Еще никогда не доводилось мне видеть на токах такого необычайного количества глухарей. Я сидел в бархатном кресле, а они слетались, иногда обдавая меня ветром своих сильных крыльев, низко садились на голые, сквозившие на золоте неба деревья. Я близко видел их бронзовые груди, сторожко поднятые головы с брусничными бровями.
      Я сидел очарованный, не шевелясь, боясь двинуться, чтобы не испугать сидевших птиц. Длинноносые вальдшнепы один за другим непрерывно тянули над лесом. Пара вальдшнепов, страстно цвиркая, неожиданно спустилась на кочку, и я очень близко видел любовную их игру...
      Я сидел до позднего вечера, до ночной темноты. До самой ночи глухари пели, "скиркали", дрались и перелетали. Сидя на месте, я видел поющих, дерущихся птиц, - чудными, сказочными казались звуки окружавшего меня лесного мира. Не желая тревожить птиц, я решился остаться до утра в току. Развалившись в лесном кресле, я засыпал и просыпался, курил трубочку и слушал, как пошевеливаются надо мною, покряхтывают спящие птицы. Где-то пролаяла лисица. Гукали и стонали зайцы; было слышно, как прошли краем болота лоси.
      Не разжигая огня, я провел среди тока всю ночь. С трепетным чувством я терпеливо ждал утра, утреннего рассвета. Картина невиданного спящего тока рисовалась моему воображению.
      Странное дело: утром глухариный ток молчал. Медленно наступал рассвет, на фоне просветлевшего неба выступили черные ветви деревьев, но ни единого звука не слышалось на спящем току.
      "Неужто ночью здесь прошли лоси и напугали глухарей?" - думал я, стараясь разгадать причину молчания тока. Чтобы проверить подозрения, я решился тихонько пройти по всему токовищу. Тотчас над моей головою стали слетать с деревьев молчавшие птицы. Казалось, неведомый дирижер им подал сигнал молчания, и они дремали...
      Больше я не мог оставаться в току и, огорченный неожиданной неудачей, тронулся в путь к своему костру. Необычайная перемена наступала в лесной природе: гнилой, холодный, почти непроницаемый туман надвинулся из залива. Густой туман медленно окутывал деревья, с намокших ветвей струились и падали тяжелые капли. Моя одежда, ружье были мокры.
      "Так вот почему сегодня глухариный ток молчал, - разжигая костер, думал я о необыкновенной способности птиц предчувствовать погоду. Несомненно, глухари знали о приближении тумана, и это было причиной молчания. Мы, охотники, должны приглядываться к явлениям природы: от этого зависит успех охоты..."
      НА ЛЕСНОЙ КАНАВЕ
      Уже после восхода солнца, возвращаясь с глухариного тока, я шел краем глубокой канавы. Восходившее солнце золотило сосновые вершины. Внизу, под деревьями, на мхах, лежала седая роса, густо пахло прелой листвой и вешней водой. Радуясь солнцу, звонко распевали на деревьях дрозды, на вершине освещенной солнцем высокой сосны, где-то под небом, захлебываясь, ворковал дикий голубь - витютень.
      Необыкновенные чувства возникают в сердце впечатлительного охотника в чудесный утренний час! Как бы сливаясь с окружавшей лесной природой, я наслаждался музыкой наступавшего утра, чудесными красками восхода.
      Глубокая лесная канава до самых краев была наполнена быстро бегущей мутной водой. Навстречу мне неслись клочья пены, течение шевелило ветви затопленных ольховых и ивовых кустов. Следя за течением, я увидел на воде желтоватое легкое перышко, очень похожее на крошечный кораблик. Чем дальше я шел по канаве, навстречу мне больше и больше вода несла таких корабликов-перышек. Плывшие по воде желтоватые свежие перышки, несомненно, принадлежали самке-глухарке.
      "Наверное, - подумал я, глядя на перышки, - утром в лесу произошло что-то недоброе, а я ничего не слышал. Мне нужно в этом хорошенько разобраться".
