Роман Солнцев
      ИНОСТРАНЦЫ
      
      1.
      Они уже давно ходили мимо этого нового, диковинного для здешних мест двухэтажного дома с башенкой, принюхиваясь, как волки, к чужому дыму, вечерами всматриваясь сквозь яркие щели иной раз неплотно прикрытых железных ставен и не решаясь постучаться в высокие ворота. Хозяйка мельком видела их и молчала - шмыгала взад-вперед, маленькая, невзрачнолицая, в свитере чуть не до колен, варила еду внизу, на первом этаже, взбегала по винтовой лестнице и подсаживалась к электрической швейной машине. Сын угрюмо читал книгу на английском, с ногами в кресле, накинув наушнички. Отец семейства, худоба, с длинными, чугунными от загара руками, со смешной, сизовато-рыжей бородкой на шее от уха до уха при чисто выбритом подбородке, чистил ружье или, уйдя через сени в мастерскую, точил к утренней работе ножи и стамески.
      Крестовые хоромы приезжих, крепко сложенные из кедровых плах толщиной фута два каждая (более полуметра), располагались на взгорке, на самой окраине села Весы, выше плотбища, за кучей выворотней и отпиленных комлей с растопыренными корнями, напоминавших приезжим всякие сказочные чудовища... Кстати сказать, местные жители уверяли, что правильное, еще с царских времен, название села - Бесы, но в советские годы, дескать, Бесы замени ли на Весы... Когда-то большая была деревня. Теперь же оставалось тут дворов сорок, еще не разобранных на дрова, с лодками на огородах и возле калиток. Но из них изб десять заколочены наглухо, хозяева поумирали, а родственники не едут, десятка же полтора изб с досками крест-накрест на окнах оживают только летом, когда с грохотом к ним, по жаре, в клубах пыли, подкатывают на мотоциклах, а чаще на тракторах наследники, вечно пьяные краснощекие парни из райцентра или из Железногорска - порыбачить, отдохнуть до беспамятства.
      А места красивейшие! В небесах, вдали, сверкают сахарные головы не тающих круглый год гольцов. Чуть ниже - из голубого слепящего небытия - как бы постепенно проявляясь, уступами сходят кедры со скрипичными завитушками на вершинах и темные ели...
      Там мох глубок как диван, и брусника красна что пожар... А пони же черника, голубика... А еще ниже - пространство как бы рвется с шумом на части. Здесь светло, здесь гари, малинники, красная смородина, медовый дух. Поляны с озерами, как жестовские подносы с самоварами, подступают с двух сторон к рябой из-за просвечивающих камней речке, вытекающей со звоном из узкого и темного урочища. Но на моторке можно взойти. Если не к ногам каменного Саяна, то - как уверяют здесь - хотя бы к мизинцам его... Откуда-то оттуда и выползают - как раз мимо дома приезжих - по утрам мохнатые звероподобные горы тумана.
      В селе Весы тихо, словно на каком-то другом свете, - лишь изредка, если подует западный ветер, можно различить вдали невнятный гул и топоток железной дороги. Переселенцы, наверное, выбрали Весы еще и по этой причине - тут мало шастает чужого, зеворотого люда, все друг друга знают - уж до третьего колена точно... Народ проживает основательный, с древними иконами в красных углах, с десятком берданок и карабинов в сенях, с кучей движков и мотопил во дворе. Можно увидеть кое-где рога сохатого, прибитые над воротами, а то и чучело глухаря - видно, не бедна еще тайга вокруг.
      Но не сразу новые люди решились переехать сюда. Споначалу, только повернула зима на весну и ледяной ветер задышал возле щеки, как пламя автогена, явился со стороны станции смешно укутанный в шаль, в романовском полушубке, валенках и немецкой кепке с меховым подкладом сам будущий хозяин, в сопровождении мужичка пониже ростом, но шире в плечах на четыре кулака, в черном - уж не милицейском ли - тулупе, с грозным выражением на брыластом, плохо выбритом лице, где нос картошкой, глаза вроде белых луковиц, брови торчат, а вот голос начальственный - как из бочки: гу-гу-гу. Оба тащили за спиной рюкзаки, в которых звякало и булькало. Новоприбывшие изумили местных жителей тем, что обошли, не торопясь - до вечера ходили - все небольшое это село, кланяясь перед калитками, знакомясь. При этом женщинам-старухам дарили флакончики с пахучей зеленоватой водой, а мужчинам предлагалось выпить хорошей водки за знакомство, на столы выставлялись звонкие, как сосульки, трехсотграммовые бутылочки.
