Глава 33

ВОНЮЧАЯ АТМОСФЕРА

Качаури и Крокодил вышли. Николай схватил стакан и бросил им вслед. Звон разбитого стакана чуть-чуть отрезвил. Не надо было этого делать! Не надо было! Что? Он забыл о стакане. Он злобно прикусил руку. Манипулятор хренов! А телохранителя взял с собой. Один не решился к нему прийти.

Он глубоко вздохнул. Смял окурок в пепельнице и зажег новую сигарету. Подошел к холодильнику, вытащил бутылку коньяка и сделал большой глоток прямо из горлышка. Глотку ожгло, но немного отпустило.

Значит, Нину они спрятали. Его они теперь будут шантажировать. Сволочи!

Он метнулся к телефону. Откликнувшейся девушке-оператору приказал соединить с Ниной Отариевной. Оказалось, ее телефон не отвечает. Мелькнула мысль, что она может быть у папаши. Сам Качаури, видимо, еще не добрался к себе. Приказал соединить с номером Отари Карловича. Номер тоже не отвечал.

Он взглянул на часы: десять двадцать пять. Надо успокоиться. Несмотря на собственные переживания, почувствовал сильный голод. Позвонил в столовую и приказал принести чего-нибудь посытнее.

Через полчаса в дверь постучали, и трое посыльных (среди них оказалась смазливая девица), к тому же знавших, к кому идут, принесли небольшую севрюгу, омара, трех жареных перепелов, половину гуся и – здесь, видно, фирменное блюдо – крошечного коричневого поросенка. Это только мясные блюда. Были также салаты, фрукты, еще кое-что.

– Куда столько?!

Посыльные, ссылаясь на занятость, отказались присоединяться к трапезе. Попросили автограф и, очень собой довольные, ушли.

Приход этих ребят немного его смягчил. Он, вновь чувствуя сильный голод, стал быстро и без разбора есть.

Наевшись, запил все бутылкой пива, закурил и стал думать.

И вдруг вскочил. Что это ему понадобилось набивать брюхо? Надо идти, бежать, искать!

Вновь сел. Попробовал еще раз позвонить Нине.

Вновь номер не отвечал. Может, она на пляже?

Он оделся. Машинально повесил на пояс нож, закрепил наплечную кобуру с пистолетом. Торопливо вышел.

На пляже народу было много, и его сразу узнавали.

Он рассеянно отвечал на приветствия, спрашивал этих незнакомых и смутно знакомых людей о Нине – никто не видел! – шел дальше.

Когда обошел огороженный проволочной оградой и охраняемый пляж, его вдруг осенило: Нина наверняка пошла на тот дикий пляж, в ту маленькую бухточку. Конечно, поздно, но разве ночь способна остановить ее? Она сама дивное порождение ночи!

Не было там никого. Он постоял наверху, над тропой, всматриваясь в сереющий пустой песок внизу, в мелко сверкающую, успокоившуюся к ночи воду.

Неподвижно темнели деревья вокруг, протягивая ветки на фоне серебряного, поднимающегося к небу моря. На горизонте было сумрачно, зловеще, а вокруг звон, непрестанный, ни на секунду не смолкающий звон ночных тварей, аккомпанирующих тьме и зловещей шрапнели летучих мышей наверху…

Он повернулся и пошел обратно. Охранник у калитки молча пропустил внутрь, хотел что-то сказать, но чутьем оставленного в одиночестве человека поняв, что Николаю не до бесед, замялся, смолк.

Николай подошел к лифту. Здесь тоже были люди.

Он нацарапал еще несколько автографов. Вышел на седьмом этаже и, найдя дверь Качаури, где был уже в тот первый раз, постучал.

Никого.

Повернулся и пошел прочь. Прошел мимо лифта и открыл дверь на лестничный пролет. Медленно спустился вниз. Потом еще на один этаж. Столовая. Вошел. Здесь, несмотря на поздний час, было многолюдно. В основном молодежь. Наверное, взяли на работу весь выпуск местного кулинарного техникума. Он писал девчонкам в блокноты автограф, отшучивался.

Спросил, не заходила ли Нина Отариевна? Нет, не заходила.

Заторопился. Пошел к лифту. Лифта долго не было.

Наконец возник, раскрыл створки. Николай зашел и нажал самую верхнюю кнопку.

Когда лифт довез его наверх, он уже приготовился.

Опыт, а главное, полное пренебрежение вежливой условностью, которой он и прежде особенно не страдал, а сейчас о ней и речь не шла, подсказывали, как действовать.

