За водой бежать к реке, долбить прорубь не было необходимости - у Николаевых вода имелась своя. В предбаннике еще летом Феликс пробурил скважину и поставил электронасос "Аза". Вот только не купили (глядя на зиму-то к чему?!) длинного пожарного шланга. Да и тонких резиновых не удосужились приобрести - садом решили заняться на будущий год. Придется бегать с ведрами. Быстрыми жестами своих длинных рук Феликс утвердил Элю возле насоса, мальчика погнал с ведром воды на чердак - чтобы пламя, если оно прорвется через щели наверх, не подожгло стропила и неизбежный плотничкий мусор. А сам, схватив ведра (пока Эля заполняет два других), понесся по лестнице - через основной дом - в сени налево - и через распахнутую дверь - водой, превращающейся в пар, - на станки, на полы...
      К счастью, минут за десять удалось погасить огонь. Обгорел подоконник окна, через которое забросили "гранату Молотова", угол рабочего стола, пламя подпортило деревянные поделки, но пол остался цел (только с черными розами кое-где), не говоря о потолке - его лишь лизнула красная стихия. На всякий случай Фелиекс самолично поднялся на чердак, где продолжал стоять, трясясь от возбуждения, Коля с ведром воды в руках.
      - Все нормально? - спросил отец.
      - Да. Только мне показалось... - мальчик показал рукой. - Туда вместе с дымом что-то вроде розовое скользнуло...
      Хоть на крыше гореть и нечему, Феликс откинул верхнее окно, обитое жестью, и вылез наверх, но на морозной пленке поскользнулся - и сполз на ногах, размахивая руками ( ведро отбросил), до самого края, до водосборного ребра и там, наконец, не удержавшись, грохнулся лицом вперед, порезав пальцы о жесть. Но с крыши не слетел. Медленно встал и вернулся на чердак.
      - Всё о кей.
      И только сейчас увидел, что, несмотря на мороз, он бегал с ведрами без перчаток.
      Николаевы никакой помощи со стороны, конечно, не дождались.
      В селе Весы не было пожарной команды - люди в случае беды спасались сами. Конечно, родня помогала родне, соседи соседям. Но к дому странных новых поселенцев никто не подбежал, не предложил подсобить. Только вновь на улице, метрах в ста переминались на сугробах мальчишки и смотрели, как над домом поднялся было черный дым и вскоре, став серым, развеялся...
      К вечеру горе-англичане протопили баню, вымылись. Пока мылись родители, мальчику было дадено ружье с холостыми патронами и разрешено стрелять в любого подозрительного человека, кто будет шастать у заборов.
      
      Среди ночи Эля и Фелиск выпили красного подогретого вина и только сейчас до них дошло, какой беды они миновали. Если бы бутылка с бензином была брошена не на рассвете, а в полночь, они могли бы во-время не спохватиться... Эля плакала, сморкалась в платочек, пыталась улыбаться и снова плакала.
      - Все, все. На этом все. Я больше не выдержу. Третий раз с нуля начать уже не смогу. Надо по-быстрому все распродать и - уедем...
      - Почему?!
      - Ты сам знаешь, почему. Нам здесь не жить. Поедем к моей маме в Крутоярск-двадцать шесть. Там, в зоне, никто не тронет.
      - А что я там буду делать? - застонал Феликс.
      - Придумаешь. Ты талантивый.
      - За медные деньги паять никому не нужные микросхемы? Мед разводить нельзя, химия, все отравлено... хлеб сеять негде... рыбу ловить не советуют светится... Что мне там делать? Матрешки резать?
      Эля плакала, Френсис курил. Мальчик лежал в соседней комнатеке и продумывал свои уже почти взрослые думы. Он обязательно поступит в Кембриджский университет, он будет учиться и работать, заработает денег... Он пригласит маму с папой в Англию, пусть они вместе с ним поживут года два-три, пока на родине дикий капитализм не перерастет в цивилизованный... Тогда здесь и отцу с мамой найдется применение - они же очень талантливые.