      - Не обижайте моего другаря, - басил коренастый мужичок и показывал на поселенца, который, поминутно протирая очки с толстенными мутными стеклами, благодарно кивал в свою очередь, стеснительно улыбался и мекал, совершенно, видимо, еще не умея говорить по-русски. Даже пританцовывал от бессильного усердия на месте. - Из Англии он, жердина. Вот, влюбился, говорит, в Россию... хочет тут жить. Коннель его фамилия, зовут Френсис.
      - Конев? - переспросил кто-то.
      - Можете и Коневым величать, не обидится. Можете и маршалом Коневым, только... - шишконосый спутник с суровым нажимом в который раз оглядел тех, с кем разговаривал. - В его жизнь не соваться. У них это строго. "Мой дом моя крепость." Специально за этим будет правительство следить, разведка и прочая. Ну и наша областная администрация. Такой эксперимент. Землю дают, разрешили строиться... Пусть трудится, так сказать, на русской земле. Свой дом с садом отдал нашим детишкам, которые в Англию учиться поехали. Так что тут квиты. Главное, значит, чтобы никто не лез ни с советами, ни с просьбами. Мужичонко он добрый, но политика есть политика.
      Услышав неприятное слово "политика", еще не так давно приносившее одни неприятности, бородатые весовчане в ответ, сумрачно помаргивая, словно фотографируя иноземца, безмолвствовали, что, видимо, означало: а на кой нам лезть к нему.
      - То-то! - удовлетворенно заключил черный тулуп и вдруг чуть не упал крутанулся на месте. Это он узрел местных синеглазых девчушек, еще не испорченных городом, белозубых, лузгавших каленые кедровые орешки. Батюшки!.. - И враз переменился в лице, стал похожим на мальчишку, надевшего на себя медвежью шкуру с медвежьей мордой. - Ка-ра-сота какая! А, Френсис?!
      - О, йе!.. - Задергался длинным телом молчаливый гость и, заикаясь, блаженно улыбаясь, наконец, произнес по-русски: - Си-би-ер - крас-сибо... о... - и показав на окрестную тайгу, приложил руку к сердцу. - О!..
      Жители Весов тускло и непонятно смотрели на иностранца.
      Крепыш в черном полушубке, угрожающе нахмурясь, снова стал объяснять, что как только англичанину построят дом, подъедет и его семья - жена с сыном. И уж тогда тем более: ни-ни! А чтобы он тут, Коннель, не тыкался как котенок в гвозди вместо соска матери, он, Николай Иванович Ярыгин, первое время с ним побудет. И если кто захочет о чем-нибудь спросить, спрашивать у него, у Ярыгина.
      Жители Весов уже в сумерках наблюдали, как иноземец с Николаем Ивановичем за околицей жгли костер, ходили вокруг него размашистыми шагами, явно что-то мерили, отмечали в снегу прутиками. И потом, так и не попросившись ни к кому переночевать, ушли в сторону железнодорожной станции...
      А через неделю со стороны райцентра по тракту, нещадно ревя по гладкому уже, как фарфор, зимнику, приползли "Камазы" с прицепами - они волокли красные кедровые бревна, гору теса. И с ними явилось человек семь плотников. Эти люди прежде всего сколотили себе в тайге, под сопкой, жилье-времянку с топчанами, зарядили дровами привезенную с собой железную печку. И принялись строить дом для англичанина, сверяясь с длинными чертежами.
      Народ в Весах никогда не выказывает любопытства к чему-либо, пока не пригласят посмотреть и высказать мнение. К тому же Николай Иванович яснее ясного все объяснил. Да и своих забот у местных мужиков выше головы, хоть и демократия во дворе, - вот-вот ледоход, а там паводок, время плоты вязать и вниз, до енисейской протоки протаскивать. А поскольку на пути следования камни, шивера, течение бешеное, жердями не удержать, на плоты спереди и сзади крепятся движки с винтами... а вдруг откажут?!
