(выходит из дома в сопровождении Кормилицы)

Напрасно молвят издавна, что рано

Судить о жизни смертного – несчастна ль

Иль счастлива она – пока он жив.

Я не сошла в Аидову обитель

И все же знаю, что досталась мне

Безмерно тяжкая, лихая доля.

Еще в Плевроне[1] у отца Энея

Такая мне грозила злая свадьба,

Как ни одной из италийских жен.

Мне женихом поток был – Ахелой,

10 И в трех он образах к отцу являлся:

То настоящим приходил быком,

То скользким змеем приползал, то снова

Как будто муж, но муж быкоголовый,

И с бороды его густой и длинной

Струи стекали влаги ключевой.

Таков был он. Я в ожиданье свадьбы

О скорой смерти всех богов молила,

Чтоб только с ним мне ложа не делить.

И поздно лишь, но все ж на радость мне

Пришел герой, сын Зевса и Алкмены.

20 Он в бой вступил с чудовищем постылым

И спас меня. Каков был бой – о том

Не расскажу: сама не знаю. Тот лишь,

Кто без забот за зрелищем следил,

Тот лишь о нем способен рассказать;

А я сидела без ума от страха

И красоту кляла, что стольких бед

Грозила стать виновницей. Исход же

По воле Зевса был благополучен.

Благополучен… так ли? Стала я

Избранницей Геракла; но с тех пор

Страх за него – мой неотлучный спутник.

30 За ночью ночь тревогой я томлюсь.

Детей своих – и тех он редко видит;

Так пахарь отдаленный свой надел

К посеву лишь и к жатве навещает.

Лишь в дом вернется – из дому уж гонит

Его царя презренного приказ.[2]

Окончен ныне службы срок – и ныне ж,

Как никогда, боюсь я за него.

С тех пор, как он могучего Ифита[3]

Убил, – мы изгнаны, и здесь в Трахине

40 В чужих чертогах проживаем; он же

Куда исчез – не знает здесь никто.

Одно лишь знаю, что в душе кручину

Он горькую оставил по себе.

Да, чует сердце лютое несчастье:

Не день ведь и не два, а десять лун

Без вести все мы – сверх других пяти.[4]

Ах, знать, беда ужасная свершилась:

Такую запись он оставил… Боги!

Удар вы отвратите от меня!

Не в первый раз, царица Деянира,

50 Я вижу слезы горькие твои

Об участи ушедшего Геракла;

Я все молчала – но теперь скажу.

Прости, что душу царскую твою

Умом я рабским вразумлять дерзаю

Детей я столько вижу у тебя:

На поиски хоть одного пошли ты —

И первым Гилла. Рад ведь будет он

Увидеть в добром здравии отца.

Появляется Гилл, направляющийся к дому.

Да вот он – в добрый час! – спешит к чертогу.

Знать, не впустую слово я сказала,

60 И совпаденье на руку тебе.

Сын мой, дитя мое! И рабской речи

Удачу бог дарует. Вот она —

Хоть и раба, но речь ее свободна.

Какая речь? Скажи, коль можно знать мне.

Так много дней отец твой на чужбине;

Достойно ли, что ты не знаешь, где он?

О нет, я знаю, если весть правдива.

Где ж он, дитя? Что слышал ты о нем?

Весь год минувший, говорят, провел он

70 На рабской службе у жены лидийской.

И это снес он? Все тогда возможно!

Теперь, я слышу, он свободен вновь.

Где ж он живет… иль не живет он боле?

В стране евбейской град стоит Еврита.

На этот град походом он пошел.

Так знай же, сын мой, о походе этом

Пророчество он верное оставил![5]

Какое? Не слыхал я ничего.

Что или с жизнью он на нем простится,

80 Иль, совершив последний этот подвиг,

Дни остальные в счастье проведет.

Час наступил решающий. Ужели

Ты не пойдешь отцу на помощь? В нем ведь

Спасенье наше; с ним мы все погибли!

Конечно, мать, готов идти; и раньше

Пошел бы, если б знал про слово бога.

