35

Выйдя из Наркомзема республики, Шелия долго бродил по улицам. До встречи с нужным ему человеком оставалось больше часа.

Сумерки, быстро переходившие в темноту, застали его у здания Госбанка. Он постоял на углу, потом пересек улицу и пошел по неосвещенной стороне. Пройдя мимо сберкассы, он юркнул в подворотню и остановился. Освоившись с темнотой и продолжая прислушиваться, Шелия осторожно выглянул. Тишина его успокоила. Прижимаясь к стене и оглядываясь, он пробежал мимо здания театра и вышел к морю.

У ветхого забора в тени орешника Шелия увидел человека.

Поравнявшись, он убедился, что это тот, кто ему нужен, толкнул ногой деревянную калитку и вошел во двор. Поднялся на веранду, по железной лестнице прошел на третий этаж, в темноте нащупал кнопку. Дребезжащий звонок трелью рассыпался за дверью, щелкнул замок и в бледно-желтом свете Шелия увидел хозяина квартиры.

Через минуту они впустили еще одного посетителя. Два человека осторожно вошли во двор и, прячась в кустах, внимательно смотрели на дом.

– Хитрый черт! – ворчливо пробормотал Пурцеладзе. – Ходил, ходил, я уж думал, что заметил нас. Явка здесь, наверно. Учись, как надо ходить в гости. Звонок наверху слышал? – тихо спросил он Чиковани.

– На втором этаже? – смазал Миша.

– Не на втором, а на третьем. Видишь свет? Беги, звони в отдел и скорей возвращайся. Я останусь здесь.

Редкий и теплый дождь с моря зашелестел по листьям кустов. В соседнем одноэтажном белом домике открылась дверь, и на пороге, освещенная из комнаты, показалась женщина с тазом в руках. Подойдя к кустам, где сидел Пурцеладзе, она выплеснула воду из таза и вернулась в дом. Когда за нею закрылась дверь, он тихо выругался и, как утка, начал отряхиваться, потом перебрался ближе к калитке, продолжая из глубины кустарника наблюдать за окном, где горел свет и мелькали тени. Через полчаса на улице послышались крадущиеся шаги. Появился Чиковани. Он всматривался в кусты.

– Сюда, – чуть слышно прошептал Пурцеладзе.

Медленно двигаясь вдоль кустов, Миша ощупывал низко склонившиеся ветви.

– Здесь, здесь! – одними губами позвал его Володя. – Передал? – спросил он, когда Чиковани присел рядом.

Миша кивнул головой.

– На улице наши! Не выходили? – показал он на окна.

– Ой, какой ты еще зеленый! – укоризненно заметил Пурцеладзе. – Разве они выйдут вместе? По одному! Если первым уйдет Шелия, пропустим его. Пойдем за вторым. – Он помолчал. – Самый важный теперь этот второй. Пойди, поставь людей так, чтобы перекрыть обе дороги. Предупреди: только за вторым! Шелия мы знаем, он не уйдет.

Дождь понемногу стал усиливаться.

Чиковани отодвинулся и зашуршал в кустах.

– Вот буйвол! – пробурчал Пурцеладзе.

Не успел он сесть поудобнее, как на стеклянной веранде третьего этажа мелькнул огонек. По лестнице кто-то спускался. От напряжения у Пурцеладзе рябило в глазах, он потер их рукою и замигал. Стало как будто легче. В этот момент скрипнула дверь, на фоне белой каменной лестницы обрисовался силуэт человека. Пурцеладзе узнал Шелия и затаился. Шелия, рассматривая двор, кусты и пристройки, постоял на площадке, потом не торопясь спустился, но вместо того, чтобы направиться к калитке, пошел в противоположную сторону и скрылся в кустах.

Положение усложнялось.

«Прикрывает выход второго, – подумал Пурцеладзе. – Видимо, важная птица, если он так о нем заботится. Не хватает еще, чтобы сейчас вернулся Чиковани».

Тишина стала такой настороженной, что Володя слышал, как бьется его сердце. Из окна веранды третьего этажа высунулась голова. Человек внимательно смотрел на двор.

