И не зная, что еще тут можно делать дальше, Андрея достал из футляра между ног скрипку. Играл, что в голову придет - "Спи, моя радость, усни" Моцарта, вальс из оперы Вебера "Волшебный стрелок"... А потом стал торопливо рассказывать, не мог остановиться:
      - Самым знаменитым мастером, изготовлявшим скрипки, был Страдивари. Он жил в Италии. Вот он ходит, рассказывают, вдоль заборов, пощелкивает по доскам, выстукивает... звук понравился - оторвал доску и унес домой. И никто на него не обижался. Понимали - из этих деревяшек он делал скрипки, которые стоили дороже золота... Конечно, я не призываю вас отламывать чужие доски, - вдруг стушевался Андрей, увидев, как насмешливо смотрит на него старик. - Я к тому, что талантливые руки могут из ничего сделать что-то очень хорошее... Один бездарный мастер купил у него самую бесценную скрипку, разобрал на части, чтобы из таких же частей повторить самому... Но его скрипка не пела, а визжала, хрипела... Даже дети Страдивари, от которых отец не прятал своих секретов, не смогли создать такие волшебные инструменты. Это дар божий... И любой талант - дар божий...
      - Талант принадлежит народу... - погрозил пальцем лысый старик. - Он дан вам народом, через школы... через родителей...
      - Да, да, - кивнул Андрей, лишь бы отвязался человек. И продолжал, обращаясь к детям. - И в каждом из вас он есть... надо только понять, в чем он...
      Когда, наконец, вся эта мука - напряженные глаза детей, поминутные попытки круглоголового старичка перевести разговор на политические проблемы - кончилась, и можно бы убежать, воспитательница взяла гостя под руку, обмякшего, будто ослепшего, и повела в комнатенку дирекции, здесь же, на задах столовой.
      В кабинете стояли двухтумбовый стол, два стула и складские весы. В углу белели метровые мешки с чем-то сыпучим. Криво висел портрет Макаренко.
      Женщина достала из-за стола и протянула музыканту тяжелый полупрозрачный пакет размером с подушку.
      - Это что? - смутился Андрей.
      - У нас нету денег, - жалостно заглядывала ему в глаза Вера Александровна. - Мы - товарами. Вы уж извините, Андрей Михайлович, просто так отпустить не можем. Мы же знаем, что и людям искусства кушать надо...
      - Нет, нет!.. - Андрей попятился, споткнулся о весы.
      - Сами дети так проголосовали, не верите? Они же все теперь понимают... - Женщина держала перед ним мешок. Веко с ячменем на ее левом глазу дергалось.
      - Что там? - в сотый раз краснея в этом заведении, тихо спросил Андрей.
      - Сахар. Манка.
      - Я не ем сахар и не ем манки.
      - Ну, хоть что-нибудь возьмите! - Воспитательница повела взглядом по комнате.
      Андрей топтался у самой двери.
      - Чего они не едят?.. - наконец, с кривой улыбкой выдавил из себя. - Чего не любят?
      - Морскую капусту, - легко ответила женщина. Рассмеявшись, показала на подоконник, на котором высилась горка жестяных банок с зелеными наклейками.
      Но только раскрыла она зев пустого пакета с Кремлем на боку, как на пороге возник бритоголовый старичок, в руке он держал лист бумаги.
      - Нет, нет... - запротестовала воспитательница, вдруг перейдя на тоненький голосок. - Умоляю вас, Владимир Ильич!.. мы договорились обо всем этом в следующий раз? Вот, берет только капусту... говорит, то, что дети не любят.
      - Это он молодец. Хотя морская капуста тоже полезна, - закивал старичок, с сожалением убирая документ в карман. - Вы играете на свадьбах и похоронах, молодой человек. Ничего, скоро сыграете на похоронах этой власти. Вы же не можете поддерживать власть воров? Разрешили воровать. Ленин разрешил производить и торговать, а эти - воровать. Кто успел, тот и съел. - Он ухмыльнулся до ушей и достал белый платочек. - На деньги, которые выделил коллектив, получится... банок десять?