Отцу во всем сопутствовал успех —

Бояться за него не приходилось.

90 Теперь же, зная, что ему грозит,

Не прекращу я поисков, покуда

Всей правды я о нем не обнаружу.

Иди же, сын мой. Сам ты будешь рад,

Хотя и поздней, но счастливой вести.

Тебя я зову, кого звездная ночь,

Теряя покров лучезарный, рождает

И вновь усыпляет на пламенном ложе —

Тебя я зову, Гелиос, Гелиос!

Поведай, владыка сверкающих стрел —

Где ныне приметил ты сына Алкмены?

100 Скитается ль он по извилинам моря?

В Элладе ли, в Азии ль ищет приюта?

Поведай нам, бог, о сияющем взоре!

Я вижу – и сердце щемит мне печаль —

Я вижу награду борцов, Деяниру,

В слезах неутешных, в тоске неусыпной,

Как пташку лесную, певицу скорбей.

Все мысли ей занял зловещий уход

Скитальца-супруга; и ночью глухою

Не сходит печаль с овдовелого ложа,

110 Не сходит с ума лиходейка-забота;

Все чует беду истомленное сердце.

Как в пучине разъяренной

Под крылом ветров могучих

Справа, слева вал за валом

Ударяет на пловца,

Так и витязя-кадмейца[6]

То крутит, то вновь возносит

В многотрудном море жизни

Разъяренная волна.

Все же бог его поныне

От обители Аида

120 Невредимого спасал.

Дай же в речи дружелюбной

Упрекнуть тебя, подруга:

От надежды ты отрадной

Отрекаться не должна.

Ведь и царь – вершитель мира,

Зевс-Кронид, в земной юдоли

Дней безоблачного счастья

Человеку не судил,

И Медведицы вращенье

Круговое с горем радость

130 Чередует для людей.

Да; не всегда царит на небосклоне

Ночь звездная; не навсегда навис

Мрак горести над жизнью человека.

И счастье и нужда

Сегодня одному,

Другому завтра достаются в долю.

Запомни же навек,

Царица, речь мою,

Когда опять томиться будешь страхом:

Ужели сына своего в беде

140 Оставит Зевс. Кто этому поверит?

Вам ведома тоски моей причина;

Но как я стражду, милые, того

Не знаете, и знать вам не желаю.

Ах, молодежь![7] Мы в парниках ее

Растим и холим, чтоб ни солнца зной,

Ни дождь ее, ни ветер не касался;

Беспечна жизнь ее до той поры,

Когда девица женщиною станет

И причастится тех ночных печалей,

150 В которых страх за мужа и детей.

Изведав это, по себе поймете,

Какое горе сердце мне щемит.

Я много слез и раньше проливала,

Но никогда так горько, как теперь.

Когда Геракл в последний путь сбирался,

Он мне дощечку с письменами дал

Старинную – до тех пор он ни разу,

На подвиг отправляясь, не решался

Ее оставить дома: знал он твердо,

160 Что побеждать идет, не умирать.

Теперь же, точно с жизнью он прощался,

Определил он вдовий мой надел

И детский – сколько каждому в наследье

Земли отцовской оставляет он, —

И срок поставил: Если на чужбине

Сверх года он три месяца пробудет,

То это значит: или он погиб.

Иль, смерти избежав, домой вернется,

170 Чтоб жизни путь в покое завершить.

То божье слово, молвил он; ему же

В Додоне[8] дуб его открыл старинный

Устами двух пророчиц-голубиц.

И ныне срок тот наступил, подруги,

И слово божье исполненья ждет.

И никогда так сладко мне не спится,

Чтоб мне с постели не вскочить в испуге,

При мысли, что лишиться я должна

Храбрейшего из всех мужей на свете.

Ни слова больше! К нам идет мужчина

Увенчанный; знать, радость он несет.

(поспешно приближается, со стороны города)

180 Моя царица, первым из гонцов

Освобожу тебя от страха. Муж твой

Жив, победил и дань победы славной

Несет родным Трахина божествам.

Что ты сказал, старик? Скажи еще раз!

