Звонок долго не мог добраться до спящего сознания Микиса Самсонова. Морозное ноябрьское утро не располагало к раннему пробуждению. Впрочем, время далеко за полдень трудно назвать утром, хотя для звездного небожителя, коим и являлся модный и обласканный славой художник Самсонов, звонок был определенно ранним. С трудом открыв глаза, он ужаснулся, что рядом нет Яны, но, вспомнив, что она уехала на два дня, успокоился и стал соображать, что за звонки: в дверь или по телефону. Наконец понял, что телефон уже давно бы переключился на автоответчик.
      – Кого же это принесла нелегкая? – пытаясь сбросить с себя остатки сна и осмысливая происходящее, стал рассуждать Самсонов. – У секретарши свой ключ, и приходит она к часу дня. Значит, сейчас в доме никого нет, пришел кто-то незнакомый, тот, кто не знает особенностей его распорядка дня.
      В дверь не переставали трезвонить. Микис встал и, натыкаясь на стены, побрел на первый этаж. На мониторе видеонаблюдения он увидел двух совершенно незнакомых мужчин, сообщивших, что они из милиции.
      – А милиция-то тут причем? – недоуменно проворчал Самсонов и открыл дверь.
      Посетители предъявили документы, подтверждающие, что они являются сотрудниками уголовного розыска УВД Северного округа Москвы. Самсонов автоматически ответил, что ему очень приятно, хотя на самом деле никаких добрых чувств от этого визита не испытывал. Один из посетителей был совсем молодой, видимо, стажер, второй – лет тридцати пяти. Более взрослый господин, у которого в удостоверении было написано, что он старший следователь капитан Власов Анатолий Матвеевич, заглянув в какую-то замызганную бумажку, официальным тоном спросил, действительно ли перед ними хозяин дома, расположенного по Успенскому шоссе. Получив утвердительный ответ, капитан вдруг задал совершенно неожиданный вопрос:
      – Знакомы ли вы с Еленой Андреевной Макеевой?
      Самсонов не сразу сообразил, кто такая Елена Андреевна и почему он должен помнить, знаком с ней или нет, да еще и сообщать об этом каким-то милиционерам, судя по всему, даже не понимающим, что перед ними стоит известный человек, которого каждая собака в лицо знает и уважает? Ну не собака, конечно, просто все поголовно восхищаются и почитают. Но вдруг, как вспышкой молнии, память осветилась событиями месячной давности, и тотчас вернулись досада и дискомфорт, с ними связанные. Он сдержанно ответил:
      – Да, конечно, знаком.
      – Когда вы с ней виделись в последний раз? – тут же прозвучал следующий вопрос.
      – Не так давно… Недели три, может, месяц назад! А что, собственно говоря, случилось? – почувствовав всё нарастающую тревогу и раздражение, спросил Микис.
      – Вот как? А поточнее вы можете назвать число? – продолжал старший следователь (видимо, вопросов он заготовил много).
      – Это было…. это было… 20 ноября, – с явным трудом вычислив, нетерпеливо сообщил Самсонов. – Так что, в конце концов, случилось?
      – Макеева найдена мертвой в своей квартире. Вчера соседи позвонили в милицию, так как заметили, что дверь приоткрыта. Первоначальная версия – самоубийство, но экспертиза показала, что женщина была застрелена и произошло это днем, между 13 и 14 часами. Выстрела никто не слышал: целый день возле дома велись ремонтные работы и гремел отбойный молоток, свидетелей нет. Возле телефона лежали бумажки с номерами телефонов и вашим адресом. Мы выясняем теперь, с кем и по какому поводу убитая разговаривала незадолго до смерти. Можно пройти?