      - Возьму три, - отрезал Сабанов. - Раз уж вы настаиваете. - И, кивнув воспитательнице, зажав подмышкой футляр со скрипкой, с гремящим пакетом в руке выбежал вон из деревянного дома, чтобы не видеть больше, как этот старик будет протирать до блеска свои молодые белые зубы.
      И вообще, Господи, как все это мучительно!
      Нужно ли говорить, что теперь, оказавшись на улице, Андрей вмиг опьянел. И побрел медленно, не зная сам, куда ноги приведут.
      "Почему же я не спорил с этим старым хреном? - начал он вяло упрекать себя. - Сегодня есть главное - свобода. Да, да, но почему стыдно об этом говорить?.. Особенно в детском приюте. Старик закричит: свобода от родителей?.. свобода от нравственности?.."
      И увидел, что стоит возле магазина, того самого супермаркета, где вчера встретил набрызганную духами, намалеванную - словно в белой маске актрису японского театра - юную дурочку с глазами, высокомерно глядящими сквозь всех. И подумал: "А вдруг она и сегодня тут что-нибудь берет?" И сам себе признался, что девочка - красоты невозможной.
      И вдруг его обожгло: "Болван! Да она из таких же сирот, каких ты сегодня видел! Ее удочерили! Нарядили! И учат ни с кем не разговаривать. Идиот! Вот кто она!.."
      И она показалась в дверях супермаркета - да, да, это не кто-нибудь другой!.. - видимо, все уже купила и собралась домой. Одетая точь-в-точь как вчера, намазанная как вчера, только личико грустнее да синевы вокруг глаз побольше. Может, приемные родители поругали, а то и побили ее.
      "Да, да, как же я сразу не заметил! Она и шагать-то старается, как модели на подиуме, бедрами вперед. А смотреть на других людей просто боится."
      Опьянев почему-то еще сильнее (надо было поесть каши-то, поесть!), Андрей с футляром в одной руке и брякающим пакетом в другой, тащился следом за девчушкой. Остановить. А о чем спросить?
      Она шла по прямой, высоко подняв голову. Андрей вспомнил, как в приюте детей учат не торопиться к столу, а в столовой - держать вилку в левой руке. Она тоже учится держаться, как воспитанная юная дама. Конечно, детдомовская.
      Ах, как хорошо - на пути светофор! Да здравствует красный цвет даже в эру демократии! Все остановились - и, представьте себе, красотка тоже. Андрей, пользуясь моментом, чтобы получше рассмотреть ее, быстро ступил на асфальт улицы в полосах "зебры", и этак лихо повернулся к своей возможной судьбе... Ведь ничего на свете нет случайного, ничего нет случайного! Увы, юная мамзель с белым накрашенным личиком стояла, слегка морща лобик и глядя сквозь Андрея, словно он был стеклянный.
      Впрочем, пауза не затянулась, Сабанова тут же едва не сбила машина - за спиной завизжали тормоза... зашипели колеса, как сало на сковородке... И грянули хриплые выкрики:
      - ... твою мать!.. мать!.. мудак!.. Ты чего тут?.. обосрался, чего стоишь?.. мать!..
      К счастью, не оказалось рядом милиции, забрали бы музыканта... ведь еще и нетрезвый... Ах, если бы забрали - девица, возможно, обратила бы внимание на уводимого в наручниках... хоть засмеялась бы вослед... Но вряд ли! Минуты две уже гремел, как гром из облаков, русский мат-перемат со всех сторон, а незнакомка и бровью не повела - все так же стояла, наморщив озабоченно лобик, перед несносным красным светофором. Спокойно, как умудренная жизнью старушка.
      А может, она и есть старушка??? Ей сделали подтяжку на морде или как там называется? И ей уже ничего не интересно?
      В секунду, когда загорелся желтый, и красотка с удовлетворением уже чуть подняла правую ножку в синей туфельке с синими камушками на ремешке, чтобы ступить на асфальт, Андрей нарочито громким, актерским голосом спросил - правда, глядя в сторону - на случай, если она оскорбит насмешкой ( а он тут же ответит, что обращался не к ней, а... к кошке, рыжей, безухой, которая сжалась возле дымящей урны):
      - Вы тоже - любите - немецкие - сыры?
