Тут он сообразил, что сегодня утром забыл на полочке в ванной свои наручные часы, теперь ему даже неоткуда узнать, который час.

Человек в измятом коричневом костюме поставил стул на пол. И тут же, испытав дикий ужас, схватил его вновь: а что, как страшное лицо где-то там, в недрах кафе, стоит и только и ждет того момента, когда он расслабится, чтобы напасть?.. Еще некоторое время, впрочем, уже не так долго, как до этого, он стоял со стулом, изготовившись для отчаянного боя с загадочным и непостижимым противником. Время же шло и шло. Становилось темнее. Причем все заметней и заметней… Это были сумерки… День был закончен. Он был в каком-то оцепенении.

– Если я сейчас останусь здесь, – проговорил вслух человек в измятом коричневом костюме, и голос его прозвучал глухо. – То совсем скоро буду здесь в полной темноте. Стоп! А может быть, ужасное лицо только и ждет наступления темноты? В темноте обороняться мне будет еще тяжелей и ужасней.

Он знал, что звуки собственного голоса придадут ему храбрости. Действительно, они словно вернули его к реальности: что ему стоять, как идиоту, со стулом наизготовку?! Надо выбираться из кафе. И, действительно, в полной темноте сделать это будет непросто. Надо спешить, пока еще хоть что-то видно.

Преодолевая ужас, он поставил стул на пол и шагнул в сторону вну тренних помещений кафе… Медленно прошел за прилавок, толкнул дверь – она открылась…

Человек в измятом коричневом костюме оказался в заставленной какими-то коробками комнатке. Впрочем, было видно, что спрятаться в этой комнатке никто не может, – слишком эта подсобка была небольшой по размерам. Из нее он попал в кухню, – там тоже, среди плит и столов, он никого не обнаружил. Из кухни он зашел в еще одну подсобку, где было очень темно. Стараясь не сойти от страха с ума, он наткнулся на дверь, лихорадочно зашарил по ней руками, неожиданно быстро нащупал засов, дернул – засов легко поддался, хотя был внушительного размера, тяжелый. Толкнув дверь, человек в измятом коричневом костюме оказался на свежем воздухе. У него еще хватило самообладания и мужества, чтобы аккуратно и тихо притворить за собой дверь, но уже в следующее мгновение он ощутил себя опрометью бегущим невесть куда по темным аллеям парка. Было уже почти совсем темно. Он еле-еле успел выбраться из кафе до наступления полной темноты.

Господи, как хорошо сейчас в чистом и светлом офисе, где есть телефоны и факсы, и компьютеры и связь через Интернет! И должно быть, еще не все сотрудники разошлись по домам, – сидят, корпят над своими бумагами те, кому незачем спешить домой или те, кто хочет выслужиться перед начальством!.. И не иссякли, должно быть, еще до конца дневные информационные потоки, и Глава представительства, наверняка, сейчас безумствует над запертым сейфом и названивает сотруднику в измятом коричневом костюме домой. И у того в маленькой съемной квартире в районе метро «Речной вокзал» то и дело включается автоответчик: «К сожалению, сейчас меня нет дома… Не могли бы вы…» – звучит его записанный на магнитную ленту голос, перебивая звук тоненькой струйки воды, текущей из неисправного крана в мойку на оставленные там после завтрака грязную тарелку со следами томатного соуса, вилку, нож.

Человек в измятом коричневом костюме, наконец, смог перейти на шаг. Как уютно сейчас в Интернете: какой светлый и понятный сейчас экран его любимого компьютера, а в нем – красивые и нестрашные сайты! И даже террористические акты казались ему сейчас приметами далекого и нестрашного мирного времени. Где же он оказался?.. Ну в парке-то он не заблудится! Вон там видны огоньки высоких зданий, сейчас он сориентируется и пойдет в нужную сторону. Главное, не нарваться на каких-нибудь плохих людей, которые, конечно же, могут быть в парке ночью… В это мгновение он услышал шаги и голоса.