– Второй! – Пурцеладзе сжался в комок.

Мелкий моросящий дождь сетчатой пеленой закрыл темную коробку дома. Отчетливо белела лишь наружная лестница. Убедившись в безопасности, неизвестный, не останавливаясь, спустился по ступенькам и быстро пошел к воротам. Как только за ним хлопнула калитка, Пурцеладзе поднялся и поспешил за неизвестным. Он понимал, что рискует вдвойне – наткнуться на неизвестного и быть обнаруженным Шелия, если тот спрятался и наблюдает за уходом второго. Но иного решения не было. Выйдя на улицу, Пурцеладзе направился по улице Ворошилова, рассудив, что человек, вероятнее всего, отправится в город. Пройдя под все усиливающимся дождем несколько совершенно безлюдных кварталов, он никого не догнал, и ничего другого не оставалось, как возвращаться домой. Предстоял неприятный разговор с Чиверадзе.

Но случилось неожиданное. У входа в комендатуру ГПУ из-за дерева к нему подскочил взволнованный Чиковани и, обняв, захлебывающимся шепотом сказал, что второй подошел к первому подъезду, предъявил часовому удостоверение и вошел в здание.

Услышав это, Пурцеладзе сломя голову бросился к подъезду.

– Кто проходил сейчас? – спросил он часового.

– Наш сотрудник, товарищ Самушия, – с недоумением глядя на возбужденного Володю, ответил боец.

Это было до того невероятно, что Пурцеладзе кинулся прямо к Чиверадзе. Не постучав, он ворвался в кабинет.

– А ты не ошибся? – спросил Иван Александрович, когда Пурцеладзе одним духом рассказал ему все.

– Да что вы, Иван Александрович! – обиделся Пурцеладзе. – Ведь за ним шло двое наших.

– Ну, а ты, ты-то его видел? – нетерпеливо перебил его взволнованный начальник опергруппы.

Пурцеладзе на мгновение задумался, потом твердо сказал:

– Лица не видел, а как одет – скажу!

Он вспоминал:

– В серой рубашке, в темных брюках, в сапогах, без головного убора. Дождь идет. Промок, должно быть, здорово, сволочь такая.

– Жди меня здесь, – вставая из-за стола, бросил Чиверадзе и вышел из комнаты.

«Проверять пошел, – подумал Пурцеладзе. – Ну, теперь держись! Неужели может быть такое?»

Его нервное возбуждение немного спало, сменившись тягостным раздумьем. Минут через пять Чиверадзе вернулся.

– Он у себя. В штатском синем костюме. В сухом. А голова мокрая! Причесался, а все равно блестит!

Иван Александрович на мгновение задумался, потом приказал:

– Сейчас же бери машину и вместе с Самушия поезжай в Маджарку, привези мне духанщика Вардена. Только не торопись. Посидите там, выпейте вина. Смотри, не выдай себя. И раньше, чем часа через два, не смей возвращаться. – Он посмотрел на Пурцеладзе. – Понял?

– Понял! – Володя, улыбаясь, встал. Чиверадзе увидел, что на полу под ним натекла лужа.

– Выполняй! – сказал он. – Переодеваться некогда.

Через несколько минут под окном послышались голоса, зафыркала и загудела машина. Потом все стихло. Чиверадзе вышел в коридор, спустился к часовому и узнал, что Пурцеладзе и Самушия уехали. Он поднялся наверх, зашел к Дмитренко и вместе с ним прошел в комнату Самушия.

Долго искать не пришлось. В нижнем ящике письменного стола, завернутые в газету, скомканные и мокрые, лежали серая рубашка, темно-синие галифе и сапоги. Бумага промокла и разлезлась.

Самое страшное предположение подтвердилось: врагу удалось проникнуть в контрразведку. Оставалось выяснить, кто с ним связан.