      Не слышит!!! Может, глухая? Говорить говорит, но не слышит? Прошла мимо, вильнув бедром. Наверное, ей папа наобещал в мужья красавца шотландца или негра с золотым гнутым ломом на шее. Может, именно такому гостю в доме и несет юная раскрашенная особа всякие вкусности из магазина. Ступает звонко по каменной земле, не глядя ни вправо, ни влево, отчуждая всех.
      Андрей снова обогнал ее и, дурашливо раскинув руки с футляром и пакетом, замычал в лицо:
      - Слушай, давай я тебя удочерю? У меня тебе будет лучше! Я из тебя человека сделаю!
      И только тут незнакомка словно споткнулась, ее глазки быстро - словно в молнию - раза два заглянули в душу Андрея - и отлетели:
      - Вы с ума сошли, - тихо сказала она. - Я - женщина. Пропустите.
      - Ну-у, если женщина... - Андрей никак не мог понять, что его с такой силой тянет к пустенькому существу. Хватит же, болван, отойди в сторону. - Если женщина - выходи за меня... Я буду любить тебя больше, чем твой миллионер. - Он продолжал бормотать скорее по инерции. - Буду любить как небо - и птиц... как попугай - музыку... А?
      Ничего не ответив, только снова озабоченно наморщив белый лобик, она скользнула мимо - и, нажав на кнопки, скрылась за железной дверью подъезда краснокирпичного дома с арками и башенками - он недавно тут вырос, на проспекте Мира, прямо в центре города. Вот оно что. Действительно, жена богача.
      Шел бы ты подальше, Андрей, пока тебе рыло не начистили, в скрипку не нассали, да еще твоими же банками с капустой в спину не засадили.
      И правда - он услышал негромкий насмешливый голос:
      - Чё ищешь, парень? Вчерашний снег?
      Обернулся - двое громил, впрочем, с добродушными лицами, в зеленых шелковых спортивных костюмах. Да, он их уже где-то видел. Это ее охранники? Ну, тут и вовсе круто. Вали домой, Андрей Сабанов. Кто ты такой для таких девушек?
      И он побрел домой - со своей дешевой скрипкой в футляре и тремя банками морской капусты...
      4. СОН САБАНОВА
      И я спускаюсь к Вельзевулу. В аду вокзальный душный гул. Сидит, ружьишку дуя в дуло, на старом стуле Вельзевул.
      Мычит, ногой бутыль катая. Лицо - как кованая медь. О чем спросить бы негодяя? - Могу я раньше умереть,
      знаком с шагреневою кожей... Добавил бы таланту мне! Моргает тускло глаз заросший, как ноготь мертвеца на дне.
      - Не прыгай предо мной, как заяц! Итак, я помогу тебе - но дашь, о чем и сам не знаешь, чему лишь быть в твоей судьбе.
      (Чего еще я сам не знаю? Что явится в судьбе моей? Да вряд ли... только скука злая да пара скомканных рублей.
      Давно я одинок на свете, давно в ночах я одинок. И может быть в моем ответе одно согласье, видит Бог.)
      И сатана рычит довольный: - Коли согласен - по рукам... И только в сердце стало больно, как будто побывал он там.
      Зато идти по красным углям не жарко и не трудно мне... И вот к себе вернулся утром - а что же это на стене?!.
      Висит посол нечистой силы - моргает глазом паучок... Нет, показалось. Отпустило. Я все ж договориться смог!
      А он того не знает - знайте! - жизнь моя в будущем пуста... А я прибавил ли в таланте? О, пятипалая звезда!
      Рука работает на скрипке, как десять самых быстрых рук. Но почему же без улыбки стоит во тьме мой старый друг?
      Но почему же звука нету - хоть весь я изодрал смычок? И я кричу живому свету: какой же в договоре прок?!
      И вдруг встают сверкая залы, где лампы - будто виноград, где мчится - на меня, пожалуй - аплодисментов водопад!
      Дворцы Парижа, Вены, Бонна... газетный снег... радиогам... И только сердцу больно, больно, как будто побывал он там...
      5.