      Наутро Феликс чернее негра собрался в Малинино. Они с Элей договорились: Феликс даст в тамошнюю газету объявление, что их усадьба срочно продается ( вместе с коровой, моторной лодкой, трактором в гараже и пчелами в подвале), а районных начальников попросит весной перевести их на вертолете в верховья Кизыра, ближе к гольцам Саянским. Там, где никого, кроме медведей (даже охотничьих избушек там нет), они построят дом и будут жить. А разбогатеют со временем сами купят вертолет.
      - Ты у меня прямо Ленин, - шептала, утирая слезы, Эля. - Мечтатель! Ну, хорошо, хорошо... O, Good Lord!.. Только бы скорей отсюда... Если до весны найдется покупатель... И если Николай Иванович снова поможет со строительством.
      - Поможет! Потому что предатель, растрепался! Я еще с ним буду иметь разговор!
      Феликс ушел к железной дороге, Эля с сыном остались дома.
      В Малинино, в здании бывшего райкома партии под трехцветным флагом, длинные коридоры были покрыты темнокрасной, вытертой до нитяной основы ковровой дорожкой. Но на дверях блестели новенькими золотыми буквами фамилии начальников. К главе администрации
      Феликс решил не соваться, он вспомнил - продавщица Лида что-то рассказывала про заместителя главы... Заместителей оказалось в этом здании трое.
      - Скажите, пожалуйста, - спросил Феликс у проходившей мимо хмурой женщины с бумагами в руке. - Кто из замов отвечает за еду, что ли?.. снабжение?.. Он совершенно отвык за год от казенной речи, с трудом слепил фразу. Но девица поняла.
      - Кутаков.
      Секретарша Кутакова, молодая розовая девка с голыми руками и ногами, с сигареткой в красных губах, очаровательно улыбаясь, сказала Феликсу, что шеф очень, очень занят. Феликс с досадой почесал бородку и вдруг нашелся:
      - Передайте, это, мол, русский англичанин... Он поймет.
      В глазах секретарши мелькнуло удивление, она, кажется, что-то вспомнила... Да и быть не может, чтобы они здесь не судачили о странных новопоселенцах в селе Весы!
      - Щас!.. - Девица скользнула, как спрут, всем своим розовым телом одновременно в дверь к начальнику и через секунду выплыла, с любопытством глядя на долговязого посетителя в дубленке и унтах. - Проходите, Олег Иваныч примет вас.
      Заместитель главы администрации, смуглый человек с усиками, очень похожий на таджика или узбека, но судя по фамилии русский, стоял возле сейфа и, сконфуженно расплывшись в улыбке, раскинул руки как бы для объятия:
      - Дорогой наш подопечный!.. Лучше поздно, чем никогда!.. - и сведя руки, даже неловко хлопнув в ладоши из-за того, что Феликс запоздал протянуть свою руку, он продолжал. - Слышали!.. Вот мерзавцы!..
      Он, видимо, чувствовал свою вину. И откровенно побаивался небольшого, но все же областного начальничка с плечами, как у баяна на свадьбе. Ведь Николай Иванович Ярыгин наверняка просил их здесь приглядывать за "другарем", помогать. Да вот, не уберегли от неприятности. Кутаков слушал Феликса ( про объявление в газете, про новый переезд) и кивал, как заведенный.
      - Вы... вы еще нашему общему другу не сообщали? Про вчерашний поджог? И не надо! Мы тут все сделаем... покроем, так сказать, ущерб...
      - Да не стоит, - скривившись от неловкости, отвечал Феликс.
      Он принялся протирать очки. - Вы мне помогите только в Саяны летом улететь.
      - Обязательно! Непременно!
      - Это же тоже ваш район?.
      - Наш, наш! С этой, западной стороны - наш, - отвечал заместитель главы администрации. - И не о чем не беспокойтесь! Отправим с гляциологами... бесплатно отправим... а объявление в хазету я сам лично продыктую! Сейчас же! - И смуглый человек с усиками, очень похожий на таджика или узбека, но судя по выговору украинец, проводил гостя до второй, коридорной двери.