Странно, но на этот раз он совершенно не испугался (или уже был к этому моменту так перепуган, что дальше пугаться было некуда?). Он расчетливо и бесшумно сошел с аллейки в сторону и спрятался за густыми кустами, которые росли в этом месте по сторонам. Глаза его уже успели привыкнуть к темноте, он напряженно прислушивался…

Глава II

Большая, мрачная, угрюмая, сюрреалистическая ложь

Два человека остановились как раз напротив кустов, в которых прятался человек в измятом коричневом костюме и стали разговаривать:

– Эх, замечательная обстановка! – проговорил один из тех двоих, что остановились. В темноте человек в измятом коричневом костюме не мог различить их лиц, да и голоса их доносились до него лишь едва. Впрочем, напрягаясь, он мог расслышать все слова. – Слушай, Павел! – продолжил один из тех двоих, что остановились, обращаясь ко второму, другому. – От меня исходит такое количество информации, я просто засоряю линии связи и чужие компьютеры диким количеством информации, я произвожу ее сегодня в невероятном количестве, я отправил сегодня около двух сотен всевозможных писем по разным адресам и, представь, я испытываю от этого огромное удовольствие!..

– Это маразм! Это идиотизм!.. – ответил несколько мрачно второй.

– Э нет, не скажи! – не согласился первый. – У меня вызывает огромное удовольствие, что вот я, в очень короткое время, благодаря современным электронным технологиям, отправил свой посыл, свою информацию, свое «я» стольким людям! И это все практический одновременно, в какой-то ничтожно малый промежуток времени! Это наполняет меня какой-то особенной радостью.

– Ты просто засоряешь их почтовые ящики, – по-прежнему мрачно заметил второй.

– Но это неважно, что засоряю. Главное в том, что это я засоряю. Я, а не кто-нибудь другой! – проговорил в неожиданно нашедшей на него ярости первый человек. – Мне хочется засорять собой окружающий мир все больше и больше, больше и больше! Я хочу, чтобы все вокруг было полно мной!.. К тому же, ты не понимаешь: если мы не станем этого делать, это станут делать другие. Если мир не будет засорен информацией, которая будет исходить от нас, он будет засорен информацией, которая будет выплеснута в него другими. Дело вовсе не в том, про что эта информация, и в чем ее смысл, дело в том, сколько этой информации, и от кого она исходит. В этом заключается суть дела!

Он замолчал, а потом, после некоторой паузы проговорил:

– Нет! Это невозможно! Я дурею от всего этого!.. Я дурею от всей этой жизни…

– Уймись, успокойся, – перебил его собеседник (человеку в измятом коричневом костюме был различим лишь его силуэт). – То, что ты дуреешь от всего этого и от этой жизни – совершенно неважно, и никого не интересует. Хоть я и назвал создание информационных потоков идиотизмом, но ты правильно сказал: нам действительно надо их создавать… Вот это – важно, и это будет кого-то интересовать. Хоть я и не откажусь от своих слов про то, что это занятие полно идиотизма. А то, что ты дуреешь от такой жизни – это не важно, поскольку при этом ты, как и я, все-таки создаешь информационные потоки…