      "Все бред. Возможности упущены. И мы не Моцарты, не Пушкина. Если бы в свое время не жил в сырой избе на свайках у болотистой протоки... да и другой наш сельский дом возле оврага был не лучше - весь в щелях... если бы уехал в молодости учиться в Ленинград, а ведь советовал один бывший ссыльный музыкант, дед с лицом Мефистофеля, даже адреса питерских коллег предлагал... Впрочем, и Питер - сырой город... и дело не только в артрите... В конце концов, полечился бы на грязях... совсем рядом есть озеро Учум, многие музыканты приезжают руки-ноги там погреть... Вот если бы ты умел верить в себя, сковывать свои нервы... не падать в обморок, когда работа идет не так прекрасно, как хотелось бы... если хладнокровно медлил бы, не летел на сладостный огонь - женился не на Людмиле, а на девушке высокообразованной, нежной, которая любит музыку... если бы... то был бы сейчас не Андрей-скрипун, а маэстро АНДРЕЙ МИХАЙЛОВИЧ САБАНОВ. Не таскался бы по свадьбам-панихидам... Если бы."
      Все - если бы. Да у самой матушки-России каждое десятилетие в судьбе это "если бы"! Но что на Россию ссылаться? Тебе кто мешал?..
      Поел с хлебом морской капусты, запил водой из-под крана и сел у окна, подперев лицо ладонью, как Аленушка у озера на картине Васнецова. Его и дразнили в детстве девчонкой. Он был, как девчонка, хил телом, его били ровесники. Но упрямый и бледный, отрастив волосы до плеч, Андрейка постепенно отвоевал себе пространство в стороне. По настоянию матери пошел учиться в седьмом классе еще и в музыкальную школу, которую закончил на пятерки. Всегда на чем-нибудь тренькал - на пиле, когда дрова пилили, на стаканах, налив в них разное количество воды...
      "Но разве тебе не везло? Мама, продав теленка, не тебе купила в детстве скрипку-четвертинку? И все в деревне вокруг терпели, когда ты во дворе пиликал на ней до ночи. Даже Райка, рыжая дворняга, тебе подвывала... Все впустую. Ничего из тебя не вышло. Ты - посредственность. Способная посредственность."
      Уже тогда от боли в пальцах мутилось сознание... переигрывая, торопясь, доводил себя до бешенства... и нет, не тщеславие подгоняло, било в спину кнутом - страсть к совершенной игре. Падал возле дров, жевал в бешенстве опилки... И опускались руки, неделями ничего не делал. Шлялся с двоечниками из младших классов.
      Получив "аттестат зрелости", по совету сестры без особой надежды поехал в город, в недавно открывшуюся консерваторию. И его в этом огромном белом доме с колоннами и зеркалами - бывшем дворянском собрании - приняли с первого захода! Профессор, похожий на Чайковского, проверил слух и внимательно осмотрел пальцы бледного сутулого парнишки... Ласково посоветовал немного укоротить космы: "Попадет волос под волос смычка - запутаетесь как ведьма..."
      В школе Андрей не блистал знаниями, а здесь не пропускал ни одного занятия - не только сольфеджио и прочие обязательные уроки, но и бегал на класс композиции, он помнил - Паганини был еще и композитор... И профессор Куликов поощрял Сабанова - и Андрей делал, по словам учителя, грандиозные успехи, играл соло на студенческих вечерах... Но неожиданно Куликов упал на лестнице консерватории, умер от разрыва сердца. А новый учитель - старец Рокетский со впалыми щеками (они у него как эфы на скрипке) из Одессы - сказал, что Андрей не так держит пальцы, слишком шикует смычком, надо строже:
      - De'tache', если оно связное, должно быть плотным, как кирпич (это про серию кратковременных штрихов смычком)... А пиано не должно быть рыхлым, как сидение дивана... - Одним словом, начал переучивать. И дело у Андрея пошло наперекосяк.