36

Уже стемнело, когда инженер Капитонов, попрощавшись с задержавшимися на работе сослуживцами, вышел из здания Высшего Совета Народного Хозяйства. Перейдя пустынную площадь, блестевшую от недавнего дождя, Михаил Михайлович бульваром направился к Ильинским воротам. Аллеи были безлюдны. Он полной грудью вдыхал влажный воздух. Слева, сквозь негустую листву, на темном фоне Китайгородской стены изредка мелькали желтоватые огоньки немногочисленных машин. Напряжение и сутолока рабочего дня остались позади, и Капитонов бездумно шагал по влажному гравию, чувствуя, как ноги вязнут в мягкой, податливой земле. Мелькнула мысль даже посидеть на одной из пустых скамеек, но Михаил Михайлович предпочел домашний покой. Хотелось поскорее принять прохладный душ, облачиться в привычную пижаму и полежать на диване с «Вечеркой». Он любил после детального смакования четвертой страницы, полной разнообразных объявлений и анонсов, неторопливо перейти на третью, где его ожидали театральные рецензии и заметки «Из зала суда». На середине страницы Михаил Михайлович, каждый раз чувствовал, что его неудержимо тянет закрыть глаза. Все его слабые попытки перебороть сон терпели крах. Газета, так и недочитанная, выскальзывала из ослабевших рук, и он засыпал, как говорил, «на несколько минут».

Поднявшись в гору и пройдя часовенку – памятник гренадерам, погибшим под Плевной, – Капитонов подошел к трамвайной остановке, но вспомнил, что в десять часов вечера к нему придет Тавокин, и решил зайти в магазин на Маросейке, чтобы купить чего-нибудь к чаю. Принципиальный холостяк, он любил организовывать этакие легкие закуски «а-ля фуршет» и получал особенное удовольствие от их приготовления.

– Простите, вы инженер Капитонов? – услышал он голос. Михаил Михайлович обернулся и увидел незнакомого человека в серой кепке.

– Да, я. Чем могу… – начал Михаил Михайлович, вглядываясь в незнакомца, но тот мягко взял его под руку.

Капитонов, удивленный этой фамильярностью, хотел выдернуть руку, но незнакомец сжал его локоть и, наклонившись, вполголоса сказал, что он из ОГПУ и просит, не поднимая шума, сесть с ним в машину.

– Какую машину? – все еще не понимая, переспросил Михаил Михайлович, оглянулся, увидел в нескольких шагах сзади большой открытый автомобиль и услышал, как скрипнули тормоза. Рядом с шофером сидел человек. Как только машина остановилась, тот вышел и приблизился к Капитонову.

– Вам объявили, что вы арестованы, гражданин Капитонов?

– Нет… – растерянно пробормотал Михаил Михайлович, еще не сознавая, что происходит. – Это, видимо, недоразумение. Простите, кто вы такие? – спросил Михаил Михайлович, но в душе уже понимал, что на него надвинулось то страшное и непоправимое, о чем он старался раньше не думать.

– Вам же сказали, сотрудники ОГПУ! – ответил человек в кепке, и Михаил Михайлович больше не сопротивлялся.

Уже сидя в машине, он пытался взять себя в руки, сосредоточиться, наметить линию поведения и первых разговоров, от которых, как ему казалось, зависело все. Он вдруг вспомнил, что в кармане пиджака у него лежит письмо Эмир-оглу из Сухума. Внешне оно выглядело безобидной перепиской двух приятелей, но если его будут читать умные, наблюдательные люди; то ему будет трудно объяснить им некоторые строки. Капитонов сунул руку в карман. Нащупав конверт, он скомкал его и хотел незаметно выбросить, но сидевший рядом с ним, не поворачивая головы, сказал:

– Выньте руку из кармана, это бесполезно.

У подъезда, освещенного двумя большими молочными шарами, стоял подтянутый красноармеец с винтовкой. Все остальное было, как во сне. Широкая ковровая дорожка скрадывала шаги. Все же он заметил и строгую, какую-то торжественную тишину, и часовых на каждом этаже, и затянутые металлической сеткой пролеты лестничных клеток. У одной из многочисленных дверей второго этажа чекисты остановились.