      Я шел, внимательно приглядываясь к местности, к кружившимся на воде перышкам, к кустам и деревьям. Кораблики-перышки все плыли и плыли. Бродя все утро по глухариному току, я не слышал ни одного выстрела, да и вряд ли в эти глухие, малодоступные места мог проникнуть браконьер, не постеснявшийся застрелить на току глухарку. Лесная загадка очень меня занимала.
      Пройдя около сотни шагов, на самом краю канавы я обнаружил следы недавней борьбы. На земле были разбросаны перья, и, нагнувшись, я разглядел свежую кровь. Несомненно, здесь и произошло загадочное преступление. Погибшей глухарки не оказалось. Внимательно оглядевшись, я заметил, что капельки крови ведут к воде. Я тщательно осмотрел место. Под ольховыми кустами из-под берега канавы торчал хвост птицы. Я вытащил из воды мертвую, еще теплую птицу. Голова была отъедена, из раны сочилась кровь. По всем признакам, глухарку убил какой-то лесной хищник. Злейший ночной разбойник филин, который иногда охотится на глухариных токах, вряд ли станет прятать добычу в воду. Несомненно, глухарку убил хищный зверь. Я долго думал над лесной загадкой. Самое вероятное, что глухарку поймала и убила норка. Этот небольшой, очень хитрый и злой зверек живет по берегам лесных рек и ручьев. Обычно он разбойничает по ночам, и человеку его трудно увидеть. Мне очень отчетливо представилась картина недавнего преступления. Будучи на току, разгоряченная любовной игрою глухарка подошла к канаве напиться, и тут на нее набросилась норка. Расправа была короткая. Злой зверек отгрыз у глухарки голову и, чтобы спрятать добычу, стащил ее в воду, старательно запихнув под корни ольхи.
      На охоте я всегда любил разгадывать загаданные природой загадки, и эта загадка таинственного убийства показалась мне интересной. В скрытой от нас жизни птиц и зверей происходит много загадочных событий, отмечать и разгадывать которые должен уметь каждый наблюдательный охотник.
      ФИЛИН
      Летом однажды мне пришлось пробовать новое ружье. Я вышел в лес на глухую поляну, где никто не мог помешать. Повесив на толстой осине мишень и отсчитав шаги, я хорошенько прицелился и выстрелил пулей. Пуля насквозь пробила осину, а после выстрела из дупла вылетела огромная птица с большой круглой головою. Ослепленная дневным светом, птица неуклюже уселась на старой осине.
      В необыкновенной птице я узнал филина, голос которого мы слушали по ночам в лесу. Из рассказов охотников я знал, что в птичьем мире филин слывет самым злым и страшным хищником, которого все птицы боятся и ненавидят. Чтобы приманить хищных птиц, охотники сажают на дерево чучело филина, и тогда со всех сторон слетаются ястребы и вороны чинить расправу над своим лютым врагом.
      В самом облике ночной страшной птицы есть нечто зловещее. Филин сидел, как копна, на осине, и его круглая, с ушами, кошачья голова медленно вращалась, а ослепленные светом большие глаза беспомощно закрывались. По-видимому, филин скрывался днем в дупле старой осины, и пробившая осину пуля его испугала.
      Я не торопился убивать редкостную птицу и, спрятавшись за стволом дерева, стал наблюдать. Филин сидел почти неподвижно, только ушастая голова его медленно вращалась, как на шарнире. Головастое чудовище, сидевшее на голой осине, было видно со всех сторон издалека.
      С появлением филина на моих глазах в лесу стало совершаться нечто необычайное. Первыми заметили филина неведомо откуда появившиеся стрекотухи-сороки. С особенным, тревожным и злым стрекотаньем закружились они над осиной. Они кружились, взлетали и падали, присаживались на сучки и тотчас слетали. Беспокойное их стрекотанье как бы возвещало по всему птичьему царству большую тревогу.
      "Тра-та-та! Тра-та-та!.." - трещали, слетаясь со всех краев, сороки.