      И не с кем было посоветоваться. Друзья-завистники с ухмылкой отворачивались: каюк любимцу Куликова... Ему б уехать в Ленинград, где командуют несколько "куликовцев", но Андрей нерешителен... А дома в селе трагедия - даже письма получать оттуда мучительно... Сабанов-старший, служивший в милиции райцентра небольшим начальником (пожалуй, даже сейчас Андрей затруднился бы назвать должность), был уволен по причине задиристости: толкнул кулаком в грудь сослуживца, который ругал Сталина. Старику бы радоваться, что теперь сокращения проводятся тихо, без расстрелов (вон что пишут про его любимые 30-50-е годы!), а он запил. Еще вчера ходил надутый, важный, подолгу отчитывал пьющих плотников, заваливших улицу обструганными бревнами, а теперь сам стоял у какого-нибудь оврага, глядя вниз, покачиваясь и скрежеща зубами. То ли от срама сгорал ( отстранили от власти! Люди могут подумать: тоже - из-за пьянства! А его - по политическим мотивам! ), то ли не представлял себе, каким еще делом может заняться - власть, даже маленькая, многих в России развратила...
      Мать Андрея, тихая ласковая женщина, призывала к смирению, указуя на иконы, лила слезы, уговаривая Михаила Илларионовича не писать больше никуда писем, а он писал. Наконец, отца устроили на работу по линии сельского хозяйства в райисполком, но он продолжал оскорбленно отчуждаться от мира. Андрею еще в школе было совестно за него - надо же, уважает кровопийцу в кителе! Портрет его держит в избе над столом...
      Сестра Андрея Лена ( она старше его) с радостью уехала в областной город, вернее даже - в закрытый пригород на окраине, куда и при желании приглашающей стороны не всегда и всякого пустят - вышла замуж за инженерафизика Диму. Отец пару раз наведывался за сорок километров пьяный на КП, показывал стертые красные корочки, но его вежливо разворачивали обратно, в родимое Старо-партизанское. Правда, иногда дочь сама являлась, привозила диковинные в те времена в сибирской тайге апельсины...
      К Адрею же в городе отец не заезжал - не тем занимается волосатый сын. Когда Андрея с четвертого курса консерватории забрали в армию, в пехоту ( пойти в военный оркестр он не захотел - и поступил, упрямец, глупейшим образом!), то узнал из писем матери: Сабанов-старший едва не умер, сильно болел, говорить не мог - только мычал. Но зато, как писала мама, прекратил пить водку - засел сочинять самую правдивую историю современной России, за каким занятием и застал его сын, вернувшись из армии.
      Важный, лысый, в очках, как тот говорун с бумагой из детского приюта, отец показал сыну пять школьных тетрадок: там все было расписано по годам - участие М. И. Сабанова в войне... участие М.И. Сабанова в восстановлении народного хозяйства страны... борьба М. И. Сабанова с хулиганами и ворами... В последней главе он, как истинный сталинец, проклинал за распад СССР Горбачева и Ельцина... Анафема, писал он, "Иуде с отметиной"... Анафема - "Беспалому"...
      Дочь звала, и мать не раз предлагала старику перебраться в закрытый город - там снабжение лучше, нет преступности, да и некому водиться с народившимся внучатами. Но отец бунтовал в своем райцентре, где даже элеватора нет, зерно возят в соседний район, а имеется лишь воняющий на всю округу рыбзавод да не менее вонючая маслобойня... Сабанову-старшему все мнилось - вспомнят о нем, вспомнят и с пионерами под оркестр придут, попросят прощения. Но никто к нему не приходил... бывшие секретари райкома все куда-то подевались - говорили, в бизнес ушли... И наконец, старик согласился-таки переехать к дочери как в изгнание - и то лишь ко времени, когда волна бедности и бандитизма достигла и секретных зон. Мать увезла его, почти уже невменяемого, жалкого, что-то невнятно бормочущего, с мокрыми кривыми, как волнушки, губами, за колючую проволоку.
      А Андрей... что Андрей? Да ну его как пистон под курок, и вообще всех этих музыкантов и поэтов! Михаил-то Илларионович мечтал: сын станет генералом и всем врагам великой страны покажет, где раки зимуют... Надо - и до Индии дойдет. Правильно призывает политик Жириновский. Даже не верится, что у Андрея отец с такими смешными взглядами... Если бы старик нал, что для сына тягчайшими днями в жизни оказались именно два года в армии. И не из-за учений на морозе, не по причине чистки сортиров и не по причине прочих прелестей службы. Нет. Из-за хамства полу-офицерья , из-за унижений и поборов, которым "деды" подвергают первогодков, из-за страшного закона: "Молчать, пока зубы торчать!.." А уж юмор армейский! Андрей никогда не забудет:
      - Девушка - консервная банка, один раскрывает, другие пользуются.