– Прошу, – один из них открыл дверь и пропустил Михаила Михайловича вперед. Он вошел в небольшую строгую приемную, в которой не было ничего лишнего.

– Разденьтесь!

Михаил Михайлович снял плащ, кепку и повесил их на вешалку.

– Сядьте!

Он покорно сел. Михаил Михайлович чувствовал, что у него пропадает уверенность в себе и его охватывает противная беспомощность и безразличие. С ним еще никто не говорил, ни о чем не спрашивали, а ему уже стало страшно.

Наконец отворилась дверь кабинета, и Капитонову предложили войти. Он встал, машинально пригладил волосы. У него дрожали ноги, противная мелкая дрожь поднималась все выше и выше и охватывала все тело. Попытка взять себя в руки не помогла. К своему стыду он заметил, что у него дрожит подбородок. Его обыскали. Вместе с документами, бумажником, ключами от квартиры взяли и злополучное скомканное письмо от Назима Эмир-оглу. Он уже не помнил, что хотел говорить, как вести себя. Растерянный и испуганный, вошел он в кабинет Березовского.

– Здравствуйте, Капитонов! – услышал он. – Пройдите, садитесь.

Михаил Михайлович подошел к столу, неловко поклонился и сел. Дрожь прошла, и он стал понемногу успокаиваться. Перед ним сидел немолодой седовласый человек.

– Вот ордер на ваш арест. Прочитайте и распишитесь.

Михаил Михайлович взглянул, увидел свою фамилию, вписанную широким размашистым почерком в печатный текст, и поставил свою подпись в указанном месте.

– Вы поздно вышли с работы, не обедали и, наверно, хотите есть, – продолжал Березовский. – Вас арестовали по дороге домой, и, таким образом, мы в какой-то мере виновны в этом. Я предлагаю вам пообедать. – Увидев растерянный взгляд Капитонова, он добавил: – Вас это удивляет?

– Да, но я думал… – начал Михаил Михайлович. Березовский перебил его:

– Вы думали, что вас начнут сразу допрашивать, ставить каверзные вопросы, требовать признания в поступках, которых вы не совершали… Не так ли?

Он говорил медленно, чуть растягивая слова, и его тон успокаивал Михаила Михайловича.

– Вы понимаете сами, что если вас привезли сюда, то, значит, оснований для этого достаточно. Поешьте, не нервничайте, и тогда поговорим.

Березовский показал на небольшой столик с обеденным прибором, накрытым белоснежной салфеткой.

– Я не могу есть, – признался Капитонов, – лучше уж сразу.

– Как хотите, – согласился Березовский. И, переходя на другой, чуть суховатый, официальный тон, продолжал:

– Я бы мог начать с того, что предложил бы ответить на вопросы анкетного порядка, хотя мы знаем вашу анкету, как вы и предполагаете, достаточно хорошо. Но я буду разговаривать иначе, чтобы вы сразу поняли, как обстоит дело. Прежде чем принять решение об аресте, – а с этого момента вы арестованы, – мы внимательно, пристально наблюдали за вашей деятельностью. Думаю, вы не сделаете ошибки, если будете искренни и откровенны. И чем скорей вы это поймете, тем лучше будет и для вас и для нас. Так вот, – после короткой паузы, как бы набирая дыхание, продолжал он, – не задавая вопросов, попробую сам рассказать вам о вас. Если я в чем-либо ошибусь, прошу меня поправить.

Березовский нажал кнопку.

– Принесите все, что было изъято при личном обыске у арестованного, – приказал он появившемуся в дверях сотруднику. Затем вновь обратился к Капитонову.

– Февральская революция застала вас преуспевающим инженером, каких было в то время немало, и, немного вспугнув, скоро убедила, что по сути дела ничего не изменилось. Даже больше – открылись широкие возможности карьеры, потому что вы были представителем той части технической интеллигенции, которая бурно пробивала себе вместе с национальной буржуазией дорогу вперед, к деньгам, к власти.

Вошел сотрудник и молча положил на край стола бумаги, деньги и ключи, отобранные у Капитонова.