      Надо проверить-перепроверить досконально, в полный голос, как Лидию Русланову, все моторы... И длинные жестяные лодки подлатать. И патроны набить от медведя шатуна или человека лихого жиганами. И сети зачинить, и сапоги резиновые, одежду поправить...
      Так что некогда местному народу, некогда глазами лупать.
      Но имелись и в Весах вечные бездельники-наблюдатели. Это знаменитая пропойная троица: Генка по кличке "Есенин", тоненький, как мальчишка, но пухломордый, с сонными светлыми глазами, веки зависают до зрачков; трепещущий от пьянства, как осиновый лист, остроносый, с железными челюстями Павел Иваныыч, некогда капитан катера; и Платон Михайлович, пузан под центнер с черной бородищей, этот все время курит махорку и дышит с громкой одышкой, но выпить может за один присест литра полтора водки. Вот эти-то представители староверовского села и наблюдали с тоской всю весну, как молчаливые рабочие рубят дом иноземцу. Трудятся от темна до темна, молчком, как будто сами нерусские, и ни разу не было видно, чтобы пили-гуляли.
      - Видать, долларами плотят, - прохрипел Платон. - Если долларами, то пить нельзя.
      Проходивший мимо Николай Иванович словно на столб наткнулся, насупился:
      - Вы что тут, ворон ловите?? Если что слямзите, яйца оторву. Держаться на расстоянии двести метров, ясно?
      - Ясно, - вздохнул-прохрипел Платон, как бы наиболее соответствующий из тщедушной троицы для переговоров с могучим покровителем и переводчиком англичанина. - Учимся труду.
      - А это всегда пожалуйста. Учитесь, учитесь и учитесь. Но дополнительной работы нет и не будет, у нас все по договорам рассчитано...
      К концу июня жилье англичанина было готово, длинное, с пристройками мастерской, гаражом, и отдельно отстоящими баней и клетью. Первый этаж дома рабочие облепили ярким, как пионерский флаг, кирпичом (от пожара), а вокруг воздвигли двухметровый лиственничный заплот - теперь ничего не видать, что во дворе делается. Разве что если на сопку взлезешь и сверху, из тайги посмотришь. Дом красиво так вознесся у реки на взгорке, словно век тут стоял. Да еще по непонятному настоянию хозяина красноватые венцы и белый тес обработали напылением, особой химией - и стены стали темны, будто и вправду строение пережило все революции нашего века... О современной жизни говорила только телевизорная антенна на крыше, покрытой сверкающей белой жестью. Да еще над баней в небе вертелся, позванивая, небольшой пропеллер наверное, чтобы свет был, когда в селе пропадает электричество.
      Наконец, и хозяйка с сыном приехали - конечно, одеты не по-русски. Впрочем, сейчас и наша молодежь наряжается - будь здоров. Но эти уж больно смешны были - дама в шляпе, в тонком зеленом пальто с разрезом и краснорыжей лисой на шее, а малыш в синем с белыми полосками, как бы в матроске, с зонтиком в руке.
      И зачем ему зонтик - здесь если гроза выкатится, лучше домой бежать: и зонтик тебе ветром вывернет, и штаны к ногам дождем сдерет...
      А потом месяц или два жители Весов не видели толком иноземцев. Только со спины, только выезжающими на мотоцикле из ворот или верхом на тракторе да, да, семья купила небольшой трактор.
      Японский или южнокорейский - с иероглифами. Хозяин сам за рулем, с двухствольной "вертикалкой" на ремне - наверное, медведей боится. Местные наблюдатели не сразу сообразили, что это за ящики (три или четыре штуки) вывозят новые жители Весов время от времени за озера, к полям, засеянным гречихой, и оставляют под надзором мальчонки с книгой в руке. Как-то побрели бездельники гуськом на полусогнутых, прячясь в душных подсолнухах, - подсмотреть... Прислушались - гудит что-то в коробках... может, приемники? Голос ЦРУ ловят? Только вот дощечки грязноватые, русского производства... Для маскировки? А тут и Генку "Есенина" пчела в лоб ужалила - враз опухла переносица, глаза стали как у японца... Наконец, дошло ульи! Ишь ты, медом решили разжиться, небось, торговать будут. А что, дело дорогое, хороший мед нынче на вес золота. А можно еще и медовуху гнать... да ведь не умеют...