* * *

      Тот вечер, который явственно предстал перед глазами Самсонова при упоминании имени Лены Макеевой, был не такой как обычно. Микис сидел у камина и, не отрываясь, смотрел на огонь. Он физически ощущал, как рыже-красные языки пламени слизывают с него напряжение последних дней и не очень приятные воспоминания. Впрочем, никаких особых проблем в жизни Микиса не было. Так… кое-какие мимолетные неприятные моменты. Это у всех бывает. Он привык жить одним днем и старался брать от него все, не особенно анализируя детали, лишь стремясь к положительному для себя результату. И уходящий день в этом отношении не был исключением. Правда, прежде Микис не имел привычки вот так просто сесть у камина и без забот смотреть на огонь, который завораживает, тянет куда-то… Правда, кроме вяло разворачивающейся сентенции о том, что огонь – санитар души и самый лучший психоаналитик, в голове не рождалось никаких дельных мыслей.
      На секунду он очнулся. Как-то странно:
      в доме никого нет и никаких звонков…
      Ах да, он и забыл, что сам же запланировал провести вечер наедине с самим собой и отпустил всю свою дворню – секретаря, водителя, домработницу.
      Микис как бы посмотрел на себя со стороны. Да, он ничуть не хуже эдакого холеного героя американского фильма, взявшего от жизни все. Отнюдь! Теперь и у него есть это ВСЕ – слава, деньги, шикарный загородный дом… Вот власти, правда, нет. Действительно, ее, пожалуй, не хватает, задумался было Самсонов. Но потом решил для себя, что никогда к власти особенно и не стремился. Заниматься политикой довольно скучно и хлопотно, а он нашел свою совершенно потрясающую нишу и добился того, о чем мечтал.
      Кстати, вчера Микис стал свидетелем реального воплощения своей мечты. То был его звездный час. Все происходило именно так, как когда-то виделось в детских видениях о славе. Он входит в зал для проведения пресс-конференций, а там… истомленные ожиданием журналисты как с цепи сорвались: со всех сторон сверкают вспышки фотокамер, телевизионщики на ходу задают какие-то вопросы – и не о ком-нибудь, не по поводу, а только о нем самом. Именно Самсонов, и только он, был в центре внимания всего этого скопища репортеров, спонсоров, меценатов, множества известных людей, которые пришли к нему. Не могли не прийти. Вчера состоялась презентация его книги «Секреты успеха». Он ведь, как и всякий талантливый человек, талантлив во всем. Талантливый художник, талантливый прозаик. Все таки как же все славно складывается! Главное, он интересен всем, кто бы что ни говорил о его скандальной репутации. И все хотят узнать, в чем же секрет такого немыслимого успеха и популярности? Вот все брошу и начну правду о себе рассказывать. Размечтались! Однако книженция получилась занятная. Все-таки за границей напечатали. И фотографии все поместили – никуда не делись. Пусть говорят, что чуть ли ни семейный альбом получился. Интересно, у кого же это в семейном альбоме столько знаменитостей? Как ни крути, а фотографии – это документ, который останется в истории…
      Микис свою книгу, честно говоря, не читал. Все же он – человек известный, а известные люди сами книжек не пишут: где взять время занятому человеку? Да и трудоемкое это дело! Поэтому мемуары свои заказывают «неграм» (литературным, разумеется). В конце концов, разве важно, что там внутри написано? Кто сейчас что читает, особенно в светской тусовке? Важно одно: он настолько значителен, что имеет право на собственную книгу, которая будет востребована, поскольку ВСЕ хотят известности и ВСЕ жаждут славы. Однако жить, как живет он, дано далеко не всем, и в книжках об этом не вычитаешь, с этим надо родиться. Правда, наверное, думают, что достаточно прочесть «откровения очередной звезды» – и сразу поймешь, как стать успешным человеком.
      Ну-ну… Между прочим, те, кто читал, книгу хвалили, отмечали, что легко написано, в его тональности и так откровенно…
      Странно, но почему-то теперь ему действительно захотелось вспомнить свою жизнь. Не отдельными обрывками, с придуманными смешными историями, а действительную, реальную жизнь. Очевидно, это желание возникло на уровне подсознания. Ведь он почему-то никуда не поехал, отказался от очередной тусовки, спровадил секретаршу, несмотря на ее неуместное предложение остаться до утра, даже отключил все телефоны, что так на него непохоже…
      Ладно… Похоже… не похоже. Хоть однажды, но надо пообщаться и с самим собой без всяких мистификаций и легенд.