      - Что такое девушка? В 16 лет - дикая, как Австралия, в 17 - жаркая, как Африка, в 18 лет - открытая, как Америка, в 19 лет - разбитая, как Германия.
      - Лучше слышать вой шакала, чем клятву девушки.
      - Снимай ремень и бей в п-здень... Ха-ха-ха!.. Га-га-га!.. Гы-гы-гы!.. - Самые низменные чувства вместе с черными кишками через рот выворачивает эта армия. Правда, говорят, в войну иначе...
      Отец мог бы рассказать - он-то совсем юнцом попал на фронт, в 1944-ом. Но уже вряд ли расскажет - Андрей для него стал чужим, можно сказать, политическим противником, понимаете ли (его любимое выражение "понимаете ли"). После развода сына ( и кого узнал о разводе? Наверно, земляки из села, заезжавшие к Андрею переночевать, доложили...) прислал писульку с каракулями, напоминающими колючую проволоку: "Как можно рушить ячейку государства?! Это влияние буржуев с их "свободой" любви!.." Андрей отбрил в ответ: "А как же тогда твой Ленин и его отношения при живой Крупской с красоткойреволюционеркой Инессой Арманд?"
      Лысый угрюмый батя не ответил. И более не писал сыну. Верно, окончательно и бесповоротно обиделся на сына. И теперь сочиняет, как Пимен, шестую тетрадь - про Чубайса и прочих демократов...
      И остался Андрей один-одинешенек в России. Где друзья по консерватории? Самые талантливые - опять-таки в Питере и в Москве. А с бездарностями встретиться, водки купить? Захохочут, как вороны: "Снизошел?! Ну и чем ты лучше? Сшибаешь, как и мы, червонцы..."
      О многом сегодня вспомнил Андрей после встречи в детском приюте (никак из головы не выходит мальчонка со скорбными губками)... До ночи просидел, думая и о своей надломленной жизни...
      Мимо окна, жужжа, быстро летели подростки на шариковых коньках ( "А мы когда-то на велосипедах ездили"). Промелькнули на бешеной скорости округлые таинственные иномарки. Наверное, в одной из них сидит, блаженно вдавившись в богатое кожаное кресло, и та девица с набеленным личиком. Идиотка.
      Ничем не лучше бывшая жена - грудастая, холодная, как пингвин... Когда уходила, Андрей отдал ей телевизор - смотрите свою политику! У него есть свое высекание огня из кремня - скрипка. И уже давно не интересовался новостями, разве что местными. Если застрелили какого-нибудь банкира или хоронят ветерана в орденах - из разговоров в толпе скрипач похоронного оркестра что-то узнавал... Страна катилась черт знает куда.
      Правда, Людмила оставила бывшему мужу старенький "кассетник" - пусть слушает до одури свою любимую музыку... И он иногда включал магнитофон, ставил наугад одну из захватанных кассет - там уже не разглядеть надписей, и никогда не знаешь, что сейчас заиграют. Нажимал на "play" - и засыпал... И сквозь сон было слышно, как тренькает и тихо рассыпается веером весенних сосулек на асфальте рояль Моцарта, и жалобно, жалобно поют скрипочки, и взмывают, как ласточки, в небо...
      Но сегодня не до сна. И не до музыки. Всю ночь сквозь мглу на него смотрят круглые глаза потерявшего родителей мальчугана, который чувствует музыку так же болезненно и сладостно, как серебряная листва ветлы - ветер... Может, правда, - усыновить? Но на какие шиши растить его?