      Можно и подсказать, конечно, как это делается...
      Пока наблюдатели обменивались соображениями о дальнейшим своих действиях, вдруг из золотых вечерних сумерек с хриплым лаем на толстого Платона бросилась красноязыкая собака - и за ногу! И когда только овчарку успели приобресть, капиталисты проклятые?! Тройка бездельников ретировалась сквозь кусты шиповника, где тщедушный Павел Иванович, щелкая металлическими зубами, и завис в колючках, как в гамаке - ни туда, ни сюда... Слава Богу, страшная псина с ошейником и белым пятнышком над глазом, будто подмигнув, вернулась к пацаненку в матроске.
      А еще к концу лета стало всем известно - там же, в русских полях, чужеземной семье выделена земля... кто говорил - сорок, кто говорил десять гектаров... и уже посеяны рапс и рожь. А затем и корова подала голос во дворе у Коннелей.
      А вскоре еще выяснилось - сам-то хозяин, помимо того что и на тракторе ездит, и пчел не боится, и на моторке храбро в одиночку к Малым порогам поднимается (правда, весь с головы до ног в зеленом резиновой одежде), в свободное время, вечерами, вытачивает на токарном станке из кедровых обрубков всякие деревянные поделки. Как раз использует брошенные возле плотбища комли, прочий сор. Уже два раза вывозил в райцентр на базар медножелтые подсвечники в виде чертей, плошки, братины и гору матрешек симпатичные такие у него матрешки, и вовсе не похожи на Горбачева или Ельцина, как нынче делают, а именно такие, по каким соскучились простые люди - красавицы сибирские. Когда до последней, маленькой доберешься, мяукает, как дитя... Развернулся же проклятый англичанин!
      - Пусть, пусть помогает нам, оболдуям, обустраивать Россию... - пояснял жителям Весов, то уезжая в город, то возвращаясь, русский друг подслеповатого англичанина Николай Иванович. - Есть чему поучиться, верно?
      - Верно, - тихо отвечали местные люди, отдавая дань расторопности и уму иноземного гостя.
      А три наших наблюдателя с болезненной тоской молчали. Как бы подружиться им с этим Френсисом? Он же добрый, кажись. И денег, небось, как у дурака махорки...
      И вот в начале октября, если автору не изменяет память, девятого в субботу, в дождливую холодную пору, когда уже и снежком пробрасывало, а грозный Николай Иваныч, по слухам, насовсем укатил в областной центр ( видимо, убедился - никто представителя Великобритании не обижает... ) ходили они, бродили мимо нового огромного дома, скуля, как псы, и решились, наконец, позвонить в ворота - давно заприметили, там кнопка черная в белой чашечке.
      - Тр-р!.. - кнопку нажал самый смелый, толстяк Платон. Нажал и на всякий случай на два шага отступил.
      2.
      - Good Lord, but why, why should we let these dirty people in on our clean floors? - взвинченно говорила в доме тоненьким голоском маленькая хозяйка, бегая от окна к окну и одергивая до колен свитер. - Who are they? After all, no one introduced them to us! - Если перевести на русский, ее слова означали: - Боже мой, ну почему, почему мы должны пускать этх грязных людей на наши чистые полы? Кто они такие?! В конце концов, нам их никто не представил!
      - Их трое, вот друг друга и представят, - вздохнув, отвечал ее муж, также выглядывая за ставенки. - Так принято, Элли... мы же в одном селе живем.
      - There are lots of peaple who live in the same village or in the same district or in the same region with us! - тараторила хозяйка. - Мало ли кто живет с нами в одном селе, или в одном районе, или в одной области?! - Она пристукнула каблучком. - Как хотите, но я скажусь больной... Ты, - она кивнула мальчику, который с утра колол дрова, а сейчас собирался выполнить другое ответственное задание: натереть редьки к обеду, - идешь к себе.
