-- Нет, бабай,-- крикнул Едигир,-- мне нравится твоя шкура, и ты не заставишь меня уступить тебе дорогу. Будем драться,-- и еще раз сделал выпад в его сторону.
      Медведя не пришлось долго уговаривать, и он, легко оттолкнувшись от земли, распрямился, встав на задние лапы. По желтым мощным клыкам было видно, что медведь не молод и матер. Темно-бурая шерсть местами спутанная репьями и колючками, лоснилась в ярких лучах солнца. К морде прилипли раздавленные ягоды малины, и даже зеленый листик игриво светился в уголке рта. Кончик черного мокрого носа, выпачканный в глине, непрерывно втягивал воздух, а обе полусогнутые передние лапы свисали вдоль туловища. Все это Едигир успел заметить и оценить за какое-то мгновение, ожидая нападения вставшего на дыбы зверя. Но тот не спешил переходить в атаку, словно поднялся во всю высоту своего роста лишь для того, чтоб осмотреться окрест, оценить обстановку.
      Едигир выбросил перед его мордой намотанную на левую руку разноцветную тряпицу, спрятав правую с копьем за спину. Маневр был необходим, чтоб заставить зверя сделать несколько шагов вперед, поднять кверху лапы, обнажив для удара копьем незащищенную грудь. Но медведь и не думал нападать, а лишь отмахнулся лапой от мельтешившей и надоедливой тряпицы и повернул голову в сторону, прислушиваясь к чему-то.
      А крики и шум загонщиков становились все громче, приближаясь к лесной поляне. Через какое-то время должны были показаться и они сами. Верно, это и не давало медведю сосредоточиться и схватиться с человеком, заслонившим ему проход.
      Неожиданно для Едигира он бросился в сторону, опустившись на все четыре лапы, рванулся на сей раз вправо от охотника, проскочив буквально на расстоянии вытянутой руки от него. Он не успел даже взмахнуть копьем, как медведь был уже вне пределов досягаемости.
      И опять косолапому не дали благополучно уйти с поляны, чтоб исчезнуть в лесу. Сагип кинулся к медведю, закричав какое-то ругательство и тыча беспорядочно копьем впереди себя. Окончательно убедившись, что без драки ему не дадут уйти, медведь взревел во всю силу своих легких и опять вскочил на задние лапы и, уже не раздумывая, двинулся на Сагипа.
      Тот выкинул вперед себя копье, пытаясь угодить зверю под ребра. Но медведь оказался проворней и легко опередил нападающего, ударив лапой по древку и отбросив его в сторону. Затем махнул другой, зацепив острыми когтями плечо противника. Сагип отшатнулся, пытаясь отступить назад, но зацепился на толстенную ветвь полуобгорелого дерева и упал на землю. Злобно рыкнув, медведь бросился на него, придавив всей тушей, и его рев слился с раздирающим душу человеческим криком.
      Люди, таившиеся до того на опушке, выскочили с копьями и кинжалами наперевес, кинулись спасать несчастного охотника. Но Едигир, бывший к зверю ближе всех, намного опередил их и, подбежав к нему сзади, ткнул с размаху копьем в медвежий бок, Удар был хоть и не сильный, но чувствительный. И медведь тут же отреагировал, повернул окровавленную морду и клацкнул зубами, пытаясь ухватить копье. Однако Едигир отскочил в сторону и вновь вонзил острие в медвежий бок.
      Медведя словно подменили: куда девались его осторожность и нерешительность, Оставив полузадавленного им охотника, он, громко рыча и сверкая маленькими черными глазками, в очередной раз распрямился во весь рост и, молотя лапами воздух перед собой, двинулся на Едигира. Он торопился покончить побыстрее и с ним, видя боковым зрением бегущих по поляне людей. Может, от ярости, обуревавшей его, или от излишней спешки он допустил ошибку, ухватив передними лапами тряпицу, сунутую ему в морду Едигиром. Он легко вырвал ее из левой руки охотника и начал кусать, приходя в еще большую ярость, распаляясь от запаха человека, предвкушая скорую победу над ним.