Михаил Михайлович ничего не понимал. Начало разговора чем-то напоминало ему лекции и диспуты в Политехническом музее на тему «О путях русской интеллигенции».

– Октябрьская революция, – продолжал Березовский, – встревожила вас уже по-настоящему. Во-первых, вы потеряли свое черниговское имение, что-то около трехсот десятин пахоты и леса, не правда ли?

Капитонов, теперь уже заинтересованный, кивнул головой.

– Во-вторых, был закрыт Волжско-Камский банк, в котором у вас были «небольшие сбережения». Кажется, вы так писали в Совет Народных Комиссаров, прося о возврате их. Что-то около ста тысяч, да?

Капитонов снова кивнул головой.

– Словом, материально вас ущемили довольно сильно. Но самое главное, вы потеряли перспективу. Хотели ехать за границу. Это вам обещали устроить в шведском посольстве.

– Но я же не уехал! – вырвалось у Капитонова.

– Верно, не уехали. Но только потому, что после переезда иностранных послов в Вологду лопнула и ваша поездка. Крах этой надежды вас очень огорчил, и вы об этом говорили своим друзьям. Тогда же это стало известно и нам, – улыбнулся Березовский. – В этот же период вы пытались перебраться на юг. Вам понятно, о каком юге я говорю? Но, приехав в Москву, вы испугались трудностей и опасности перехода советско-украинской границы. В это же время вы встретили Пальчинского. Вы знали инженера Пальчинского?

– Знал.

– Вы рассказали ему о ваших настроениях и планах, и он предложил вам остаться в Москве и… Ну, я думаю, теперь вы сами продолжите рассказ о себе. Если ошибетесь, поправлять буду я. Итак, вы остались в Москве.

Тут Березовский откинулся в кресле и выжидательно посмотрел на Капитонова, давая понять, что предоставляет слово ему.

Капитонов в упор посмотрел на Березовского.

«Что они знают?» – возникла у него мысль. Видимо, глаза его выдали, потому что Березовский улыбнулся.

– Знаем, многое знаем мы, – сказал он, и Капитонова поразило, что его мысли прочитаны. – Во всяком случае, чтобы внести ясность, скажу, что некоторые из ваших друзей уже арестованы.

Капитонов вздрогнул.

– Вас, несомненно интересует, кто именно, да?

В дверь постучали, и, не ожидая разрешения, вошел Бахметьев.

– Входи, входи, Иван Васильевич, – взглянув на него, проговорил Березовский. – Вот Капитонов интересуется, кто арестован еще.

Михаил Михайлович протестующе замотал головой и пожал плечами.

– Не интересуетесь? – удивился Березовский. – Что ж, хорошо! Садись, Иван Васильевич! – предложил он Бахметьеву. – Он знает о вас немало, – обратился Березовский к Капитонову, – пусть послушает. Мы остановились на том, что Пальчинский предложил вам остаться в Москве. Продолжайте.

– Сейчас, сейчас, – заторопился Капитонов. «Кто же арестован, – не оставляла его назойливая мысль, – что они знают?»

– Вы долго собираетесь с мыслями, Капитонов! – поторопил Березовский. Но Михаил Михайлович уже медленно и раздельно начал.

– Нальчикский устроил меня в Главуголь, помог с жильем. Я был очень ему обязан. Работая в Высшем Совете Народного Хозяйства, я встречал многих знакомых по Петрограду, перекочевавших в Москву. Так я стал москвичом. Из бесед со старыми и новыми друзьями я сделал твердый вывод, что поражение Советов неизбежно и весь вопрос только во времени. Приезжавшие нелегально в Москву с белого юга, рассказывая о все нарастающей помощи Антанты, требовали ясного ответа, с кем мы.

– Я вас перебью. Два вопроса: первый – кто это, приезжавшие с юга?

– Я, право, не помню имен.

– Тогда я позволю себе напомнить, с кем вы встречались. Один из них полковник Хартулари. Теперь вспомнили?

– Я не слышал такой фамилии. Возможно, я знал его под другим именем. Но если вы знали о двух-трех встречах, почему я не был тогда привлечен к ответственности, как другие?