– Которые мы создаем наравне с другими идиотами… – продолжил его фразу первый человек. – Действительно, информационные потоки создавать надо. Но те, кто их создает – в большинстве своем – идиоты! И это самое ужасное! Мы живем в окружении идиотов. Самая ужасная черта нашего положения – это постоянная жизнь в окружении идиотов. Большинство людей не так умны, как хотелось бы. Но именно благодаря тому, что они тупы, и существуют эти самые информационные потоки. Но я не могу в этом участвовать!.. Я дурею от этого, я схожу от этого с ума! Постоянное соприкосновение с идиотами для нормального человека убийственно. Мозг нормального человека выдержать этого не может. Но большинство людей – вовсе не нормальны! Нигде нет нормы, ни в чем нет нормы. А в отсутствие нормы стремиться к каким-то идеалам совершенно бессмысленно. Ведь это будут идеалы только для себя. А для чего мне одному идеалы? Я хочу служить обществу. Но обществу не нужно мое служение. Обществу, похоже, и так хорошо. Вообще, никому ничего не нужно! Я никому не нужен! У меня есть какие-то мечты, но они кажутся всем смешными! Они мне самому кажутся смешными! Кому это сейчас нужно?! Кого это может сейчас тронуть?! Обществу и так хорошо. Людям ничего не нужно. Я никому не нужен. Кому это сейчас нужно?! – бессмысленно повторял он.

Человек в коричневом костюме не верил своим ушам: это же был слово в слово его разговор с коллегой в темно-синем пиджаке и серых брюках! Потрясение его было столь велико, что он даже качнулся и чуть было не упал, но вовремя схватился за какую-то ветку, которая громко зашумела.

– Что это?!.. Ты слышал этот шум?.. – проговорил первый человек.

– Я вхожу в доколумбову эпоху! – проговорил в этот момент второй человек. – Итак, полное и окончательное освобождение от родственников?.. —переспросил его первый, точно бы желая еще раз удостовериться, что он правильно понял квинтэссенцию настроений своего собеседника.

– Да, верно. И еще я хочу сказать тебе: я сбежал оттуда, где только черный мрак, и гарь, и пепел, и унылые серые скалы возвышаются над мрачным и суровым морем, скалы, о которые разбиваются огромные несущие смерть морские валы. Какой смысл мне быть там, где уныло и страшно, где грустно? Я хочу быть среди нормальных, веселых людей. Любая положительная подробность меня очень интересует. Еще мне очень интересно, насколько должна распространяться степень моего оптимизма или пессимизма.

– А вот у меня все как раз наоборот. Меня очень интересует распад, энтропия, развал. Я обожаю смотреть жизненные катастрофы. Человека вообще необычайно интересуют всевозможные жизненные катастрофы. Я обожаю взирать на это. В этом таится огромное удовольствие. Кстати, я хотел тебя спросить…

– Да, пожалуйста… – проговорил первый человек.

Второй человек продолжил:

– Я хотел тебя спросить: что ты имел ввиду, когда сказал, что сбежал оттуда, где только черный мрак, и гарь, и пепел, и унылые серые скалы возвышаются над мрачным и суровым морем, скалы, о которые разбиваются огромные несущие смерть морские валы? Ты еще спросил: какой смысл мне быть там, где уныло и страшно, где грустно?

– О у тебя отличная память! Ты прямо-таки цитируешь меня!.. – поразился первый человек.

– Да, это точно: память у меня очень хорошая – школьное приобретение… Я имею в виду, что натренировал ее, пока учился в школе… Так ты не ответил: что ты имел в виду?.. – последнюю фразу второй человек проговорил после некоторой, впрочем, весьма небольшой, паузы.

– Как это что?!.. Я говорил про свое будущее!.. – ответил первый человек. – Я рассказывал тебе про то, что существует в моем будущем. И именно от этого будущего мне и захотелось убежать!.. Между прочим, я тоже хотел тебя спросить: когда ты говорил, что ты обожаешь смотреть на жизненные катастрофы, что именно ты имел в виду? Про какие катастрофы ты говорил? Приведи хоть один пример…

– Пример… – на мгновение второй человек задумался. Но потом точно бы неожиданно вспомнив, проговорил:

– Что ж, пожалуй вот тебе и пример – известный певец, молниеносный взлет, потом ушел в тень (другие появились), забыт, медицинское обследование обнаруживает у него рак, мучительное и небыстрое умирание, смерть… Чем не жизненная катастрофа?..