Сказал, что скоро твоей супруг желанный

Вернется к нам с победоносной ратью.

Кто знать вам дал? Трахинец иль чужой?

Там, где наш скот пасется на лугу,

Глашатай Лихас всем нам весть поведал,

190 И я к тебе бежать пустился первым,

Чтоб первым дар и милость заслужил.

Что ж сам он медлит, если весть благая?

Не так легко пройти ему, царица:

Его народ малийский обступил,

С расспросами дорогу преграждая.

Ведь кто тоскою истомился, тот

Не отойдет, не насладившись вдоволь.

Так вот и он, их воле угождая,

Своей лишился; но придет он скоро!

200 О Зевс, властитель Эты заповедной!

Ты поздний мне, но светлый дар прислал.

Запойте песню вы, что в доме нашем,

Вы, у дверей! Нежданным солнцем ясным

Взошла та весть, что жизнь мне принесла.

В свадебном веселье[9]

Возликуй, чертог!

Дружной песней славьте,

Юноши, владыку:

210 Аполлон вам внемлет,

Сребролукий бог.

Пойте, девы, звонко:

«О пеан, пеан»!

Ту, что в мраке ночи

Светочи возносит,

Чья стрела пугливых

Ланей поражает —

Ваша да прославит

Артемиду песня,

С ней соседних нимф!

Помчусь и восторженной пляской

Отвечу на флейты призыв.

Ты видишь, меня возбуждает

Твой плющ, эвоэ! всемогущий

Владыка ума моего:

220 В вакхической радости гонит

Прислужниц своих Дионис.

Ио, ио пеан!

(Деянире)

Смотри, смотри, подруга!

Лицом к лицу блаженство

Ты видишь наконец.

Да, милые; от глаз моих не скрылся

Вид этот – долго я ждала его!

(К Лихасу)

Тебе, глашатай, первый мой привет!

Давно желанный, если только радость

Ты мне несешь.[10]

Да, госпожа моя,

230 Сколь радостен привет твой, столь отраден

И наш приход. За добрые дела

Достойно добрыми встречать словами.

О дорогой, на первый мой вопрос

Ответ дай первый: жив ли мой Геракл?

Конечно. Я живым его оставил,

Цветущим, сильным, без следа болезни.

В стране родной, иль варварской? Скажи!

В Евбее. В честь кенейского он Зевса[11]

Там жертвенник и рощу освящает.

Обета долг? Иль приказанье бога?

(показывая на пленниц)

240 Он дал обет, когда с оружьем бранным

Их город он поработить сбирался.

А кто они, скажи мне, и откуда?

Мне жаль их – если жалость тут уместна.

Их муж твой, взяв Еврита град, богам

Наградой выбрал и себе добычей.

Еврита град? Так под его стенами

Весь долгий срок разлуки он провел?

Не весь. Он долго у лидийцев медлил,

(Так говорит он сам) – не доброй волей,

250 А купленный. Негодовать не должно

На то, что Зевс определил, жена.

Он, проданный лидиянке Омфале,

Исполнил год (так говорит он сам),

И так был уязвлен обидой этой,

Что клятву дал виновника ее

Поработить с женою и детьми.

И слово мужа не пропало даром.

Очистившись, дружину он набрал

Из люда пришлого – и грянул бой

260 У стен Еврита: всех своих страданий

Его считал виной он одного.

К нему однажды, как кунак старинный,[12]

Он гостем в дом вошел. И что ж? Хозяин

Глумился словом и недоброй мыслью,

Что гость, владыка всеразящих стрел,

Уступит меткостью его сынам,

Что он, как раб последний, господину

Готов во всем покорно угождать.

И на пиру его, в хмельной отваге

Прогнать с позором со двора велел.

Вскипел ретивый муж. И вот, в отместку,

Когда Ифит, ища табун заблудший,

270 Его тиринфский замок навестил

И, вниз смотря, но о другом мечтая,

Стоял на вышке – тот его внезапно

Низвергнул в бездну со стены крутой.

Разгневался на то богов владыка.