      А то сам себя забудешь. Как же все было на самом деле?
      Добиться славы и войти в историю Микис мечтал с самого детства, когда был еще просто Мишей (греческое имя, как и легенда о происхождении, появилось значительно позже). Увы, он не обладал никакими особыми талантами: не пел, не играл ни на одном музыкальном инструменте, не танцевал; лепить и рисовать не любил, в школе учился так себе, читал мало, в спорте тоже успехов не предвиделось. Впрочем, нельзя сказать, что у него способностей не было вообще. Наверное были… Однако заниматься чем-то всерьез и надолго не хотелось, не хватало терпения доводить что-либо до конца. Он не отличался любознательностью, не был натурой увлекающейся – короче: обычная посредственность в семье троечников по жизни. Но при этом видел себя стоящим на высоком постаменте, а вокруг людское море, волнующееся от каждого его жеста. Вся эта живая масса неистово чествует его за что-то очень выдающееся. Прямо-таки хроникальные кадры встречи Валерия Чкалова в Америке после перелета через Северный полюс. Хотя совершать подобные акции с риском для жизни юный Самсонов не собирался. Он хотел многого, все сразу и сейчас, даже не тратя времени на мечту о профессии.
      Да, в детстве маленький Миша вундеркиндом не был и никаких предпосылок к возможной славе не имел. Родители жили бедно, правда, отца этот факт особенно не удручал. Он работал грузчиком на заводе, считая, что этим вполне оправдывает свое предназначение хозяина дома, и строгал детей одного за другим. Семья обитала в одной комнате огромного барака, и процесс демографического роста дети имели возможность наблюдать непрестанно, благодаря чему Микис с малолетства усвоил, что основным занятием мужчины и является постоянное удовлетворение мужской физиологической потребности. К этому знанию папа подарил еще и хорошую наследственность. Так что один талант от родителя ему достался. Правда, для выбора жизненного пути его поначалу было маловато.
      Юный Михаил даже не представлял себе, какой путь избрать в жизни, кем он хочет быть, куда идти учиться. Единственное осознанное желание – уехать куда-нибудь подальше от дома. Собственно, и домом это назвать было нельзя. Скорее, нечто, напоминающее общежитие, где каждый живет своей жизнью, никто ни с кем не общается. Учеба и занятия детей абсолютно не интересовали родителей. Мама была замучена тяжелой и неблагодарной работой санитарки в больнице и кучей детей, а их надо было каждый день кормить. У отца свои заботы: очень он женщин любил. В бараке, где жила семья Самсоновых, было много незамужних, и отец «окучивал» всех, да еще как-то умудрялся строить отношения так, что ни у одной к Самсонову-старшему не было никаких претензий. Все «дамы» дружили между собой и наперебой обихаживали его.
      Такая жизнь казалась мерзкой и бессмысленной. Из нее мечталось убежать со всех ног, и рецепт, как это сделать, казалось, был очень верный. Давался он во всех советских фильмах о будущих знаменитостях. Все начиналось с того, что она (будущая знаменитость) садилась на поезд и… Потом в нарезе проскальзывало, что надо много-много работать (минут пять экранного времени), а потом герой просыпался знаменитым, и все ему аплодировали, заискивали перед ним, везде узнавали… Вот ведь жизнь! И легче всего прорваться в нее можно, став артистом.
      У Миши был одноклассник, который всегда мечтал об актерской карьере. Паша четко знал, что для этого надо делать: готовил программу для поступления, читал, ходил в городской драмтеатр, смотрел подряд все фильмы, буквально был помешан на своей затее. Правда, красавцем Павел определенно не был и потому решил не рисковать: не поступать в Москве, а поехать куда-нибудь, где конкурс поменьше. Он уже давно выбрал город Ярославль. Там появился первый в России драматический театр, находилось старейшее училище, кроме того, и от Москвы недалеко и дома.