– Да уж… Действительно…

Потом он добавил:

– Да, действительно, жить стало чрезвычайно тяжело, кругом одни жизненные катастрофы… Можно сказать, эра пессимизма настала… Я считаю, что я тоже должен порассказать тебе про много таких случаев, которые меня окружают…

– Ты сказал, эра пессимизма настала?

– Да, я полагаю, что кругом слишком много информации… Все дело в информации, ее слишком много, за ней невозможно следить, она слишком тороплива и многообразна. Одна сменяет другую, другая – третью, смысла во всем этом я как-то не улавливаю. Было бы ее мало, была бы она ограничена – ее можно было бы помусолить и так, и эдак, обдумать, обмозговать, посмотреть какие-нибудь особенные моменты… Но такой вал! Нет, с таким валом справиться просто невозможно. И главное, по-моему, тут что-то происходит еще и с самой информацией. Она какая-то слишком уж однодневная, несерьезная, испекаемая, как пирожки… Нет, разница в информациях есть. Есть разница в тех информациях, что были раньше и тех, что есть сейчас. Это как одежды, одни из которых сшиты в расчете на то, что их будут без сниму носить несколько лет подряд, а другие – в расчете на то, что их оденут только один единственный раз. Да, дело именно в этом: на меня каждый день сваливается куча пестрых и блестящих одежек, каждая из которых рассчитана только на то, что ее оденут один единственный раз. И тот, кто ее шил, думал лишь о том, чтобы привлечь мое внимание – я должен выбрать из вороха пестрых однодневок именно эту пеструю однодневку.

– Ну что ж, поедем, я покажу тебе то место, где может происходить одна из страниц той печальной истории про мрачные скалы, про которую я тебе только что говорил…

– Хм… Это очень ужасно!.. Я не хочу никуда ехать… Тем более в какие-то места, где происходит одна из страниц какой-то еще там печальной и мрачной истории…

– Поехали-поехали, сейчас возьмем машину и поедем!

В этот момент позади прятавшегося в кустах человека в измятом коричневом костюме послышался треск ломаемых сучьев, он резко обернулся, но в темноте разглядеть ничего не смог. Будь он в состоянии стоять спокойно и разглядывать, быть может, он бы и рассмотрел то существо или ту причину, что заставляла хрустеть ветки, но где ему!.. Высматривать что-то или кого-то, таившегося в темноте, ждать, не произойдет ли что-нибудь еще, что может пролить свет на сокрытую темнотой тайну, он был не в силах. Он не выдержал и кинулся бежать. Напролом, через кусты, слава богу, ничего, кроме них, не оказалось на его пути.

Кинотеатр ужасов разворачивал перед ним свой многообразный репертуар.

Человеку в измятом коричневом костюме показалось, что бежал он очень долго. Тем временем, парковые чащобы вокруг него расступались все сильнее, впереди стали видны заслонявшие собою все небо корпуса гостиничного комплекса, который высился возле станции метро «Измайловский парк». Туда, в сторону гостиничного комплекса был теперь устремлен взор человека в измятом коричневом костюме. Из тьмы парка он смотрел на белые, ярко подсвеченные башни, и их вид действовал на него подобно успокоительному средству: теперь человек в измятом коричневом костюме бежал все медленнее, пока, наконец, и вовсе не перешел на шаг. Как, должно быть, здорово, там, внутри, в белых, ярко подсвеченных гостиничных башнях! Там полно народу, там нет такого ужаса, как в парке, как в маленьком пустом кафе на его отшибе, там царит жизнь, снуют туда-сюда постояльцы и обслуга, играет музыка.

Перед ним проплыли два сцепленных и ярко освещенных изнутри трамвайных вагона: пассажиров в них не было – уже поздно, в такую позднень мимо мрачного Измайловского парка на трамвае никто не ездит. Да и куда здесь ехать? Не в парк же на ночную прогулку!..