Дверь распахнулась.

– Ваш пропуск! – сказал знакомый охранник, сразу увидевший ствол пистолета, нацеленный ему в лоб, но еще не до конца связавший угрозу с собой лично.

– Тихо, тихо, парень, тихо! – негромко говорил Николай. – Автомат опусти, он у тебя на предохранителе, а я стреляю сразу, зачем же нам шум, а главное, зачем тебе умирать? Глупо это.

Он снял автомат с плеча охранника, тоже, видимо, узнавшего его. Повернул парня к стене, обыскал. Мобильный телефон… Забрал. Пара наручников… Тоже забрал. Продолжая обыскивать, огляделся.

Они находились в большом круглом зале, диаметром метров десять. Посередине зала, местонахождением отмечая центр, располагалось крутящееся кресло. Вокруг него, так и не замыкаясь с окружностью, – дуга стола с тремя мониторами. "Везде мониторы", – подумал он.

Николай высмотрел метрах в двух спускающуюся с потолка трубу, другим концом исчезающую в полу.

Стволом пистолета надавливая в затылок, довел охранника к трубе и приковал наручниками.

– Постоишь так, потом отпущу, – предупредил он.

Николай зашел за стол. Один монитор работал по тому же принципу, что и внизу: показывал внутренность лифта, уже скользившего вместе с людьми между четвертым и пятым этажами. На другом показан был главный вход, на третьем – ворота на въезде от заповедника.

Эта комната скорее всего располагалась в верхнем куполе дома отдыха.

– Это последний этаж? – спросил он.

– Да. Наверху только вертолетная площадка.

– Вертолетная? – заинтересовался Николай, вспомнив обстрел джипа с воздуха.

– Да, – подтвердил охранник. – Там только два вертолета.

– Кто ими пользуется?

– Обычно Крокод… Геннадий Иванович. Он здесь пилот. Если Отари Карловичу куда надо слетать, то пилотирует он.

– А Крокодил один может взять вертолет?

– Конечно. Это его епархия.

– Ладно, значит, Крокодил, – заметил Николай, оглядываясь.

Сзади, за креслом, на противоположной от лифта стене, была единственная дверь.

– Что там? – спросил Николай, указывая на дверь.

– – Операторская.

– Я заметил, здесь много операторских, – сказал Николай.

– Не знаю… Это главная.

– Что там?

– Как что? Записывающая техника, компьютеры.

Зачем тебе? Может, ты от конкурентных фирм? А драки – предлог? Ловко.

– Заткнись! – бросил Николай. – Там есть люди?

– Только дежурный. Крыса.

– Крыса?

– Фамилия Крысько, так мы Крысой зовем.

– Кто мы?

– Не знаю, все.

– Ладно. Ключ есть? Или эта ваша Крыса уже нас видит?

– Нет. Чего ему здесь наблюдать. Ключ в столе.

Левый нижний ящик.

Николай выдвинул пустой ящик и действительно нашел ключ.

– Не пытайся кого-нибудь вызывать, – предупредил он охранника. – Убью.

Тот поверил.

Николай открыл дверь и вошел.

Чувствовалась организация труда. Все здесь было чисто и функционально. Компьютеры располагались на столах. Столы, соединенные в единый длинный стол, стелились по периметру внешней стены, большие окна, смахивающие на иллюминаторы, прикрывали пластиковые решетки, сейчас от внешней темноты, а днем от солнца, дабы не портить ярким светом лучевые трубки мониторов, конечно.

Николай пошел вдоль столов. Свет горел достаточно ярко, чтобы не портить глаза этим множеством экранов, работающих сейчас вовсю. На каждом из мониторов показывали внутренность какого-либо номера. И люди скорее всего не догадывались, что за ними ведется слежка.

"Ну Отари Карлович! Ну ты и жук!" – подумал Николай. Если Качаури записывает все интересное, то какой же компромат у него собран!

Крысу он нашел достаточно далеко от входной двери. Был он действительно похож на крысу острой мордочкой, на которой остро поблескивали за толстыми стеклами очков глазки сумасшедшего компьютерного хакера. Крыса с увлечением разглядывал на экране драку голого пузатого мужчины с голой девицей. При ближайшем рассмотрении оказалось, что девица чем попало бьет старичка и что все это тому ужасно нравится.

– Чего это они? – спросил Николай Крысу, уже зная, впрочем, ответ.