      А вы, сэр, как угодно... только умоляю, не пейте с ними, а то приучите потом из ружья не отгоните. Кстати, советую держать оружие поближе...
      Коннель, сделав плаксивое лицо, скребя в раздумье горло, заросшее шотладской бородкой, спустился по винтовой лестнице на первый этаж, прошел в сени, нажал на особый рычаг - и калитка во дворе отворилась. Но, разумеется, из приличия необходимо было там и встречать гостей - Коннель, сутулясь в три погибели на сыром ветру и протирая поминутно очки, выскочил на доски двора.
      Здесь, как в старинных сибирских дворах, тротуар был из лиственничных досок.
      - Com'in!.. Входайте!.. - воззвал он сквозь сумерки.
      - Ничего, мы постоим... Здрасьте, - озираясь и почему-то оглядываясь, входили во двор-крепость бездельники.
      - Здрасье, здрасье... - кивал, привычно-застенчиво улыбаясь, хозяин, милый, простой такой жердина, пахнущий сладкой иностранной водой, и указал рукой наверх - мол, туда, проходите.
      - О кей, если ты не Моисей! - выдал загодя приготовленную шутку Генка "Есенин". - А наш удел - катиться дальше, вверьх! - Он процитировал, переиначив, великого русского поэта, в ответ на что хозяин хмыкнул, но вряд ли что-либо понял - уж больно выговор у Генки невнятный, большими губами-пельменями под самый нос.
      В сенях гости скинули уличную обувь - Платон рыбацкие резиновые сапоги с нависшими, рваными заворотами, Генка - пятнистые галоши, а Павел Иванович красные женские (наверное, женины) короткие сапожки. Коннель забормотал было на мало-понятном русском языке, размахивая руками, - дескать, надо ли разуваться, но бородатый Платон великодушно буркнул:
      - У нас, у русских, так принято. - Он еще и плащ брезентовый снял, гремящий, как сорванное с крыши железо. Генка остался в мокром пиджаке, Павел Иванович - в шерстяной волосатой кепке и грязнозеленой болониевой куртке.
      Гости прошли и сели рядком на приготовленные стулья - кресла хозяйка предусмотрительно отдвинула в угол и положила на них газеты и ножницы (чтобы было видно). Коннель зажег на полный свет широкую, как колесо комбайна, люстру и включил магнитофон - хор, страстно дыша, запел ораторию Перселла. Гости сидели, приоткрыв рты, положив руки на колени. Бывший капитан снял, наконец, кепку. Руки у них были немыты. Сельчане то ли слушали, то ли блаженно дремали в тепле. В камине шаяли угли. Прошло минут десять.Френсис выключил музыку и заулыбался, кивая на свои руки:
      - Вода?.. моем-надо?..
      - О, йес, - осклабился пузатый Платон, уже узрев за волнистым стеклом бара темные граненые бутыли ( видать, с виски?). - Можно.
      Они прошли через сени в мастерскую, где был кран с водой (хозяйка не захотела их пустить в ванную, расположенную в основ ном доме - еще намарают), и затем Френсис провел наблюдателей из народа вниз, на первый этаж, в столовую, где вкусно пахло, за длинный стол, покрытый клеенкой с нарисованными русскими цветами - ромашками и незабудками. Сама хозяйка появилась на мгновение с полотенцем на голове, в халате ("очиен болна", как объяснил на ломаном русском Френсис) и, водрузив перед мужиками бутылку водки и стаканы, улыбнувшись мелкозубой улыбкой, исчезла. После нее остался тонкий запах совершенно несоветских духов.
      - Ее зовут Элли. По-русски ни бум-бум. И вообще!.. - Френсис махнул рукой. Видимо, хотел сказать, что без женщины проще.
      И мужики понимающе заржали.
      Но кто знает, почему Френсис мокрыми, словно плачущими глазами, внимательно разглядывал гостей? Установилось ненадолго робкое молчание. Может, они чего не понимают? Может, у англичан перед выпивкой, как и вообще перед едой, сперва положено помолиться (так было прежде и на Руси)? Но Френсис, кажется, размышлял о другом.