      
      
      5.
      Но когда к ночи Феликс вернулся домой, он с замершим сердцем увидел на краю села грязнорозовое облако света и свой заплот с воротами, лежащие на снегу, черные, затоптанные. Само жилье стало вдруг низеньким - лишилось второго, деревянного этажа, потеряв и крышу, и застекленную башню, где так и не успел Феликс оборудовать себе "монплезир" - уютную спаленку для летнего времени... А у первого этажа внешние пожарозащитные стены в полтора кирпича устояли, но в проломы окон было явственно видно - внутри все выгорело. Впрочем, кое-где огонь еще скалил красные зубы.
      Феликс пробежал во двор - пожар уничтожил и мастерскую, спасенную вчера, но пощадил расположенные в стороне баню и хлев с коровой. В воздухе вились проснувшиеся, вылетевшие из подвала пчелы - или это Феликсу показалось? Наверное, клочья сажи.
      Эля в шубейке и в шерстяной, воняющей пламенем шали, с какой-то палкой в руке, и сын молча замерли на улице, вокруг них валялись на грязном снегу постели, сумки, ведра, сапоги, костюмы с вешалками, подушки...
      Увидев мужа, Эля, заикаясь, задергала горлом - не смогла и слова сказать. Феликс сунулся было прямо в дымящийся зев раскуроченного огнем дома, но махнул рукой и отвернулся.
      Сын, исподлобья, с немальчишеской ненавистью глядя на село Весы, рассказал отцу, как среди бела дня - они с мамой как раз обедали - подкатил трактор, и люди с обмотанными в кашне мордами стали стрелять из ракетниц прямо по окнам... заряжали и стреляли... выстрелили раз двадцать... Мама и сын легли на полы, а когда вскочили (трактор уехал), дом уже горел. Мама побежала за водой, скатилась по лестнице, вывихнула щиколотку. Без Феликса потушить не удалось - огонь был бешеный, так, наверно, горит напалм (замечание сына).
      Никто из сельчан не прибежал помочь, только продавщица Лида с новым своим воздыхателем - азербайджанцем Мусой - постояла у ворот. Он и снял ворота, и забор перед окнами повалил, ожидая, видимо, приезда пожарных, да откуда в тайге пожарные?
      Выслушав сына, ни слова не сказав в ответ, Феликс принялся таскать спасенные мокрые вещи в баню. И опомнившись, ему принялись помогать Эля и Коля. Завтра, днем, можно будет посмотреть внимательней в доме - вдруг что сохранилось из металлических предметов. К счастью, пламя не проникло в гараж, за толстую кирпичную стену, трактор, какой он ни есть, все же, видимо, цел.
      Хоть на продажу пригодится...
      Электропроводка выгорела, света не было и в бане, но здесь стояли в банке свечи и лежал спичечный коробок. Эля зажгла свечи, и семья стала располагаться на ночь.
      В бане было тепло еще со вчерашней топки и сухо.
      Сына положили на полок - его трясло - а сами легли на чистые лавки. Но едва Эля потушила фитильки, как на улице заскрипели по снегу колеса, замяукала по-модному машина, замигали фары.
      - Кто там еще?.. - Феликс набросил полушубок и, прихватив топорик, лежавший в углу, возле дров, вынырнул в темноту. - Товарищи мародеры подоспели?
      Из "Нивы" неловко вылезал задом в огромном тулупе Николай Иванович. Он посмотрел на Феликса, его широкое масленистое лицо кривилось - он был пьян.
      - Сучья порода!.. - загремел он, сжимая кулаки. - Бляди!..
      Я сам сожгу все это село!.. Слабо?! Я-то еду насчет мастерской разобраться... скажи, Санька?! А тут уже Сталинград?.. Где?! Где этот Платон, бригадир бывший... он - заправила, мне всё доложили... Саня! - Он заорал шоферу, находившемуся от него в полуметре, тонколицему парню в пятнистой меховой куртке. - Ну-ка, афган, сюда их!.. Этот возле клуба живет, на воротах две рыбки из дерева... Я его... я из него русалку сделаю!.. По дороге других прихватите!