      Едигир же меж тем сделал небольшой маневр перед зверем, чтоб солнце оказалось за его спиной и слепило медвежьи глаза. Тот на мгновение зажмурился, отводя морду от солнечных лучей, и тогда копье, посланное сильной и умелой рукой, разорвало брюшную полость и снизу вошло под ребра, продолжая рвать связки, кишки, добираясь до самого сердца. Медведь качнулся и, пытаясь понять причину невыносимой боли, пронзившей вдруг все тело, скосил глазки вниз, увидел толстую палку, воткнувшуюся в его мягкий живот. Решив, что причина боли заключается именно в ней, он схватился обеими лапами за древко копья, пытаясь освободиться, но Едигир надавил изо всех сил, вдавливая клянок глубже, засадив копье едва ли не на четверть. Он боролся за свою жизнь, за право быть сильнейшим и первым в ханстве, его не интересовала участь животного.
      А медведь, поняв, что смерть набрасывает на него свое темное покрывало вечной тьмы, почуяв дыхание вселенского мрака, жалобно заревел на весь лес, извещая собратьев о своем уходе, и что есть сил рванулся к спасительному лесу...
      Копье вырвалось из рук Едигира и, глубоко застряв во внутренностях зверя, тащилось за ним по земле, оставляя алые пятна крови. И сам медведь уже не ревел, а стонал, пытаясь вырвать ненавистное копье из тела и придерживая вываливающиеся наружу кишки.
      Наконец он понял, что ему не достигнуть долгожданного леса, не уйти от толпы людей, несущихся навстречу, и глубокое равнодушие овладело им. Пропало желание сопротивляться, бороться за жизнь; он в последний раз взглянул на людей и со вздохом опустился на мягкую, пружинящую траву, прижав обе передние лапы к ране.
      А люди уже окружили поверженного великана, громко орали, направив на него дубины и копья. Медведь взмахнул передней лапой, как бы прося уйти их, не видеть мучений, оставить одного наедине со смертью. Вслед за тем предсмертная судорога сотрясла его большое и сильное тело. Голова откинулась назад, широко открылась пасть, вывалился наружу язык, и густая вязкая кровь потекла на изумрудную траву, быстро темнея, свертываясь и уходя в землю.
      Мощный рев вырвался из людских глоток, извещая всех, что отныне их хозяином, правителем Сибирского ханства суждено стать Едигиру.
      -- Слава нашему хану! Слава хану Едигиру! Едигиру!!! А он, их правитель, стоял чуть в стороне, сжимая обрывок цветной тряпицы, плохо сознавая, что же происходит вокруг, и неотрывно смотрел на окровавленного зверя, принесшего власть над людьми.
      Потом, почувствовав приступ тошноты, круто повернулся спиной к орущей толпе и едва ли ни бегом, спотыкаясь о толстенные стволы обожженных деревьев, кинулся к краю поляны, к лесу, где совсем недавно хотел спастись поверженный им зверь. И только, войдя внутрь кустистого молодого подлеска, отрешившись от людских взглядов, отгородившись тонкими стволами молодняка, выросшего на гари, глубоко вздохнул и упал на траву, принявшую его тело, как мать нежно берет в руки плачущего ребенка. Он и сам не замечал, как слезы катились по лицу, щипали глаза, попадали в рот и омывали холодной росой разочарования.
      "Зачем мне это? Зачем?!" -- билось как тяжелые удары в бубен в пылающем мозгу. Он не ощущал себя победителем, тело ослабло, налилось неимоверной тяжестью, и он будто тонул в глубокой мощной реке, даже не пытаясь противиться ее всевластному течению, затаскивающему его под толстый лед.
      Наконец, блаженство тишины и покоя, умиротворения до звона в ушах внесло его обратно в реальный мир, и вновь стали отчетливо слышны звуки, различаться цвета, запахи осеннего леса. Он перевернулся на спину и уставился в далекое облачное небо. Прямо над ним, медленно взмахивая остроконечными крыльями, кружил большой черный ворон, дожидающийся, когда люди покинут поляну, позволив и ему получить свою долю, почествовать удачную охоту сибирского хана.
      "Кар-р-р, кар-р-р..."-- разнеслось над лесом, и Едигир повернул голову к костру, пытаясь сообразить, в каком времени он находится.