– Ну, об этом мы будем говорить позже. И давайте договоримся, Капитонов, – вопросы здесь задаем мы! А кто этот Хартулари, вы знали?

– Если мы говорим об одном и том же лице.

– Конечно, о том же, – усмехнулся Березовский, – о том самом, с которым вас познакомил Шер. Вы знали Шера?

– Да, – упавшим голосом пробормотал Михаил Михайлович. Ему становилось не по себе. Если им были известны такие детали, о которых он и сам успел забыть, дело плохо.

– Так вы знали, кто это Хартулари? – настойчиво повторил Березовский.

– Какой-то инженер…

– И только?

– … представитель прогрессивных промышленных кругов.

Березовский и Бахметьеав засмеялись.

– Вы не лишены остроумия, Капитонов! С каких пор начальника деникинской разведки вы считали «прогрессивным промышленником»? Но довольно! – Березовский Открыл один из ящиков стола и протянул Капитонову фото. – Он?

На Михаила Михайловича с улыбкой смотрел бравый офицер со значком генерального штаба, с небольшими черными, тщательно постриженными усиками. Свешивающийся от тяжести аксельбанта погон, на котором чернел вензель Николая Второго, свидетельствовал, что его владелец – флигель-адъютант последнего царя.

– Он! – с трудом выдавил из себя Михаил Михайлович.

– Ну, видите, как хорошо. Вот мы и договорились! – с явной иронией сказал Березовский и спрятал карточку в стол. – Ну, а ротмистра Донина вы знали тоже? Он ведь чаще бывал в то время в Москве.

– Я видел его один раз у Щепкина, с которым был связан.

– По «тактическому центру»? – быстро перебил его Бахметьев.

– Нет, по работе в ВСНХ. («Боже мой, как много они знают», – беспомощно думал он). Люди, о которых вы говорите, были арестованы и понесли заслуженное наказание.

– Значит, вы понимаете, что они заслуживали смерти?

– Но их не расстреляли!

– Да, им заменили расстрел.

– Но я не был даже арестован.

Он сейчас упрекнул себя в том, что сказал глупость.

Березовский улыбнулся.

– Ну, на это были особые причины. Вы замечаете, Капитонов, что уже начинаете оправдываться?

И, точно отвечая на тайные мысли Михаила Михайловича, обратись к Бахметьеву, Березовский продолжал:

– Сколько лет прошло. Казалось, все забылось и травой поросло, ан – нет, кто-то помнил, хранил в своей памяти и встречи, и разговоры, и действия. Да, действия, – продолжал он, снова поворачиваясь к Капитонову, – потому что за словами всегда следуют и поступки. Вы захотите внушить нам мысль, что разговоры, мол, были, а действий не было. Так я вас понял? Вы направляли, координировали действия других, а это еще хуже, больше! Действие может быть случайным, несознательным, руководство же поступками других – всегда осмысленное.

Наступила короткая пауза. Березовский перелистал дело.

– Леонтьева вы знали? – спросил он немного погодя.

– Сергея Михайловича? Конечно! Это очень уважаемый человек.

– Его нужно было расстрелять! – бросил Бахметьев. – Советская власть заменила тому «уважаемому» человеку расстрел тюрьмой.

– Мы считали его жертвой судебной ошибки, – нерешительно пробормотал Капитонов.

– Кто это мы?

– Я говорю о той части технической интеллигенции, которая противопоставляла себя Советской власти.

– Вы находились среди этих людей?

– Тогда я еще не мог определить своего места, но, конечно, мои симпатии были с ними.

– А позже?

– Я не утверждаю, что стою на советской платформе, но я всегда был лоялен.

– И никогда не принимали участия в антисоветских группировках? – перебил Березовский.

– Конечно, никогда! – оскорблено воскликнул Михаил Михайлович. Но страх змейкой уже проник в сердце и знакомой мелкой дрожью рассыпался по всему телу. Где-то в подсознании все время, в такт пульсирующей крови, бился тот же вопрос: «Что они знают?» Эта мысль вторглась в его сознание и путала все остальные.