      Так что сразу, освободившись от школы, новоиспеченные приятели сели на поезд и отправились в дорогу, каждый за своей мечтой. Первой остановкой на пути к заветной цели должен был стать Ярославль. Ехать предстояло всего одну ночь, и Михаил все это время лихорадочно учил басню про ворону и лисицу, стихотворение Эдуарда Асадова и небольшой отрывок из «Бежина луга» Тургенева. Программа, составленная по Пашкиным рекомендациям, выкристаллизовалась из опыта многих поколений абитуриентов театральных вузов.
      Прямо с вокзала приехали в училище. Потолкались среди поступающих, узнали, что конкурс 12 человек на место, что мальчиков намного меньше, чем девочек (уже хорошо!), наслушались всяких страстей про то, что вывод могут сделать сразу же после первого произведения и всю программу прочитать не дадут, но вроде надо еще и спеть что-то. Пашку ничего не потрясало, он был готов ко всему, не обращал внимания на взволнованные причитания абитуриентов и молчаливо ожидал своей очереди. Павел вошел первым, потом вызвали и Михаила.
      За столом сидели слегка подуставшие от наплыва желающих три члена приемной комиссии. Миша доложил им все, что успел выучить в поезде, отклонил предложение спеть и был свободен.
      На улице у входа в училище нашел Пашку, который безуспешно пытался успокоить какую-то рыдающую девчонку. Она твердила не переставая, что не пройдет, ни за что не пройдет на второй тур, потом приводила еще какие-то аргументы, но они тонули в ее громких всхлипываниях и слезах. Когда подошел Михаил, она немного поутихла, стала вытирать слезы и пыталась сделать вид, что дела не так уж плохи. Пашка явно обрадовался такой перемене, стал говорить, что вот дождемся списков, а уж потом будем делать выводы. На что девчонка, которую звали Аней, сказала: «Ну вам-то переживать нечего. „Штаны“ в театре всегда нужны. Мальчишек берут, если есть хоть какие-нибудь внешние данные, а здесь таких не так уж и много».
      Вот тут настроение испортилось у Пашки. Внешность и рост у него – ниже среднего.
      Миша в юности тоже особенно не выделялся из толпы – весьма заурядный парень с отголосками татаро-монгольского нашествия на круглом лице, обычно не выражавшем никаких эмоций и не менявшем выражения. Однако именно эта невыразительность в конце концов придавала ему спокойный и весьма уверенный вид, что в конечном итоге производило на девушек должное впечатление. К тому же он был хорошо сложен и достаточно высок. Словом, на роли «штанов» с выносом подносов на сцену Михаил вполне мог претендовать. Заманчивая перспектива – ничего не скажешь. Значит, ради такого «светлого будущего» надо трястись от страха, опять всю ночь учить дурацкие басни, стихи и прозу и так до самого конкурса?! А дальше что? Предположим, актер из него получится, и даже знаменитый, но тогда всю жизнь придется учить роли, а читать, и тем более что-то учить, Миша терпеть никогда не мог. Короче, с какой стороны ни подойди, актерство – определенно не его стезя.
      Посему, обнаружив себя в списках абитуриентов, прошедших на второй тур, никакого чувства радости Самсонов не испытал. Это ремесло явно не по нему, надо придумывать что-то другое. Правда, польстил самолюбию сам факт прохождения на второй тур. О сомнениях его никто не знал, а внешне выглядело все очень эффектно – его хотят, а он отказывается. Тем более Пашка, который столько к этому шел, готовился, реализовать свою мечту не смог: провалился уже на первом туре. Это позволило Михаилу занять как бы более привилегированную нишу и свидетельствовало, пусть в очень малой степени, о кое-каких зачатках его исключительности.