      - It is... это била' мюзика моей родины.
      И вздохнув, пришлось спросить - это сделал пузатый Платон:
      - А че к нам-то приехали? Захотелось поглядеть другие страны? Даже квартеру свою отдали дитя'м России?
      - Отдал детям, - кивнул охотно Френсис. - Один этаж.
      - А че, дом такой большой?
      - Болшой. Там мама осталась, си'стра с детишками. Я... люблю Россию... Достоевский, Толстой... да-а.
      Френсис, словно спохватившись, разлил по стаканам сразу всю водку, посверкивая золотой печаткой на безыменном пальце, нарезал хлеба и очистил ножом четыре луковицы:
      - Так?
      - Норма!.. - прошептал Павел Иванович, не сводя синих, как у утопленника, глаз со сверкающей жидкости. Платон завозился на маленьком для него сиденье, закряхтел, поводя брюхом, как бы перестраивая кишки для лучшего принятия угощения. Генка же "Есенин", зажмурясь, жевал пухлыми ртом, сочиняя, надо полагать, что-нибудь сответствующее случаю. Но не успел, ибо Френсис объявил тост:
      - За свободную, демократишн Ро'ссию... з любовю! О кей?
      - Ес!.. - хором ответили гости и выпили. И уставились на пустые стаканы. Но, понимая, что все же нужна пауза для приличия, стали подталкивать друг друга локтями - мол, давай, говори.
      Френсис, улыбаясь широкой, доброжелательной улыбкой, ждал. Сам он рассказывать на русском, видимо, затруднился бы, но, судя по всему, чужую речь уже понимал.
      - Да-а, богатая у нас земля, - заговорил Платон громко и короткими фразами. - Леса, поля, горы. Золото, соболь, рыба.
      - О, - закивал иностранец. - Красота болшая.
      - Еще бы. И у нас уже тоже это ... свобода. Выбираем. Губернаторы есть. Фермеры.
      - Но нар-роду нашему палец в р-рот не клади! - как бы проснулся Павел Иванович, затрепетав, как былинка, желая что-то еще сказать, но не хватило заряда - умолк, уронив плешивую с белыми крылышками над ушами голову.
      Генка "Есенин", горестно и сильно вздыхая, хрустел луком.
      Он готов был, наконец, произнести высокое слово, и стоило Платону лишь покоситься в его сторону, как Генка зажмурился и малоразборчиво залопотал:
      - Ты жива еще, моя старуха? Только я давно уже не жив. Сам себе от скуки даю в ухо, складываю медь в презерватив... Мне бы только выпить, дорогая... сжечь бы душу всю до дна... Никакая родина другая, даже Англия мне не нужна.
      Френсис наморщился, видимо, постигая смысл виршей Генки. И осторожно спросил:
      - Но почему ви пьете? - он показал пальцем на мешки под генкиными глазами. - Вам очиен вредно. - И кивнул на Платона, могучего, желтокожего, как восточный Будда, но в русской бородище размером с супницу. - Ему не очиен.
      - Кстати, добавил бы, - усмехнулся тот. - Мне это лично как слону дробинка первый номер. У тя виски есть? Водку мы и сами можем тебе принести.
      - Уиски?! О!.. - как бы просиял Френсис и всплеснул руками.
      - Я думаль, вы любите только водка. Уиски очиен крепкая. - Он ушел наверх и мигом скатился по винтовой лестнице с тяжелой четырехгранной бутылкой золотистокоричневого цвета. - О, извиняйте. - Отвернул хрустнувший колпачок и разлил снова до капли все содержимое по стаканам - правда, себе меньше всех. Принес лафитник с водой, достал из шкафчика лимон, принялся тонко нарезать узким, тонким ножом.
