- Ну, право ж... воду пью - водица чиста... - И вдруг десятый сорт?! Кто это - ангел веселится, иль это веселится черт?
      - Нет, право ж... вот иду - дорога... - И вдруг свивается как лист?! - Кто это - выученик бога иль сатаны семинарист?
      Довольно глупого веселья! Иль сам не знаешь ничего? Дай смертного любого зелья - но я хотел бы одного:
      зреть каждый день, что будет завтра, или хотя бы через час... чтобы увидеть: сам я автор судьбы - иль дело леших, вас?
      Ну, хоть ты бейся головою об стену, трижды будь талант - но если суждено судьбою - я буду просто глупый франт.
      И хоть я вешайся - веревка порвется... прыгнешь ли с моста - зацепишься о край неловко... Не стоит и рубля мечта.
      Но что же - так и жить бараном?.. - Мол, в небе лысому видней? Мой собеседник со стаканом хохочет над душой моей.
      И говорит: - Вот пей, мудрило, и ты узришь все впереди. Но ты забудешь то, что было вчера... Не хочешь? Уходи.
      Согласен? - Как же это можно? - А помнишь прошлое к чему?! Оно уж было... это ж тошно все помнить - как жевать пчелу.
      - Я все забуду?.. - Все забудешь. (Но маму-то уж никогда... а остальное...) Плакать будешь, но память сгинет навсегда.
      Согласен? - Черт возьми, согласен! Давай стакан... И выпил я. Напиток тепел был и красен. Как будто это кровь моя.
      И словно занавес, мерцая, поднялся - и передо мной стояла дева молодая - в руках с моею головой...
      7.
      Будь проклят этот день и час,
      как яд из самых красных чаш,
      как жирных скрипок диссонанс,
      как черти в нас!
      Из стихов А. Сабанова
      У Андрея своих забот хватало - болел если не друг, то ближайший приятель, поэт. Звали его Володя Орлов. Был он грузный, в сивых кудрях, в сивой бороде, ходил в коротковатых штанах, как толстый школьник, любил глубокомысленно строить страшные гримасы на своем мясистом лице, к чему не сразу привыкали малознакомые, и курил безостановочно трубку. В синем облаке возле него кашляла милая молчаливая жена Лия, у ног дремал пес Рекс, такой же мохнатый, как сам Володя. Детей у Орловых не было.
      Владимир с Андреем здесь, в провинции, оказались по судьбе своей как бы ровней - талантливые люди, да бог славы не дал.
      - Мне б до пенсии дожить, - вздыхал Володя, щерясь и зевая, как лев. - Ауув!.. Вот уж я поэму напишу.
      - Какую поэму? - тихо спрашивала Лия, маленькая женщина с накрашенными красным ртом, врач по профессии. Из-за отсутствия денег у государства она работала теперь лишь три дня в неделю. - А тебе не кажется, что пенсии и на чай с хлебом не хватит? И что ты на этих калориях сочинишь?
      Грозно округлив глаза, он отвечал:
      - Именно то и сочиню - поэму про время. Как время само вкалывает на меня. Хоть лежи я тут, хоть водку пей - кажный месяц пенсия. - "Кажный" - это чтобы не показаться выспренним. Ближе к народу.
      К сожалению, до пенсии было далеко, а писал он мало. Да и кому в эпоху дикого капитализма нужна поэзия? Только ироническая протоплазма еще хоть как-то печатается да всякие рифмованные скабрезности, сочинение коих Володя не мог позволить себе, несмотря на свою нарочито комическую внешность и манеры. Андрей иной раз подначивал его, на ходу шаля и выдумывая глупейшие куплеты:
      - Самолет вперед летит турбореактивный. До чего же я пиит творчески активный. Он записку сунул: "Чхи!.." Думал я: пародия, а когда надел очки, получил по морде я.
      В ответ на что Володя громогласно, как пещера, в которой работает трактор, хохотал. Потом скривившись, исказив лицо в очередной гримасе - например, один глаз выпучен, а другой зажмурен, а зубы оскалены - молчит минуту, две, три... Худы у него нынче дела.
      Он заболел зимой. У него заныл "ливер", как называет он кишочки и прочие внутренности. Жена с трудом вытащила тяжелого на подъем стихотворца в больницу, и там ему выписали много бумажечек: надо сдать анализы на кровь и мочу.
