- Ну что, достаточно? Или ещё хочешь получить перед смертью? Кудрявцев, всматриваясь, приблизил лицо, заглядывал иступленным взором Семенову в глаза.
      Пора. Семенов поднял руку, одновременно нажимая кнопку пружины и, слыша шелест выползающего лезвия, махнул сверкающей сталью по шее, вскрывая сонную артерию. Отточенное до бритвенной тонкости лезвие рассекло плоть так чисти и аккуратно, что в первое мгновение (вмиг застыло, ещё ничего не понявшее, но уже испуганное лицо Кудрявцева!) была видна только узкая красная полоска. Семенов, схватив левой рукой ствол пистолета, попытался оттолкнуть Кудрявцева... Но не успел: хрип!.. хлынувшая широкой плавной волной кровь, облила ему лицо... соленый вкус... кровь врага пахнет победой!.. как бы не блевануть...
      Совсем близко несколько раз выстрелил пистолет. Семенов ничего не видел: кровь Кудрявцева пульсирующей волной заливала ему лицо. Кто-то дико, визгливо закричал... Наконец, удалось сбросить обмякшего Кудрявцева, и Семенов, стирая с глаз липкую завесу, смог оглядеться.
      На диване напротив вопила Марина. "Узи" валялся рядом. Семенов быстро шагнул к ней и взял автомат. Одна пуля перебила ей локоть, вторая попала в плечо. Она вдруг сникла, закатила глаза и стала сползать на пол. Семенов не попытался её подхватить.
      - Шок. Ничего с ней не будет, я целил верно, - заявил сидящий на полу Быков. Он спрятал пистолет в кобуру и кряхтя стал подниматься.
      - А вокруг тебя, все-таки струячит везенье. Надо же, ведь почти никогда не надеваю этот скафандр - я имею ввиду жилет этот, кевларовый... А вот, вишь, одел. Дай, думаю, попрошу у Андрюхи, может пригодится. И почему именно сейчас, в борделе, а не вечером в казино?.. Нет, везенье и есть везенье.
      Он вдруг захохотал и тут же, скривившись, умолк.
      - А пару ребер она мне, скотина, сломала. Да и рожа у тебя!.. Не похож ты сейчас на везунчика... Где у них тут бутылки? Я чувствую... а, вот они, родимые... я чувствую, что и тебе требуется... - говорил он, наливая в стаканы солидные порции коньяка.
      Он жадно опустошил свой стакан, скривился, хватаясь за бок. Налил еще, выпил.
      - Да, ну и ночка у нас была! - он было вновь захохотал, но сник, больно было. - Ну и ночка! Надо ещё вызывать парней.
      - Ладно, - подумав, махнул рукой. - Подождем, пока они займутся, введем в курс дела и слиняем. Устал я тут с тобой, - пожаловался он.
      Вытащив тетефон, стал набирать номер.
      - Ало! Андрюха! Это опять я... Да, да... Я виноват, что-ли, что все сегодня на нас ополчились? Кстати, жилетик помог, я теперь твой должник... Ладно, приезжай, переулок Аксакова, дом 7... Особняк нехилый. Тут народу полно, так ты внимания не обращай. Если что, по мордасам, по мордасам их, сволочей!.. Да... Мы наверху, в апартаментах жены... вместе с ней и её полюбовником... Нет, жива, голубушка. В общем, приезжай, а то другие нагрянут. Дело, считай, раскрыто, зачем другим отдавать за здорово живешь. Жду, - сказал он и отключился.
      - Вот и всё, - подтвердил он.
      Нет, не всё. Через полчаса было здесь столпотворение. Пятнисто-зеленый черномасочный народ мельтешил по всем углам, пугая трудноприходящих в себя. Обалдевший от тяжких, где-то предосудительных утех, часто голый народец, большей частью принимал оперативников за персонажи похмельных кошмаров. Впрочем, с публикой держались вежливо, ибо, почуяв опасность, из всех машин у входа и из прочих укромных уголков поналезло множество ихних телохроанителей, так что силовики, волей-неволей, соблюдали профессиональную корректность - чего спорить со своими же?