      Самсонов находился где-то очень далеко, углубившись в воспоминания своей юности. Самым неожиданным образом их оборвал звонок. Как это частенько бывало, он сразу не смог сообразить, что звонят в дверь. Микис никого не ждал, приходили к нему редко, исключительно по предварительной договоренности, или хотя бы позвонив за час до прихода. Этот неожиданный визит разбудил в нем тревогу, осевшую глубоко внутри и вдруг вновь всколыхнувшуюся. Как-то неспокойно было на душе.
      На экране видеонаблюдения Самосонов увидел женщину. Что-то очень знакомое и совершенно неузнаваемое одновременно. Определенно она никогда к нему не приходила. Во всяком случае в этом доме не бывала. Непонятно, почему не спросив, кто это, он сразу нажал кнопку, и женщина, открыв дверь, вошла в дом. Микис заспешил навстречу. Глаза их встретились, и он сразу узнал Елену. Она заметно оживилась и даже обрадовалась тому, что ее так быстро узнали, хотя сделать это было непросто. Не виделись они давно, лет десять. Правда, года два назад он заезжал к ней домой, но то была мимолетная встреча, и на своем жизненном пространстве Елена чувствовала себя значительно увереннее, чем сейчас. После того визита у Микиса остался отвратительный осадок, вселивший смутную тревогу. Она была не одна, а с каким-то парнем значительно моложе ее, оба пьяные. Возможно, чтобы придать себе большей значительности в глазах своего молодого партнера, к тому же настроенная очень агрессивно, Елена буквально вытолкала Самсонова за дверь.
      А здесь, в этом шикарном доме, со всеми мыслимыми и немыслимыми формальными признаками успеха его владельца, она, неухоженная, дешево одетая, постаревшая больше, чем это было возможно в соответствии с прожитыми годами, почувствовала себя убогой и совершенно несчастной.
      Захотелось плакать, но натренированная доброжелательность хозяина дома позволила ей справиться со своими эмоциями и поздороваться голосом, в котором не было ни дрожи, ни обиды, ни… ничего, что минуту назад буквально втолкнуло женщину в эту дверь.
      Елена и сама не могла объяснить, почему именно сейчас, спустя много лет, захотелось высказаться, наговорить тысячу обидных слов, глядя в глаза человеку, сыгравшему в ее жизни роль настолько непростую, что и сформулировать-то толком нельзя. Роковую? Но в полной мере даже это страшное слово не дает точного определения тому, что с ней произошло, как выстроилась ее жизнь…
      – Ну что ж мы стоим? – нарушил Микис затянувшуюся паузу. – Проходи, давай помогу снять пальто. Я рад, честное слово, рад тебя видеть. Молодец, что зашла. Откуда узнала, где я живу? Как нашла мой дом? Ты на машине?
      – Нет. Сюда автобусы ходят, – сдержанно сообщила Лена, краем глаза рассматривая себя в зеркальные двери шкафа. Отметила мелькнувшее на его лице удивление, когда он снял с нее пальто. Для ноября одежка была не по сезону легкой.
      Про себя Микис удивленно размышлял, откуда Лена могла узнать адрес.
      – Автобусы сюда действительно ходят, хоть остановка довольно далеко от поселка. «Но как она вообще узнала, куда ехать?» – напряженно думал про себя Самсонов, изображая при этом радушного хозяина. Проводил гостью в дом и предложил ей расположиться поудобнее в кресле возле камина.
      – Ты, наверное, голодная? Супчика хочешь? – заботливо спросил он вслух.
      – Твой вечный «змеиный супчик»! Его по-прежнему готовит твоя экономка-испанка? – спросила Лена как бы невзначай. Она быстро прошла к креслу, но присела на самый край, держа на коленях небольшую негнущуюся сумку из искусственной кожи. – Нет, супчик твой я не хочу, а если предложишь выпить, не откажусь.