– Значит не принимали?

Капитонов зажмурил глаза и вдавил голову в плечи. Нет, молчать дальше нельзя. Здравый смысл требовал протестовать, возмущаться, хотя бы и без надежды выйти из этой игры. Но не поздно ли это после сделанных полу-признаний некоторых встреч. Какую-то часть его прошлого они знали. Знали, но не привлекли к ответственности, ну, хотя бы по «тактическому центру», видимо считая его незначительным участником организации. «Да, надо говорить, – решил он и сейчас же мысленно поправился: – Но только о прошлом. Быть может, признание облегчит судьбу».

Раздался телефонный звонок. Березовский взял трубку и долго слушал, изредка поддакивая своему собеседнику. Закончив разговор, он вновь обратился к Михаилу Михайловичу.

– Я смогу облегчить ваши колебания. Тавокин только что дал исчерпывающие показания!

«Бог мой, значит и он арестован», – с ужасом подумал Капитонов, чувствуя, как страх снова охватил его.

– Видите, он оказался умнее и дальновиднее вас и ваших единомышленников, – продолжал Березовский.

«И здесь вырвался вперед, спасает себя и топит остальных» – со злобой думал Капитонов. И, охваченный диким, животным страхом не опоздать, не потерять этого последнего права на снисхождение, на пощаду, он заговорил. Сидевшая у стены за столом маленькая тоненькая стенографистка, которую он не сразу заметил, с трудом поспевала за этой захлебывающейся исповедью. Беря папиросу за папиросой из лежащего на столе портсигара, он сознавался во всем. Почти во всем. Он цеплялся за крохотную, жалкую надежду, что кое-что о нем еще не известно.

Он кончил и попросил воды. Барезовскуй придвинул графин и стакан. Капитонов налил воды и выпил.

– Ну, а как сухумские дела? – улыбаясь спросил Березовский, когда тот напился.

– Какие сухумские? – растерянно пробормотал Капитонов. Он попытался сделать вид, что не понимает, о чем идет речь, но не выдержал и отвернулся.

– Слушайте, Капитонов. Но ведь это же наивно! Вы сознались, многое припомнили, даже с подробностями, и вдруг, оказывается, забыли об этом городе, куда ездили совсем недавно с тем же Тавокиным. Вы встретились там с инженером Жирухиным, были на квартире у Назима Эмир-оглу. Или, может быть, вы не ездили в Сухум? – с улыбкой спросил Березовский. – Ну, так как же, ездили или нет?

Не поднимая головы, Михаил Михайлович пробурчал:

– Ездил.

– Сколько вы получили от Кребса?

Капитонов изобразил удивление.

– Не от него непосредственно, – пояснил Березовский, – а от Эмир-оглу. Ведь мы знаем, что вы получили от него деньги за привезенные и переданные документы. Правда, мы приняли свои меры. Вы дали ему устарелые, да и не совсем верные данные. Такие, которые устраивали нас. Сколько же вам уплатили?

– Никаких документов я не передавал и денег не получал. И вообще… я отказываюсь отвечать на вопросы. Я все уже сказал, – внезапно упрямо пробормотал Капитонов.

– Это, конечно, ваше право и ваше дело, – холодно сказал Березовский. – Но напрасно отказываетесь и зря отрицаете факты. Я вам не советую. Мы уже знаем точную сумму. А на днях получим еще и показания Эмир-оглу и вашего общего шефа. Я буду рад встретиться с Кребсом. Придется напомнить ему, что он нарушил данное им честное слово не интересоваться нашими делами. Впрочем, какое же у подобных господ честное слово?

Тут Березовский, будто забыв о Капитонове, повернулся к Бахметьеву:

– Мы взяли его здесь, в Москве, вместе с одной компанией в особняке, в Петровско-Разумовском. Это еще в гражданскую войну. Он тогда только капитаном был. Разговор был серьезный, и мы условились, что он «больше не будет», – иронизировал Березовский. – Но он, как видишь, слова не сдержал.

Снова обращаясь к Капитонову, он продолжал: