаешь, я левша? Если я тебя зарежу, то левой рукой. А скрипачи бывают левши?
      Слышал я - есть в Москве, кажется, в оркестре Минобороны, один такой музыкант... Но поскольку при игре левши смычок давит на скрипку иначе, нежели когда играешь правой рукой, скрипку приходится переделывать. Инструмент вскрывают, переставляют пружину, дужки... И само собой, зеркально переворачивают расположение струн... Но рассказывать обо всем этом Ане не было никакого желания, да она болтала уже о другом: - А вот мы спим... а вдруг бы к нам забрался вор и все денежки стибрил... А ты знаешь, как возникло слово "стибрить"? Колотюк говорит, наши моряки из Италии, с Тибра привозили что-нибудь... вино, тряпки... может, воровали на базаре... Но надо узнать, говорит, не пропадало ли что-нибудь в их городе Пизе?
      Не люблю я такие шутки. Застонал - и выдал себя. Тут же подскочила, стукая по полу каблуками, как олениха, поцеловала. Пришлось подняться. Но и завтракая с Аней, я продолжал молчать, глядя мимо нее, в огонь ада. Или, если это вам покажется вычурно, - в глазок пистолета. - Да что с тобой? - громко изумилась Аня. - Стесняешься за ночь? Но если тебе чуть поменьше пить - вообще будешь с девочками гангстер. Ну, ладно... - И сделав умильное личико, вытянув губки, нарочито щебечущим, девичьим голоском. - Что вы больше любите, золотой, - фиалки или розы?
      А может, эту женщину попросить помочь? Судя по всему, обожает розыгрыши, тайны. Как бы что-то такое придумать, чтобы, допустим, не я, а она навестила Наташу и записку ей передала? Скажу, что сестра... Но она же видела Наташу, и, скорее всего, не раз в ресторане "Яр" с Маминым? Или сделать так, чтобы передала Нине, а та (конверт в конверте) передаст Наташе, именно как сестре? - О чем ты думаешь?.. - Аня приблизила смуглое лицо с золотистыми усиками над губой. - Может, правда, махнуть нам сейчас в Сочи?.. а еще лучше - в Италию?
      "В Италию..." О, если бы с Наташечкой в Италию... нам бы на полгода хватило... а потом бы что-нибудь придумали. Неужто не заработаю на жизнь по кабакам со скрипкой? Там, небось, тоже за трапезой музыку любят? Но ведь для того, чтобы выпустили за границу (даже если Наташе купим загранпаспорт), надо для скрипки, самой дубовенькой, специальное разрешение из музея им. Глинки в Москве. Там определяют, государственное достояние у тебя в руках или можно разрешить пересечь границу. Если разрешили выезд, платишь откупные, большие деньги за эту справку. Потом будто бы их могут отдать, если вернешься со своей скрипкой."
      Да, есть идея. Наверное, лицо мое ожило.
      - Ты чего-то хочешь? - чуткая Аня, разведя полы халатика, повела крутой грудью, как новая машина фарами. - Потом... - буркнул я и поднялся. - Когда будем праздновать покупку. - О!.. - запела женщина. - Все стало вокруг голубым и зеленым!.. Я видел, в музыкальном магазине на улице Робеспьера висят ленинградские, кажется, инструменты. И хорошо, если Аня будет свидетелем моего посещения этого магазина. - Но мне надо одеться!.. - волновалась она. Метнулась к зеркалам трюмо. - Без меня не смей, рома!..
      Когда мы вышли из дома, я оглянулся - так и есть, вот еще свидетели. За нами шли два похожих аккуратных паренька, в кожаных куртках, но глаженых брючках, в милицейских крепких ботинках. Неужто всю ночь караулили? Или сменили караул? Ну, пусть, пусть убедятся, что скрипки у меня нет, и я иду покупать. - Ой!.. - удивилась Аня, увидев, что я взял с собой старый пустой футляр. - А егото зачем? С новым футляром, небось, продают? - Не всегда, - сквозь зубы ответил я. Наблюдательная у меня подруга. Давно не был в этом магазине. Он стал куда богаче. Лампы светили золотым светом на скрипочки, возлегшие на черном бархате под стеклом, и на прислоненные к стене контрабас и виолончель. Я глянул на бирки и присвистнул - работа не наша, из самой Италии. Боже мой!.. Да для кого их привезли в забытый богом город? - Берем? - выдохнула Аня. Она видела, как я потер лоб и щеку, вечная привычка, когда волнуюсь. - Или дорого? Скрипочки легкие и сочные на вид ( другого слова не подберу, ) не то что моя обшарпанная, купленная когда-то в советской комиссионке. На одну из этих, сияющих медовым лаком, у меня, пожалуй, хватило бы денег, но не покупать же я сюда пришел, а устроить маленькое представление. Да и нельзя, нельзя (вдруг меня в жар бросило!) за дьявольские деньги святой инструмент приобретать... это действительно получится как в страшных снах моих - душу дьяволу заложил? - Видишь ли, это альты, - наконец, я нашелся, что сказать. - Тоже скрипки, но у них строй сдвинут на квинту. - Я это понимаю, но ты что, на таких не умеешь?! - Я могу на любой. Но мне-то нужен не альт. Если я привык петь теноровые партии, а мне говорят - давай баритоном. Я, может, и спою... - Я заглянул за колонну, увитую разноцветными лампочками, - наши соглядатаи торчали неподалеку, разинув рты, уставясь на духовые инструменты, как на клубки мерцающих питонов.
      Мы вышли из магазина, и я, наконец, сообразил, что мне нужно сделать. - На телеграф!.. Сестре позвоню, в "ящик". Может, в их городе есть? А что, сгоняю на автобусе?.. Да и маму с отцом давно не видел.
      - Мама - это святое... - разочарованно согласилась Аня. Не хотелось ей отпускать меня. Сквозь гул междугороднего телефона я услышал вечно кричащий голосок сестры: - Проснулся!.. вспомнил!.. Приезжай, а то скоро вымрем тут все... будешь по фотографиям только с нами разговаривать, как ясновидец... Когда? Я прямо сейчас звоню на КП, заказываю пропуск... у меня там Таня Кустова подруга, она сделает. Запомни - Кустова!
      Аня взялась меня, конечно, проводить до автовокзала. И когда мы уже стояли возле урчащего "Икаруса", на боку которого было написано красивыми буквами "Железоград", а поверху мелом - "Ракетоград", она вдруг всхлипнула: - Дел тукэ пай щиб!.. - Это у цыган ругательство... что-то вроде "чтоб тебя стошнило!" - Ты теперь не скоро приедешь? - Боже мой, всего одну ночь провели вместе, и уже такие страсти. А как, наверное, ждет меня, пугается и мучается Наташа в инфекционном отделении БСМП?.. Я обнял горячую лже-цыганку в красном платк и через два часа въехал в неизвестный мне, прежде закрытый, а ныне посещаемый даже американскими сенаторами городок - так мне объяснил случайный попутчик с комической загнутой вверх бородкой...
      Улица Королева, дом семь. Четырехэтажный, выкрашенный в желтый цвет (как многие дома в Питере, или как дома в нашем городе, построенные когда-то пленными японцами). Квартира два. Тоже на первом этаже. Что-то нам всем, Сабановым, первые этажи достаются. Чтобы не отрывались от земли? А то все рвемся в космос (муж сестры с его ракетами и брат-скрипач)...
      Первой меня увидела мать - она, видимо, уже прослышала о возможном приезде сына и стояла в подъезде, тоненькая, в старой болоньевой куртке, как девочка, вышедшая на свидание. Рядом с ней сутулилась такая же старушонка, они о чемто говорили - я успел услышать слова "стиральный порошок" и "Ельцин". - Андрей!.. - Мама припала ко мне. Губами искала мои губы. Боже, после крашеных губ Ани чисты ли мои?.. - Похудел-то как! Войдя в дом, обнялся и с сестрой Еленой, раздобревшей невероятно (такой была некогда наша бабуля), и с белобрысой ее дочуркой лет пяти, которую еще не видел, и подмигнул сыну-пузану, стоящему как Ленин на броневике, в коляске. - Нашей старшей-то нету в городе... учится на менеджера в Англии, - похвасталась сестра. - А этих родили из страха.