      Вопрос об экономке Самсонова успокоил. Он почувствовал себя в родной стихии. Все понятно: оскорбленное женское самолюбие, запоздалая ревность, неудавшаяся женская судьба. Сколько раз ему приходилось выслушивать все это. Анжела, та самая экономка-испанка, которую припомнила Лена, была одной из женщин, сопровождавших Микиса по жизни. Постепенно она очень плотно вошла в его быт, занималась финансовыми вопросами. За долгие годы изучив его гастрономические пристрастия, стряпала то, что художник любил. Другие женщины менялись, а Анжела все прощала, всегда понимала его, оберегала от бытовых сложностей и незаметно сделалась абсолютно необходимой. Именно она способствовала тому, что отношения Лены и Михаила постепенно сошли на «нет».. Хотя, конечно, не только она одна, тот случай был намного сложнее.
      Самсонов открыл бар-глобус, продемонстрировав довольно широкий выбор напитков. Елена проигнорировала вина и попросила налить коньяка. Пока Микис открывал коробку шоколадных конфет и печенье, ставил фрукты поближе к гостье, разливал коньяк, она с интересом рассматривала его апартаменты.
      На стенах висели картины Микиса, написанные в самой различной манере.
      В центре огромной гостиной стоял полукруглый диван, обтянутый белой кожей, между ним и двумя креслами у камина расположился низкий стеклянный столик, справа белый рояль, непонятно зачем красовавшийся здесь, поскольку в доме никто не умел на нем играть. Слева от камина, под лестницей, ведущей на второй этаж, стоял большой длинный стол, за которым можно было усадить человек двадцать. Повсюду глаз натыкался на многочисленные вазы и корзины с цветами, но при всем этом оставалось достаточно места для того, чтобы, скажем, пара или тройка ребятишек смело могли бы кататься на велосипеде.
      – Ну рассказывай, как живешь? Чем занимаешься? Если у тебя какие-то трудности, я готов помочь. Если нужны деньги, не стесняйся, скажи, сколько надо, – Самсонов решил сразу поставить все точки над i, сократив тем самым предполагаемую долгую и нудную преамбулу, и протянул Лене бокал с коньяком. Раз уж пришла, значит, что-то нужно и, скорее всего, деньги.
      Елена как-то странно посмотрела на него и ухмыльнулась. Она чувствовала скованность и не знала, что делать с руками:
      и ридикюль надо было держать и коньяк взять. Наконец, сообразив, положила сумку на кресло. Освободив руки, взяла бокал и, жадно прильнув к нему, опустошила почти полностью.
      – Ты не обижайся, я от души предлагаю. Мы друзья, а друзья для того и нужны, чтобы приходить на помощь и делать это с радостью, – стал оправдываться Самсонов.
      – Не бойся. Я не буду рассказывать о состоянии своих дел и денег у тебя просить не собираюсь, – спокойно сказала Лена. Тепло от выпитого коньяка мгновенно растеклось по всему телу, и она немного расслабилась.
      – Вот как? Очень рад, что у тебя нет трудностей. Поверь, искренне рад.
      – А с каких это пор мы с тобой стали друзьями? – продолжала незваная гостья каким-то новым тоном, в котором появилась решимость и даже твердость. – Что-то не припомню этого момента.
      – Ну о чем ты говоришь? Мы с тобой так давно знакомы, и у нас была своя история, которую до сих пор вспоминаю с большой теплотой…
      – Еще бы. Нас ведь не только постель связывала, – жестко оборвала Лена тираду Микиса.
      – Ты пришла сейчас предъявить претензии, что я не женился на тебе десять лет назад?
      – Да прекрати, – устало сказала Лена. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
      – О чем же это? Нет, ничего не понимаю.
      – Ну надо же, святая простота. Я говорю о нашей совместной работе, – сказала Лена, допивая коньяк.
      – Ты шутишь? – несколько неестественно засмеялся Микис, берясь за бутылку. – Освежим?
      – Ты же знаешь, что у меня плохо с чувством юмора, – ответила Лена, одобрительно кивнув, наблюдая, как Микис заново наполнял ее бокал. – Я вот не пожалела денег, купила твою книжку. Очень интересно. Столько нового узнала о тебе, да и о себе немало интересного прочитала.