      - А что мне анализы сдавать? Я сам знаю - в моем спирте мало гемоглобина... - бормотал он, изображая из себя матерого таежного волка ( когда-то поработал пару сезонов в геологии). - Нам это ни к чаму.
      Но жена не отступала, и выводы врачей последовали самые мрачные. Ему, конечно, правды не сказали, объяснили - так, язвочка... надо подлечить. Немножко лучами посветим, немножко химией почистим органы.
      - Вы бы заодно органы КГБ-ФСБ почистили... - щерился кудлатый Володя и закуривал свой вонючий, наидешевейший (брал на рынке) табак... И глядя на приятеля, Андрей не мог понять: знает Володя об истинном положении вещей или вправду наивен и благодушен, как любой человек, которому не хочется верить, что над ним нависла смертельная опасность.
      Жили Орловы на Лесной горбатой улице, автобусом минут двадцать. Как-то ночью, уже после одиннадцати, когда транспорт практически не ходит, к Андрею прибежала Лия, бледная, как ее блузка с розовыми пуговками. Из коротких, сбивчивых слов женщины можно было понять: Володя умирает.
      Она не плакала, но было бы лучше, если бы поплакала. Но перед кем плакать? Сабанов все же чужой для нее человек, и только потому она к нему пришла, что они с Володей дружат. У Володи матери нет, отец живет в Подмосковье, с мачехой, довольно угрюмой, если судить по фотографии, женщиной. У самой у Лии родители далеко - в заполярном Норильске...
      - Врачи говорят, есть лекарство... - продолжала говорить Лия, заглядывая в бумажку, как будто сама не врач. - Вот, записала... двенадцать миллионов... Но где такие деньги взять? Мать пишет, на Севере по году не платят зарплату. Может, квартиру продать?
      Андрей не знал, что и ответить. Он сам был беден, как любой современный музыкант, не работающий на громовой эстраде с прыгающими в дыму полуголыми старыми мальчиками.
      - Я думаю, надо все-таки сообщить отцу Володи... ну, не может же не откликнуться. Володя говорил, в космической промышленности... лауреат какой-то премии...
      Лия, кивнув, ушла. В памяти взвилась жалобная мелодия из "Адажио" Альбинони... И еще почему-то вспомнился, перебивая, хор-вопль женщин из чаплинского фильма "Огни большого города". Спохватившись, Андрей выскочил проводить Лию, но ее на ночной улочке уже не было - то ли укатила, от отчаяния схватив такси, то ли рыдает где-нибудь за углом...
      Миновал месяц - Володю облучали, он стал хмур и безразличен. Лишь иногда, привычно развалясь на диване, разевал рот, как старый лев, - рычал на послушную тихую жену:
      - А вот почему ты нам с улицы пива с воблой не принесешь? Вобла - во, бля!.. Так возникло слово "вобла".
      - Не стыдно?.. - как бы ужасалась Лия ( скорее всего, у нее не было денег). - "Вобла". Гостя бы постеснялся. Видишь, хмурится.
      Извинившись и сославшись на желание похмелиться (хотя пить вовсе не хотелось), Андрей, не смотря на протесты Лии и самого Володи, шел за пивом. Володя с наслаждением высасывал бутылку темного "Купеческого" и закрывал глаза. Отец его, как Андрей узнал от Лии, на ее письмо (написанное, конечно, втайне от Володи) не откликнулся. Хотя это ни о чем еще не говорит - может, Орлов-старший в отъезде, за границей. А возможно, и собирается что-то прислать...
      Но сегодня-то что делать?! Человек на глазах гаснет. На рынке продают золотой корень, маралий корень, мумие... толченый белоголовник... надо бы все перепробовать. Но таежные лекарства тоже денег стоят.
      И вот Андрей Сабанов, нарочито взъерошив русые волосенки, в джинсовой куртке и мятых штанах, в красных китайских кроссовках (под цыган рядимся, под цыган!) со своей скрипкой подмышкой стоит перед девятиэтажным унылым бетонным зданием, весь фасад которого облеплен стеклянными и медными дощечками:
      "Эсквайр", ООО "Симпатия", "Гранд", "Свежий ветер", ТОО "Контакт", АО "Глобус", Цыганский ансамбль "Ромэн-стрит". Да, нам сюда. "Буду хоть вприсядку плясать, но заработаю деньги для Володи. И насчет себя не придется беспокоиться - этих молодцов в любом ресторане бесплатно кормят".