      - Да что теперь, - пробормотал Феликс.
      Но водитель, бесстрастно кивнув начальнику, газанул на всю деревню и укатил.
      - Теперь так, - обратился городской гость к Феликсу. - На сколько застрахован дом?
      - Ни на сколько, - отвечал хозяин пепелища. - Денег же больше не было, я трактор купил, ульи.
      - Мудила! - завопил Николай Иванович на друга. Во мраке двора возникла хромая, закутанная в одеяло Эля - беспокоилась за мужа. Узнав Николая Ивановича, остановилась поодаль. - Извините... это я по-русски, не знаю, как по иностранному... Почему у меня не попросили?!
      - Пойдем туда, - кивнул в сторону бани Феликс. - Чего на холоде стоять?
      Николай Иванович, отвернувшись, гневно сопел. Наверно, слухи не без него родились, где-нибудь на людях пошутил, проехался по мнимым англичанам, устроившимся на жительство в таежном Малининском районе, но признать за собой вину было ужасно обидно.
      Разве не он, Ярыгин, привез сюда Николаевых, разве не он организовал работу плотников из полувоенной фирмы, с ближайшего "почтового ящика", разве не он обходил село со спиртным в рюкзаке, предупреждая, чтобы не обижали гостей? Но он понимал и то, что замкнутым староверам было все равно, кто приехал и надолго ли (коли разрешили поселиться, чего зря воздух языком молотить?!), лишь бы новые люди не лезли в душу, а главное - не посягали на их налаженный быт. А вот алкаши... чем больше с ними якшаешься, тем хуже. А Николай Иванович уже знал - "сарафанное радио" доложило - отпетые бездельники и болтуны села Весы не раз и не два приходили к Феликсу, и вместо того, чтобы гнать их с порога, он, милый интеллигентный человек, терял с ними драгоценное время, угощая их и слушая бессмысленные речи о России, видимо, наивно полагая, что истинный англичанин должен все это выслушать, памятуя европейские бредни о загадочной славянской душе.
      - И вообще, что это была за идиотская выдумка - выдать себя за англичан?! Он обратился к Элле, дрожавшей в глубине двора.
      - Он и в институте был таким же наивным, веришь?! Мог дать в долг... из нашей нищенской "стипы"... стоило только просящему намекнуть, что тот какую-то гениальную теорему придумал, но по слабости своей, из-за голода вспомнить не могёт... Или - собирается свататься к девушке, да нет денег на цветы... Этот дает, а сам ночами цемент грузит в порту...
      - Хватит, - отвернулся Феликс и засунул, наконец, топорик ручкой себе за ремень брюк. Пальцы мерзли. Спрятал руки в карманы шубейки. - Хватит.
      - Понимаю, от отчаяния на эту глупость пошли... и я, дубина, поддержал... Он и в институте вот так - то стенгазету выпустит... я же комсоргом был... Да где же, где эти бандюги, урки сраные?! - Николай Иванович выхватил из-за отворота тулупа наган и, не успел Феликс остановить его, жахнул в воздух. И будто мгновенно послушавшись этого сигнала, из-за кедров и чужой изгороди показалась с прыгающими шарами света машина.
      "Нива" рывком остановилась, Николай Иванович открыл дверцу и выбросил за шкирку на снег легкого, стонущего от страха Генку.
      За ним, оттолкнув переднее кресло, выпал Павел Иванович, и медленно выкарабкался Платон:
      - Ну, чё, чё, чё?..
      Они все трое были в дым пьяны (или притворялись?). Эля, зарыдав, кутаясь в тряпье, уковыляла прочь, к сыну.
      - Из-за чего сыр-бор, начальник? - Платон поскреб бороду и рыгнул. - Нас тут и во сне не было. Ни трактора у нас, ни ракетниц! Ой, бля, какая луна... как задница хорошей бабы.