      – А что ты хотела? Чтобы я устроил душевный стриптиз и рассказал все, как есть? – довольно зло оборвал ее Микис.
      – Я не такая идиотка, как тебе бы этого хотелось, и прекрасно понимаю, что правду о себе не рассказывает никто. Она слишком страшная… эта правда.
      – Может не столько страшная, сколько неожиданная.
      – О, как мы теперь изысканно изъясняемся. Раньше ты был попроще.
      – То было раньше. Тогда вообще все было иначе. – Микис пить не хотел, но ситуация, несмотря на внешнее спокойствие, ему не нравилась, тревожила, поэтому он решил налить что-нибудь и себе. Самсонов встал, подошел к бару, долго что-то выбирал, потом открывал, потом наливал. Ему необходимо было что-то делать, быть в движении, предававшем беседе телеграфный стиль, который не давал возможности углубиться в дебри намеченной темы и сбивал собеседника с толку. Это был его излюбленный прием.
      – Да и жил ты намного скромнее. Однокомнатная квартирка, правда, в центре, но… Действительно, все было иначе. И было время великих иллюзий. Для меня во всяком случае, – последнюю фразу Лена нарочито выделила. Отставила бокал, показав, что официальная часть аудиенции окончена и сейчас начнется главный номер намеченной программы.
      – И ты пришла мне об этом сообщить? Кажется, я начинаю понимать… Это шантаж?
      – Зачем так грубо? Почему сразу шантаж? Мы что не можем договориться как нормальные люди? – примирительным тоном спокойно сказала Елена.
      – О чем? О чем, Лена? Ты меня с ума сведешь. Думаешь, я сейчас в обморок упаду от страха? Ты хочешь меня скомпрометировать и рассказать «страшную» правду обо мне? То, что ты мне всегда старалась сказать при посторонних? Что я не сам пишу картины, что я использовал твой талант, что продавал твои работы? Да рассказывай! Ну дашь ты интервью какой-нибудь газете. А дальше что? Да кто тебе поверит? Кто ты такая? Да! Пусть я такой монстр! Допустим, не сам пишу картины. Да в газетах сто раз вокруг этого разводили возню – и что???
      А ничего!!! Лишний скандал вокруг моего имени только на руку. Дополнительный пиар. Всё, поезд ушел! Я уже НЕ-ДО-СЯ-ГАЕМ. Меня каждая шавка в лицо знает. Машина запущена давно, и уже никого не интересует, как я работаю и что делаю. Я узнаваем!
      Я известен! А в такой ситуации – собака лает, караван идет. Ты хочешь получить деньги за свои картины? Вспомнила! Пойми наконец: я никогда никому ничего не плачу. Только всем помогаю. Могу и тебе помочь: выступить с благотворительной акцией и денег дать, но дать столько, сколько сам захочу. А платить мне тебе не за что.
      – Не за что?! Сам уже поверил в тот миф, что рассказываешь обо мне. Этакая недалекая, взбалмошная парикмахерша с признаками дегенератизма… Впрочем, в это действительно можно поверить, поскольку я имела редкую глупость – жить с тобой. В отличие от тебя я – профессиональная художница, училась в Строгановском училище и окончила его с красным дипломом. А вот ты вылетел с дизайнерского факультета и не доучился в своем институте по самой банальной причине: был профнепригоден.
      – Ну и что? Зато сейчас я – известный художник, а тебя не знает никто!
      – Да как ты им стал! Известным! Сколько разбитых судеб и разочарований стоит за твоей известностью?
      – Ой, только не надо высокопарных слов! Я пробивался сам и пробился! Победителей не судят!
      – Неужели? А вот я, представь себе, пришла судить победителя!
      – Сколько пафоса, а история-то выеденного яйца не стоит. В тебе говорит обида одинокой, покинутой женщины.