Отец наш общий, олимпиец Зевс:

Он сына в рабство отдал – в наказанье,

Что он врага – один лишь в жизни раз —

Убил коварством. А убей открыто —

Зевс снизошел бы к справедливой мести:

280 И небожителям противна спесь.

Теперь их всех язык неукротимый

В Аида свел туманную обитель;

Их город взят. А те, что пред тобой,

Простившись с счастьем, в незавидной доле

К тебе пришли. Так приказал твой муж, —

Его приказ я честно исполняю.

А сам он вскоре, дань священной жертвы

Отцу принесши Зевсу за удачу,

Сюда придет. Таков конец отрадный

290 Хорошей речи, госпожа, моей.

Царица, ныне счастлива ты явно:

И взор и слух победою полны.

Конечно, рада повести я славной

О счастье мужа – рада от души.

И быть не может иначе. Но все же

И страх питать за баловня успеха

Велит нам разум: долго ль до паденья?

Ах, жалко мне, так жалко мне, подруги,

На них смотреть, на сирот горемычных,

300 Бездомных, брошенных в стране чужой.

Давно ль они цвели в свободной доле

Среди своих? Теперь удел их – рабство!

О Зевс-вершитель! Не суди мне видеть

Такого ж гнева твоего на тех,

Что мною рождены! Такой боязнью

Меня исполнил их печальный вид.

(Обращая внимание на Иолу)

Ах, кто ты, кто, страдалица младая?

В девицах ли? Иль матерью слыла?

Не говорит о муках материнства

Твой стан… и столько благородства в нем…

310 Кто, Лихас, эта пленница? Скажи мне!

Кто мать ее? Как звать ее отца?

Скажи! Всех боле тронута я ею:

Она одна достоинство хранит.

Почем мне знать? К чему меня пытаешь?

Евбеянка – и видно, не простая.

Уж не царевна ль? Дочь имел Еврит?

Почем я знаю? Нам не до расспросов.

И имени от спутниц не слыхал?

Да нет же: молча путь свой совершал я.

(К Иоле)

320 Откройся ж ты мне, бедная! Ведь горе,

Когда и имя пропадет твое.

Не жди ответа. Не изменит дева

Упорству своему. Она ни слова,

Ни звука одного не проронила

На всем пути. В страдании безмолвном

Она лишь слезы льет с минуты той,

Когда добычей поднебесным ветрам

Свой отчий дом оставила она.

Была жестока к ней судьба – но этим

На снисхожденье право ей дала.

Иди же с миром в дом мой, чужестранка,

330 Так, как самой приятней. Не хочу я

Страданий новых причинять тебе:

Довольно терпишь ты и так. – И мы

Войдем во двор:[13] тебе собраться надо

В обратный путь, мне – к встрече дом убрать.

(Деянире)

Не торопись. Дай им уйти – узнаешь,

Кого ты в дом ввела, узнаешь все,

Что от тебя намеренно скрывают:

Об этом мне вся истина известна.

О чем ты? Для чего еще мне медлить?

340 Меня послушай. Давеча ведь правду

Тебе сказал я – и теперь скажу.

Что ж, позовем обратно тех? Иль тайну

(указывая на хор)

Лишь мне да им согласен ты открыть?

Тебе да им; а те пускай уйдут.

Лихас и пленницы уходят в дом.

Они уж скрылись; говори, что знаешь.

Глашатай этот весь рассказ свой длинный

Вел по неправды колее кривой.

Он или ныне стал гонцом коварным,

Иль раньше лживым вестником пришел.

Что говоришь ты? Выскажись яснее!

350 В недоуменье ты поверг меня.

При всем народе этот человек

Рассказывал, что ради девы пленной

Твой муж престол Еврита ниспроверг

И стены срыл Эхалии венчанной,

Что лишь Эрот из всех богов небесных

Его на подвиг бранный вдохновил —

Не Лидия, не прихоти Омфалы,

Не рабской службы у нее позор,

Не смерть Ифита, сброшенного в пропасть,

Как он теперь притворно говорит.