      Андрей поднимается на самый верхний этаж и еще из разболтанного лифта слышит визгливые голоса поющих дам и мяукающее тренькание электрогитар. Музыкант идет по вонючему коридору, где-то здесь приемная. Обшарпанные двери справа и слева открыты - на вешалках, как в магазине, висят разноцветные костюмы, шали, юбки, ходят полуобнаженные люди, пробуют голоса - гаркают, мекают, кудрявые, как истинные цыгане, но все же, кажется, других национальностей. Во всяком случае человек, сидящий под табличкой "ДИРЕКТОР" за столом с телефоном, носит фамилию Колотюк (его Андрей знает, оказались на одном концерте в администрации области по случаю избрания президента России).
      Глаза у него с желтыми белками, навыкате, усы - предмет особой гордости - висят до шеи, говор, понятное дело, мягкий - на "х", но может и чисто по-русски говорить. Что Дмитрий Иванович немедленно и продемонстрировал:
      - Сабанов? Наконец-то. Зря кобенился, сразу бы к нам. Ну, как это - цыгане - и без хорошей скрипки?! Тэно вущяв па като ттан!.. - Позже Андрей узнает, что это означает: не встать мне с этого места. - Прямо сегодня - играем. Плясать умеешь?
      - Плясать? А зачем мне-то плясать?
      - Надо и плясать. Эй, Аня! - Влетела золотозубая смуглая Аня с черной косой на груди, в руке - крохотная телефонная трубка. - Опять в Кишинев звонишь? Мне эти переговоры в копеечку влетают. Только ради твоей красоты прощаю. Идите в зеркальную, поучи двигаться на сцене...
      Аня схватила Андрея за руку и завела в пустое помещение, по стенам которого, как в комнате смеха, висели слегка кривоватые зеркала. Отняла футляр со скрипкой, отставила в угол, бесцеремонно обняла гостя, как мужчина женщину в аргентинском танго, и дохнула в лицо конфетами:
      - Проснись, красавец!.. - и Андрей завертелся, заходил, повторяя ее движения.
      Главной сложностью оказалось - отбивать чечетку. Да еще - в пухлых кроссовках.
      - А ты разуйся! - приказала Аня. - Надо уметь даже голыми пятками. Ты рома? Рома. Работай! Ты и в постели такой ленивый?
      - Когда один - конечно, - вяло отозвался Андрей и вызвал этим ответом восторг у Ани.
      - Какой остроумный! Ты не еврей? Я полукровка. Я сейчас подружкам перескажу, а ты пока работай ногами... - И она, хихикая, зашептала что-то в трубку, оглядываясь на Андрея, который с видом идиота стоял перед ней и время от времени дергал коленями...
      Вечером вместе с новыми коллегами поехал на первое свое выступление в качестве солиста ансамбля "Ромэн-стрит". В автобусе - три гитары, ударник, контрабас, Аня с немыслимо подведенными глазами (вроде черных морских ежей), Колотюк -певец, и он, Андрей, со скрипкой.
      Новый ресторан, где он еще и не был ни разу, расположен на самом берегу реки, обнесен жгуче-красной (опять-таки красной!) кирпичной стеной, плотно обсажен голубыми елями и называется "Яр". На въезде - в воротах - молодые люди в пятнистых афганках проверили документы у водителя и заглянули в автобус, под сиденья. В самом ресторане, в дверях, два паренька в строгих серых костюмах прошлись чем-то вроде маленьких утюжков - магнитными детекторами - по инструментам, по одежде приехавших, обхлопали карманы и щиколотки (знают, где можно спрятать пистолет или нож).
      Само здание отделано снаружи и внутри огненным кедром и желтой сосной, много узорной резьбы. В зале нарочито затемнено, лазерные лучи играют в воздухе, как спицы. Музыканты - на возвышении. Внизу, в сумраке, за деревянными лакированными столами расселись могучие молодые люди с неразличимыми лицами. И среди них - две три роскошно одетых - в пеньюаре, что ли? Такая нынче мода... - молоденькие женщины. Батюшки!.. да среди них... - Андрей даже сфальшивил от волнения, взвизгнул на квинте, на верхней металлической струне, что, впрочем, вызвало веселую радость у братьев-цыган: понашему начал!.. молодец!.. Да, да, уважаемый читатель, среди хозяев вечера - Наташа, та самая, уже известная нам "красотка".