      Точно по птичьему радио был передан этот сорочий сигнал тревоги. С реки, с полей, из леса на сорочье стрекотанье торопливо летели вороны и вороны, откуда ни возьмись, появились большие и малые ястребы, тучею кружились галки. Птицы слетались на великий суд над ненавистным разбойником. Они кружились, подсаживались ближе и ближе к филину, угрюмо ворочавшему ушастой головою. Даже самые маленькие птички смело подлетали к нему. Сбитый нападавшими, филин распустил крылья и, преследуемый всей птичьей оравой, неловко переместился на соседнее дерево. Но и здесь птицы не оставляли его, все настойчивее и смелее теребили его и клевали.
      Чтобы не дать свершиться жестокому самосуду, я поднял ружье, прицелился. Убитый наповал филин упал с дерева. Напуганные выстрелом птицы еще долго кружились надо мною, но отчаяннее всех суетились и трещали неугомонные сороки...
      Много лет спустя довелось мне охотиться в глухой лесной местности на глухарином току. Каждую весну я выезжал в исхоженные мною лесные угодья. Знакомый егерь Егорыч показал мне глухариный ток, и, разумеется, я хорошо запомнил указанное место.
      После двухлетнего перерыва довелось мне еще раз побывать на этом глухарином току. Старинный приятель Егорыч встретил меня, с досадою покачивая головою.
      - Плохо наше дело, - сказал он. - Наш глухариный ток нынче стал не тот. Дай бог, чтобы на всем току несколько птиц живых осталось.
      - Браконьеры, что ли, завелись? - спросил я.
      - Какие у нас браконьеры! Будет похуже.
      - Да что такое?
      - Филин! Филин разбойничает на току.
      Я и прежде слыхивал от старых охотников о проказах филина, охотящегося на глухариных токах. По словам этих охотников, где повадится филин - глухариному току конец. Охотится филин так же, как люди, пользуясь беззащитностью токующих птиц.
      - Что же, совсем, что ли, птицы не стало? - с грустью спросил я Егорыча.
      - Есть птица, да ток теперь стал не тот, далеко не тот, - ответил мне старый приятель.
      Под вечер я один отправился в лес на знакомое место. Уже на подслухе (обычно охотники приходят на ток перед закатом солнца, чтобы заранее услышать, где усаживаются вечером на деревьях слетающиеся птицы) я заметил перемену. Глухари слетались лениво и рассаживались осторожно, по краям токовища.
      Возвращаясь с подслуха, я натолкнулся в темноте на черный предмет. Нагнувшись, я рассмотрел мертвого глухаря. Голова и крылья были целы. С груди и спины мясо было ощипано, торчали голые кости скелета. Я знал, что звери - лисицы, норки, хорьки, - поймав крупную птицу, обычно съедают голову. Осмотрев глухаря, я решил, что его убил хищник пернатый. "Наверное, - подумал я, - это проделки филина, расстроившего мне охоту и уничтожившего глухариный ток".
      С большим негодованием на лесного разбойника устраивался я на ночлег. Сидя у костра, я вспоминал прежние удачные охоты. "Только бы мне попался этот разбойник!" - злорадно думал я, и рука тянулась к ружью.
      Ранним утром, еще до рассвета, я затоптал костер и, оправив свое охотничье снаряжение, отправился на ток. Я шел тихо, прислушиваясь к звукам, наполнявшим просыпавшийся лес. Иногда я останавливался, думал: "Только, только бы встретить лесного разбойника!"
      Я долго бродил по токовищу. Пели всего две-три птицы. Глухарь пролетел над моей головой; я не вытерпел, выстрелил влёт, и огромная птица, ломая ветви, грузно упала на землю. Я поднял птицу, спрятал в мешок и, присев на пенек, закурил трубочку.
      Странный, очень громкий, как бы наполнявший весь лес звук поразил мой слух. Я услыхал шум близкой борьбы, громкое хлопанье крыльев, раздававшееся по всему лесу. Схватив ружье, я со всех ног бросился на раздававшиеся звуки. "Филин, это филин поймал и убивает глухаря!" - думал я, продираясь сквозь густую чащобу. Задетая сучком шапка слетела с меня. Не обратив внимания на потерю, я бежал на непрекращавшийся звук борьбы. Подбегая к раздававшимся звукам, я был уверен, что увижу филина. Ружье я держал наизготовку.