      Платон, не дожидаясь (зачем ему эти интеллигентские штучки?!), но и не особенно торопясь, выпил и, поворочав языком под щеками, сказал вдруг уже не баритоном, а басом - у него с добавлением спиртного голос перемещался по октаве, нисходя к рокоту (очевидно, в организме что-то перестраивалось):
      - Крепка-а совецка власть!.. придется мине в колхоз вступать!.. А вопрос, почему... кхм, русские пьют... вопрос философский. Да-а. - Он широко разинул рот в бороде, загадочно блестя впалыми желтоватыми глазенками. Как сразу понял Френсис, он был говорун, мог рассуждать по любому поводу и без повода, не переставая пить и закусывать. И сейчас хотел что-то сказать, но его перебил шелестящим голоском Павел Иванович.
      Бывший капитан катера, сутулясь, привстал, ударил сухими кулачками об стол:
      - На мостике одни с-суки!.. - иностранный алкоголь уже воспламенил его мозг, Павел Иванович был готов для выкриков и страшных воззваний. - Страну автогеном порезали!.. бакены затоптали!.. катимся боком по шиверам!..
      - Примерно так, - кивнул Платон, дав знак приподнятым кривым мизинцем с черным ногтем Генке "Есенину", чтобы тот покуда помолчал. - СССР была великая держава, разве нет? С ней считались. Да, да.
      - Sorry!.. извиняйте!.. - с плаксивой улыбкой поправил очки Френсис. - Но Руссия и сейчас великая! Считаются!Я знаю!
      - Может, при вас считаются!.. - встрял Генка в разговор. - А при нас нет!..
      - Юмор! - оценил Френсис и снова обратил свои близорукие наивные глаза на могучего Платона. - Если жизнь наладится... к вам снова придут с поклоном другие э... республики. - Он. кажется, уже и по-русски возле русских стал говорить связнее. - Разве нет? Значит, надо налаживать жизень. У вас... у вас талантливые ученые... докторы... зачем попадать... падать в отчаяние?!
      - Нет, нет, мы погибли!.. - не соглашался Платон. - Это обсуждать бесполезно.
      - Ночь наступила, ночь... - у Генки веки полузакрыли глаза, рот по-детски превратился в гузку. Еще не дай бог уснет тут. - При белом месяце... так хорошо повеситься...
      - Налил бы еще, узурпатор!.. - взвизгнул Павел Иванович.
      - Болше жена не дает, - тихо и внято ответил Френсис, оглядываясь, чтобы гостям было понятней. - Тогда я не понимаю, я плыль на лодке - смотрю... Why?.. Почему ви бросаете с берега в речку кровать... старое ведро, самовар... даже трактор... это же ваша речка, ваша ваша маленькая Руссия.
      - Вода все унесет!.. - махнул рукой Платон. - Скажи, моряк!
      Но моряк молчал, приоткрыв рот со стальными зубами и злобно уставясь на хозяина, который более не хотел угощать русских.
      - Все унесет река времен... - вздохнул, окончательно зажмуриваясь и устраиваясь подремать на стуле, Генка.
      - Не унесет!.. - печально отвечал Френсис. - Я здиес уже полгода? Не унесло. Ви включаете электричество в баниях... пилите циркуляркой... трансформатор три раза горель. Как можно. Видиротесь... ножиками... веслами... я даже видел - баграми... за чем?!
      - Зачем?! А потому что душа гор-рит!.. - зашипел Павел Иванович. - Хер ли тут изображашь?! Сами нашу Расею любимую погуби ли!.. через евреев скупили, а сейчас...
      Платон больно прижал локоть Павла к столу - человечек, затрепетав, умолк.
      - Я понимаю, - терпеливо продолжал Френсис. - Понимаю. Но когда родина болна... помогайть надо, а не толкать дальше в пропасть. - Он понизил голос. - Говорят, у вас своих лючших крестьян опять жгут?.. Рас... как это?.. раскулач...
      - Раскулачивают?.. - помог Платон и добродушно ухмыльнулся на редкость здоровыми, белыми зубами. - Да не-е!.. Это уж по пьянке... было раз иль два... из зависти... примерно так... - И толкнул Генку в бок. - В Щетинино? На центральной ферме?
      Генка открыл белесые, словно замазанные сметаной, глаза.
      - А х.. ли?.. Дружки начальников, по блату всего себе нахватали...
      - Это наши деньги! - завизжал Павел Иванович. - Прихватизировали даже пристани на Енисее... золотые рудники...