Крыса, видно решив, что это охрана зашла к нему в нарушение инструкций, ответил:

– Помнишь, я тебе говорил? Это тот самый мазохист. Он так любовью занимается. Балдеет, зараза.

Ему бы в камере пыток работать пытаемым.

– А ты что тут? – он оглянулся, всматриваясь сквозь толстые линзы очков. – Кто вы? Здесь нельзя.

– Заткнись! – приказал Николай. – Здесь я говорю, что можно и чего нельзя. Понял? – он подвигал стволом "Калашникова".

Крыса кивнул.

– Ну-ка, отвечай, вы тут все подряд номера освящаете своим вниманием или только выборочно?

Всю систему изложи вкратце. Тогда тебе ничего не будет.

– Но я не имею права…

– Нет, ты понял? – Николай вложил в вопрос убийственную для данного хакерского типа интонацию и добился своего: парень понял.

– Что? Что вам нужно?

– Повторяю вопрос: для чего вся эта музыка? И все ли номера просматриваются?

Крыса заговорил.

Как Николай и предвидел, эта служба безопасности занималась всем, чем угодно, кроме безопасности. Во всяком случае, непосредственной безопасностью она не занималась. Здесь отслеживали все, что происходило и говорилось в номерах. Запись велась непрерывно, как только в комнаты заходили люди. На экранах появлялись избранные или случайные номера. Каждый компьютер следил за десятком номеров. Потом записи просматривались, большая часть стиралась, но кое-что надежно сохранялось.

– Было, было у меня сразу же предчувствие, что это гадюшник, было… А ну-ка!.. Ты меня узнаешь? – внезапно спросил он.

– Да, вы новый гладиатор. Вы сегодня Коляна замочили…

– Меня тоже записывали?

– Всех записывали. Если вы были в номере, то записывали.

– А ночью?

– Тоже. Если в номере кто-то был.

– Где вчерашние записи?

– Отосланы на обработку.

– Куда?

– Точно не знаю, кажется, в Москву.

– А Барону уже докладывали?

– О чем?

– Кто у меня ночью был.

– Нет, конечно. А кто у вас был?

– Заткнись!

Николай задумался. Потом спросил:

– Знаешь, как выйти на номер Барона?

– Знаю.

– Исполняй.

Крыса вызвал какое-то меню, пощелкал, изображение мигнуло, затемнилось, и высветилась надпись, извещавшая, что номер его чист.

– Значит, никого нет, – пояснил Крыса.

– Тогда давай номер его дочери.

– Нины?

– У него еще другая дочь есть?

– Нет… Только я бы вам не советовал…

– Чего?

– Смотреть, что там происходит.

– Это почему же?

– Информация информации рознь. Так вы посмотрите и уйдете, и до вас, возможно, и дела не будет.

А если что увидите да хозяин узнает, так он и вас, и меня достанет, и.., вообще.

– Что ты плетешь? У тебя, наверное, от этих компьютеров в голове одни чипсы вместо мозгов. А ну давай!

– Мое дело предупредить, – сказал Крыса и вновь вышел в меню. И на этот раз экран был темен. Не совсем, впрочем.

Серая вуаль, ничего не видно… Но послышался тихий плач. Николай не узнал, догадался. И тут Нина закричала:

– Нет, нет! Я больше не выдержу!

И тут же сопение Качаури и его тихий, надрывный голос:

– Девочка моя! Любовь моя! Ну последний раз! И твой Николай будет жить. Я спасу его от Гоблина. Ну разок, радость моя!

– Что это?! – находясь в каком-то ступоре, спросил Николай.

Крыса хихикнул.

– Как что? Это самое. Он ее хотя бы раз в неделю так.., по-отечески. Включать видимость? Я инфракрасный могу включить.

– Так что же… Он ее!.. Он с ней!!

Николай схватил Крысу за шею, сдавил изо всей силы, приблизил острую мордочку к своему лицу.

Когда визжащий крик уже был готов вырваться из его глотки, Николай сказал:

– Отключи свои железки.

И отбросил техника прочь.

Следующие несколько минут Крыса носился как угорелый, отключая все и вся. Затем Николай потребовал молоток потяжелее и стал методично крушить всю эту аппаратуру. Звенели и рассыпались экраны.

Системные блоки услужливый Крысенок посоветовал пережигать высоким напряжением. Клавиатуру Николай разбивал о колено. Вообще, через полчаса на центр электронной безопасности было любо-дорого посмотреть.

Наконец Николай сел в ближайшее кресло, с мрачным удовольствием разглядывая дело рук своих.

– Пиво есть? – спросил он ждущего рядом Крысу.

Тот рысцой метнулся к холодильнику, вернулся с целой упаковкой пива.

– Пей, – разрешил Николай.

Сам он закурил, угостил и техника, взявшего сигарету дрожащими пальцами.

– Ты вот что, парень, протяни с докладом как можно дольше. Но если придется докладывать, говори как есть. Черт с тобой! Мне без разницы. Я все равно завтра отсюда слиняю. Очень уж здесь у вас атмосфера вонючая.

Крыса поддакивал преданно: вонючая, вонючая…

Прикованному к трубе охраннику Николай оставил ключ от наручников и автомат с рожками, но без патронов.

– Мало ли, вдруг сдуру выслуживаться полезешь, и мне придется тебя убить.

Тот усек.

Была мысль, была… Найти дверь Нининого номера, выбить эту дверь, сорвать Барона с кровати, разорвать его потихоньку, а потом… Потом мысль стопорилась, пятилась мысль…

Пропади оно все пропадом!

Глава 34

ПУСТЬ ОТАРИК ПОМУЧАЕТСЯ

Николай зашел к себе в номер. Постоял, раскачиваясь на пятках. Все. Было противно. Ничего не хотелось: ни спать, ни сидеть – ничего. Остатки еды на столе… Смотреть тошно.

Взял с холодильника пакет, бросил туда упаковку пива, новую пачку сигарет, несколько пакетов орешков, бутылку виски, бутылку коньяка. Кажется, хватит. Бросил еще несколько банок джина с тоником.

Раздувшийся пакет сунул в еще один, новый, чтобы лямки не порвались, и пошел на пляж.

Пропади оно все пропадом!

Николай спустился на лифте в вестибюль, уже полусонно затемненный. Вышел из разбежавшихся дверей крыльца, остановился на ступенях.

Тишина. На пляже, однако, еще видны любители ночных прогулок, слышна музыка, смех. Широкий акведук, стекающий к причалу, освещен одинокими лампочками, и только издали в полный накал светятся похожие на елочные игрушки прогулочные катера и яхты.

Николай достал бутылку виски, открыл скрипнувшую пробку и прямо из горлышка стал пить. Вновь завинтил пробку, сунул бутылку в пакет и закурил свой любимый "Кэмел".

Ночная бездонность неба переполнена разноцветными, висящими в нем звездами. Звезды летаргически молчат. Бледное, разрезанное столбом лунного света море с шорохом дышит.

К крыльцу со стороны причала шли люди. Не желая разбивать хрупкое стекло своего одиночества, Николай решительно пошел прочь. Туда, где уже был сегодня, в ту бухточку, где уже искал ее…

– Пива хочешь? – спросил открывшего калитку охранника.

Тот замялся.

– Вообще-то не положено…

Николай оторвал из упаковки две банки пива, сунул парню, в придачу дал еще банку джина и пошел, не оглядываясь.

О чем он думал? Ни о чем. О ночи. О тьме. Об однообразном, ни на секунду не смолкающем хрустальном звоне во всем этом молчаливом ночном мире.

Между ночью и днем различие чисто условное.

Стоит только закрыть глаза… Как ориентируются в мире слепые? Когда кругом шумят – день. Когда все утихает – ночь. Или все-таки дьявол беззвучно смеется во мраке?.. Смех сквозь слезы, стук зубов, плач в ночи… После сегодняшней ночи ничего не должно быть; то, что осталось, – это гнусное, фальшивое, несуществующее… Смеяться нужно над этим… Мониторы, взрывающиеся от смеха… Осколки стекла, что искажали ее тень.., и тень ее борова отца. Смеяться хочется, как все гнусно!..

Он остановился, чтобы выпить еще. Виски. Серая тропинка между темных деревьев по сторонам. Огромные звезды над головой. Гигантская чаша неба с напыленной амальгамой звезд вот-вот накроет этот мир… И непрестанный, ни на секунду не смолкающий звон, наполняющий молчание неба и земли своим как бы сквозным журчаньем, похожим на мириады горных ручьев или на дивные, растущие как бы хрустальной спиралью цветы…

Вдруг – обрыв; и молочным разливом поднимается в небо море.

Он спустился по тропинке, сел у большого валуна, возле которого они сидели.., еще сегодня. Да, сегодня.

Они были здесь еще сегодня… Вечность назад.

В горле вновь пересохло. Он покопался в пакете, нашел какую-то банку, открыл и стал пить. Это был джин, естественно, с тоником. Закурил, разорвав паутину тьмы огоньком зажигалки.

Он сидел, всматриваясь в огромную вынырнувшую из-за тучки золотистую луну, горящую в конце Млечного Пути так царственно, что всюду на песке сразу легли черные тени от валуна, пакета, от него самого.

Луна – это солнце ночного призрачного мира, где существуют призрачные нелюди-бароны, силой затас, кивающие дочерей в свои постели…

Он сидел и старался не вспоминать. И от этого чувствовал себя бесконечно одиноким в этом полуночном безмолвии, колдовски звенящем мириадами хрустальных источников, вместе с лунным светом неиссякаемо льющихся с небес и озаряющих громадное море и его мысли.

Он отбросил пустую банку, вдавил тлеющую сигарету в песок. Раздевшись, подошел к черной воде, к шороху мелких волн, оглаживающих плотную полоску мокрого песка. Зайдя по грудь, нырнул и поплыл, каждым гребком всплескивая бледно-голубое сияние, сияние несметных жизней, обитавших в каждой капле, совсем рядом и все же вне его.

И плывя, он подумал, что Нина пошла на это, чтобы спасти его от завтрашнего, нет, уже сегодняшнего боя, и, значит, так или иначе, он тоже виноват.

Вина, растянутая на многих, истончалась, как лунный свет. Его мучило воспоминание, как бездумно легко он ворвался три, нет, четыре дня назад в эту налаженную чужую жизнь, и вдруг оказалось, что и для него все происходящее здесь стало очень важно…

Он вспомнил, какой Нина была с ним и чего ей стоило скрывать свой страх перед отцом – какой страх! – от прилива чувств засвербило в горле, ползучая тоска глубже впилась в грудь, – но что же делать, что делать?

"Убить Барона", – подумал он и повернул к берегу.

Берег черной громадой колыхался впереди. Николай подумал, что, кроме мрака, ничего не видно и придется поискать еще свою бухту.

Да, думал он, убить его к чертовой матери! Он заслужил. Инцест всегда наказывался смертью, и только нынешние сверхчеловеки надеются, что им это сойдет…

А потом подумал: что смерть? Просто небытие, отсутствие радости.., но и горя, и печали. Надо бы перед смертью так наказать Барона, чтобы вызвать его скорбь.

Вот тогда его будет легко отправить в ад.

Может, лишить его денег? Но как? Трудно. Мысль, однако, понравилась, надо будет обсудить с Ниной…

Он опять вспомнил… Легкая боль кольнула сердце и прошла… Месть все излечит.

Близкий берег неожиданно дохнул запахом хвои и ароматом невиданных трав. Он поплыл вдоль берега, потому что не сразу нашел пляж: везде подступающие к самой воде скалы. Но сбился чуть; через десяток метров открылся бледно-серый песок, и он вышел на берег.

Сел прямо на песок у своего валуна. Взял пачку сигарет и мокрыми пальцами осторожно, за фильтр, выудил сигарету. Закурил. После купания особенно приятно сделать затяжку.

Можно, например, убедить публику, чтобы ставили на Гоблина, а потом победить это дебильное чудовище… Нет, тогда все достанется Барону.

"Надо посоветоваться с Ниной", – подумал он, чувствуя усталость. И верно, все начало вдруг рассыпаться на пестрые осколки – звезды, луна, зеркальные отражения в воде – он постепенно погружался в сон; внезапное растворение, приятное недомогание, вот все скрывается, словно течет, опять появляется, застывает, исчезает, пронизанное голубыми тенями проносящихся сновидений…

…Что за голоса доносятся с множества экранов?..

Сотни фильмов на любимую тему – скороговорка быта… Ночные подземелья спален… Холод лезвия в густой листве… Из всех углов несется хо-хо-хохот, нескончаемый, дьявольский… Гогочут, плюют, что они делают?.. Сейчас ночь, мрак скрывает от него Нину, мрак этого хохота всех гоблинов в публичных домах.