      На краю раскрывшейся перед глазами лесной зеленой поляны я остановился. То, что я увидел, не соответствовало ожиданиям. Вместо разбойника-филина, приканчивающего свою добычу, я увидел дерущихся самцов-глухарей. Это был настоящий рыцарский турнир. Одетые в бронзовые латы лесные рыцари бились на покрытой бархатным мохом арене, а их прекрасные дамы, поквохтывая и ободряя бойцов, сидели вокруг на березах.
      Пораженный чудесным зрелищем, едва переводя дух, я остановился. Боясь двинуться, я стоял за стволом дерева, и передо мною продолжался лесной турнир. Я близко видел надувшиеся шеи и красные брови. Громкое хлопанье раскатами наполняло лес.
      Не знаю, долго ли продолжался поединок. Лесные рыцари то расходились, следя друг за другом, то вновь сшибались своим оружием. Затаив дыхание я следил за невиданным турниром. Вдруг один лесной рыцарь не выдержал - я не мог понять причины его поражения - и, опустив голову, пустился наутек. Я видел, как за деревьями мелькает черная его шея. Не переставая рассыпать песню за песней, его преследовал торжествующий победитель.
      С большим трудом я нашел в чащобе потерянную шапку и вернулся к своему костру. Разбойника-филина увидеть не удалось. От Егорыча, приезжавшего летом в город, я узнал о судьбе знаменитого глухариного тока. Начав разбойничать, филин перевел на току всех глухарей, и богатое токовище совсем запустело.
      Однажды, бродя по лесу, Егорыч нашел гнездо филина. Огромная птица взлетела с земли, и, подойдя ближе, Егорыч увидел два больших яйца, лежавших на голой земле под сосною. За поимку и отстрел хищников охотникам полагается награда, и, найдя гнездо филина, любивший выпить Егорыч начал заранее подсчитывать будущие доходы.
      "Вот хорошенько примечу сосну и гнездо, подожду, когда выведут детей, тогда прикончу всех, - думал он, рассчитывал побольше заработать. - Будет мне премия тройная. А если доведется всех взять живьем, пожалуй, в десять раз больше заплатят".
      В надежде на большую премию и предстоящую выпивку весело возвращался Егорыч домой. Через неделю он решил проведать замеченное гнездо. К его величайшему изумлению, под сосною не оказалось ни филина, ни яиц. Яичной скорлупы тоже не было. Несомненно, почуяв опасность, разумные птицы перенесли на новое место свои яйца, и рассчитывавший на хорошую выпивку Егорыч остался с носом.
      СЫЧ-ВОРОБЕЙ
      Ранней весною я возвращался с охоты. Я шел по лесу знакомой дорогой, и в ночной темноте над моей головою послышался странный негромкий звук. Этот странный звук перемещался, было похоже, что меня настойчиво преследует какая-то ночная неведомая птица. Чтобы приманить птицу, я стал подражать странному звуку. Невидимый провожатый охотно стал откликаться.
      В темном лесу мне не удалось разглядеть таинственного провожатого, и, выйдя на лесную опушку, я остановился. На фоне звездного неба рисовались черные ветви деревьев. Здесь, на краю леса, я надеялся увидеть незнакомую птицу.
      Я стоял под деревьями, продолжая тихо манить. Небольшая тень пролетела над самой головою, бесшумно уселась на ветке. В ночной темноте трудно точно прицелиться. Я зарядил ружье мелкой дробью и, не видя на ружье мушки, выстрелил наудачу.
      После выстрела лес примолкает. Я зажег спичку, стал смотреть под деревьями. На засыпанном опавшей хвоей снегу, раскинувши крылья, лежала маленькая серая птичка с круглой совиной головкой.
      В подстреленной птичке я признал сыча-воробья. В наших лесах эта птичка встречается редко, а днем ее трудно увидеть. Обычно она прячется в дуплах деревьев, а по ночам вылетает на охоту.
      Дома я внимательно рассмотрел редкостную добычу. Сыч-воробей был немного больше обыкновенного воробья. Круглой головою, ушами, острым крючковатым клювом он напоминал своего собрата - обыкновенного лесного сыча.
      Из шкурки сыча-воробья я решил сделать чучело для своего кабинета, в котором хранится множество добытых мною охотничьих трофеев.
      Через несколько лет мне пришлось проходить тем же лесом зимою. На краю вырубки, возле только что срубленной и распиленной на дрова толстой осины, теплился огонек, грелись и отдыхали знакомые колхозники-лесорубы.
      - Погляди-ка, - сказали они, прикурив от моей трубочки, - и разгадай нашу лесную загадку...
      В верхней части лежавшей на снегу распиленной и расколотой осины лесорубы показали выдолбленное дятлом жилое дупло. Узкое круглое отверстие дупла, как крышей, было прикрыто большим грибом-наростом. В глубине этого покинутого дятлом дупла оказался склад продовольствия. Вытряхнув на снег содержимое, я насчитал шесть мертвых клестов и одиннадцать замороженных мышей. Я хорошо знал, что многие животные - птицы и звери - бережливо прячут свои запасы. Не раз в дуплах и под корнями деревьев мы находили наполненные отборными орехами лесные кладовые белок и бурундуков; сороки и сойки на моих глазах прятали в укромных уголках свою добычу. В подземных кладовых мышей хранятся многолетние запасы старательно высушенного сена и зерна. Обнаруженная лесорубами кладовая принадлежала какому-то запасливому хищнику, быть может имевшему в лесу много таких складов.
      Редкая находка очень меня заинтересовала. Кто мог убить и спрятать в птичьем дупле этих мертвых клестов и мышей? Злейший лесной хищник - куница не могла пролезть в узкое отверстие дупла. Маленькая ласка, промышляющая на земле под корнями, вряд ли решится забраться под вершину высокой гладкой осины.
      Крепко задумавшись над трудной лесной задачей, я направился через лес к дому. Недалеко от поваленной осины слышались тревожные голоса птиц. Я узнал стрекотанье сорок и хлопотливый крик соек. К поднятому этими птицами шуму примешивался тревожный свист синиц.
      Чтобы узнать о причине переполоха, я свернул с дороги и осторожно приблизился к лесной маленькой полянке. На острой еловой макушке сидел сыч-воробей. Множество лесных птиц его осаждало. На дневном свете он казался беспомощным, круглая совиная головка его хохлилась и медленно вращалась. Наверное, ослепленному дневным светом маленькому ночному разбойнику пришлось бы совсем плохо, но он вдруг расправил крылья и, тихо и бесшумно планируя, нырнул под нижние сучки густой елки, почти у моих ног.
      "Так вот кто жил в дупле, вот кто охотился и прятал свою добычу!" подумал я, заглядывая под накрытую снежною нависью густую зеленую елку.
      Не сходя с места, я хорошенько рассмотрел плотно прижавшегося к стволу елки сыча-воробья и, осторожно протянув руку, быстро накрыл его шапкой.
      Пойманного мною живого сыча-воробья, несомненно, выгнали на дневной свет свалившие осину лесорубы, и занимавшая меня лесная загадка разрешилась сама собою. Обитавший в дупле маленький разбойник приносил и хозяйственно складывал свои продовольственные запасы. На клестов и мышей он охотился ночью, хватал спящих птичек на ветвях деревьев и убивал их. Разумеется, птицы знали его и ненавидели. Как все хищные совы, он отрывал у пойманных птичек головы и выщипывал крупные перья.
      Дома я выпустил маленького разбойника в комнату и стал приручать. Он охотно брал застреленных воробьев, а ночью, вылетая из убежища, сам ловил домашних мышей. Днем он обычно сидел под кроватью, забравшись в голенище старого валенка, которое ему заменяло дупло, а вечером неизменно выбирался из своего дневного убежища. Придерживаясь клювом, он, как попугай, лазил по моим книжным полкам и бесшумно летал по комнате. Иногда он присаживался на письменный стол и при свете лампы делал самые уморительные гримасы.
      Весною сыч-воробей стал издавать те самые звуки, которые я некогда услыхал в лесу. Звуки эти будили меня, но я скоро привык к ним, как мы привыкаем к обычным шумам и голосам. С наступлением весенней охоты эти звуки для меня стали необходимостью. Сыч-воробей будил меня, как верный будильник, и за всю весну я ни единого раза не проспал глухариного тока.
      НА ОБЛАВЕ
      К месту охоты мы мчались на хорошо откормленных, мотавших гривами и бодро фыркавших на морозе лошадках, запряженных в розвальни и возки. После городской утомительной жизни чудесным казался ночной зимний лес: высокие сосны, и мерцавшие под месяцем крутые снежные взгорки, и сокрытая в извилистых берегах, темневшая провалами речка.
      Двадцать километров пути были легкой передышкой. Торопливо разбирая из саней ружья, разминаясь после дороги, вылезли мы на скрипучий снег у привала - в глухой лесной деревеньке, где проживал егерь, следивший за окладом. Городские охотники, собравшиеся на большую охоту, приобретают особенный, солидный вид. Мы с напускной важностью входили в избу, ставили в угол оружие.
      Как водится, задолго до выхода на облаву в избе начались горячие споры.
      Устроитель охоты, Захарыч, подробно рассказывал о сделанном им окладе.
      Потревоженных дровосеками, залегших в новом месте зверей нашли и облаяли собаки. Медведи лежали в небольшом, тесно обрезанном кругу. Это обстоятельство требовало особенной осторожности при расстановке стрелков, ибо малейший шум мог испортить охоту. Зверя должен был выставлять окладчик Захарыч со своими верными помощниками - видавшим на своем веку всяческие виды седомордым Мурашом и молодым бойким Пиратом.
      Опытные охотники-медвежатники хорошо знают, что для успеха в охоте прежде всего нужен порядок.
      Отправляясь на большую охоту, стрелки должны быть готовы ко всяким случайностям. На зверовой охоте нельзя ничего предрешать. Ни один самый опытный егерь не может знать точно, как и куда пойдет зверь, какие случайности могут помешать стрелку на облаве. Большая наблюдательность, знание повадок и характера зверя, умение хорошо ориентироваться и особенно "охотничье чутье" - вот самые главные качества, которыми должен обладать опытный егерь-медвежатник. В нашем окладчике и устроителе охоты качества эти соединялись: он хорошо знал зверя и его повадки, имел прекрасных собак и умел хорошо руководить трудной охотой.
      На больших, многолюдных охотах, в которых участвуют иногда неопытные горячие стрелки, о настоящей охоте имеющие представление только понаслышке, особенное значение имеет твердая дисциплина. Только дисциплинированных, точно подчиняющихся правилам облавной охоты стрелков можно ставить на номера. Малейшая оплошность - звук не вовремя заряжаемого ружья, неосторожное движение на номере - может погубить и сорвать охоту.
      За столом, заваленным бумагою с распакованными закусками и принадлежностями для чистки ружей, всю ночь продолжались жаркие разговоры. В помещении было темно, скудный свет маленькой лампы едва освещал возбужденные лица охотников. В низкие окна избы пробивался зеленоватый отблеск зимнего рассвета.
      - Итак, товарищи, решено, - заканчивал свои наставления наш руководитель охоты Захарыч, - жребиев не будем кидать, на ответственнейшие места мы поставим лучших стрелков с надежным оружием. В лесу не шуметь и не кричать. Во избежание несчастья, становясь на номер, каждый стрелок должен хорошенько осмотреться. Необходимо наблюдать, где стоят соседи. Со своих мест до окончания охоты не сходить. Зверя напускайте на выстрел как можно ближе.
      - А если на соседа идет зверь и сосед не стреляет, - можно стрелять?
      - Ни в коем случае.
      - А ежели на меня валит?
      - Это дело другое. Помните хорошенько, товарищи стрелки, конечную цель нашей охоты: ни одного зверя живым из круга не выпускать, все звери должны быть взяты...
      *
      Чудесен украшенный тяжелою снежною нависью зимний лес. Мы останавливаемся на маленькой, окруженной густым лесом, прикрытой пухлым снегом полянке. Здесь остановка, курильщики могут выкурить последнюю папиросу.
      Мы говорим шепотом, приглядываясь к окружающему нас снежному лесу, хранящему тайну сегодняшнего охотничьего успеха.
      С утра крепко морозит, чуть тянет, сдувая сухие снежинки с лесных макуш, морозный утренний ветерок.
      По протоптанному окладчиками глубокому снегу мы погружаемся в таинственную глубину леса, покрывшего нас своей тишиной. Мы идем, осторожно шагая след в след, чтобы не хрустнула под ногою ветка, не сломался задетый стволами ружья хрупкий мерзлый сучок.
      Вот останавливается передний, и вся вереница стрелков замирает. Я чувствую в глазах соседа тревожный вопрос: "Должно быть, сорвалось? Ушли звери".
      Нет, звери от нас не ушли! От уха к уху бежит по цепи шепот, переданный от передового. Как ветерок по макушам деревьев, скользит этот шепот от человека к человеку:
      - Здесь ждать!
      - Здесь...
      Шепот далеко замирает. Мы стоим в снегу долго. Минуты кажутся часами. И опять появляется сомнение: "Ушли, ушли звери!"
      Но вот из глубины леса выходит обсыпанный снегом окладчик. По его виду - по выражению потного и спокойного лица, по деловой походке - мы догадываемся, что в окладе все благополучно.
      Захарыч останавливается, машет нам вязаной рукавицей:
      - За мной!
      - Осторожней, товарищи, осторожней!
      Мы опять идем друг за дружкой, прислушиваясь к глубокой тишине леса, - шестеро гуськом растянувшихся охотников-стрелков.
      - Тсс!
      По знаку передового мы останавливаемся. Здесь начинаются стрелковые номера. В глубоком рыхлом снегу обтоптаны места для стрелков. Распорядитель охоты разводит и ставит на обозначенные им номера участников охоты. Номера расположены близко, сквозь лесную заснеженную чащу стрелки хорошо видят друг друга. Устанавливая стрелков, Захарыч палкой отчеркивает на снегу угол обстрела; строго поглядывая сквозь очки, шепчет последние наставления:
      - Зверя напускайте ближе. Замечайте, где стоят ваши соседи! Помните хорошенько: зверь лежит близко.
      *
      Мое место под елкой-двойняшкой, вершинами своими уходящей в снежную лесную высь. Я обтаптываю мягкий, ссыпающийся снег, оглядываю своих соседей, одетых в белые балахоны. За темными стволами деревьев их фигуры сливаются со снежною белизною.
      Дятел глухо долбит за моей спиной. Этот привычный лесовой звук не нарушает торжественной тишины зимнего леса. Над головою, на сухом стволе елки, тихонько попискивая, возится пухлая на морозе синичка. Она как бы интересуется гостем, я близко вижу тоненький ее носик, маленькие бусинки-глазки.
      Я вглядываюсь в снежную глубину леса. Там, за густыми деревьями, в нескольких десятках шагов, лежат в своей берлоге медведи, не подозревая нависшей над ними смертной беды.
      Передо мною открытая, как бы нарочно проложенная, покрытая глубоким снегом просека-чистинка. Над просекой далеко видно в лесной снежной чащобе. Эта лесная чистинка - самое удобное для стрельбы место, и, как бывало в детстве, я загадываю перед охотой: "Хорошо, чтобы по этому удобному месту вышел на меня зверь..."
      Наверное, справа и слева товарищи-стрелки также загадывали о своей удаче, оглядывая место, и каждый надеялся выиграть в охотничью лотерею. Я еще раз осматриваю соседа, смутно виднеющегося в белом балахоне. Он, как и я, обтаптывает место, напряженно вглядывается в окружающую его лесную чащобу...
      Я оправляю пояс, заряжаю и внимательно осматриваю ружье. Поднимать или не поднимать на тройнике прицельный щиток? Как нестерпимо медленно тянутся эти предшествующие гону минуты! Синичка возится над моей головой, и я слышу, как валятся сверху сбитые ею соринки.
      Как бывает почти всегда, гон начался в ту самую секунду, когда меньше всего ожидаешь. Одновременно с лаем собаки в окладе раздался глухой винтовочный выстрел. "Стреляют, - что это значит?" - подумалось невольно.
      Казавшийся незлобным лай собак доносился из глубины леса. Собаки переместились, и я отчетливо услыхал знакомый лай старого Мураша. Про себя я подумал: "Неужто так спокойно лает Мураш на зверя?.."
      Бежавшего на меня зверя я увидел, когда уже утратилась, казалось, надежда. Переваливаясь по снегу, он вдруг показался в самом конце узкой чистинки. Зверь шел, как по заказу, серединой облюбованной мною просеки-чистинки. Я видел круглую его спину, широкую голову с маленькими ушами. Старчески лая, за ним на почтительном расстоянии следовал старый Мураш.
      Я стоял неподвижно, держа на прицеле надвигавшуюся темную тушу. В прорезь мушки была видна седая от осыпавшегося снега косматая холка.
      Не замечая меня, зверь шел неторопливо. Шагах в шести он остановился. Я близко видел круглое туловище, тупые, торчавшие на голове уши. Лежавшая на снегу сухая еловая макуша закрывала голову зверя. Он стоял как бы в раздумье перед макушей, перегородившей ему дорогу.
      После выстрела, прозвучавшего в лесу одиноко, зверь опустился на снег. Как бы желая хорошенько проверить, опытный Мураш, не раз побывавший в опасных схватках, не приближаясь, сделал большой круг возле лежавшего на снегу смертельно раненного зверя и опять деловито направился в лес...
      Через час стрелки и загонщики стояли над убитыми зверями: медведицей и двумя лончаками. Охота была проведена успешно. Вцепившись зубами в толстую шерсть зверей, как бы желая утолить свою ярость, собаки продолжали теребить неподвижно лежавших на снегу животных.
      Стоя в сторонке, я смотрел на труп зверя, ставшего для меня теперь незанимательной вещью. Мое внимание привлекала маленькая синичка, еще недавно вертевшаяся над моей головою. Почуяв кровь, голодная птичка жадно кружилась над лежавшими на снегу зверями. Не страшась людей, она перепархивала под ногами стрелков, садилась на стволы ружей, жадно припадала на снег, пропитавшийся кровью.
      Голодная маленькая синичка провожала нас до самой дороги. Она настойчиво перелетала за людьми, вытаскивавшими убитых зверей на дорогу. Сидя в санях, я видел, как перепархивает она с куста на куст вдоль дороги, по которой двигались нагруженные подводы. Казалось, она не хотела расстаться с убитыми медведями и, оплакивая, провожала их в последнюю дорогу.
      МАЛИНКА
      Старые охотники очень любят рассказывать о своих лучших любимых собаках. Из всех мне знакомых собак еще в детстве я особенно запомнил отцовскую старую собаку. Это был замечательно умный пойнтер со странной кличкой Жулик. Отец им не мог нахвалиться.
      Мою собаку, английского сеттера Ирэн - дома мы звали ее попросту Малинкой, - хорошо знали многие старые охотники. На выставках собак она неизменно получала почетные награды, а на полевых испытаниях - главном экзамене для охотничьих собак - вышла на первое место. За красоту и полевую работу ей присуждено высшее для собак звание чемпиона.
      Не только красотой и охотничьими качествами прославилась Ирэн. Таких добрых, умных, вежливых собак у меня еще не бывало.
      Ее привели ко мне семимесячным, но уже рослым, очень подвижным и веселым щенком. С первого взгляда Ирэн нам понравилась своей породистостью, добрым характером и необычайно красивым черно-крапчатым раскрасом.