      ЗЕЛЕНЫЙ УЗОР ПРЕДАТЕЛЬСТВА
      Сотня Кучума, едва обсохнув после переправы, широким строем втянулась в лес. Чуть отъехав от берега, передние воины услыхали далекие удары бубна и повернули головы в сторону Кучума.
      Он взмахом руки подозвал к себе юзбашу Уртазу и приказал вполголоса, кивнув в сторону глухих ударов:
      -- Направь двоих разведчиков, но чтоб тихо! Уртаза понимающе затряс головой и, отъехав, направил двух подвижных и юрких молодых воинов следовать впереди сотни, Остальные спешились, ведя коней под уздцы, и осторожно начали пробираться по сумеречному таежному лесу. Только Кучум ехал верхом впереди на красавце Тае, внимательно вглядываясь меж стволов.
      Наконец, вернулись посланные разведчики, сообщив, что видели на лесной поляне походный шатер и группу людей возле костра.
      -- Шатер стоит на небольшом холме, но охраны вокруг мы не заметили,-добавил один из них.
      -- Это он,-- облегченно выдохнул Кучум,-- больше тут быть некому. Сотня, к бою! За мной! -- крикнул он, полуобернувшись, и пришпорил коня.
      Деревья поредели и по неширокой тропе Тай вынес хозяина на поляну, к подножью небольшого песчаного холма, на вершине которого сидели у туши убитого медведя два десятка человек.
      Охрана хана Едигира, увидев показавшихся на поляне вооруженных всадников, тут же схватилась за луки, заслонив собой своего властелина. Воины Кучума не могли враз выбраться из лесных зарослей на поляну, и лучники с холма могли без труда перебить их поодиночке.
      Кучум понял это и, чтоб как-то выправить положение и дать людям подтянуться, громко крикнул:
      -- Эй! Мы ищем ставку сибирского хана...
      -- Ставка великого хана в Кашлыке,-- прокричали с холма.
      -- Мы заблудились в лесу и потеряли дорогу.
      -- Кто вы такие? -- последовал вопрос.
      -- Купцы с Булгарии,-- не задумываясь, крикнул Кучум,-- едем с товарами в Кашлык.
      Какое-то время на холме царило молчание, а потом зычный голос приказал:
      -- Всем спешиться и отойти на полсотню шагов, а старший пусть поднимется ко мне.
      У Кучума и его сотни не было иного выхода, как подчиниться, и он, кинув поводья Уртазе, начал взбираться на холм. На ходу он вспомнил рассказы купцов о доверчивости сибирцев и решил, что самое лучшее начать беседу, а уж потом, при удобном случае, напасть на Едигира и его людей. Придя к такому решению, он глянул вполоборота на свою сотню, находящуюся от него на расстоянии полета стрелы, и нахмурил напряженно лоб, понимая, что помощи от них ждать не придется.
      Едигир поджидал его у кромки песчаного откоса, спокойно скрестив руки на груди и вглядываясь в незнакомца. На купца тот мало походил, а разлапистая походка носками внутрь и большие тяжелые руки выдавали в нем воина, но отнюдь не торговца.
      "Что-то здесь не так,-- подумал он,-- надо ухо держать востро".
      Кучум остановился в нескольких шагах от него и слегка поклонился, прижав руки к груди.
      -- Да будет благословен твой кров и все живущие под ним,-- мягко заговорил он, силясь как можно доброжелательнее улыбнуться,-- пусть продлятся дни твои и чтоб череда их была легка и неутомима, как дуновение летнего ветра. Любящих жен тебе и здоровых детей.
      -- Благодарю за добрые слова, присядем.-- И сел прямо на сырое бревно, лежащее подле костра.
      Кучум же повернулся к своим воинам и подал знак, чтоб принесли угощение, которое он захватил предусмотрительно с собой. Двое нукеров тут же, подхватив кожаные походные сумки, кинулись к холму.
      Когда угощение было расставлено, то Кучум следом за хозяином опустился на чересседельную кошму, расшитую замысловатыми узорами. Он взял в руки кувшин с вином и наполнил принесенные пиалы, подал одну из них Едигиру.
      Тот принял, пригубил вино и, ни слова не говоря, опустил пиалу рядом с собой на бревно.
      -- Как здоровье казанского хана? -- задал он вопрос.
      -- Плохо его здоровье, и в великой печали он после того, как московский князь Иван забрал в полон многих его жен и детей.
      -- Да, мне ведомо об этом. Но нам князь Иван не враг, нам нечего делить. Но передай своему господину мое сочувствие.-- Потом, чуть помолчав, Едигир спросил:-- Спокойно ли ехать? Есть ли разбойники?
      Кучум понял, что его проверяют, и постарался ответить неопределенно.
      -- Когда охрана хороша, то и разбойники не страшны.
      -- Заезжали ли в Чимги-Туру? -- столь же вкрадчиво спросил Едигир.
      -- Да, ненадолго.
      И опять над поляной нависло молчание, и лишь конские удила побрякивали от края поляны да воины Едигира, не выпускавшие луки из рук, поскрипывали сапогами о желтый песок, переступая с ноги на ногу.
      Кучум внимательно разглядывал сибирского хана, стараясь оценить его достоинства и недостатки. Едигир был значительно моложе его, но шире в плечах и выше ростом. Из-под надвинутой на большой открытый лоб круглой шапки с лисьей опушкой виднелась черная косица, перетянутая синей лентой и заправленная под халат. Само лицо несло отпечаток добродушия и мягкости, свойственное сильным людям. По широким скулам вилась небольшая борода с мелкими колечками. Надбровье перерезали две глубокие складки, сходящиеся на переносье. Темные, чуть с раскосиной глаза внимательно и с недоверием глядели на собеседника, как бы оценивая его. Говорил он как бы свысока, заранее зная, что собеседник подчинится ему. Таким голосом обычно отдают приказания, но не в летучем конском строю сквозь шум боя, а в полутьме шатра, где слышен каждый шорох и важны интонации. Кучум же с его сорванным, сипловатым голосом никогда не мог отдать приказ вполголоса даже рядом стоящему человеку. Нет, даже когда он просил подать пиалу с кумысом, то сидящий рядом человек мог вздрогнуть, словно смертельная опасность угрожает хану...
      Меж тем Едигир тоже внимательно приглядывался к собеседнику, пытаясь угадать, зачем тот говорит явную неправду. То, что перед ним никакой не купец, ему было ясно с самого начала. Эти большие обветренные руки, непрестанно теребящие конец кожаной плети, больше привыкли сжимать рукоять сабли, а не перебирать нежные восточные шелка и считать золотые монеты. Особенно выдавали пришельца узкие с прищуром холодные глаза, время от времени вспыхивающие, как тлеющие угольки. В них читалась жестокость и непреклонность. Такой человек не уступит тропу встречному, не растрогается из-за страданий ближнего. И горе тому, кто посмеет перечить ему. Смерть, неумолимая смерть читалась в черных глазах, непрерывно сверлящих собеседника.
      -- Так где же твои товары, купец?
      -- С караваном, где же им еще быть. Не пройдем ли к нему, и я покажу все свои товары. Можешь выбрать, что понравится: оружие, сладости, ткани.
      Кучуму пришла в голову спасительная мысль, что если увести Едигира с холма, то схватить его ничего не стоит.
      -- Надо бы пройти, давно в наших краях не было караванов. Вот только шаман не закончил гадания. Подождешь?
      -- Конечно,-- Кучум торжествовал. Он выиграл! Ему поверили!
      -- Разреши мне вернуться к моим охранникам. Я придерживаюсь иной веры, и Аллах не позволяет нам, правоверным, присутствовать во время гадания.
      Едигир еще раз недоверчиво оглядел его и, не найдя достаточных возражений, решил отпустить до поры чужеземца.
      -- Хорошо, подожди меня внизу,-- и он передал ему Пиалу из-под вина. Но вдруг взгляд его задержался на узорах, которыми была она покрыта. На внутренней ее поверхности зеленые цветы сплетались в причудливый узор, меж которых арабской вязью шла надпись: "Хан Муртаза -- благоверный правитель Бухары". Точно такой же узор был и по углам подушки, на которой сидел чужеземец.
      Но не столько сама надпись поразила Едигира, сколько ее сходство с другой, которую он совсем недавно видел в собственном дворце.
      Он резко отдернул руку, и пиала мягко упала на песок, не разбившись. Кучум тут же наклонился за ней, сетуя на неосторожность свою и хозяина, а когда выпрямился, то увидел направленный на него кинжал.
      -- Что случилось? Или я нарушил законы гостеприимства?
      -- Я доверяю гостям, но не люблю, когда меня обманывают.-- Лезвие кинжала приблизилось к груди Кучума, а он так и стоял, сжимая в руках пустую пиалу.
      -- Про какой обман ты говоришь?
      -- Зачем ты вздумал меня дурачить и врать, будто ведешь караван из Казани? Та дорога проходит не здесь. Ты явился сюда из Бухары, и я это легко понял. Или не так?
      Кучум бросил взгляд на застывших вдалеке своих нукеров и понял, что притворяться дальше нет смысла.
      -- Пусть будет так, но я твой гость и ничего плохого не сделал. За что же ты угрожаешь мне оружием?
      -- Волк тоже приходит в гости, но после него остается разор. Говори, зачем пришел? Кто тебе Муртаза-хан? Отец? Брат? Он давно добивается моей смерти и подсылает подлых убийц. Значит, и ты один из них. Так?!
      -- Только трус может задавать вопросы, приставив кинжал к горлу,-усмехнулся Кучум.-- Убей меня, коль знаешь, кто я.
      -- И ты еще посмел назвать меня трусом?! -- Едигир отступил на несколько шагов, но кинжал не опускал.-- Ты назвал меня трусом?! Таких слов я не прощу никому, пусть даже он будет моим гостем. Но я не убью безоружного. На, держи! -- И он кинул в руки Кучума копье, что было воткнуто недалеко от костра, а сам подхватил другое и несколько раз взмахнул им перед собой.-- Если ты действительно купец, то драться со мной не станешь. Только я уверен в другом. Будешь драться?
      -- Тут твоя власть, и я не могу не подчиниться.-- Кучум примерился к тяжелому копью и пошел по кругу, внимательно следя за противником. Боковым зрением он заметил, что его сотня медленно подбирается шаг за шагом к холму, готовая по первому зову прийти ему на помощь.
      -- Ну, купец, покажи, на что ты способен,-- подзадоривал его Едигир.
      Кучум сделал обманный выпад и присел на колено, но его противник едва заметным движением отбил копье к земле, а сам выкинул длинное жало далеко вперед, чуть не зацепив нападающего.
      -- Э-э-э, да ты совсем не умеешь драться. А если так...-- И он после нескольких обманных выпадов едва не проткнул Кучума, если бы тот не отскочил к самой кромке холма.
      Противники вновь пошли по кругу, стараясь занять более выгодную позицию и угадать слабые стороны другого. По силе они были равны, но Кучум привык драться копьем, находясь верхом на лошади, а пешим он больше предпочитал саблю. И он решился на боевой прием, который мог решить исход схватки. Он внезапно подпрыгнул и, выбросив копье вперед, ринулся на сибирца. Но тот легко ускользнул от него, упав на землю и перевернувшись через голову. Кучум не успел развернуться к нему лицом, как получил легкий укол в зад.
      -- Куда же ты побежал?-- насмешливо спрашивал Едигир, а его воины восторженно загомонили, потешаясь над неловкостью степняка.
      Не помня себя от ярости, Кучум вырвал правой рукой из ножен саблю, переложив копье в левую. Увидев это, Едигир вытащил свой кинжал, и они вновь пошли по кругу мягкой кошачьей походкой.
      Кучум решил переменить тактику боя и старался подобраться поближе к противнику, орудуя саблей и отбивая удары копьем. Это ему почти удалось, и он несколько раз удачно рубанул по древку копья, перерубив его почти наполовину. Едигир лишь усмехнулся и начал с удвоенной скоростью вращать свое оружие, угрожая то голове, то ногам, то груди степняка. Острие его копья описывало замысловатые фигуры в воздухе и даже задело плечо Кучума. Тот вынужден был отступить, теснимый противником, и... неожиданно для себя оступился, не найдя опоры, покатился с холма.
      -- Сдавайся! -- закричал сверху Едигир и ринулся следом за ним.
      Но Кучум сумел вскочить на ноги и метнул копье в набегающего сверху Едигира. Тот не успел увернуться, и летящее копье ткнулось в предплечье, сбив его с ног.
      Его воины, столпившиеся на вершине, уже радовались победе своего хана, как вдруг на него со всех сторон бросились подоспевшие степняки и, навалившись, прижали к земле. Несколько стрел просвистело сверху, пригвоздив двоих нападавших, но они боялись ранить Едигира и целились в сторону от него. Меж тем Кучум уже вскочил на подведенного к нему Тая и махнул рукой, чтоб пленного тащили к лесу.
      Степняки, не приняв боя, откатились от холма и укрылись от стрел за стволами деревьев. Радостный Кучум подъехал к поверженному противнику и, щеря зубы, спросил:
      -- Что теперь, скажешь, сибирский хан? Ведь именно так ты себя называешь? С сегодняшнего дня ты больше не хан. Ты никто. Собачья пятка имя твое! -- И, пришпорив коня, он помчался дальше, в глубь леса.
      Едигир бессильно скрипнул зубами и попробовал прочность ремней, которыми были опутаны руки. Но нечего было и думать об освобождении, он с трудом пошевелил затекающими пальцами.
      Подошли двое степняков и, злобно усмехаясь, забросили его в седло низкорослой лошадки. Затем ловко стянули ноги другим ремнем, пропустив его под конским брюхом и через луку седла закрепили тугой петлей на шее пленного.
      -- Только пикни, мигом прирежу,-- прорычал один из них, кладя руку на кинжал,-- все одно кончать тебя будем.
      -- О себе бы лучше подумал, пес,-- огрызнулся Едигир и тут же получил удар кулаком в грудь.
      -- Еще хочешь? -- спросил степняк.-- На! -- И вновь его кулак опустился на ребра пленного.
      Впереди, куда ускакал Кучум, послышались голоса команды, и степняки спешно взобрались на коней, оставив Едигира в покое. Один из них привязал повод его лошади к своему седлу, а второй ехал сзади. Едигир повернул голову и увидел, что еще десятка два всадников прикрывают его с тыла. Значит, надежды на спасение нет никакой... Правда, на холме остался Рябой Нур, а с ним два десятка воинов, которые знают местный лес, как свои пять пальцев. Едигир на их месте попробовал бы устроить засаду на тропе, ведущей к реке. Он знал, что в лесу степняки плохие воины.
      ...Рябой Hyp бежал впереди небольшого отряда в стороне от тропы, по которой увозили захваченного Едигира. Легко лавируя меж деревьями, перепрыгивая через полусгнившие стволы, пригибаясь от низко нависших мохнатых еловых лап, он бежал, как много раз бегал по лесу, преследуя зверя во время охоты. Сейчас он сам был зверем, у которого отняли его детеныша, Но он и не собирался сдаваться, отпускать степняков с пленным Едигиром. Они на своей земле, а с ними два десятка отборных воинов, и степняков надо перехватить, пока те не добрались до реки. Hyp бежал не оглядываясь, но знал, что воины не отстают и бегут следом, сжимая в руках копья и луки.
      Свое прозвище "Рябой" он получил много лет назад, когда схватился со здоровенным борцом Агиш-хана, приехавшим к ним на весенний туй-праздник. Тот был на голову выше Нура и снисходительно поглядывал на него сверху вниз, потирая ладони перед очередной победой. Но не таков был Hyp, чтоб дать бросить себя на землю. Он мертвой хваткой вцепился в противника, и они покатились по земле вместе, угодив в горящий костер. И тут Hyp, даже когда огонь спалил его бороду и волосы на голове, не ослабил хватки. Победа осталась за ним, а лицо... лицо с тех пор стало рябым, как шкура молодой косули, покрытое желто-коричневыми пятнами. И уже никто не решался выйти бороться с ним во время весеннего праздника.
      Это он, Рябой Hyp, сделал ханом молодого Едигира, а сам стал менбашой*. Теперь у них одна судьба с ханом. Погибнет Едигир, и для Рябого Нура не окажется места на ханском холме. Да что на холме, ему не окажется места во всем Сибирском ханстве. Местные беки припомнят ему все обиды и сживут со света. А теперь еще и эти невесть откуда взявшиеся степняки, захватившие его хана.
      Нет, они еще не знают, что значт встать поперек дороги Рябому Нуру. Сейчас он устроит им достойную встречу. "Встречу, встречу..."-- билось у него в мозгу в такт бегу.
      Он достиг небольшого ложка, уходящего в сторону реки, быстро сбежал вниз и тут же стал подниматься, невидимый со стороны, вверх, ближе к тропе, проходящей рядом. Сзади послышалось тяжелое дыхание догнавших его нукеров. Рябой Hyp оглянулся, удостоверившись, что все они здесь и никто не отстал.
      -- Пошли пятерых дальше по тропе, чтоб устроили завал из деревьев,-шепнул он одному из них, прозванному Бурен,-- а остальные пусть готовят стрелы. Сейчас мы их встретим.
      Команду шепотом передали от одного нукера к другому, и пятеро человек бесшумно скользнули вверх из ложка и скрылись в лесу. Остальные залегли редкой цепью, укрывшись за растущими по склону лога деревьями. Степняки никак не могли пройти мимо, не наткнувшись на засаду.
      Наконец, показались два осторожно пробирающихся по лесу всадника, то и дело крутящие головами из-за круглых с медной насечкой щитов. Рябой Hyp показал рукой, чтоб их пропустили не трогая...
      -- Дозорные,-- тихо шепнул лежащему рядом Бурену.
      Следом показалась большая группа воинов, растянувшаяся попарно вдоль лесной тропы.
      -- Беру первого,-- Рябой Hyp показал на себя указательным пальцем, а Бурену выбросил два. Тот согласно кивнул и передал знак остальным.
      Стрелы бесшумно легли на обмотанные кожей рукояти луков. Натянулась тетива. Каждый выбрал свою цель. И... несколько мгновений прошли в долгом ожидании. Наконец, Рябой Hyp пронзительно свистнул и спустил тетиву.
      Почти враз вскрикнули передние всадники, схватившись руками за грудь, за горло, выпуская поводья, клонясь к земле. Рванулись в чащу испуганные кони, сбрасывая с себя мертвых, налетая на стоящих сзади. А из ложка все сыпались длинные сибирские стрелы с ястребиными перьями в желтоватую полоску. Менбаша (тюрк.) - тысяцкий.
      Степняки соскочили с коней, укрылись за деревьями и послали ответные стрелы в сторону сибирцев. Над головой Рябого Нура мягко вошла в березовый ствол короткая стрела, подрагивая гибким телом. Он выдернул ее, рассматривая трехгранное жало с глубокими зазубринами.
      -- Не отравленная? -- спросил тихо Бурен.
      -- Кто ее знает. Может и так...
      -- Что делать будем? Сейчас врукопашную полезут.
      -- Отправь двоих, чтоб лес сзади них запалили, а мы отходим.
      И он легко заскользил вниз по ложку, а затем резко повернул влево, выбрался наверх и побежал вдоль тропы, слыша сзади себя прерывистое дыхание нукеров. Вскоре они добежали до топкого места, где к тропе с двух сторон подходило болото, непроходимое для коней. Тут уже несколько человек торопливо сооружали завал, стаскивая поваленные бурей стволы деревьев. Подбежавшие с Рябым Нуром воины кинулись им на помощь.
      Сам Рябой Hyp прикинул, где лучше разместить воинов, оглядел подступы к завалу.
      -- Слышь, Hyp, дымком потянуло,-- втянул широкими ноздрями воздух взмокший от бега Бурен,-- сейчас они повалят сюда как чумные зайцы.
      -- Пусть нукеры лезут на деревья. Близко не подпускать, сражение нам ни к чему. Их больше раз в пять.
      -- Стрел всего ничего...
      -- Сам знаю. И что из этого?
      -- Долго не продержаться,-- ответил Бурен и пошел к воинам.
      Вслед за легким, едва ощутимым в воздухе дымком налетел запах гари, вызывающий у любого смятение и тревогу. Послышалось испуганное ржание коней, треск ветвей, крики степняков.
      Рябой Hyp проследил, как его нукеры быстро вскарабкались на деревья вокруг тропы, укрылись меж ветвей, выставив перед собой приготовленные к стрельбе луки. Затем обошел завал и опустился на землю, невидимый со стороны тропы, положив рядом лук, короткий кинжал и копье.
      Через полуприкрытые глаза он видел кроны деревьев и далекий покров неба, которое как бы удерживалось тонкими ветвями, пружинящими под его тяжестью. Послышались тихие голоса подобравшихся к завалу степняков, бряцание удил, лошадиный храп. Потом кто-то спрыгнул на землю и чей-то голос крикнул: "Осмотрите с той стороны..." Рябой Hyp напрягся, продолжая неподвижно лежать, и, повернув голову, увидел двух степняков, подбирающихся к нему с вытянутыми в руках саблями. Коротко взмахнув кистью правой руки, он бросил в ближайшего кинжал, перевернулся через голову, подхватив копье. Второй разведчик не успел ничего понять, а лишь широко открыл глаза, увидев, как его товарищ рухнул на колени, схватившись за горло, из которого торчала рукоять кинжала. Он повернул обратно, попытался закричать, но копье Рябого Нура прошло через него насквозь, вылезло тонким жалом посреди груди. Он натужно захрипел, выкатя язык, и ухватился руками за березовый ствол, обдирая ногтями тонкую кору, подтягивая слабеющее тело к дереву.
      А по тропе к завалу прибывали всадники, гонимые из лесу едким дымом и становящимся все громче треском горящего дерева. Воины скучились голова к голове, испуганно высматривая меж деревьями сибирцев. Но те затаились вверху и ничем не выдали пока себя.
      Рябой Hyp осторожно выглянул из-за завала и увидел Кучума, резко отдающего команды, сыпля ругательствами. На нем был округлый стальной шлем с коротким шишаком на конце и длинным наносником, делающим его похожим на хищника. Конь под ним беспокойно перебирал ногами, пытался выбраться из толпы, злобно кусал соседей крепкими зубами.
      Нур поднял лук, не спеша прицелился, вложив стрелу с четырехгранным наконечником, что пробивала сердце сохатого. Но сизые клочья дыма накатывали на всадников, скрывая их от стрелка. Рябой Hyp затаил дыхание, слившись с луком, с тетивой, натянутой до мочки правого уха. Он сам стал стрелой, готовый лететь и впиться тому в горло, лишить жизни. Злость душила его, рвалась наружу.
      Но Кучум кинул настороженный взгляд в сторону завала, уловив там какое-то движение, блеск черных прищуренных глаз, Рябой Hyp поймал его взгляд, хотя он хорошо укрылся меж деревьями, и, решив, что медлить больше нельзя, спустил тетиву.
      Стрела ушла со свистом, неся смерть на острие кованого жала, и, чмокнув, воткнулась в цель. Новый порыв ветра закрыл всадников сизой дымной пеленой, и Hyp заскрипел зубами, что не мог увидеть гибели врага. Тут же с деревьев засвистели стрелы его нукеров, а он бросился в глубь леса, выручать Едигира. Колчан бил по спине, ветки хлестали в лицо, но он, не ощущая боли, нырнул в лесную чащу, отчаянно кашляя от едкого дыма. Так он бежал вдоль тропы, пока не увидел нескольких всадников, сгрудившихся вокруг пленного Едигира. Тот сидел на низкорослой лошадке, со связанными сзади руками.
      -- Ага, вот вы-то мне и нужны,-- тихо проговорил он, натягивая лук.-Эй! -- крикнул громко и, когда степняки повернулись на крик, спустил тетиву. Ближайший к нему всадник, громко охнув, сполз с седла.
      Остальные прикрылись щитами и обнажили сабли. Двое из них, понукая коней, попытались въехать в лес. Кони неохотно шли в глубь леса, испуганно прядая ушами. Тогда Hyp, сложив ладони у рта, издал протяжный волчий вой. Кони шарахнулись и повернули назад, подставив спины всадников Рябому Нуру. Еще одна стрела вошла под лопатку степняку, и тот, дернувшись, ухватился за гриву лошади.