      Николай Иванович рывком схватил толстяка за грудки и приподнял. И захрипев, оттолкнул прочь, схватился за сердце.
      - Н-наел же ты дерьма, Платон Потапов!..
      - А сам?! - дерзко отвечал Платон, вставая со снега. - Только ты в буфетах райкомов-х..комов, а я - тут, из реки... А результат?! Два сапога пара! - И впрямь, грузный, в расстегнутом тулупчике, раскинувши сильные кривоватые руки, он был сейчас очень похож на Николая Ивановича - разве что борода отличала.
      - За что человека обидели?! - тихо спросил Николай Иванович, все еще давя на сердце под тулупом. - Да вы знаете, кто это?! Это... золотой, прекраснейший человек!
      Феликс скривился, понимая всю бессмысленность начавшегося разговора, уйти бы к жене, но глаза его словно прилипли взглядом к трем бездельникам из села Весы. Генка стоял в облезлом пальто без шапки, растирая уши, и облизывая белым языком губы. Павел Иванович трепетал, как нитка, опустив голову. Но это сейчас они так. Утром, пока спят хозяева, наверняка ловко и быстро прокрадутся в сумерках, чтобы поискать в выгоревшем дома - вдруг да что-то найдется на продажу, чтобы водки купить.
      - Сволота, растленная партией родной!.. - бессильно кипятился Николай Иванович перед позевывающим Платоном. - Да это, может, неудавшаяся гордость России!..
      - Я тоже... - был хриплый ответ.
      - Ты?! - заорал Николай Иванович, перебивая Платона. - Ты, когда бригадиром тут был, ты же миллионы наворовал... еще теми деньгами... У тебя во дворе одних моторных движков, как соседи говорят, штук сто... поломанных, целых... ружей - не счесть... пять телевизора в избах... а уж сколько тракторов, бензопил рассовал по родне - никто не знает... И не смотря на это - побираешься! Жадина! Проглот! И дал же тебе господь здоровья!.. лучше бы вот ему... Он своими руками уже третий раз на голой земле строился... И ни у кого не воровал! Брал кредиты... возвращал... но сейчас-то как ему вернуть?! Суки!
      - А мы при чем?.. - Платон тускло, как рыба, смотрел на городского начальника, метавшегося перед ним. О чем он думал в эти минуты? Феликс впервые в жизни почувствовал искушение выхватить топорик и рубить, рубить, разрубить этот огромный комок мяса, провонявший водкой. И тут же сам себе сказал с горечью:"Это уже предел! Неужели сдаюсь? И становлюсь таким же быдлом?"
      - Его спалили в Партизанском районе... его обидели под Новоселовым... и вы тут?! Я же точно знаю! Мы же с собаками проверим, по следам, падлы весовские!
      - Я тебе снова говорю, начальник, - вхдохнул Платон. - Мы его не трогали. А кто?.. народу в тайге много... Вишь, люди с ними тут как с иностранцами... может, душу им раскрывали... а эти веселились, хапая наши богатства.
      - Какие ваши богатства?! Он хоть на копейку взял чего-нибудь вашего?! Дерево, жесть, ульи - все купил на свои! Помогает совхозу растения опылять... своими руками режет поделки... сам косил рапс, на будущий год собирался рожь молотить... А то, что иностранца изобразил... так это его личное дело! Ты хоть марсианином назовись...
      В разговор несмело встрял Генка "Есенин":
      - Если бы, если бы он сразу сказал, что наш.... и что два раза уже его... может, народ бы не тронул.