      Сидит, маленькая, надувшись, с маленьким своим личиком, в облаке кружев, - бледная, красоты бессмертной.
      "Да хватит же тебе попадаться на моем пути! - как бы взмолился Андрей, но он знал: врет себе, он знал: эти встречи с ней неспроста. И уже более пристально всмотрелся в хозяев жизни: - Кто же это около тебя? Да уж не благодетель ли твой - Мамин?.."
      И точно - рослый, выше других над столом, сидит, слегка сутулясь, обнажив в мальчишеской улыбкой лошадиные зубы, весь такой простой, в голубенькой рубашке, в белесой ветровке со шнурками на груди, воротила местного бизнеса, которого шпана обожает, а милиция выдала ему, как с завистью сквозь зубы сказал Колотюк, на оба "мерса" под стекло картонку: ПРОЕЗД ВЕЗДЕ. Да Мамина и без картонки побоятся остановить, его номера - 666 и 999 знают все.
      Справа от него держит хрустальный бокал на пальце, жонглируя, круглолицый весельчак, нос картошкой. Слева от Мамина, спиной к Андрею, пируют еще трое широкоплечих молодцов. Их дамы - лицом к сцене. Но глаза Андрея текут, как ртуть по наклонному столу, к ней, к Наташе...
      Что так торжественно? Заказали прямо, как у Толстого, "Не вечернюю". Может, они Наташу сегодня замуж выдают вот этому, толстому??? Ишь, подбросил, поймал фужер, поставил на стол косо - фужер не падает... веселится, десны кажет. Но ни Мамин, ни он не пьют спиртного - только иностранную минеральную воду, которую подливают им официанты в широких красных галстуках. Перед женщинами в синеватых бокалах шипит шампанское. Водку пьют те, что спиной к сцене, а один из них еще и запивает водку пивом, после чего громко хохочет и трясет головой.
      А вот и нет - не свадьба - Мамин обнял Наташу, закрыл глаза и странно, блаженно улыбнулся. Хорошо иметь такую красавицу- племянницу, можно выдать замуж хоть за директора лучшего банка страны, хоть за самого главного уголовного авторитета планеты.
      "Видит она меня или нет?" Нет, конечно. Наташа на цыган и не смотрела, она сидела, как беломраморная статуэтка, принимая знаки восхищения от дружков Мамина - они ей все ручку целовали, а она этак грациозно ее подавала. Пальчики в синих и зеленых (бриллиантовых?) перстнях. И вдруг - она даже отшатнулась: узрела, наконец, над собой, наверху, Андрея. Узнала! Немножко нахмурилась, отвернулась и снова глянула на него, чтобы удостовериться - тот ли это странный прохожий, что приставал на улице, - кажется, тот, хоть и на скрипке играет, неумело подпрыгивая... и снова убрала в сторону синие свои небесные, глубокие, таинственные...
      Потом хозяева изволили кушать - и Наташа на Андрея больше не смотрела, вилка и ножик в ее ручках грамотно и быстро работали. Колотюк устроил перерыв и для своей команды - их усадили в другом углу ресторана, где угостили наповал, как лесорубов или грузчиков. Андрей не хотел пить, но это было его первое выступление в ансамбле, да еще предложили тост за его "бешеную" скрипку ( он здесь постарался, хотя сразу занемела кисть, стал сбаивать мизинец), и пришлось под бдительным оком усатого атамана хватить пару стаканчиков коньяка.
      А потом Колотюк, жарко дохнув, прошептал ему:
      - Твоя игра Валерию Петровичу понравилась, пойди, подойди к их столу и сыграй. Как цыган сыграй, понял, поганый русский?!