Вначале словом он склонить пытался

Ее отца, чтоб дочь свою родную

360 Ему для тайных наслаждений дал.

Отказ. Тогда, предлог пустой придумав,

Он двинул рать[14] на родину ее.

Царя-отца он лютой смерти предал,

Разрушил город, а красу-царевну —

Ты видела? – он в дом к тебе ведет!

Ведет не спроста, не рабой смиренной —

Об этом ты и думать не должна:

Уж коль он страстью воспылал такою…

Прости; решил я все тебе открыть,

370 Царица, что от Лихаса я слышал.

Не я один, а весь народ трахинский

Со мной там был; спросить любого можешь.

Тебя рассказ мой огорчил, я вижу:

Что ж делать! Правду я зато сказал.

О горе, горе! Что со мной творится?

Какую язву тайную ввела

Я в терем свой! Так вот она какая

Безродная, как клялся провожатый!

Да, как же! В блеске красоты и славы,

380 Державного Еврита дочь, она

Звалась Полой – а ее он рода

Не мог назвать: не наводил, мол, справок…

Погибнут пусть не все злодеи – тот лишь,

Кто втайне зло недолжное творит!

Как быть, подруги? Так поражена я

Всем слышанным; не знаю, что мне делать.

Войди в хоромы, допроси его:

Он скажет правду, лишь пытай построже.

Да, я войду. Совет дала ты здравый.

390 А мне остаться? Иль войти прикажешь?

Нет, оставайся. И послов не надо:

Он добровольно из дому идет.

(выйдя из дому)

Что мне Гераклу передать, царица?

Ты видишь, я в обратный путь готов.

Пришел так поздно, и уже уходишь,

Разговориться не успев со мной!

Я на вопросы отвечать согласен.

И правду всю мне скажешь, без утайки?

Клянуся Зевсом – все, что знаю сам.

400 Скажи мне: кто та пленница, что в доме?

Евбеянка; а кто отец, – не знаю.

Смотри сюда: ты знаешь, перед кем ты?

А ты зачем вопрос мне этот ставишь?

Изволь ответить, коль в уме ты здравом.

Я пред державной Деянирой, дщерью

Энея и Геракловой супругой —

Коль не ослеп я, – госпожой моей.

Вот это и хотелось мне узнать.

Ты госпожой ее назвал?

По праву.

410 Какую ж казнь ты претерпеть достоин,

Когда ее ты нагло обманул?

Я обманул? Брось выдумки, почтенный!

Не я, а ты выдумывать горазд.

Я ухожу; тебя мне слушать глупо.

Постой: ответь мне кратко на вопросы.

Что ж, спрашивай; не молчалив, небось.

Ту пленницу, что ввел ты в дом – ты понял,

О ком я говорю?

Что ж дальше? Понял.

Ее ты знать не хочешь; а тогда

420 Ведь звал Полой, дочерью Еврита?

Где звал? Кто слышал? Кто во всей Элладе

Свидетелем, что так я звал ее?

О, сколько хочешь! В сборище трахинцев

Огромная толпа тебе внимала.

Эге!

Сказал я лишь, что ходит слух такой,

Догадка – не отчет о деле верном.

Какая там догадка! Ты ль не клялся,

Что вводишь в дом ее женой Геракла?

Женою, я? Царица дорогая,

430 Скажи хоть ты, что это за чудак?

А тот чудак, что слышал от тебя —

Вот как теперь – что из любви он к деве

Эхалию разрушил всю дотла.

Да; что тому не Лидия причиной,

А только к ней внезапная любовь.

Вели ему уйти, царица! Право,

Под стать ли мне, степенному мужчине,

На всякий бред больного отвечать?

Нет, ради Зевса, чей перун сверкает

С вершины Эты: все открой мне, все!

Ты не пустой ведь женщине внимаешь.

Я знаю сердце человека; знаю,

Самой природой не дано ему

440 Всегда одним и тем же увлекаться.

А тут еще – Эрот. Кто с ним дерзает

Тягаться силой, как борец в палестре,

Тот безрассуден. И богами он

Державно правит[15] прихотью своею,