Трамвайные пути, главный вход в парк, подземный переход, вот уже станция метро…

Человек в измятом коричневом костюме остановился. Ключи от сейфа так и не были найдены. Что же делать? Он не знал, что ему делать.

* * *

Человек в измятом коричневом костюме попытался, насколько это возможно, перевести дух. Психика его была совершенно задавлена тем, что случилось. Вернее, не так: кроме того, что он потерял ключи, и его заперли в пустом кафе, ничего, строго говоря, не случилось, как таковых, событий не было, но вот разговор неизвестных, и вся атмосфера, и впечатления, и страшное лицо… Случились больше впечатления, чем события. И этими впечатлениями он был задавлен… Хотя его мысли и путались, он понимал, он сделал вывод о том, что у него теперь есть не так-то и много психологических, если можно так выразиться, выходов.

Первый психологический выход заключался в том, чтобы просто-напросто не поверить в то, что то, что с ним случилось, случилось на самом деле.

Второй психологический выход – немедленно сойти с ума. Но, с другой стороны, никакой это и не выход, да и сделать это намеренно будет трудно. Он либо уже сошел с ума, – малость или не малость – неважно. Либо его минует чаша сия. А скорее всего, будет что-то среднее, что-то третье. Он и не сойдет с ума так уж явно, но и без последствий для него все это дело никак не обойдется.

Дальше возникал вопрос его личного расследования происшедших событий. По факту событий необходимо было, так сказать, завести дело. У его личного следствия, как и положено уважающему себя следствию, сходу, сразу после событий уже имелось в разработке несколько версий. Первая версия – и самая простая – случайность. Иными словами, все происшедшее – это невероятное наложение невероятных случайностей одной на другую… Ну а почему бы и нет? В конце-концов, кто сказал, что такие случайности невозможны?! Даже теория вероятности, кажется, не может полностью опровергнуть существование подобных случайностей.

Пусть это будет случайность, пусть, в конце концов, мысль о том, что это была случайность, будет просто ложью во спасение. Пусть ложь, ложь, ложь! Но в конце-то концов, не живет ли он и так, и без того в мире лжи?! Кругом мрачная, отупляющая, сюрреалистическая, злобная ложь. Вся эта информация, все эти информационные потоки – это сплошная ложь. Будет лжи немного больше или немного меньше – на общем раскладе, на генеральном балансе это никак не скажется.

Вторая версия, которую может принять в работу его личное, персональное следствие – это розыгрыш. Ну почему бы тому же его товарищу в темно-синем клубном пиджаке не разыграть его?..

Третья версия – бред, у него просто бред, и все ему мерещится. Но это – самая глупая версия. Хотя, почему бы и нет? Почему бы и не могло ему все, что померещилось, померещиться?!

Ну и самое последнее, самое окончательное соображение: какого черта он должен во всем этом разбираться, ломать голову?! В конце-концов, он имеет право жить бездумно, как трава, как овощ, как животное. Многие живут так… Вот например, хотя бы тот же пьяница, которого он видел сегодня сидящим на ступеньках входа в подземный переход… Пьяница был совершенно спокоен и ни над чем не ломал голову. Почему же и он сейчас не может быть так же спокоен и так же ни над чем не ломать голову?

Никто его не убил, не ограбил, он жив и здоров. Так чего ж ему неймется?..

– Извините… – раздалось у него за спиной.

Человек в измятом коричневом костюме резко обернулся и… замер. Перед ним стоял и виновато улыбался он сам, только гораздо моложе. Перед человеком в измятом коричневом костюме стоял и улыбался человек точно такой же внешности, как и была у человека в измятом коричневом костюме, когда он был значительно моложе. Он же помнил, какая у него была внешность, когда он был значительно моложе! Все совпадало: и эти брючки, и этот старенький заношенный свитерок, которые были надеты на человеке, который к нему подошел, – были его вещами. Вернее, не так: точно такие вещи были когда-то и у него. Но он их давным-давно выкинул.