      Андрей видел в каком-то кинофильме, как играл в дыму и звоне "шалмана" скрипач-цыган. Андрей приблизился, спотыкаясь от смущения, но все же как бы игривой походкой к столам богачей и сел с размаху у ног Мамина и Наташи и, блаженно закрыв глаза, как это делает и Мамин, завинтил самую, пожалуй, серьезную из всех ресторанных вещей на свете - "Цыганские напевы" Сарасате. Ее все хотя бы раз, да слышали. О, Сарасате! В десять дет он изумил своей игрой королеву Испании, и та подарила ему скрипку Страдивари! И он, как Андрей, всю жизнь был одинок, любил только музыку, тлько скрипку! О, если бы Андрею такую!..
      Сабанов изобразил из себя несомненно пьяненького, что позволило спрямить некоторые мелизмы, все эти неизбежные украшения - пальцы не успевали. Но все равно эффект был колоссальный.
      Мамин взял со стоявшего за спиной пустого стула кожаную сумочку (наверное, там и оружие), вынул несколько денежных бумажек и бросил музыканту на колени. Как потом увидел Андрей, это были хорошие деньги, но перед Наташей он не мог их взять. Как бы не заметив, роняя их на пол, поднялся. Из-за стола мгновенно выскочил круглолицый, присел и, рассовывая деньги Андрею по карманам, буркнул в ухо - как поцеловал:
      - Сбацай еще что-нибудь... Валерке нравится. Ну?!
      "Валерка" моргал от слез, откинувшись на спинку стула, опустив руки чуть не до полу, расслабленно глядя на человека со скрипкой. Откуда было ему знать, что Андрей и Наташа знакомы? А она и не смотрела больше на скрипача - отложив ножик и вилку, напряженно улыбалась, как куколка, у которой повернули в спине ключик. Но красивая, да, да.
      Андрей "сбацал" еще, по просьбе толстомордого, - "Мурку", девицы завизжали от восторга, "женихи" угостили водкой, Андрей выпил и снова сидя играл. Кстати сказать, сидя играть очень трудно. Гениальный Иегуди Менухин будучи в Индии, куда он ездил к йогам лечить руки, чуть с ума не сошел, так был потрясен игрой некоего индуса, который играл на скрипке именно сидя на каменном полу. Но Наташа на Сабанова больше не смотрела - картинно отворотясь, рассеянно перебирала кружева платья, а Мамин зажмурился, ресницы его были в слезах. И Андрей тоже заплакал, играя, - было страшно жалко свою жизнь и жизнь Володи, жизнь Наташи и вообще жизнь всех хороших людей...
      Ночью его привезли домой - он стонал, еле держался на ногах. И все боялся, что оставил скрипку. Ему сунули подмышки несколько бутылок пива, одну он разбил тут же у автобуса, цыгане хохотали - для них не впервой были щедрые подарки заказчиков. С трудом отперев дверь, Андрей, не раздеваясь, упал на кровать.
      Всю ночь, как наяву, в ушах орал хор: "Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая... здравствувуй, моя Мурка, и прощай... Ты зашухерила всю нашу малину, а теперь "маслину" получай. И лежишь ты, Мурка, в кожаной тужурке, в голубые смотришь небеса..."
      Проснулся часов в пять утра - сердце грохочет в груди, как вживленный будильник. Выпил пива и несколько отошел. Прощай, Наташа. Теперь ты знаешь, кто я, а главное, знает Мамин, и уж конечно ни под каким видом он тебя за меня не отдаст.
      Днем забрел еле живой на почту - в ящике лежала записка: "Цыган, позвоните 223322. Н."
      "Господи!.. Кто это?! Она??? С ума сошла?.."
      Купил в киоске жетон, позвонил из уличной будки.
      Мужской голос ответил:
      - Слушаю. Вам кого? - И поскольку Андрей молчал, добавил. - Вы звоните с автомата. Возможно, он не сработал. Наберите с другого.
      Этим своим небрежным знанием, откуда звонит Андрей, человек на другой конце провода совершенно напугал бедного музыканта. Вот так аппаратура! Ну и на хрен всех вас. Андрея вчера исцеловала Аня, даже следы зубов оставила на его щеке... волосами своими черными шею ему обматывала, на узел завязала - умирая от смеху, еле развязали... С ней, с Аней, и надо ему контакт держать. А Мамин - страшная личность. Говорят, вся шпана города ему подчиняется, он их герой, выходец из Березовки, самого бандитского района в городе, но своими руками ничего не делает - он чист, он в деле.
      Этому танку, украшенному цветами, лучше под траки не попадаться.