      - Но разве можно жечь?.. - изумился, всплескивая руками, иностранец.
      - Лесу много... - охотно заговорил Платон. - С самолета смотрел на Сибирь? Тайга до Японии. Но, конечно, лучше не жечь.
      Вам-то в Англии хорошо - из камня все. А у нас и церкви деревянные... - Но более не дождавшись от хозяина каких либо слов,
      Платон помолчал, закрыл рот, тяжело поднялся и вздернул за шкирку поэта и бывшего капитана. - Ну, сказали спасибо и пошли? А то еще испугается, решит - алкоголики и не пригласит больше никогда!
      - Почему?! - удивился нехотя Френсис. - Заходите. Интересно было поговорить.
      - Вы слышали?! - спросил Платон у своих спутников, не вы пуская их из темных широких лап. - Приглашает! Пожалуй, и зайдем. Может, Федя еще научит нас снова труд любить, поверить в жизнь...
      Павел Иванович вдруг припал к Платону и зарыдал, как ребенок. Тот, отчески обняв его за плечи, повел в сторону выходной двери - в ночь, в метель. Генка "Есенин", окончательно проснувшись, обернулся к хозяину - стоял, моргая, пытаясь, видимо, придумать срочно что-нибудь остроумное, но не смог. Только как можно более гордо и таинственно ухмыльнулся и, чтобы не сверзиться, затопал боком с крыльца вниз, на смутный снег...
      Проследив из сеней, что гости, наконец, ушли за ворота,
      Френсис повернул рычаг, и калитка заперлась. Френсис потянул за кольцо с проволокой - в дальнем углу поместья открылась дверца конуры, и позванивая цепью, потягиваясь, вышел во двор для несения службы пес Фальстаф.
      Френсис распахнул форточки в столовой, принялся мыть с мылом стаканы, когда зашла жена. Морщась, она укоризненно сказала:
      - Зачем, зачем ты их еще раз пригласил?!
      Муж вздохнул и развел руками.
      - О, интеллигенция!.. - принялась ходить-бегать по комнате Элли. - Напоил раз - и выгони к черту! Эту пошлость выслушивать ... они же привыкнут... Думаешь, благодарностью отплатят? Заборы твои не будут осквернять? И зачем про пожары спрашивал? Могут удивиться, запомнить и еще начнут изображать верных сторожей...
      - No! У них нет памяти.
      - Они хитрее, чем ты думаешь...
      Френсис, жалобно скривившись, протирал голубеньким платком очки.
      3.
      Конечно, не миновало и недели - они снова заявились ввечеру, эти три бездельника. Как раз вызвездило, грянул ранний сибирский мороз, да не 5-7 градусов, а все 20 (такое случается в урочищах Предсаянья), и скрип от шагов на снегу далеко разносился. Впрочем, уже и в среду, и в четверг за воротами кто-то переминался и курил (пес во дворе пару раз рявкнул), но в звонок не позвонили. Может быть, испугались гнева хозяйки, которая строчила на электрической пишущей машинке? Повздыхав, условились выждать еще немного, чтобы получился хоть небольшой, но круглый срок? И вот именно опять в субботу - только хотел было Френсис после бани размягченно послушать музыку и испить подогретого красного вина - задребезжал звонок.
      - О!.. - только и выдохнула хозяйка. - О!.. Может быть, сделать вид, что спать легли?
      - Свет горит, - пробормотал хозяин.
      - Ну, иди, иди. Встречай дорогих гостей.
      С виноватым видом, накинув куртку с башлыком, привычно согнувшись из-за высокого своего роста, Френсис спустился по винтовой лестнице в сени. Рычаг щелкнул - калитка вдали распахнулась.
      Три сизые тени, убедившись, что красноязыкий Фальстаф точно в конуре, медленно ступили во двор и, поднимая колени, как бы стараясь меньше шуметь, закрыли за собой калитку.
      Френсис высился на крыльце, улыбаясь, как истинный джентльмен, который рад новым своим друзьям:
      - Проходите! - Кажется, он уже лучше говорил по-русски, что тут же отметил умный Платон. Френсис употребил местное слово. - Зазимок выпал, холодно.