…Тут очень важными были два пункта. Первый пункт – момент встречи человека в измятом коричневом костюме с самим собой прошел гораздо обыденнее, чем можно было предполагать заранее, если, конечно, и знать заранее, что такая встреча состоится. Он не отскочил в сторону, не вскрикнул, не потерял сознание, не зажал в ужасе рот, сдерживая возглас. Нет, все было спокойно и чинно, и благопристойно, и без чрезмерного удивления, и совсем без страха (хотя, в этот вечер он уже свое отбоялся, так что вряд ли можно было всерьез ожидать от него чрезмерной пугливости).

Второй пункт заключался в том, что для человека в измятом коричневом костюме началась новая эпоха, новая история, мир изменился полностью, окончательно и бесповоротно. Но нигде не было слышно ни громкого уханья набатного колокола, ни даже звона маленьких колокольчиков, ни пожарной или милицейской сирены, ни даже ударов в рельсу. Никто даже ни кашлянул в этот момент. Копия, клон, двойник, знакомый незнакомец предстал перед человеком в измятом коричневом костюме тихой сапой, спокойно, как будто так и надо было, и так же, в общем-то, спокойно воспринял его появление человек в измятом коричневом костюме. Ну, если только замер, застыл на мгновение. Но это, в общем-то мелочь… Мелочь, по сравнению с тем, что произошло…

Подошедший к человеку в измятом коричневом костюме знакомый незнакомец доброжелательно улыбался. Человек в измятом коричневом костюме как-то сразу преодолел собственную оторопь. Точнее, он даже ничего и не преодолевал, она сама собой куда-то незаметно, в мгновение ока улетучилась. О, как это было приятно – видеть этого человека перед собой! Сотрудник транснациональной корпорации испытывал странное наслаждение. Его вызывал один вид того человека, что стоял напротив него. Невероятно! Поразительно! Странно приятно: то есть не то было странно, что приятно, а приятно было как-то по-странному, по-особенному. У сотрудника транснациональной корпорации вмиг как-то разгладилось лицо, он широко раскрыл глаза, он сразу лучше себя почувствовал, – легко и свободно.

В эти мгновения человек в измятом коричневом костюме совершенно не думал о так и не найденных ключах и о том, что произошло с ним в Измайловском парке, когда он пытался эти ключи разыскать.

– Извините, вы не подскажете, где главный вход в гостиничный комплекс? Мне тут надо… Столько корпусов! Глаза разбегаются… – проговорил знакомый незнакомец. В его голосе явственно слышались нотки неуверенности.

При этом он как-то странно, испытующе смотрел на человека в измятом коричневом костюме.

– Я… я не знаю, – запнувшись, ответил человек в измятом коричневом костюме. И потом сказал, махнув рукой в направлении ближайшей гостиничной башни:

– Там, там… Это там! Главный вход – там!..

Смотреть на знакомого незнакомца было невероятно приятно, а вот говорить с ним почему-то оказалось очень трудно, и человек в измятом коричневом костюме словно испугался, что незнакомец в таких знакомых и таких заношенных брюках, которые, кажется, лет десять носили «без сниму», продолжит расспрашивать его о чем-то.

– А поточнее?.. – вдруг спросил незнакомец. – Что же вы мне не скажете точнее?

– … – человек в измятом коричневом костюме вдруг опять занервничал, если вообще слово «нервничать» могло быть применимо к тому состоянию, в котором он теперь находился. На самом деле, его нервы, не смотря на все испытанное при встрече со знакомым незнакомцем удовольствие, еще не отошли, хотя бы и чуть-чуть, от того состояния судороги, в котором они пребывали во все то время, что он находился на территории Измайловского парка, особенно – в кафе, в кустах, когда подслушивал невероятный разговор двух неизвестных. Какая-то непонятная малость, и он вновь стал все так же взвинчен, возбужден, перепуган, как и пару минут тому назад.