      Старший Андрей, наскоро ознакомившись с подробностями, сказал, что задерживать их особенно не будут, хотя потревожить ещё придется, но все будет о/кей, дело ясное, дело хорошее, он, Андрей, должник и все прочее, прочее...
      Еще некоторое время перетряхивали нашедшийся здесь мужской гардероб, дабы найти Семенову замену его смокингу, безобразно испорченному кровью врага. Нашли костюмчик. Не то, чтобы очень, но доехать домой сойдет.
      Далее Семенов, уже смывший все с себя под горячим душем, переодевшийся, почти свежий, ватным тампоном слегка промокая сочившуюся под глазом и на скуле ссадину, потихоньку направился к выходу. "Ты покрутись во дворе, минутку подожди, я следом. Один я тут быстро от них отделаюсь, а тебе вопросы ещё захотят задать..." - напутствовал его Быков, мягко, но упруго направляя к лестнице вниз.
      Семенов пошел вниз, одной рукой скользя по отполированным до зеркально-теплого блеска деревянным перилам. На этот раз шагал по середине мягкой ковровой дорожке (нашествие спецназа, видимо, спугнуло девичью любовь). В коридорах, к его удивлению, было много людей. Те помещения, которые ещё сорок минут назад немо спали за прикрытыми дверьми, сейчас кишели народом. И странно, он на пути сюда был почти уверен в полной оголённости сего вертепа, а сейчас публика, хоть и выглядела помятой (что естесственно, ибо одна единица измерения удовольствий равна физическим затратам по разгрузке вагона, например, картошки или угля), но в отношении одежды была в рамках приличий.
      Несмотря на его вежливую отстраненность, все эти снующие вокруг и у баров поправляющиеся стационарно люди принимали Семенова за своего. Одна очень симпатичная худенькая девушка с болтающимися концами развязанного стилизованного галстучка на ходу пожалела Семенова.
      - Бедненький! - ласково сказал она, заметив ссадины и уже начинающие пламенеть синяки. - Бедняжка! Кто тебя так? Такие нехорошие!..
      Сочувствующая девушка запустила ручку в ближайшую дверь и, откуда-то из воздуха извлекла бокал с живой водой (шампанским), коим здесь все возвращались к жизни. Этим бокалом волоокая дева попыталась, словно из клювика птенца, напоить Семенова, но тот ловко ускользнул и продолжил свой путь.
      - А жаль! - донеслось из-за спины.
      Больше прямых контактов не было. Девушка с розовым узором на щеке отпечаток грубой тканевой текстуры - спросила его, где тут можно сделать пись-пись, он неопределенно махнул за спину, и вскоре ему вообще стало казаться, что вокруг него витает в воздухе атмосфера братско-сестринской приязни, доверительно-нежного товарищества, атмосфера, которую он, словно лодка ряску, сплошь покровающую озерную гладь воды с виду нерасторжимо плотным слоем, раздвигал, не замечая.
      И слава Богу!
      Вышел на крыльцо. Уже совсем рассвело, небо было задумчиво и хмуро, в воздухе растворена вода и, хоть дождя не чувствовалось, лицо, руки и шея тут же стали влажными. Однако дышалось легко, было приятно проветрить легкие от распыленной по коридорам марихуаны, и он пожалел, что по идеологическим соображениям отказался от бескорыстно предложенного бокала с шампанским. Но не возвращаться же? - подумал он.
      Крыльцо двумя плиссированными крыльями стекало во двор, где на невысоких постаментах стояли два почти одинаковых бронзовых Ленина добродушная насмешка победителей над ещё живыми, но бессильными побежденными); скульптуры, как два пионера, бодро символизировали готовность к энергичной борьбе и, что смешнее всего, не вызывали нужного отклика. Машины, словно толстые разноцветные моржи заполнявшие двор, ожили, как и их хозяева внутри дома; моторы разогревались, спеша наполнить немного очистившийся за ночь воздух привычным смогом.