      - Но вы же пили его водку, ели его хлеб! - Николай Иванович зажмурил глаза, не умея найти каких-то особых слов, которые повергли бы эту троицу в стыд и раскаяние. - Как могли, шушера?! А если не вы, дело еще страшнее - значит, даже в староверческом селе не осталось у людей святого! - Он повернулся к Феликсу и показал на него рукой, в которой до сих пор был зажат наган. Этот парень изобрел прибор!.. кровь им разжижают, если у кого тромбы... придумал, как из смолы-живицы лекарство варить - лучше хваленых американских, за которые долларами платим... наши ребятишки из Чечни молиться на него должны, скажи, Санька?! - он вспомнил про своего шофера, который стоял, прислонясь спиной к машине, жуя жвачку и готовый в любую минуту помочь шефу. - Скажи этим подонкам! И только потому, что таких, как вы, подняли из говна и дали вам право выбирать во власть таких же болтунов и жуликов, он оказался не нужен России! И вот - ушел в тайгу... но и этого сделать вы ему не дали! Сами-то уже ничего не можете! Руки трясутся... сопли текут, как Енисей на большом пороге!
      Платон судорожно зевнул мохнатой пастью и ответил тихо, как-то даже вяло:
      - Ты, начальник, не шибко... я уж восемь слов насчитал, оскорбляющих мою личность... и свидетели есть... посадить тебя не посадят, а на штрафок можешь налететь... у нас в стране демократия, свобода.
      Николай Иванович словно бежал и об стену плашмя ударился.
      - Да хоть пожалейте, собаки! - зарычал он. - Поднимите народ! Помогите отстроиться! Это ж за месяц можно сделать, если всеми силами...
      - О чем вы?!. - наконец, опомнился Феликс. - Уже решено - мы уезжаем. - Он подумал, что придется, видимо, продать одно старое свое изобретение канадцам, давно просят... иначе где денег взять? Может, хватит расплатиться с половиной долга...
      Платон, тяжело сопя, молчал. Генка - пухлогубая мумия - тер уши и кивал то ли Феликсу, то ли Павлу Ивановичу, который что-то шипел рядом, постукивая от холода стальными зубами.
      Над сизой, над желтой, над белой тайгой восходила яркая плоская луна.
      Николай Иванович вдруг усмехнулся и кивнул Генке:
      - Это же ты, Гена Шастин? Который стишки кропает?
      - Я, - замер Генка "Есенин".
      - А ты знаешь, что у тебя двоюродная сестра, которая в Ленинграде жила, уехала лет десять назад во Францию, вышла замуж и померла... Ты ее наследник. Милионов пять франков твои.
      Генка откинул от мерзнущей головы руки и аж помертвел. Николай Иванович глянул на Платона, неуверенно разинувшего рот, на обомлевшего Павла Ивановича и с треском расхохотался.
      - Поверил?! Фи-ига тебе! Даже если бы у тебя была богатая родственница, даже мать бы была жива, разве бы она что оставила такой мр-рази?..
      - Ну хватит, - буркнул Феликс. - Идемте в дом... то-есть в баню. Не вышло у нас любви... может быть, так и надо. Просто я таких людей больше к себе за стол не посажу.
      - Посадишь! - с горечью возразил ему Николай Иванович. - В том-то и беда, что посадишь.
      - Нет, больше нет. - И Феликс обернулся к Платону. Голос у него был еле слышный. - Только если вы еще здесь появитесь, пока мы здесь кантуемся, сожгу все ваши четыре дома. Надеюсь, понимаете, Платон Михайлович, Геннадий Николаевич, Павел Иваныч... я никогда зря не говорю.
      - Еще по отчеству с ними!.. - Городской гость вспомнил о нагане и вскинул его над головой. - А ну отсюда!.. Геть!.. Увидимся на следствии. Обещаю как минимум по пятаку... за что - наскребем!
      Первым рванул и туть же упал Генка, на него наступил Павел Иванович, и они, отталкивая друг друга, побежали в сторону деревни. Платон, пошатываясь, но сохраняя достоинство, остался на месте, зло посапывая ноздрями внутри бороды, похожей сейчас на черную радио-"тарелку" сталинских времен, которая вот-вот объявит что-то чрезвычайно важное.
      - Вы - сами виноваты. Иностранцы, не иностранцы, а вечно перед Западом на цирлах. А мы - русские.