      – Да-а, у тебя всегда была своя шкала ценностей. Что касается обиды, то здесь ты, наверное, прав. Обида есть, но только не покинутой женщины. Если помнишь, то я сама от тебя ушла…
      – А сегодня пришла меня позлить? Могу обрадовать: у тебя это получилось.
      – Нет, дорогой, я пришла, чтобы добиться… Не знаю, правда, как. У меня это никогда не получалось – вырвать у тебя то, что заслуживаю. Ты всегда как-то умудрялся облапошить, выставить меня идиоткой. Наши шумные скандалы всем, кто нас знал, ты объяснял моей неадекватной реакцией, взбалмошностью, дикой ревностью. Твои друзья воспринимали меня как психопатку и примитивщину, идеально подходящую тебе только в постели. Чудные взаимоотношения двух кроликов, не более того. А что еще тебе со мной делать? Тебе, талантливейшему художнику, даже поговорить со мной не о чем было… Короче, я хочу, чтобы ты публично признал меня, рассказал обо мне всю правду. Хочу, чтобы под моими картинами стояло мое имя, или верни мне деньги, которые ты за них получил.
      – Совсем с ума сошла? Впрочем, чему удивляться? Ты никогда с головой не дружила. Была классической истеричкой, а сейчас еще подорвала свою психику пьянством.
      – Может быть, и подорвала. Я слабая женщина, но в отличие от тебя – художница, а не барыга. У меня тонкая нервная организация. Сломать меня не стоило труда, вот ты и сломал. Стал преградой на моем пути к цели, присвоил мой талант, ограбил, выхолостил меня. Но я не настолько слаба, чтобы вот так просто раствориться в тебе, исчезнуть как в черной дыре. Моя жизнь бессмысленна, она не состоялась. Однако я больше не могу позволить себе доживать ее тихо.
      Я уйду со скандалом и заберу с собой тебя.
      – Не понял, куда ты меня собралась забирать?
      – Как куда? На тот свет!
      – Ты точно сумасшедшая!
      – Так ты же сам всем и везде это рассказывал. Надо быть последовательным.
      – Так! Давай поговорим спокойно.
      – Да я-то абсолютно спокойна. Просто жить хочу, если не в такой роскоши, как ты, но достойно, соответственно моему таланту.
      – Ладно, понимаю. Это шантаж. Ты талантлива, я бездарен. Отлично. Сколько ты хочешь?
      – Я тебе сказала, что твои подачки мне не нужны.
      – Но ты хочешь невозможного. Все твои поезда ушли. Да и вообще, если каждый, с кем мне приходилось работать, будет требовать общественного признания и тех денег, за которые продаю работы исключительно благодаря своему имени, я просто разорюсь. Ты знаешь, сколько денег приходится тратить на раскрутку? Эти баннеры на улицах, постоянное мелькание на телевидении, все эти журнальные интервью? Ты знаешь, ско-о-о-лько это стоит?!
      – Да прекрати. Ты всегда устраиваешься на халяву и никогда никому не платишь. Спишь подряд со всеми журналистками, используя их по полной программе. Расплачиваешься натурой сразу, не отходя от кассы. Благодаря этому постоянно поддерживаешь отличную физическую форму – никакого фитнеса не надо. К тому же они еще и счастливы. С мужиками, правда, сложнее. Я помню, как обиделся Нодар Одинашвили, который протолкнул тебя в одну из программ, а ты ничего за это не заплатил.
      – Денег я никогда не даю, но всегда дарю альбомы, календари, отдаю все, что мне дарят. Всем и всегда делаю подарки. Постоянно. А мне это не бесплатно достается. Сами по себе работы стоят столько, за сколько я их покупаю. Мои клиенты платят за МОЕ, пусть скандально, но известное имя. Можешь ты это усвоить наконец?
      – Не могу. И не хочу. Лучше убью тебя, только так можно вскрыть этот нарыв, обнародовать этот беспредел. Начнется расследование. Вот тут-то все и всплывет наружу. Все узнают, что ты никакой не художник, а банальный мифоман.