      Жизнь продолжалась, так перетак!
      Семенов спустился по правому крылу (без намека на политические аналогии) и подошел к фонтану, разноцветные брызги которого само собой умерли с приходом утра. Так зима умирает с приходом весны без участия могущественного вмешательства человека - просто и естесственно растворяясь во всем окружающем. Однако покрытые черным пластиковым кожухом маленькие прожекторы ещё изливали каждый свой цвет, но уже как бы про себя, не расчитывая овладеть вниманием масс. Было тихо, все кончилось, откуда-то изнутри поднималась сонливая волна, и предвкушение близкого отдыха радовало. Проходящий мимо низенький, но чрезвычайно широкий мужчина, строгая черная упаковка которого немедленно относила его к разряду обслуги, - шофер? телохранитель? - на ходу сорвал мокрый цветок с обрамляющей фонтан клумбы и пошел дальше, нюхая бутон на ходу. Семенов вдруг почувствовал такую безмерную усталость, что на мгновение захотелось рухнуть, растечься на сером асфальте, расслабив натруженное тело, и тут же, как прояснение, сродни двухгодичной давности воспоминанию об Италии, возникла рядом Лиза скорее как ощущение, чем реальный образ... да, фрагменты... Милые завитушки у розового уха, бархатная нежность косящего на поцелуй глаза, тонкий изгиб шеи - как и об Италии, мысль о ней никак не вязалась с тем сумасшедшим бедламом, что вихрился вокруг, и всю ночь... Он достал сигарету и, качая в раздумье головой, закурил.
      - Ну ты чего? - возник рядом бодрый и довольный Быков. - Чему улыбаешься? А правда здорово мы сегодня с ними со всеми!.. Сейчас бы дернуть ещё по паре стаканов, да отключиться! Как ты?
      - Мы и так уже порядочно нагрузились. Пожалуй с меня довольно.
      - Ну и ладно. Это я так предложил, на всякий случай.
      Он похлопал себя по карманам.
      - Сигареты куда-то делись. Кончились, наверное. Дай-ка мне твоих.
      Взял пачку, открыл - вслед за щелчком пальца сигарета взлетела и, извернувшись в воздухе, фильтром приклеилась к губам.
      - Видал? - спросил, прикурив. - Мы в Чечне, помню, тренировались. Там разные такие штучки захватывали... в перерывах.
      Он с хрустом потянулся, скрывая сигарету в кулаке - вновь усилился невидимый дождик. Оглянулся, выхватив взглядом детали эвакуации. До утра здесь большей частью сумел остаться безумный бомонд, распыляющий силы и энергию концентрированно и щедро, в отличие от людей серьезных и систематичных, лимузины которых уже убрались, конечно, в положенный по расписанию срок. Хлынул холодный ветер. Семенов отвернулся, поднимая воротник плаща. Он почувствовал быструю дрожь вдоль спины - озноб усталости. Становилось холодно. Сигарета едва тлела, потрескивая, когда на тлеющий кончик попадали капли дождя. Напротив него в раскрытой передней дверце микроавтобуса сидел и жевал бутерброд мужчина лет сорока. Он запивал бутерброд чем-то горячим из стакана, скорее всего, кофем, если судить по цвету напитка. Не обращая никакого внимания ни на суету вокруг, ни на суету в салоне своей машины, он рассеянно поглядывал сквозь снующую вокруг публику, но на сомом деле был всецело поглощен своим завтраком. Он так осторожно и с таким нескрываемым наслаждением откусывал бутерброд, так шумно и со вкусом запивал темным, дымящимся в холодном воздухе утра напитком, что Семенов тоже почувствовал голод. Но не это, не это!.. Наблюдать за человеком, для которого вся сиюминутная сладость мира заключалась в этом бутерброде и стакане кофе, а не во всем том вертепе, в котором сейчас пребывали все окружающие, (и казалось только что - весь мир) - неправда, неправда! - было удивительно приятно. Быков, проследив за его взглядом, вдруг издал какой-то возглас и быстро направился к этому водителю. Тот его тоже узнал. Последовал обмен рукопожатий, лица расплылись в улыбках, слышалось бессмысленное, ... Ну как?.. А ты?.. Ну как же, помню... Да что ты!.. - состоялась встреча давних знакомых. Быков оглянулся, махнул рукой Семенову, тот подошел. Знакомство. Петро. Петр Ефимович. Давний сослуживец. Хорватия, пули, друзья...