      И еще эта девчонка-женщина... два раза быстро заглянули в душу ее растерянные фиалковые очи... Да кто она такая и что он к ней пристал? Еще не хватало увлечься малолеткой. Тоже мне, Лолита постсоветской эпохи... И все же таится в ее облике загадка... не полная же дура - так мазаться! Видит Бог, есть в лице ее запрятанное страдание... Но ты и ей не поможешь. Гол, как сокол. С гундосой магазинной скрипкой. Хватит! Спать! И забыть - эту прежде всего.
      Включил магнитофон - заело, хотел вынуть кассету - потянулась пленка, вырвал метра два... выключил. Спал плохо.
      Утром ожесточенно полез под ледяной душ и выскочил на улицу.
      Хватит. Он сегодня, он сейчас идет в ненавистный цыганский оркестр - приглашали. Будет играть вместе с кудлатыми веселыми хлопцами, тряся задом, по ресторанам. Там хорошо платят.
      Но судьба поворачивает, куда ты не ожидал... Еще не раз Андрей задумается во снах и среди бела дня, что же это такое - случайность в жизни... Случайность - корнями восходит к случке собак? Нет! Случай - безумие с луча лунного... Или: случай - слушай чаянность... Престань, доморощенный лексиколог! Твое дело - пила, смычок. Но ведь и смычок - смыкает... Сомкнутые губы - тайна. Сползаешь с ума? Больше не пьешь.
      Так вот, не зайди он по пути к автобусной остановке на почту (вдруг от мамы и сестры письмо?), он бы не встретил никогда ту самую задаваку. И скорее всего, через день-два забыл бы о ней. Сколько можно?..
      Но он забрел на почту, здесь у него имелся, как нынче у многих, свой абонементный ящик - в подъездах все жестяные ящички грубо вскрыты, пацаны воруют газеты и письма, а то и просто поджигают (если замочек не отпереть). Андрей открыл дверь в пахнущее расплавленным сургучом почтовое отделение - и увидел в двух шагах: намалеванная маленькая женщина беспокойно роется в открытом отсеке номер 8432. Она в слезах. Вот это да! Заревана. Впрочем, быстро поморгав, вынула красочные журналы, длинные конверты и, сложив в большую кожаную сумку с синими камушками, вышла.
      Сегодня она была еще более нарядна, чем обычно, - в розовом и кремовом, вся - как торт. И духи, духи всех стран мира... Но почему плакала?! Не дали на уши золотые сережки повесить? Или ноздрю просверлить не разрешили - сейчас молодежь и в носу украшения носит...
      Андрей выскользнул вслед за ней - красотка медленно ( может, нарочито медленно? Но она, кажется, не заметила Андрея?) направлялась в сторону краснокирпичного с арками дома. Медленно, но и не глядя по сторонам - опустив голову - прямо монашенка. Но если ты не хочешь ни с кем говорить, пошла вон. Купили тебя с потрохами - и живи.
      Однако ноги Андрея сами несли его в ту же сторону - за юной дамой. Вот и подъезд ее. Шаг. Еще шаг. Нажала на кнопки и - исчезла, словно впиталась, как алый дымок в эти алые стены. Новые времена - новые герои. Почему-то полюбили именно этот, так называемый кремлевский кирпич. Но если все так хорошо, почему она ревела?
      Во дворе на кривых железных качелях качаются девочки в раздуваемых на ветру юбчонках. Они тоже, как взрослые, в клипсах, кольцах, браслетах. Маленькие мальчишки стреляют из автоматов, валяясь за бревнышками, - стоявший здесь некогда терем разломан. Ничего не жалко богатеньким детям. Надо - родители завтра новый терем закажут. Так что же эта-то юная женщина тут делает?! Может, уборщицей работает, как Золушка? Удочерили - и давай, трудись. Да, да, конечно. Так и есть. А что женщина - сделали и женщиной...
      Вдруг Андрей вспомнил - она отпирала абонементный ящик. Надо хоть узнать фамилию. Сердясь на себя (зачем, зачем тебе это?!), вернулся на почту.
      На почте работала Люба - смешливая толстая девица с собакой. Запрокинув голову и рассмеявшись: "Ха-ха!..", здоровалась с Андреем: "Привет, холостой патрон". На что он отвечал: "Потому что пьющий." Вот к ней в раздаточную комнату и зашел Андрей.
