Те, что ушли... Как мало довелось им жить - всего несколько десятилетий. Но их не вернуть. Никогда не вернуть... Страшное слово никогда. В нем все существо обреченности... И все же они живут, время не стирает память о них - их творения, их мысли стали неразрушимыми элементами мира, как солнечный свет, как ветер, как краски цветов... Но так и должно быть: люди давно поняли, что человек не уходит бесследно из жизни. Они не могли, не хотели мириться с этим, и смерть всегда воспринималась как жестокая трагедия, ибо она представляла явление, противоестественное по самой своей глубочайшей сути. Именно из боязни смерти, уничтожающей дух, возникла религия.
      Он видел это: открытый гроб, запах хвои и ладана, колеблющиеся огоньки свечей в полумраке высокого храма... Картина похорон встала перед ним, окутала давно пережитой печалью. И откуда-то из темных глубин угасших воспоминаний возникла скорбная и торжественная мелодия и слова удивительные, полные тоски и надежды. "Со святыми упокой, Христе, душу раба твоего, идеже несть ни болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная". Бесконечная жизнь... Почему, провожая умерших, люди пели им вечную память, завещая хранить их образ в сознании живых? Откуда это пришло? Люди прошлого ощущали, чувствовали заключенное в них вечное начало - то, что не должно было умирать... Пушкин, его любимый поэт, наверное, лучше других понимал это, и, вероятно, отсюда, из убежденной веры в бессмертие, родились гордые слова "Памятника":
      Нет, весь я не умру - душа в заветной лире
      Мой прах переживет и тленья убежит.
      Прекрасные стихи - сильные и чистые, как звук старинного колокола. "Душа в заветной лире..."
      Вадим вздрогнул, словно от неслышного, но мощного внутреннего удара. Короткое мгновение пронесло его через вихрь внезапно возникших мыслей, открыв бесконечный, новый смысл возникшей в памяти стихотворной строки.
      Задыхаясь от волнения, он сидел, сжав пальцами край скамейки. "Душа в заветной лире..." А что, если вернуть ее к жизни, освободить из плена?.. Дух поэта - в его стихах, он весь заключен там, до мельчайших черт. И нужно придумать метод, который позволил бы извлечь из его огромного наследия информацию, необходимую для воссоздания интеллекта... Вадим инстинктивно чувствовал, что вспыхнувшая у него мимолетная мысль есть сущность открытия. Неужели это возможно? Вернуть их из прошлого, из "страны безвестной"...
      Лихорадочно, боясь потерять еще непрочную и туманную, постоянно ускользающую нить рассуждении, он, подчиняясь выработанной годами привычке ученого, продумывал предстоящий опыт, конструируя один за другим все его этапы и тут же стараясь их опровергнуть, найти ошибки в логической цепи исследования.
      Он сделает так: пусть быстродействующая машина прочтет и выучит наизусть все сочинения поэта, все его письма, все, что известно о нем. И пусть она, держащая наготове всю эту огромную сумму сведений, проанализирует каждое стихотворение, каждую строку, каждое сочетание слов... Она найдет глубокие связи - корреляции - между ними, и тогда станет понятным, какие черты интеллекта поэта ответственны за то, что в один год он написал поэму "Цыганы" и подражания Корану, почему он выбрал для этих стихов именно такие, а не другие размеры, почему воспользовался данными образами и рифмами, почему всего один раз в жизни написал он слова: беспощадно, безграничный, благоуханный... Машина вспомнит все его переживания, все заключенные в памяти поэта события, воссоздаст его наклонности, свойства его тела, ибо каждое из них неуловимо для него самого неизбежно отразилось в его творчестве. Любая тема, любой ритм, любая комбинация слов не случайны. Когда машина сделает это, она сможет ответить на все вопросы, касающиеся интеллекта поэта и его наследственного кода. А тогда... тогда можно зафиксировать эти данные в соответствующих разделах искусственного мозга, который станет мозгом поэта, живым и мыслящим.
      Несколько успокоившись после охватившего его волнения, Вадим снова и снова продумывал предстоящий эксперимент. С гор потянул прохладный предутренний ветерок; на побледневшем небе одна за другой стали гаснуть звезды.