      - И давно ты уволился? Давно здесь водилой?
      - Нет, недавно, год с небольшим.
      Петр Ефимович обернулся, достал литровый термос, стаканы, пакет с бутербродами и без уговоров, но так, что отказаться было нельзя, предлагал:
      - Берите, берите.
      Быков и Петр Ефимович продолжали рейд в прошлое: а помнишь?.. Семенов же, сосредоточенно откусывая бутерброд, стал жевать, запивая кофем. И то, что он только что наблюдал со стороны, усиленное воображением ощутил сам. Мясная свежесть ветчины, темная сладкая теплота кофе!.. И вдруг он почувствовал нежность мира, сладостную связь между миром, собой и той простотой всего сущего, что обычно не видишь и не ценишь, потребляя как данность. Через этот кофе, и этот бутерброд он вдруг ясно осознал, что вся та смерть, вся мрачная подлая грязь, которой он вынужден, захлебываясь, дышать все последние годы, не является сутью всего и стоит лишь взглянуть под другим углом (как на восточных стереооткрытках, где японская красавица, в зависимости от поворота её лика, то подмигивает тебе, то, широко раскрыв развратные глазки, молчаливо поощряет...) - видишь, что существует и то, к чему безотчетно стремился в юношеских мечтах: любовь, дружба, честность, покой, правда... словом, всё, заключенное в самом понятии счастья, которое сейчас, тут же, немедленно, выразилось такими вещами, как лимонный, облитый по краю багрянцем кленовый лист, клин лазурной синевы в мгновенном облачном просвете, горевшие бескорыстнейшей радостью глаза двух давних знакомцев и, конечно же, бутерброд с кофе, только что благополучно потребленные... И Семенов в это мгновенние понял, что хищный клубок страстей, мертвых и раненых тел, пуль, бритвенных лезвий и прочих атрибутов нынешнего бытия, лишь мишура, скрывающая улыбку мерцающей радости, чарующего волнения, подарка, не оцененного им. Подставив лицо мелким каплям дождя (кислотного, конечно, в Москве дождь уже давно стал кислотным), он думал, что теперь все изменится, прочь весь этот мрак, грязь, трупы, кислую капусту...
      ГЛАВА 27
      НАДО ЕХАТЬ В ИТАЛИЮ
      Быков уже прощался. Приятели затягивали момент расставания торопливыми монологами, но вот, наконец, взлетела к светлеющему небу и с размаху хлынула вниз растопыренная пятерня - жест взятый взаймы у народовольцев Быков ещё раз двинул по плечу старого боевого товарища и повернулся к Семенову с влажным блеском в оживших глазах.
      - Пошли. Пора. Я тебя доброшу домой, раз ты тачку Лизке отдал, а потом в контору. Покемарю пару часиков.
      Белый "Форд" с тихим рычанием выплыл из перенаселенного двора, свернул направо, повторил недавний маршрут уже в обратном направлении и, через все ещё пустынный центр, помчался к дому Семенова.