      Я пожал короткую сильную руку ее мужу, добродушному физику Диме ( у него кривая улыбка, как запятая) и с легким испугом открыл дверь комнаты, куда мне показали глазами мои родные. Там в кресле, раскинув колени, сидел отец и важно листал многостраничную газету. Знал же, что приехал, но не вышел, выдерживая характер.
      Боже, как он постарел!.. Лысый, в синих струйках вен, какой-то маленький, мослы плечей блестят, бровки торчат как колоски ячменя... На отце блеклая синяя майка и старые милицейские штаны. Босые ноги в пованивающих тапках. Медленно поднял на меня глаза, синие, круглые, как у ребенка. И я словно услышал скрипочку Моцарта (Es-Dur KV 364, fur Violine, Viola und Orchester, 2. Andante), ту волшебную мелодию отпевания...
      - Что долго не был? - почти твердо произнес старик. Только показалось, язык у него теперь стал толще, с трудом ходит во рту. - С демократами митингуешь? - Он кивнул на телевизор. - Я тебя вроде видел в толпе. Просрали СССР... а теперь ищете защитников? Мать из-за моей спины мягко остановила его: - Ну, сколько же можно о политике?.. Он музыкант. Он со скрипкой приехал, он нам сейчас песни сыграет... Нина из своего магазина дубленку ему принесла... сейчас будут мерить...
      - Женщинам - выйти прочь! Дайте мужикам поговорить. - И когда мать выскользнула из комнаты, отец поднялся столбиком, подтянул брюки выше живота, выпирающего, как засунутый под одежду воздушный шарик, и угрюмо заиграл скулами, став опять немного похожим на Бетховена. - За встречу-то дернем? Купил бы. Сижу как гэ-кэ-чэ-пист в "Матросской тишине".
      Увидев, что я собрался в магазин, мама охнула, а сестра поймала меня за рукав, горячо зашептала:
      - Ему нельзя.. нельзя... только-только говорить начал...
      Но из спальни донесся зычный рев отца:
      - Я здор-ров, здор-ров! И требую, понимашь...
      Мы сели обедать и налили старику одну рюмку, он ее быстро, как воду, выпил и с горделивой ухмылкой обвел всех взглядом. Мол, смотрите, каков я, рано хороните. Щекастый Дима пожал плечами, сестра, вздохнув, отвернулась, мама затрепетала, как травинка:
      - Налей мне больше!.. чтобы ему меньше осталось.
      Но не успел улыбающийся отец поднять кривыми неловкими пальцами вторую рюмочку, как вдруг его глаза закатились, он обмяк и повалился мимо стола мне на колени. Господи, да что с ним? Разыгрывает?
      - Он умер?.. - зарыдала мать. - Умер?..
      Я поднял отца на руки - мне помог Дима - мы, роняя задами стулья, перенесли старика в спальню и положили на заправленную кровать. Я схватил его за запястье. Оно было мокрым. А пульс оказался таким частым - как тремоло балалайки - что я испугался. Я не знал, что пульс может быть подобным.
      - "Скорую"? - я метнулся к сестре, которая задумчиво сидела в большой комнате возле телефона. - Почему не звонишь?
      - У него - пьяный обморок. Очнется часа через три. Если очнется. - И пояснила. - Печень ни к черту. Я даже деньги предлагала - врачи отказались под капельницу класть... Говорят, не дай бог еще умрет...
      Мать тихо выла, закрыв глаза рукой. И стыдно ей было за старика, и жалко было его... А я не знал куда деться - ведь это я, приехав наконец-то к родным, спровоцировал всех выпить водки.
      Время от времени то Дима, то я мяли руку старика. Пульс терялся, уходил, снова возвращался как трассирующая очередь в темноте...
      Так все и просидели допоздна, пока отец не очнулся. - Таня?.. - еле слышно позвал он жену.
      Мама метнулась к нему, потом к холодильнику, налила в стакан кефиру и - снова в спальню:
      - Миленький, вот... вот...
      Он что-то невнятно бормотал, булькал питьем, хныкал. И когда мы поняли - беда миновала - все вспомнили, что так и не поели. И сели ужинать. И мы с Димой хватили по полному стакану водки - "чтобы меньше ему досталось". Впрочем, на меня она подействовала не сильнее воды.
      Дима рассказывал, что на их на комбинате каждый день крутятся газетчики, тележурналисты, экологические комиссии, расспрашивают рабочих, измеряют вокруг и ниже по реке радиацию.
      - Все стали грамотные...Ну, конечно, она есть... Оружейный плутоний-то мы делали? Не конфетами же боевые ракеты начинять? Но в принципе все тут здоровы... рыба в нашем озере не светится... - Он достал из шкафа прибор величиной с крохотный томик Пушкина, называется "Белла". - Вот, можешь включить... Видишь - пять-шесть микрорентген...
      - Перестань, Дмитрий! - резко оборвала его моя сестра. - Сами себя успокаиваем. Он же только... бета-лучи фиксирует... Андрюша, сыграл бы, как когда-то!
      - Да ну! - Я пренебрежительно махнул рукой в сторону пустого футляра. - Визгливая штука... пусть папа поспит.
      - Да он сам как-то сказал - давно не слышали игру Андрея.
      - А!.. - Не могу же я объяснить, что у меня с собой скрипки-то и нет.
      - Ну, как хочешь, - обиделась сестра. - А что же таскаешь?
      - Чтобы не украли.
      - Это правильно, - согласилась мама. - Сейчас сплошная преступность, сплошная... Но у нас тут меньше. Хочешь - переезжай... Я думаю, найдутся желающие обменяться на город...
      Я покачал головой.
      - Совсем стал чужой... - смотрела на меня исподлобья сестра. - Холодный, как сосулька.
      - Как сталактит в пещере. Как змея, - добавил я. Она меня всегда любила... Когда-то, безгрешно обнявшись, спали на сеновале. У нее уже грудки были, как у молодой женщины... Но сегодня - хоть плачь... Как я могу поведать, что со мною творится? И решил, видя встревоженные глаза родных, рассказать о том, да не о том. Если со мной что произойдет, потом вспомнят, поймут...
      - Знаете, был такой скрипач в Италии - Джузеппе Тартини. Однажды, это случилось в 1713 году, ему приснилось, что он продал душу дьяволу. И в своих записках пишет: "Зато черт исполнял любое мое желание. Я даже решил дать ему мою скрипку, посмотреть, сумеет ли он сыграть на ней. И вдруг услышал прелестную сонату, исполненную столь искусно, что у меня от восхищения перехватило горло... Я проснулся и схватил инструмент, чтобы попытаться вспомнить, что слышал... Да, сочинение, которое вы теперь знаете под названием "Трели дьявола" - мое лучшее сочинение, но можете ли вы поверить, что оно отличается от того, что я слышал, как сырая земля от сверкающего неба?.." Мама, Лена... - продолжал я. - Дима. Вся наша беда, что в жизни у нас не то что нет Бога - нет даже дьявола! А есть мелкие убивцы, чиновники и менты.
      - Это ты к чему? - нахмурилась сестра. - И вообще странно слышать от тебя вульгарные слова. Милиция нужна.
      - Нужна, - кивнул я. - А когда Вивальди служил священником... однажды, придумав мелодию, оставил алтарь, ушел в ризницу... и только записав ноты, вернулся. На него донесли инквизиторам, однако те, считая его талантливым музыкантом, то-есть сумасшедшим, просто запретили служить мессу. Но не повесили, не сожгли. Но чтобы власть поняла, что ты достоин считаться сумасшедшим, надо быть очень талантливым. А наш век серенький, как крыса с длинным хвостом...
      Мать всхлипнула, тронула меня за руку:
      - Ты чем-то заболел?..
      - Прости... - я обнял ее. - Нет, нет, меня не обидят... я очень, очень талантливый. И это вы мне дали...
      Сестра хмыкнула:
      - И хвастунишкой стал. Раньше был скромнее... - И погрозила Диме. - Больше не наливай. И сам не пей, хотя... все твои секреты давно уже проданы американцам начальниками...
      Слава богу, начался бессмысленный современный разговор...
      Утром я отозвал Лену в сторону, тихо попросил: - Можешь сделать одну вещь?