– Ну, ладно. Спасибо, – незнакомец больше не стал расспрашивать, а резко развернулся и быстро пошел в сторону ближайшего к ним белого и ярко подсвеченного гостиничного корпуса.

Человек в измятом коричневом костюме не двинулся с места, – поч ему – не смог бы объяснить и сам, – но долго смотрел вслед знакомому незнакомцу. Потом тоже развернулся и медленно побрел вдоль длинного ряда палаток, торговавших всякой всячиной. Мозг его отказывался думать. Его охватили странное отупение и апатия. Впрочем, он, безусловно, испытывал удовольствие от встречи. Ужасное лицо, которое человек в измятом коричневом костюме вдруг увидел, когда сидел в кафе в глухом краю парка, было для него очевидным ударом. В ужасном лице не было и не могло быть ничего приятного. А вот встреча со знакомым незнакомцем хоть и сменила одну эпоху в жизни на другую, но, странным образом, оставила приятное воспоминание. Отупение и апатия, и удовольствие одновременно – можно ли такое испытывать?.. Наверное, теперь он все-таки приблизился по своему состоянию к состоянию пьяницы, что сидел на ступеньках подземного перехода.

Но удары еще не закончились… Удары должны были следовать за ударами. Это был день террористических атак. Это был день атак не только на общество, на государство и на каких-то других незнакомых людей, это был день атак и на него, на одного отдельно взятого человека в измятом коричневом костюме…

Возле одной из торговых палаток он увидел мальчика-подростка, который стоял и, задрав голову, рассматривал что-то в витринке. Затем подросток с разочарованным видом отвернулся от витринки, отошел от палатки и остановился, принялся оглядываться по сторонам, видимо, разыскивая что-то…

Человек в измятом коричневом костюме, тем временем, уже тоже остановился и внимательно наблюдал за подростком. Можно сказать, что он глаз от подростка не отрывал. Но тот ни разу даже взгляда не бросил на дядьку, который столь пристально на него смотрел.

Человеку в измятом коричневом костюме теперь очень сильно казалось, что этот подросток – это тоже он сам, только в возрасте подростка. Но тут (его сердце, тем не менее, бешено колотилось) он не был уверен – он плохо помнил свою внешность: какой она была, когда он был подростком?..

В первом случае – с незнакомым незнакомцем – он был уверен: это был он, только гораздо моложе, теперь же он уверен не был…

Между тем, подростку что-то было нужно найти на этой площади, в ее торговых палатках, которые обрамляли площадь со всех сторон.

Стало ветрено. Хотя, порывы ветра не были частыми, каждый раз, когда они налетали, казалось, что еще немного – и оторвутся крыши торговых палаток.

Человек в измятом коричневом костюме медленно двинулся в сторону так поразившего его подростка, который по-прежнему его не замечал. Подойдя к тому на расстояние в несколько метров, человек в измятом коричневом костюме замер.

Подросток по-прежнему осматривался по сторонам, но вот, наконец, взгляд его наткнулся на человека в измятом коричневом костюме. Подросток тут же отвел глаза, несколько мгновений постоял, глядя куда-то в дальний конец площади, а потом пошел в сторону, противоположную той, в которой стоял человек в измятом коричневом костюме.

Но прошагал так подросток недолго. Потом он остановился, потом вернулся обратно на то место, где он стоял в тот момент, когда взгляд его наткнулся на человека в измятом коричневом костюме, там он вновь принялся смотреть по сторонам, словно он разыскивал что-то или кого-то. В это время человек в измятом коричневом костюме стоял на одном месте и то и дело бросал взгляды на подростка, причем он не то, чтобы смотрел на него слишком настойчиво, а, напротив, украдкой, – он старался не проявлять столь уж явно своего внимания к подростку, ведь он не был уверен в этом подростке. Это мог быть какой-то случайный подросток, могло просто померещиться. Но и из виду подростка тоже не выпускал. Впрочем, тот и не отошел никуда хотя бы сколь-нибудь далеко.