      - Что?! Нет, сука, это вы - иностранцы... р-рать, которую Маркс поднял в России. На немецкие же деньги! Что-то у себя они там не сделали революций! Люмпены, ворюги, это вы - иноземцы на погибель России. А мы-то как раз еще живой корень России... И я лично вот этими руками помогу Фельке отстроиться в четвертый раз! И сам, сам денег займу! И охрану наймем - вон, Санька подберет парней! Только увидят прощелыг, вроде тебя, с протянутой рукой у забора, будут стрелять на поражение! Пш-шел, говорю!
      Платон, ухмыляясь, постоял еще несколько секунд и побрел, наконец, прочь, пузатый, мощный, несмотря на свои шестьдесят пять или семьдесят лет, мимо плотбища с торчащими из белого снега черными руками коряг в сторону села, где уже и окна не светились - народ спал.
      - Ну, посидим же с нами? - снова попросил Феликс. - В гараже у меня виски оставалось... может, пролезем через обломки.
      - Что?!. - Николай Иванович щелкнул пальцами водителю. - Когда мы в командировке, у нас этого добра... Да, и стаканы.
      Шофер достал из нутра "Нивы" бутылку водки, палку колбасы, два стакана и подал шефу.
      - Подожди тут.
      Николай Иванович и Феликс зашли в предбанник. В печи гуляло-гудело пламя, трещали дрова. Эля сидела напротив огня, обняв гитару. Мальчик внутри бани, на полке', кажется, спал.
      - Гитару спасли? - удивился Феликс.
      - Это Коля. - И Эля внимательно посмотрела в мясистое лицо гостя. - В честь тебя, получается, сына-то Феликс назвал.
      - Ну, не добивай меня, Эля!.. - захрипел городлской гость и, сняв голубую песцовую шапку, обнажил лысину во всю голову. - Но истинный бог, не я протрепался! В администрации Малининской, верно, девки-паспортистки болтанули... хоть и угощали мы их... А может, как раз наоборот - если бы холодно вошли-вышли, забыли бы про нас... а к людям по человечески - и получаешь в морду...
      Что-то случилось в России - нельзя по человечески. Вторая Америка, бля?!. Извини, Эльвира Александровна.
      Мужчины налили водку в стаканы и молча выпили.
      - Ты не хочешь? - спросил Феликс у жены.
      - Пусть, пусть выпьет! - засуетился Николай Иванович. - Она намерзлась.
      Эля мужественно выцедила треть стакана. И они долго сидели, глядя в огонь. Потом Эля снова взяла в руки гитару и тонким, нервным, плачущим голоском запела:
      Неистов и упрям гори, огонь, гори... на смену сентябрям приходят январи...
      все те же любимейшие песни их поколения. Мальчик Коля, их поздний ребенок, лежа лицом к потолку не спал - он смотрел на прозрачные капли смолы, выступившие по доскам, и думал о том, что, когда он поступит в Кембридж и заработает переводами или как репетитор денег, то сразу же вытащит родителей из Сибири - в спокойной королевской стране их больше никто не обидит. И они сюда никогда не вернутся. Потому что эту страну навсегда заразили смертельной болезнью коммунисты.
      От печки в бане и предбаннике стало жарко. Мужики вышли на ледяной, хрустальный воздух покурить.
      Где-то вдали пьяный, дурашливый голос тянул песню со словами:" Прости, меня, мамка, беспутного сына..." Повторял и повторял одну и ту же строку. Вдруг Феликсу показалось - это кричит напившийся снова Генка. Он поет так истошно-громко, чтобы услышал именно Феликс... мучит его стыд, скребет душу... И хотелось Феликсу поверить в эту мысль, и страшно было поверить: силы человеческие не беспредельны. Или все же остаться здесь? Небось, во второй раз не пожгут?
      Над сказочной, в белосеребряных узорах, тайгой плыла яркая круглая луна. И в ней, как в зеркале, отражалось лицо сатаны, страшного шута, который живет, говорят, теперь только в России.
      И вот если поймать его и привязать к колу, чтобы сох без воды и, главное, без человеческой крови, то луна очистится, и свет ночами станет светлее, и все люди выйдут на улицы, не боясь друг друга, выйдут и - возлюбят друг друга.