      - Так и знала, не просто приехал... - желчно заключила сестра. - Всю жизнь скрытный, как хорек... Тебе что, канифоли купить? Помню, умолял достать для смычка. Сейчас всего как грязи. Тебе килограмм? - Нет. Мне не канифоли... Мне, Лена, нужен чек... Как будто бы я купил в вашем городе... скрипку.
      - Зачем? Ты же свою не на свалке нашел? - Можешь сделать чек на сто сорок семь миллионов старыми? - упрямо наступал я, стараясь улыбаться. - Не пугайся, бумага ни в какие инстанции не пойдет... хочу разыграть приятеля. - Так тебе "липа" нужна? No problem... Я вернулся из закрытого города в свой, прижимая к груди футляр из-под скрипки, словно в нем и вправду покоится драгоценный инструмент. Для весу положил внутрь завернутую в газеты пустую бутыль 0, 75 из-под вина - сделал это в ванной у родных. Если за мной продолжают следить, должны поверить - ездил не зря. Справка лежит в кармане пиджака. Деньги - во внутреннем кармане меховой куртки, которую мне подарила сестра. Хорошая Лена, умная... Я спокоен за своих стариков, коли они живут у нее. Но не подумайте, что я всю жизнь такой равнодушный, бесполезный для них... Раньше со своей зарплаты если не каждый месяц, то через месяц я посылал часть денег матери и сестре с ее детьми, но все мечтал приехать, что называется, на белом коне - лауреатом какого-нибудь венского или парижского конкурса... Но чем далее в жизни, тем становился я ниже ростом в своих глазах, а ведь то, каким тебя видят люди, зависит прежде всего именно от того, каким ты видишь сам себя. Да что объяснять, вы и так поняли: я гибну... Единственное, что я не мог не сделать, - перебросил телеграфом деньги (свои, российские) из Железограда Лии Орловой... Прости, Володя.
      На автовокзале никто меня, к великой радости, не встречал - ни Ани не было здесь, ни соглядатаев маминских. Да ведь и автобусов по этому маршруту бегает шесть или семь за день, все не проконтролируешь. Особенно в сумерках - я нарочно приехал под вечер. Юркнул в троллейбус, в Студенческом пересел на 38-й автобус и в лесу, возле больницы, сошел. Теперь надо срочно переложить из хранящегося в ординаторской чемодана скрипку в футляр - и у нас с Наташей с этой секунды появятся свободные большие деньги. И мы сможем исчезнуть из города. Я гибну, но я счастлив... Инфекционный корпус темнеет в глубине двора. Светится окно приемного покоя. Я, оглядываясь, зашел - за столиком сидела в очках, слегка откинувшись, читая книжку, толстая бабка, похожая надменностью лица на старого генерала на пенсии.
      - Нина у себя?
      - Шастина? - Дежурная очень строго поверх очков глянула на меня. - У ей сегодня отгул.
      - Ой, ой! (Я же не знаю, где она живет. Да и не нужна она мне сама - мне нужен мой чемоданчик.) Уважаемая товарищ дежурная, мне бы чемоданчик свой забрать... - Какой ишо чемоданчик? - Чемоданчик... в ординаторской... в шкафчике слева, где халаты висят. - Без врачей никуда не впуш-шу. - Так там одежда моя... скрипка... (Ах, зря я про скрипку!) - Вона же у тебя скрипка... - резонно кивнула бабуля на мой желтый футляр. Идиот. Не так повел разговор. А как надо? Я погладил лоб и щеку. Что же, что сказать? - Мы на ремонт отдавали... - пробормотал я. - Там струна была лопнутая... Сейчас же не те струны, что раньше... - Да-а, нынче многое не то... - И вдруг бабуля смягчилась. Оглядела меня еще раз и, видимо, решила: музыкант не может причинить вреда больнице. - Ну, можешь пройти. Там Юрка, медбрат. Ежли отдаст, забирай... Действительно, в ординаторской перед работающим телевизором на коврике сидел в позе лотоса молодой стриженый наголо человек с блаженной улыбкой, с замкнутыми глазами. - Простите... - обратился я к нему. - Тут где-то чемоданчик мой... наверно, Нина говорила. Заберу?