      Он спустился вниз, к морю. Стало совсем светло, полоса зари ясно обозначилась на горизонте. Проснувшиеся чайки с криком носились над спокойной водой. Острые плавники дельфинов неожиданно возникали на поверхности, оставляя за собой длинные борозды расходящихся волн. В этот ранний час никого не было на берегу. Вадим разделся и бросился в воду. Он плавал долго, с наслаждением ныряя между камней, обросших мохнатыми водорослями. Он знал их хорошо, эти камни, и испытывал к ним какое-то непонятное ему самому чувство привязанности и даже нежности, как к старым товарищам. Они совершенно не изменились с тех пор, как он впервые увидел их здесь. Только у того, крайнего, недавно отвалился большой кусок. Он лежит рядом на дне, уже покрытый ракушками и водорослями.
      Не заходя домой, Вадим отправился в институт. Он хорошо поработает сегодня. И прежде всего составит детальную программу исследования.
      Через две недели в лаборатории были тщательно собраны все существующие материалы о Пушкине. Помимо его сочинений и писем, писем его жены (опубликованных только через 240 лет после смерти поэта), писем друзей и знакомых, записок современников и различных прижизненных документов, здесь было огромное количество всевозможных исследований, выполненных учеными последующих времен. Объем этого материала был поистине устрашающим. Однако Вадим решил не отвергать ничего, а, наоборот, использовать все, даже самые, казалось бы, незначительные мелочи.
      За основу были взяты документы, несомненно принадлежавшие перу Пушкина, - то, что являлось непосредственным порождением его интеллекта. Такие материалы, как и предполагалось с самого начала, было необходимо целиком закрепить в памяти машины, поскольку подобные данные были, так сказать, безусловными. И машина сразу же должна была начать их анализ. Тем временем всю остальную массу документов было необходимо прореферировать и подготовить в виде кратких сводок, касавшихся различных сторон биографии, деятельности, характера и внешности поэта. Эта часть информации будет использована в качестве вспомогательного материала, когда машина окажется в затруднении при анализе данных, исходящих от самого поэта. Особую ценность в этой группе будут представлять не различные, весьма многочисленные заключения и домыслы предположительного характера, а твердо установленные факты из жизни поэта, имеющиеся в записках его знакомых и в официальных документах.
      С глубоким волнением, совершенно по-новому вчитывался Вадим в страницы, с которых вставали события минувшего. Дуэль и смерть Пушкина... Как поступить с этой, весьма обширной и достоверной группой данных? Хотя относящихся сюда документов, оставленных самим поэтом, в сущности, очень немного. Письмо к Геккерну - вот, пожалуй, и все. Но что на самом деле чувствовал, что переживал Пушкин в эти последние дни? Записки и воспоминания друзей? Но разве они до конца понимали поэта? Даже Вяземский и Карамзины - близкие друзья - и те, кажется, не чувствовали всей глубины разыгравшейся трагедии. И потом, какое отношение имеют эти события к творческому дару поэта, к характеру его исключительной личности? Останься он в живых - случившееся, несомненно, так или иначе отразилось бы на нем, на его стихах, но смерть оборвала все. Так, может быть, и не следует рассказывать ему до конца то, что случилось с ним? Будучи прочно зафиксированными в сознании, такие сведения могут вызвать глубокую психическую травму, не прибавив, по существу, ничего к облику поэта. И, наконец, вправе ли он, ученый, взявший на себя великую ответственность, вернуть человеку жизнь, сразу же отравив ее памятью о случившейся трагедии?.. Пусть лучше, освоившись в этом мире, поэт сам постепенно узнает, что произошло с ним тогда - давно, невероятно давно... Пусть вернется сюда таким, каким был в лучшие свои годы.
      Письмо к Геккерну... Нужно взять из него только эмоции, только логические построения, свойственные Пушкину, а самое содержание письма утаить.
      "Памятник" написан 26 августа 1836 года... Этим временем, пожалуй, и следует ограничить конкретные сведения, которые будут продиктованы мозгу и запомнены им.
      Он снова думал о них - об ушедших. Ученые, писатели, музыканты, художники. Мудрецы и поэты, творцы жизни, верные хранители культуры, всего, что за долгие столетия создали люди.
      Что, если удастся его замысел? А он должен удасться - чутьем искушенного ученого Вадим угадывал успех своего эксперимента. Тогда из прошлого, из мира, казалось бы, утерянного навеки, придут они - не бестелесные тени, но живые люди из плоти и крови. Элизиум... Что ж, он создаст Элизиум, но не тени будут населять его. Поля Элизиума... Пусть станут ими здешние горы, покрытые лугами и рощами. Он спросит Глюка, какими он представлял их себе, эти поля... Как встретятся они? О чем будут говорить друг с другом кавалер Глюк и Эйнштейн?..
      Как отнесутся к своей посмертной славе люди, с которыми несправедливо обошлась судьба? Суд потомков... Пусть он произойдет теперь: сюда вернутся лишь те, кто оставил добрый след на земле, - труженики и созидатели, чьи души в прекрасных зданиях и умных машинах, в музыке, в слове, в строгих законах науки. Они придут и вспомнят своих близких, чьи образы живут в их сознании, и - кто знает? - может быть, тоже сумеют вернуть их сюда. Данте снова приведет в этот мир Беатриче.
      Сидя за анализатором, Вадим просматривал совокупность сведений о Пушкине, полученных машиной и надежно закрепленных в ее памяти. Собственно, это была уже обычная, рутинная процедура: во многих случаях таким же образом записывались и анализировались данные, полученные при изучении мозга живого человека.
      Он начал с групп нервных импульсов, управляющих работой внутренних органов. Да, все эти комплексы налицо. Пожалуй, именно их присутствие в системе полученных данных было наиболее замечательным, если учесть, что все они найдены на основе анализа литературных произведений. Значит, они все до единого были там, отразились в сложных связях между исходными данными, были уловлены машиной в тончайших проявлениях характера поэта... Эти данные нужно немедленно перенести в искусственный мозг. И если его контрольные реакции окажутся правильными, то можно сразу же начать расшифровку наследственного кода.
      Дальше - бесчисленное количество групп, относящихся уже к сознательной деятельности мозга. И бесчисленное количество контрольных тестов. Но это быстро. Это машина уже знает, такие вещи они делали много раз.
      Вадим нетерпеливо ходил по лаборатории, поглядывая на табло, похожее на увеличенные пчелиные соты, ячейки которого постепенно заполнялись светящимися пятнами, означавшими, что определенный тест дал удовлетворительные результаты. Если бы все ячейки заполнились светом! Если бы не осталось черных точек - провалов в памяти, неверных психологических реакций, указывающих на расстройство в сложной системе мозга! В данном случае темные ячейки - крайне неприятная вещь, это означало бы, что какой-то комплекс, какая-то черта интеллекта не смогла быть точно воссозданной на основании имевшейся первичной информации. При анализе живого мозга такие случаи почти исключены - они происходят только вследствие каких-нибудь неполадок в системе связи. И для их устранения требуется лишь короткое повторное исследование. А здесь придется замещать "белые", вернее, "черные", пятна не точным, но каким-нибудь наиболее вероятным параметром, полученным на основе добавочных данных. Вот тут-то и пригодятся все второстепенные материалы.
      Самым ценным источником информации о Пушкине оказались его черновики, в которых был непосредственно отражен процесс творчества - долгие поиски слов, ритмов, формы, постепенное рождение образов... Какой огромный труд, титаническая работа Скрывались за легкими, предельно совершенными строчками стихов! Вадим вспомнил недавно прочитанные им слова Проспера Мериме: "Пушкин напоминает мне гомеровского лучника Пандора, который долго и терпеливо отыскивает в своем колчане именно ту прямую и острую стрелу, которая неминуемо попадает в цель".
      Как долго это тянется! И все же хорошо, что он поручил этот самый ответственный этап старой машине, которую они без конца переделывали и усовершенствовали, нередко руководствуясь ее же собственными советами и указаниями. Во время работы она не отвечала ни на какие вопросы и, как говорится, "уходила в себя". Зато делала все хотя и медленно, но надежно и добросовестно, без конца перепроверяя полученные результаты.
      Вадим просмотрел кусок контрольной ленты. Здесь была отражена работа по анализу двух коротких стихотворений, написанных в связи с переводом "Илиады", сделанным Гнедичем. В альманахе "Альциона", то есть публично, Пушкин откликнулся на это событие такими стихами:
      Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи;
      Старца великого тень чую смущенной душой.
      А для себя записал:
      Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера,
      Боком одним с образцом схож и его перевод.
      Потом он тщательно зачеркнул в рукописи эти строчки.
      Оказалось, что эти короткие, противоречащие одно другому двустишия содержали огромный объем информации. Машина сделала по этому поводу более двух миллионов анализов. Более двух миллионов причинных связей соединяли эти стихи с различными особенностями натуры поэта!
      Кажется, и сейчас уже видно, что опыт не принесет неудачу. В наследии Пушкина - он это чувствовал все время - заключена обширная информация, достаточная для воссоздания его облика. Эта информация, по-видимому, даже больше той, которую можно получить, исследуя мозг пожилого человека, где многое стерлось, померкло и исчезло в течение долгих лет. А стихи - вечно живые стихи - хранят все богатство души молодого Пушкина, нерастраченной, не измененной невзгодами и временем!