      Всё так, господа, всё так... Но что вы скажете, если вмешивается сама судьба?! Как вы заметили, с нашим героем мы уже устали думать-размышлять, что же это такое - судьба, и как движется ее лезвие в темных травах бытия.
      А именно следующей ночью, вернее - в половине двенадцатого в квартирку Сабанова постучали, хотя есть звонок... Андрей открыл - и отступил, не веря: из темноты, оглядываясь, вошла Наташа.
      Она прикрывала ладошкой подбородок, скулила, как собачонка, и смотрела то на дверь, то на Андрея, намалеванная, как матрешка, но сегодня - в длинном сереньком плаще, скрывающем ее платье и коленки, на голове - шляпка с пером, надвинутая на глаза.
      - Ты - Андрей?.. - Задохнулась. Голос упал до шепота. - Андрей... Увезите меня сейчас же... спрячьте где-нибудь. - Она заплакала в голос. - Почему стоите?!
      - Что такое? Куда спрятать?.. - Андрей не понимал. Как она сюда попала? Наташа опустила руку - он увидел под ее нижней губой синяк с багровой ниточкой сбоку - на что-то наткнулась в темноте? Андрей, повинуясь ее мокрым затравленным глазам, запер дверь.
      - Ты же с цыганами?.. - Поднырнув сбоку под его вытянутые руки, она приникла к нему. - Я могу намазаться смуглой... Вы же меня любите? - Ночную гостью трясло. Ее коленки тыкались в его коленки. Может, наркотиков накололась? - Бу... будешь любить? Ты позавчера сказал... правда?
      - Правда, правда, - прошептал Андрей, заражаясь ее страхом. Неужели не сон?! Она сбежала? И сбежала к нему? Плачет, размазывая по круглому лицу синие капли с век. - Прямо вот сейчас?.. - Да, да. Выключите свет!..
      Он выключил. - Сегодня... сегодня он Костю застрелил... охранники рассказали... Они напились и много чего рассказали. Это... это мафиози, крокодил Гена... страшный дядька. И меня ударил. Я больше не могу. - Ее руки, вцепившиеся в руки Андрея, были ледяные.
      - Он тебе действительно... дядя? - глупо спросил Андрей, уже все прекрасно поняв и боясь поверить.
      - Да при чем тут дядя? Он... он.. - и не умея объяснить, что Мамин - ее любовник, муж, она навзрыд заплакала, как-то даже подпрыгивая, приникнув узкими плечами к Андрею, шляпкой под горло. - Увези! Как можно дальше!.. А то достанет и в чемодан с дустом сунет. Ему ничего не стоит.
      В голове у Андрея пламенем кружились мысли, что нет денег, что надо, конечно, бежать, да куда?.. надо бы обдумать... что эта встреча с Наташей должна была, видит Бог, произойти... но он толком ничего не продумал... Ах, будь что будет.
      8. СОН САБАНОВА
      Да это - голова живая была моя... глаза мои... я руки протянул, рыдая, - но руки близко не дошли.
      Я закричал - она молчала... я замолчал - она кричит... Так что это - конец, начало судьбы моей? Кто объяснит?
      Господь, не верю я чертенку или ангелочку-дурачку. Позволь же к твоему чертогу припасть - не лодырю-сачку.
      Коль есть там у тебя бинокли, ты видел - я немало лет
      смычком работал... аж промокли мои одежды до штиблет.
      Хотел я страстно совершенства, в трудах изнемогал вполне, но звуки легкие блаженства давались очень редко мне.
      Хотя меня порой хвалили прославленные мастера - я видел, что бескрылы крылья, смычек грузнее топора.
      А годы как в сугробах вешки - не разглядишь, вперед гоня... И в этой гонке, этой спешке себя загнал я, как коня.
      Но почему ж не получилось? Ведь так я музыку люблю... Господь, ты оказал бы милость и объяснил судьбу мою.
      Жить серой мышкой, прозябая, съедая хлеб, куря табак... а если бы судьба другая, все быть могло совсем не так.
      И глупая жена, увидев, какой я славой окружен, меня б могла не ненавидеть... бывает так у русских жен.
      И я бы не ходил со взором упрятанным, как в ворот клюв, себе бы не казался вором, который лишь пьянчужкам люб.