Вдруг подросток начал быстро переходить от палатки к палатке, словно бы очень занервничав и пытаясь что-то разыскать на витринах, чего он до сих пор не мог никак разыскать. Человек в измятом коричневом костюме тоже начал ходить по той свободной площадке, что была перед киосками, опасаясь, что подросток как-нибудь неожиданно исчезнет из виду, но при том ему представлялось, что он не должен так уж откровенно следить за подростком, потому что, кто его знает, как тот мог истолковать его внимание? – Оно могло напугать его, а этого человек в измятом коричневом костюме хотел меньше всего.

– Вот так дела! Вот так дела! Вот так дела! – бормотал человек в измятом коричневом костюме, чтобы не сойти с ума. – Я чувствую, мое настроение улучшается! Я рад, что все так вышло, что все так получилось. Мне уж было совсем приходил полный конец, совсем не наблюдалось нигде никакого выхода, а тут вдруг такие хорошие и цельные и целостные события, что просто загляденье! Такой невероятный, неожиданный и нужный поток информации ко мне пришел! Ведь информация – это любое различие, которое рождает другое различие.

Так они оба кружили по небольшой площади, пока, наконец, в какой-то момент не столкнулись друг с другом, впрочем, совершенно непреднамеренно и, даже, против воли обоих, чуть ли не нос в нос, насколько подобное выражение уместно применить для двух людей совершенно разного роста.

Подросток тихо, впрочем совершенно не испуганным голосом, а скорее как-то нервничая, но нервничая, как определил для себя человек в измятом коричневом костюме, не из-за того, что он столкнулся с незнакомым мужчиной, а по каким-то своим собственным, только ему известным причинам, – так вот, явно нервничая, он спросил:

– Скажите пожалуйста, не будете ли вы так любезны сказать, где тут можно отведать каких-нибудь горячих блюд за пятнадцать рублей?..

– Не буду ли я так любезен сказать, где тут можно отведать каких-нибудь горячих блюд?.. – поразился вопросу человек в измятом коричневом костюме.

Он очень внимательно, изучающе смотрел на подростка. Подросток же, – это можно было понять с первого взгляда, – готов был заплакать. Впрочем, причина подобного его состояния оставалась непонятной.

– Горячих блюд можно отведать в ресторане или кафе. Иди в гостиницу, там, конечно же, есть и ресторан, и кафе. А, может, кафе есть где-нибудь и здесь, возле метро. Я не знаю точно… – сказал человек в измятом коричневом костюме.

Глаза подростка наполнились слезами.

– Я же спросил вас, совсем не имея ввиду кафе или ресторан. Там так дорого! Я хочу знать, где здесь поблизости можно съесть какое-нибудь горячее блюдо за пятнадцать рублей. Суп или кашу… Или какие-нибудь горячие блинчики с творогом или мясом… Или… Или… – слезы стали душить его и, не договорив, он пошел прочь.

– Постой! Постой, мальчик! – громко воскликнул ему вслед человек в измятом коричневом костюме так, что сразу несколько человек на маленькой площади стали смотреть в его сторону.

– Постой мальчик! – продолжал человек в измятом коричневом костюме.

Подросток остановился и молча повернулся к человеку в измятом коричневом костюме. По лицу его текли слезы.

– Может быть, у тебя нет денег и ты голоден? Я могу дать тебе денежки…

– Вы что с ума сошли?! Нет, я не попрошайка!.. – воскликнул подросток. – Я просто хотел быстро съесть какое-нибудь второе горячее блюдо. Мне нужно сейчас съесть какое-нибудь горячее блюдо. Иначе у меня станет болеть голова. Вы что?!.. Отстаньте от меня! – он развернулся и быстро пошел, чуть ли не побежал прочь.