      Люба разбирала газеты, белый в серых пятнах пес лежал у ее ног, как живой сугроб.
      - Слышь, Люба-голуба, а кто это - ящик 8432?
      Она оглянулась:
      - На Наташку глаз положил?
      - Да нет... Я насчет хозяина.
      - Хозяина? Ха-ха! - и вдруг нахмурилась. - Зачем тебе хозяин? Хочешь поиграть ему? Он музыку не любит. - И почти шепотом добавила. - Мамина Валеру не знаешь? Неужто не слышал?
      Андрей пожал плечами. И уже уходя, как можно более небрежно, спросил:
      - А эта... вся в одеколоне... жена ему?
      - В одеколоне!.. - снова зашлась в смехе Люба, и даже пес, поднявшись, ткнулся мордой в колени Андрею - молодец, мол, ровня моей хозяйке - тоже веселое существо на двух ногах. - Да это "Шанель" и черт те что в три ручья. А насчет жена - не жена, не знаю... Говорят - племянница...
      Племянница. Вот оно как. Андрей вышел на улицу, постоял, криво скалясь на солнце ( от нерешительности в мозгу нарастает шумовой фон из скрипок - crescendo...) - и в газетном киоске купил наиболее горластые городские газеты: "Шиш с маслом", "Бирюльки", "Дочь правды"... Может, там есть что про дядюшку этой девицы.
      Сел в сквере - отсюда видно, как во дворе краснокирпичного дома качаются на качелях дети - и начал читать.
      И сразу же наткнулся на любопытный текст.
      Интервью начальника милиции области полковника Куденко: "У нас к господину Мамину претензий нет. Он чист. Если человек предприниматель, то непременно жулик? Нет. Именно Валерий Петрович в свое время помогал организовывать в городе народные дружины, а в последние годы много денег вложил в спорт. Наша м молодежь боготворит Валерия Петровича. Он патриот области, и у нас к нему никаких претензий, кроме искренней благодарности".
      А в другой газете - фотография, на ней изображены спортсмены, готовящиеся к отлету на чемпионат по вольной борьбе, и среди них - В.П. Мамин... видимо, он самый?! Еще совсем молодой парень, высокий, сутулый, с широкой улыбкой мальчишки.
      В третьей газете - фельетон: "Лучше свои воры, чем зарубежные". Оказывается, Мамин - владелец если не контрольного пакета акций местного алюминиевого завода, то весьма солидной их части. У него, говорят, дом в Лондоне, счета в Цюрихе и Нью-Йорке... У него два мерседеса, четыре сменных охранника с автоматами и мобильными телефонами. Ни фига себе!
      В двух других газетах о Мамине ничего, а в еженедельнике "Шиш с маслом" - интервью самого Валерия Петровича: "Я люблю мою родину... здесь мой дом... И никуда уезжать я не собираюсь."
      Значит, счастлив, и племянницу вместо домработницы держит. А что? Родня - самое верное дело. Родня не подведет, даже если видит, что неправедные дела делаются. Вспомни дона Карлеоне из "Крестного отца" - какая тесная и надежная семья вокруг стеной стояла, ощетинясь ножами. Не суйся в чужую жизнь, иди в цыгане.
      Йехали на тр-рой-й-йке с бубена-цами...
      А ва-дали мели-кали огоне-ки...
      6. СОН САБАНОВА
      Не видя Бога ежечасно, но и не веря Сатане, я так решил - хотя и страшно - но их посредник нужен мне!
      Так кто же здесь - веселый, наглый - во тьме как огонек течет? Когда-то согрешивший ангел или раскаявшийся черт.
      На нем что шахматы одежды - весь черно-белый, как циркач, мурлычет песенки Одессы и на башке катает мяч.
      Ты, проживающий охотно меж двух великих грозных сил, скажи мне - рыжий, беззаботный - все в мире истины вкусил?
      Ты знаешь, почему страдаю? кого ищу я и зову? Во тьме бессмысленно стенаю и рву созвездья как траву?
      Вот-вот в руке судьба-синица... - А глянь - цыпленок табака?! Мой собеседник веселится, хотя в глазах тоска, тоска...