      Вадим вышел на веранду. Вот и ему пало на долю сделать большое открытие. Это его день, день из дней, которого он ждал неимоверно долго, ждал всю жизнь и верил в его приход...
      Он не будет мешать машине. Он придет сюда потом, когда она сама позовет его.
      Тишина. Абсолютная тишина. Бесшумно работают помпы, подающие питательные растворы в искусственный мозг, который в течение двух месяцев был соединен с машиной системой связи и теперь усвоил всю полученную информацию. Сейчас он Дремлет, находясь под воздействием наркотизирующих импульсов. Но приборы показывают, что мозг живет и мыслит. Процесс этот нерегулярен - вероятно, в нем возникают короткие, отрывочные сновидения.
      Сегодня лаборанты подключили слуховые и речевые устройства. И тот, кто живет сейчас в блестящей камере, опутанной трубками и проводами, может слышать и говорить. Но он пока слеп. Если снять наркоз, что будет чувствовать он в могильной тишине, среди непроницаемой ночи?
      Отодвинув стеклянную Дверь, Вадим подошел к камере, осторожно ступая по мягкому ковру. Нажал клавишу на пульте. На экране контрольного самописца побежала вздрагивающая волнистая кривая. Теперь в мозг непрерывно подаются успокаивающие импульсы - транквилизаторы, снимающие излишнее возбуждение. Подождав несколько минут, Вадим убрал наркоз.
      Глубокое волнение охватило его. Что произойдет сейчас? Он медленно наклонился к микрофону.
      - Я врач, - тихо сказал он, чувствуя, как колотится сердце. - Я врач. Не волнуйтесь. Вы слышите меня?
      - Да, слышу, - ответил Голос. - Что со мной? Кто вы?
      - Я врач, - повторил Вадим. - Не волнуйтесь. Все хорошо. Очень хорошо, верьте мне.
      - Не могу вспомнить... Не могу понять, что со мной. Я болен, да?
      - Вы были больны. - Вадим помедлил. - Очень долго. Но теперь все прошло. Вы поправитесь скоро.
      - Как темно... Бога ради, скажите... - начал Голос, но Вадим перебил его.
      - Простите, но сейчас я, врач, должен расспросить вас о многом.
      Некоторое время Голос молчал.
      - Что я должен рассказать вам?
      - Прежде всего я хочу, чтобы вы правильно меня поняли. Ваше состояние не внушает ни малейших опасений, но дальнейшее лечение все же необходимо. Не пугайтесь темноты и полной неподвижности. Вас еще нельзя раздражать светом. Но вы увидите его, это будет совсем скоро... Я понимаю, что вас мучает неизвестность, и обещаю, как только лечение будет в основном закончено, рассказать вам обо всем подробнейшим образом. Повторяю, не волнуйтесь. Нам некуда спешить, времени у нас сколько угодно! Могу поручиться, что вы будете совершенно здоровы. Но сейчас мне необходимо проверить вашу память. Поэтому, не торопясь, тщательно выбирая слова, расскажите о себе. И чем больше, чем подробнее, тем лучше. Вы можете говорить о чем угодно, но я предпочел бы последовательный и связный рассказ о вашей жизни, начиная с самых ранних воспоминаний...
      - Хорошо... - Голос снова замолчал. И вдруг - как-то совершенно неожиданно - произнес простые слова, от которых у Вадима сжалось сердце и стало трудно дышать: поэт назвал себя...
      Волны одна за другой ударялись о скалы, с шумом взлетали вверх фонтанами радужных брызг. Натянув поводья, поэт остановил коня и, повернувшись в седле, смотрел на кипение прибоя.
      Как хорошо знает он этот берег! Теперь он снова увидел его, он снова пришел сюда, к морю, старому своему другу, и словно не было долгих одиннадцати веков, прожитых им на пожелтевших книжных страницах.
      Бессмертие... Так вот какое оно!
      Ветер донес звуки далекой песни. Там, на сверкающей поверхности моря, плавно скользили, неслись одна за другой белые яхты, наклонив к воде острые треугольники парусов.
      Поэт тронул коня, и тот послушно понес его дальше по тропе, извивавшейся между камней по берегу моря. Он смотрел на возникавшие перед ним знакомые картины, с наслаждением вдыхая влажный аромат моря. Вот еще одно утро встретил он на земле... И сами собой не то вспомнились, не то рождались вновь стройные строки стихов:
      ...Приду на склон приморских гор,
      Воспоминаний тайных полный,
      И вновь таврические волны
      Обрадуют мой жадный взор...