      Задумавшись о личном (возможно об оставленном Петро), Быков сонно покачивался в водительском кресле, иногда щурил глаз, чтобы жаркий дым от приклеившейся к углу рта сигареты шел мимо. Дождь вновь летал. Конечно, из-за бессонной ночи, Семенов чувствовал какую-то необыкновенную восприимчивую пустоту. Голова была стеклянная, как и поясница, и грудь, наполнившаяся дымом очередной сигареты. Выпитое за ночь незаметно улеглось внутри, частично перегорело на клеточном уровне - опьянения не было, - но ощущение упадка сил, всего - уже было в нем... И все как во сне: улица, деревья в асфальтовых оконцах на тротуаре, черные мокрые вороны, жирующие на перестроечных бедах, неизменные светофоры, без разбору тормозящие всех подряд...
      Потом они приехали, и когда фары вишневого "Ягуара", прикорнувшего у подъезда, вспыхнули им навстречу, в нем проснулась все время дремавшая где-то на подхвате мысль... Ну конечно, как он мог забыть!..
      Он вышел первым. Навстречу торопливо шла Лиза, подняв к нему облегченное лицо. Быков сзади громко хлопнул дверцей. Подошел к ним. Лиза, прижавшись, висела у Семенова на руке. Быков оглядывая их обоих, покачал головой.
      - А я, все же, спать пойду. К чертям всё - мне, что-ли, больше всех надо?
      Под козырьком соседнего подъезда показался дородный Михал Михайлович. Посмотрел на небо, потом вдоль тротуара. Узнав Семенова и Лизу, махнул им рукой.
      - А правда, - сказал Семенов, - давай зайдем к ним в ресторан. Кофе попьем. Успеешь ещё выспаться.
      Лиза взглянула Семенову в лицо, ничего не сказала. Быков раскачивался с носков на пятки и обратно.
      - Пошли. Сколько дел провернул... Какое-то отупение. Конечно и спать не хочется. А двигаться - уж точно.
      Они направились к ресторану. Михаил Михайлович сделал шаг навстречу. Мужчины поздоровались за руку.
      - Надеюсь, кофе для нас найдется? - приветливо спросил Семенов. Подмигнул. - И коньячок.
      - Да, да, - соглашался Быков. - Грамм по стопятьдесят.
      Михаил Михайлович покосился на Лизу. Она смотрела в сторону.
      - Милости просим. У нас уже, считай, все разошлись. Но кофе найдется, конечно. Считайте, я и наша охрана, больше никого. А поздно вы. Понимаю, дело молодое, золотая молодежь, волнение в крови. Были когда-то и мы рысаками, - добродушно рокотал его голос.
      Через типовой, но зеркально оформленный вестибюль, прошли в пустой зал. Кое-где почти сонные граждане добирали крошки с праздничного стола ушедшей ночи. Так подумал Семенов и ухмыльнулся.
      - Куда ты хочешь? - спросил он Лизу, и та указала столик на четверых.
      Они сели. Семенов, ловко сложив пальцами сотню долларов, спрятал купюру в складках форменного костюма Михал Михайловича.
      - Кофе с коньячком организуйте, пожалуйста. И для дамы что-нибудь.
      Лиза смотрела в сторону. Семенов проследил её взгляд. Трое парней с тяжелыми загривками спаивали троих вульгарных особ. Один из парней - с говядиной вместо щек, - ухмыляясь, смотрел на них. Лиза отвернулась. Семенов огляделся: издали выглядывал их Михаил Михайлович.
      - Где мы только сегодня не шлялись, Бог ты мой! - говорил Быков, равнодушно оглядываясь по сторонам.
      - Нам-то что, - рассеянно сказал Семенов. - Мы здесь первый... ну, второй раз, и всё.
      Парень шумно отодвинул стул и пошел в их сторону. Лиза посмотрела на Семенова.
      - Подожди, сейчас кофе принесут.
      Парень опирался толстыми, волосатыми пальцами о край их столика. Быков удивленно поднял на него глаза.
      - Тебе чего, мужик?