      Кричу "дур-рак", как "попка" в клетке, весь день себе лишь самому, но бьют меня не только детки, считая - это я ему.
      Господь, зачем на свет родятся? Чтоб только землю потоптать? Или с тобою поравняться?
      Господь, я не хочу роптать
      понять желаю смысл творенья живого, нежного всего. Но где ответы в утешенье? Молчишь ты, наше божество.
      Иль нет тебя - а есть кислоты, металлы, химия вещей?.. И наши страстные заботы лишь только для работы сей?
      Мы, появившись, одиноки - нам размножаться и гореть... Мы сами - дьяволы и боги. И в праздник нечего говеть.
      И нету смысла в благородстве... задача - дольше проползти. Пусть в оглуплении и скотстве - пробормотав: господь, прости.
      И где таланты? Кто их видел? Прославить может ОРТ, коль ты деньгами не обидел пройдох наглее в той орде.
      Иль зря ярюсь?.. и это сон лишь. И я сейчас, сейчас проснусь. И я проснулся... мама, помнишь, пила и пела наша Русь.
      Ведь это ты стоишь, родная, в толпе у мертвой головы?.. Зову тебя - а ты: - Не знаю, чего хотите, сударь, вы.
      Сбылось пророчество дурное? И я тебя забыл в пути? И значит, мне с моей судьбою должно отныне повезти?
      Смычок как молния прекрасно скользнет - до неба вознесет? И страшно, страшно просыпаться... Но пробуждение - вот-вот...
      
      9.
      Он долго не размыкал слипшихся ресниц, хотя уже светало - у кого-то из соседей заговорил телевизор. Андрею казалось, при свете утра он увидит рядом с собою несомненно пустую постель и в который раз ужаснется снам, ставшим явственнее реального мира. Но нет, маленькая беглянка лежала возле правой его руки, чуть отстранясь, глядя вверх тусклыми от усталости и страха глазами. Золотистые ее, рыжие на изгибе космы вились колечками по грязноватому одеялу, кулачки были сплетены под подбородком.
      Вчера ночью, выключив свет, они час, а может, и два стояли у окна, выглядывая на ночную улицу, думая, что же теперь делать. Пробираться на железнодорожный вокзал? К междугородним автобусам? В аэропорт? Пешком за город куда-нибудь в тайгу? Стояли, обнимаясь изо всех сил, и Наташа продолжала бессвязно рассказывать о своем недавнем господине... Что это он поместил наташину маму - у нее инсульт - в дом для престарелых большевичек под Москвой, хотя мама, конечно, никогда не была в начальстве и даже в партии не состояла. Да, да, времена изменились, но санаторий под Москвой остался, под тем же названием в народе, да и не выгонять же старушек, бывших некогда женами членов ЦК или сами по себе знаменитыми героинями труда и войны. Там летчицы, шахтерки... за них заплатило государство. А Валерий Петрович отдал за маму Наташи сколько-то миллионов, и маму приняли... Ее лечат, но, как сказали, скорее всего, мамочка уже никогда не заговорит, только жалобно смотрит... Наташа рассказывала шепотом, по детски громко шмыгая носом и вздрагивая всем телом при каждом стуке и бряке за стеной, при каждом шорохе за окнами... А там уже летела, скреблась по асфальту первая жухлая листва с берез и тополей.
      На синеватом зеркале улицы под горящими фонарями пустынно, как на Луне, и выйти туда невозможно - любой прохожий, тем более парочка, станут заметны со всех сторон с самого далекого расстояния. Андрей вдруг вспомнил, что не спросил у Наташи, уверена ли она, что за ней не следили никто, но она сама догадалась, закивала, стала подробно объяснять:
      - Я на двух такси покружила... а чтобы быть некрасивой, сделала так... - Она надула щеку. - А к твоему дому из-за угла подбежала... А твой адрес по телефону у Колотюка днем узнала... а чтобы голос не запомнил, кашляла. Нас не найдут? Ой, давай покурим или выпьем, чтобы не думать... Он мне не разрешает, но ты дай.