Смех отрывается от зубов, темный, злобный и, смешиваясь с мраком, превращается в крылья летучих мышей, мечущихся взад и вперед, вверх и вниз… Все толстые черные гости на торжественном ужине превращаются в летучих мышей и мечутся, рукоплескал крыльям тьмы… Вот идет похоронная процессия из погибших зверей… Впереди огромный кабан с перебитым хребтом, волоча задние ноги.., дальше идут собаки, волки, медведь, тигр, еще волки, носорог со следами резаных ран… Самые дальние погибли давно, уже успели истлеть… Есть и люди, многие совсем истлели, ходячие кости, давно погибли… Сколько же существует тотализатор?.. Все поют человеческими голосами, у всех в руках или лапах флаги… Присмотришься, видишь огромный зеленый доллар, плещущийся на ветру… Зеленый флаг, зеленый доллар…

Финансовый газават… Смеяться нужно над этим… Ее волосы рассыпаны по подушке… Черное пламя волос… Пламя их сгоревших душ… Неподвижная Нина в его объятиях… Они едут по Москве в кабриолете…

Они идут по берегу моря… Они плещутся в волнах вместе с дельфинами… Он трогал невесомую паутину ее тела, пока не коснулся руки, которую искал; но это был пустой рукав… Он бросился к ней, но тут из клеток выпустили римских легионеров, и они заступили дорогу… Он борется, отчаянно рвется к Нине…

Николай размахивал во сне руками, сражался с врагами… Скрипит зубами… Слепнет… Старается зубами разорвать тончайшее покрывало мрака, отделяющее его от блестящей толпы римских легионеров… Он вооружился мечом… В каждой руке по пистолету-пулемету "скорпион" чешского производства… Легионеры сомкнули ряды, и пули веером отлетели прочь…

"Смотрите, ее зарывают живьем! – кричит он им. – Она еще жива, а ее собрались закапывать живьем!…

Она ничего не может одна! Смотрите! Ее кладут в могилу без гроба, а сверху бросают горсти земли, которые зелеными долларовыми бумажками укрывают ее… Глядите!.. Ее хоронят под долларами!.. Разве можно не верить собственным глазам! Она не может выбраться из-под этой массы денег!.." Его голос потонул в пронзительной песне Киркорова, певшего турецкую песню с упоминием мамы, его голос потонул в грохоте барабанчиков, сделанных из пустых голодных кишок и черствых хлебных корок, растворился в толпе нищих стариков, впереди которых важно шли пузатые министры-капиталисты, вскидывая вверх ноги, большие, как "Крайслеры", и все, проходя мимо могилы Нины, делали скорбные лица и шли дальше…

Гору из бумажных долларов рабочие тачками грузили на пароходы, и все расплывалось в воздухе… Мираж из сонного дыма… Знамя воздушного миража в руках, дрожащих, как вопли… Он ныряет в долларовую могилу и вытаскивает живую Нину… Внезапно их разделяют холод Млечного Пути и колонна людей из демократического блока… Николай бежит следом… Все внезапно останавливаются с возгласами одобрения…

На трибуне появляется Барон… Вождь и учитель… Я дам вам хлеба и зрелищ!.. Браво! Браво! Еще раз! Повторить!.. Толпа восторженно вопит, радуется… Барон поднимает руки, и голоса мало-помалу стихают… Это моя любимая дочурка, – говорит он и указывает на Нину. – Подать ее мне!.. Легионер с блестящим мечом выходит из рядов центурии, обходит Николая и колет его в спину…

Сильная резкая боль разбудила Николая. Какой кошмарный сон! Сердце гулко билось в горле, он не сразу понял, где явь, а где сонные призраки. Боль в спине, где лопатка, не проходила. Он провел ладонью, не достал. Помог другой рукой, надавливая локоть, и нащупал захрустевшую под пальцами ночную тварь.

Жук? Какой-нибудь ночной овод? Место укуса стало чесаться.

Николай достал из пакета бутылку коньяка. Пробка не хотела отвинчиваться, крутилась вокруг горлышка.

Вспомнил, что на поясе брюк есть трофейный нож.

В брошенной рядом одежде нашел брюки и нож в ножнах. Сковырнул пробку и стал пить из горлышка большими гулкими глотками. Выпил граммов двести, не меньше. Сразу ушла сонная одурь. Он кое-как закрепил пробку и сунул бутылку в пакет. Укус подлого насекомого нестерпимо зудел. Николай попробовал почесать лезвием и сразу порезался. Какой острый нож!

Взялся рукой за лезвие и стал чесать рукояткой.

Луна, стремительно разогнавшись, нырнула за тучку, погрузив мир во мрак. Из этого мрака соткалась мрачная фигура Крокодила, тут же заявившего, что ему плевать на Барона, когда затронуты его интересы, главное, честь.

– Мой принцип: никогда никому не спускать обид.