      Тот, не отвечая, раздвинул в ухмылке толстые влажные губы. К нижней губе прилип кусочек салата, сбоку носа рдел зрелый прыщ.
      - Ну что, милашка, говорил я, что мы ещё встретимся. А что это за хмырь? Этот кабак под нашей крышей, так что скажи своим хахалям, чтобы струячили отсюда, да энергичней. К тебе, красотка, это не относится. Ну же!..
      У Быкова отвисла челюсть, и он только и мог, что переводить взгляд с парня на Семенова с Лизой, с парня - на Лизу...
      Семенов изо всех сил не смотрел на эту жирную руку, короткие пальцы с многоэтажным золотым перстнем, - пальцы упруго опирались в их стол. Между тем эта рука стала раздуваться, расти, заполнять собой весь стол, весь ресторанный зал и затем выросла из него. Охранник - победоносный, с чугунными мослами набитых костяшек... рука принадлежала всем этим Жукам, Королям и иже с ними. Я не знаю, почему они лезут? Наверное потому, что их мозги и их души стали отхожими местами, а сами они - отстойниками для всемирного дерьма. И ведь они никогда не отлипнут, я не могу понять, что происходит!..
      Семенов посмотрел ему в лицо. Парень, превратно истолковав взгляд, подмигнул.
      - Помнишь, что сегодня тебе сказала дама? - обратился к нему Семенов и, видимо, последние слова исчерпали его силы.
      Нервы неслышно лопались, словно паутина в лесу, растянутая за ночь между деревьями призрачными паучками, да, лопались его нервы, и с чувством громадного облегчения, Семенов, перенеся вес всего тела в ладонь, рухнул на перегнутые для упора ненавистные пальцы.
      С сухим стеклянным хрустом пальцы сломались в суставах. Издав страшный вопль, толстомясый, потеряв равновесие, упал на колени. Толстая говяжья щека расплющилась о столешницу, глаза, безумно вытаращенные совсем рядом, смотрели - не на Семенова! - внутрь себя.
      Новым, ещё более стремительным ударом, Семенов, попав по шее ниже уха, сбросил голову со стола.
      - Через полчаса очнется, - сказал он, и Лиза его услышала.
      Быков ревел, размахивая пистолетом в сторону приятелей поверженного бойца.
      - А ну сидеть, пиявки! Руки на стол!
      У одного отобрал пистолет, у другого - нож.
      Посмотрел на лежащего в беспамятстве громилу, на все ещё сидящих Семенова и Лизу. Покачал головой.
      - Да ежели сейчас вызвать своих, они мне голову оторвут! - в комичном отчаянии развел руками. - А с местными операми на полдня застрянешь. Оно надо!..
      Он вдруг быстро высунул из внутреннего кармана пару визиток, бросил перед обезоруженными бандитами.
      - На тебе и тебе. Это мои визитки. Здесь адрес офиса и телефон. Посоветуйтесь со своим хозяином и держитесь от меня подальше. В следующий раз попадетесь, я вам все члены повыдергиваю.
      - Нет, вы поняли, воины? - сильно, через нос, согласно армейской традиции, вопросил он, и его поняли.
      Кофе, все-таки, дождались. Михаил Михайлович спешил сам с подносом. Готовился к худшему, а обошлось. Все были довольны, кроме, конечно, так и не оправившегося от шока калеки.
      Ну так!..
      И уже позже, в постели, Семенов лежал рядом с Лизой в затененной толстыми шторами спальне, и мятная дрема уже затягивала, медленно погружая в сонную негу, как вдруг он вновь встрепенулся и, с тяжко бьющимся сердцем, стал прислушиваться.
      Лиза мерно дышала рядом, наверное, заснула. И вновь, как недавно, перед тем, как задремать, стал вспоминать все эти страшные, гнусные подробности прошедшей ночи. Мерзкий осадок! Все промелькнуло вновь, мгновенно, и с яркостью, которую упускаешь в действительности; там, наяву, были лишь островки, занимающие все внимание, все время и все силы.
      Нет, ничего такого, что стоило бы вспоминать сегодня не произошло, думал он. Постепенно мысли привели его к моменту, когда прощались с Быковым. Тот, едва не выбитый из колеи последней каплей, в которую обратились представляющие ресторанную крышу шакалы, оправдывался вслух.
      - Да если каждую шваль сразу тащить в отделение, никаких рук не хватит. Полез - получил. Да и выпустят его в милиции все равно. Сажать таких - никаких тюрем не хватит. Как считаете?
      Они никак не считали. Стояли рядом и улыбались, глядя на него. Все осталось позади, впереди ожидал мерцающий полумрак искусственной ночи безлунной ночи собственного производства, - думать не хотелось и оставалось только улыбаться.
      Быков махнул рукой, потом эта рука стремительно упала на ладонь Семенова (где-то уже подобное было! - подумал он), пожала. Быков открыл дверцу, и тело его уже наметило размах движения внутрь салона, когда Семенов его вновь окликнул.
      - Серега!
      Быков уже влезал ногой внутрь машины, но застыл, оглянулся.
      - Серега! - сказал Семенов. - Теперь ты, как я понимаю, единственный формальный владелец казино. За тобой должок. Я бы хотел получить половину выигрыша уже завтра. Максимум - послезавтра.
      Сказав, он повернулся и, не глядя на медленно опускавшего ногу Быкова, потянул Лизу к подъезду, в открытой двери которого, полусонный (хоть и не спал совсем), высокий, в слегка обвисшем охранном комбинезоне, стоял ещё не сменившийся Юра.
      Сейчас, вспомнив их прощание, Семенов почувствовал, как непонятная тоска сжала сердце. Привычка к самоанализу победила и, после небольшого усилия, преодолевшего его нежелание знать правду, он с новой дикой силой осознал, как ему все осточертело. Осточертели эти приключения, осточертели неизменные погони за деньгами, серость ночного бдения: осточертела осень!
      И тут вдруг - вновь Италия!..
      Жаркая предрассветная ночь, бездонный светлеющий храм полнозвездного неба, отвесный туманно-золотистый столб бледнеющей луны в млечной площанице летаргией объятого моря. Туман розовеет, тает. И все вокруг незаметно-быстро светлеет... в небесах, в звездной дымке обозначилось что-то радосное, нежное... ширится, растет - и вот уже сияет лазурью.
      Надо было Жука заквасить в бочке, запоздало и безнадежно подумал он. Надо было всех...
      Но как? Если всё, всё!..
      - Это ты предупредила Кудрявцева, что мы едем в особняк Сосницкого? нарушил он сонное тишину.
      Молчание длилось так долго, что, казалось, ответа уже не будет. Но Лиза все-таки прошептала.
      - Да. Я позвонила.
      - Почему?
      - Ты все равно живой, а он умер.
      Семенов подумал, потом возразил.
      - Слухи о моём везении сильно преувеличены. И когда-нибудь оно меня подведет... Ты этого хотела?
      Она не ответила больше.
      И потом в тишине, он услышал этот вздох, шелест, шорох накатившейся на берег и разлившейся волны, и за ним - легкое движение воздуха, запах морских водорослей, умирающих медуз. Небо уже раскрылось над головой во всей необъятности, далеко застывшей в чистом воздухе безбрежней сини. У заполненных спящими мачтами причалах был покой, нега, мягкая, печальная загадочность. Белели гребни волн - мерно вздымались, падали - и вдруг озарились первыми лучами солнца, вмиг залившими все водное и небесное пространство бирюзовой синью. И все силы его души, вся печаль и радость печаль о беспросветных, глупо уходящих годах, заполненных кабаками, долларами, новыми машинами, пустейшими знакомствами и радость, безотчетная радость понимания, где-то все-таки существует море - все унеслось туда, где на самом горизонте, за южными грядами Балканских гор, длинной яркой лентой синеет море... Он пошевелился и, не открывая глаз, в которых продолжала плескаться озаренное солнцем волна, спросил:
      - Ты спишь?