      Андрей полез в угол, за чемодан. С позавчерашнего концерта у него оставалась бутылка водки "Колесо фортуны", которую вместе с пивом ему сунули в руки в дверях ресторана. Правда, утонченный музыкант (это Андрей о себе) никогда и помыслить не мог, что с юной богиней, о которой безнадежно мечтал эти дни, будет пить вонючую водку. Да еще безо всякой закуски - в квартире лишь обломки старого печенья в тарелке. Впрочем, разливая жидкость в стаканы, исподлобья оглядывая женщину, которая скромно подсела к столу, застланному газетой, Андрей успел подумать: а может, это и хорошо, что сейчас выпьют... Инстинкт подсказал Наталье или ум женский - им надо как можно быстрее, с первых же минут забыться, растаять, стать любовниками, иначе наверняка потом появятся преграды воспоминаний и сомнений...
      Выпили и, не опьянев, сделали вид, что опьянели. Можно стать смелей. Сабанов обошел стол и стоя обнял ее, сидящую, и судорога прошла по ее и его телу - это они опять услышали похожие на шаги шорохи за окном - летит, катится листва... наступает осень... А вот и словно топот ног по лестничным пролетам, прогремела вода в трубах. Наташа вскочила:
      - Только я сама разденусь... - И совершено не стесняясь Андрея - при свете проплывающих по улице машин, тюлевые шторы не заслон - сняла с себя и аккуратно сложила одежду стопочкой на стул, кольца и браслеты не забыла снять и легла, натянув до подбородка одеяльце. Андрей сделал вид, что убирает со стола, - он медлил, стеснялся... На скрипке, что ли, сыграть? Голый, как сатир, да? Хоть и в темноте... Дубина. Ну, иди же, иди к ней. Сбрасывай с себя все, как на ночном ветру деревья сбрасывают листву...
      Она лежала, свернувшись, как зверек в норе, зыркала на него блестящими глазками. И он пошел к ней босыми ногами, прилипая к линолеуму пола, приблизился, как нескладный огромный зверь, спасать и утешать... а чтобы смешливая душа ее отвлеклась на секунду-две на глупость, нарочито запнулся и как бы вынужденно упал плашмя на маленькую, но совершенно развитую, как женщина... белую, гладкую, как мраморная пена, Наташу с ее твердыми грудками...
      А потом она все продолжала шепотом, как в бреду, нескончаемый свой рассказ про Мамина. Это правда, он вчера вечером самолично убил в складах на правом берегу Костю Балабола.
      - Такой толстый... фужер на пальце держал, помнишь?
      Еще, наверно, и милиция не знает. И не узнает! Он ведь, Мамин, может мертвого в одежду эвенка нарядить и через знакомых вертолетчиков в северную тундру увезти и там на дерево повесить... Будет висеть неизвестный человек, пока не склюют птицы, пока гнус и комар не превратят его в картон... Так говорил както сам Костя. А почему его Мамин убил? Они на склады заехали, Костя давно звал шефа отобрать для себя новую "лепень" - из Англии получил роскошные смокинги, клубные пиджаки с позолоченными пуговицами. А так вышло, неделю назад Костя возил именно туда Наташу, где уговорил взять малиновые туфельки, колготки с какими-то пружинками. И вот они стоят, Мамин и Костя, среди ящиков с товаром, а рядом охранник Кости... с двумя подбородками... звать Сергей. Он и говорит, смеясь: "Рассказывают, пока Натка тут себе выбирала, ты прямо на этих тюках с ней и прыгал?.." - "Что такое? - заморгал, улыбаясь, Мамин. - А?.." И сунув руку в карман, закрыв глаза, не глядя, застрелил из пистолета Костю Балабола. Штаны себе испортил. Домой вернулся как бы рассеянный, позевывая, с тем самым Сергеем за спиной и - вдруг кулаком с перстнями по лицу... хорошо, не по губам, по подбородку получилось... "Было?" - "Что?! Нет!.. - закричала она, догадавшись о чем идет речь и приседая от страха... - Мы меряли... и еще телевизор смотрели, пока машина с заправки не пришла." - "Телевизор смотрели?" - улыбаясь, спрашивал Мамин, и Наташе все казалось: он шутит, и Костя сейчас войдет... но Кости не было. Зато появились два хмурых парня, которым было отныне велено сидеть в квартире у входа, когда Мамин уезжает по делам. А если дама (так называл Наташу почему-то при чужих Мамин) скажет, что ей надо в магазин или аптеку, они должны сопровождать ее на расстоянии руки.