      И тут же...
      - Когда проснемся, едем в Италию.
      Несколько мгнвоений молчал и - на выдохе:
      - Но прежде надо нам пожениться... завтра же... Да, хватит...
      Лиза, ещё не успев полностью осознать последние слова, стремительно приподнялась на локте и вгляделась в его бледное, припухшее из-за ночных битв лицо - прекрасное, спокойное... любимое!..
      А Семенов уже спал, и куда ушел, по каким морям плыл - неизвестно.
      ЭПИЛОГ
      Москва золотоглавая, шум... Шуму, действительно много. Взять одних приезжих людей - каждый день до трех миллионов человек! Все стремяться в Москву, все знают, что ежели где и существует Рай - так это здесь. Стоит лишь заглянуть, удостоится счастья попасть, быть представленным!..
      Я вот сам намедни, был втихомолку приглашен своим приятелем на прекрасный бал, устроенный Вторым Дворянским Собранием Российской Федерации. Сколько блеска, величия, силы! Сколько врожденного благородства у всех этих потомков князей Голициных, Курагиных, Симахиных и даже одного Юсупова! А сколько пришлось претерпеть этим прекрасным фамилиям, дабы сохранить генофонд в бесконечных советских бухгалтериях и прочих торговых учреждениях! Постоянные гонения, смешные уголовные статьи, вроде как за расхищение социалистической собственности, а за всем этим - просто первородная ненависть к благородным линиям.
      Но теперь, теперь!.. Что говорить!
      Мне вот ничего не надо было. А ведь любой счастливец на моем месте такого бы наворочал, с такими людьми свел бы знакомства - только держись! Вообще, большое счатье оказаться в нужном месте в нужное время и с нужным настроением. А раз какого-то компонент отсутствует, приходится наблюдать. И видишь, иной раз, удивительные вещи.
      Вновь бросаются в глаза контрасты. Как отличается день от ночи, так же разительно отличие между Москвой дневной - суетливой, деловитой, спешащей внести свою треть в Российский валовый продукт - и Москвой ночной, ещё более шумной, ещё более спешащей, шумящей, гудящей или палящей (часто даже орудийными салютами). Ночью всё наоборот: там, где днем была скука, ночью веселье, где днем - серость, ночью - огни, смех, шампанское. Женщины, которые днем спят в странных масках (о других женщинах, которые работают речи нет, они из другого мира), ночью превращаются в прекрасных золушек, принцесс, нияд. Я думал иной раз: уже не оборотни ли они? Уж не обворожительные ли суккубы, явившиеся к нам в мир дабы пленить наших достойных мужей? Так нет же, их и в церкви можно встретить, особенно если цвет города приезжает послушать выступление Патриарха всея Руси, ничего с ними не происходит, значит - люди.
      А обман все равно есть. В чем - неизвестно, а есть. Зайдешь, по случаю, в какой-нибудь ресторан, так себе ресторан, просто обычный ресторан, а каких людей можешь встретить! Просто прекрасно образованных, прекрасно одетых людей. Но приглядишься - пистолеты торчат из пиджаков, а у ихних девушек - гранаты в сумочках. Зачем? Почему?.. И сразу мысли лезут: как люди интересно живут! А с виду обычные люди, с виду даже замечательные люди!..
      Удивительно!
      И однако же, как стало прекрасно жить! Покончено с прежней безысходностью навсегда. Впереди - широкая дорога к храму. И пусть для каждого храм - вещь сугубо индивидуальная, дорога - есть. А что Сатана с завидной регулярностью правит у нас бал, так это преходящее, главное широкая дорога к твоему личному храму... в Италию, Америку, Германию...
      Мало ли куда?..
      КОНЕЦ