Опять гуляешь ты на воле, вижу.

Что делать! Нет Эгисфа: он один

Тебя обуздывал, чтоб хоть на людях

Ты не позорила семьи родной.

Но нет его, а на меня вниманья

520 Не обращаешь ты… А все ж ты много

И перед многими коришь меня,

Что царствую надменно, что бесстыдно

Тебя и горе поношу твое.

Надменность мне чужда, тебя ж браню я,

Отведав много бранных слов твоих.

Всегда отец тебе предлогом ссоры,

Что от меня он принял смерть свою.

Да, от меня! Не стану запираться:

Моей рукой его сразила Правда.

И, будь разумна ты, – ты помощь ей

Сочла бы долгом принести. Ведь он,

530 Тот твой отец, о ком ты вечно плачешь,

Всех эллинов бездушьем превзошел:

Он в дар богам[26] сестру твою зарезал.

Счастливый муж! Ему ее рожденье

Не стоило болезни и трудов,

Как мне, что в муках родила ее.

Так молви же, за что, кого он ради

Ее заклал? Аргивян, скажешь ты?

Откуда ж право их на дочь мою?

Иль Менелаю-брату угождая,

Ему он в жертву кровь мою принес?

По праву ж взыскан он своею кровью!

Скажи сама: ведь двух детей отцом[27]

540 Был Менелай! Не им ли надлежало

Скорее пасть, коль их отец и мать

Губительной войны причиной стали?

Иль так уж жаждал царь теней Аид

Моих, а не ее детей отведать?

Иль твой отец преступный не умел

Любить моих детей и всю любовь он

Лишь к детям Менелая сохранил?

Отцу ль под стать такое безрассудство!

Так мыслю я, – пускай с тобою розно,

Зато согласно с дочерью убитой.

Вот почему я не скорблю о деле

550 Руки моей. Тебе ж совет: сама

Разумней будь, коль мать корить ты хочешь!

Теперь не скажешь ты, что мною вызван

Твоих речей неласковых поток.

А впрочем, если ты согласна, правду

Сказать готова я – и за отца

И о сестре покойной заодно.

Согласна, говори. Когда б и раньше

Со мной ты так почтительна была,

Без горечи могла б тебя я слушать.

Вот речь моя. Отца убила ты —

Сама сказала. Мыслимо ль признанье

Ужаснее – по правде ль ты убила

560 Его, иль нет? Но докажу тебе,[28]

Что правды не было в твоем деянье,

Что ты злодея подчинилась ласке —

Того же, с кем и ныне ты живешь!

Спроси ловцов богиню Артемиду,

За что на нас прогневалась она

И ветров рать в Авлиде задержала.

Иль лучше я тебе скажу: ее

Ведь не потребуешь к ответу. Слушай!

Отец мой – так сказали мне – гуляя

В лесу богини, шумом ног своих

Спугнул пятнистого оленя;[29] метким

Его он выстрелом убил – и слово

На радостях кичливое сказал.

570 За это гневом воспылала дева;

Ахейцев ждать заставила она,

Пока отец, в возмездие за зверя,

Свое дитя ей в дар не принесет.

Вот повод гибели ее; и в Трою,

И вспять домой был прегражден им путь.

Тогда отец под гнетом принужденья

И после долгой, тягостной борьбы

Заклал ее – не Менелая ради.

Но пусть права ты; пусть его хотел он

Возвысить. Что же? Неужели смерть

Он от тебя за это заслужил?

Где ты закон такой нашла? Смотри же!

580 Являя смертным приговор такой,

Пример расплаты за вину ты явишь.

Как будем друг за друга убивать мы —

Тебе по праву первой пасть придется.

Но нет; предлог тот вымышлен тобой.

Не то – скажи, какой отплаты ради

Погрязла в сраме ты таком? Зачем

Ты с кровопийцей-мужем делишь ложе,

С которым раньше ты отца сгубила?

Зачем детей ему рожаешь,[30] – тех же,

Что в ложе чести рождены тобой,

590 Чужими почитаешь? Как за это

Тебя одобрить? Иль и тут ты скажешь,

Что мстишь за дочь? Постыдное признанье!

Позор, хотя б и дочери в угоду.

Врага-злодея мужем называть!

Да что! И слова не даешь сказать ты;

Всегда упрек я слышу, что на мать

Я клевещу. Меж тем, я госпожой

Скорей, не матерью тебя считаю.

Живу я, как раба; терплю обиды

600 И от тебя и от него, что другом

Твоим явился. Сын же твой, Орест,

С трудом руки твоей избегший, – в горе

Среди чужих изгнанником живет.

И за него корить меня ты любишь,

Что мстителем тебе его ращу.

Да я сама, коли б могла, отмстила!

Вот речь моя. Зови меня пред всеми

Дурной, бесстыдной, злоречивой, – пусть!

Когда такой воистину я стала, —

Что ж! матери я не срамлю своей.

610 Она вся дышит гневом, вижу я:

Но с ней ли правда – нет о том заботы.

Достойна же заботы дочь такая,

Что мать свою так злобно оскорбить

Отважилась – она, младая дева!

Вы сами видите, на все она

Способна, нет в стыде для ней преграды.

Неправда. Стыдно мне, до боли стыдно.

Судья – не ты. Сама я понимаю,

Что не девичье дело я творю.

Но где исход? Твои наветы злые,

620 Твои поступки к этому меня

Принудили. В среде порочной зреют

Сами собой порочные дела.

Речей немало, дерзкая, внушают

Тебе поступки и слова мои!

Ты им виною. Ты дела дурные

Творишь – они ж в слова облечься жаждут.

Да знает же святая Артемида:

Тебе припомнит спесь твою Эгисф!

Вот и угрозы! Ты ж сама велела

Мне говорить, а слушать не умеешь!

630 Велела, да. Но все ж – хоть помолиться

Ты разрешишь в благоговенье мне?

Изволь, молись. И вообще довольна

Ты будешь мной: отныне я молчу.

Подай сюда с плодами мне кошницу,

Прислужница. Хочу к владыке Фебу

Смиренную молитву вознести,

Чтоб снял он с сердца гнет давящий страха.

У алтаря Аполлона.

Окружена немилою средою,

К тебе взываю, Феб-предстатель мой.

Внемли моей мольбе ты сокровенной.

Я не могу при дочери строптивой

640 Облечь желанье в ясные слова:

Она способна с криком ликованья

Их разгласить по городу всему.

Нет, так внемли, как я молиться буду.

Тот сон двуликий, что во мраке ночи

Явился мне – его, о светлый бог,

Коль он мне друг, исполни дружелюбно,

Коль враг, – на вражью обрати главу!

И если кто растит крамолу тайно,

Дабы, лишив меня моих богатств,

Низвергнуть в прах – ты заступись, владыка.

650 Дай, чтоб и впредь, живя безбольной жизнью,

Атридов дом и этот власти посох

Хранила я, в кругу друзей, что ныне

Меня блюдут. Благослови меня

С детьми моими – я о тех молюсь,

Что не привыкли злобною враждою

И горечью мне сердце отравлять.

Будь милостив, ликейский Аполлон,

И дай нам всем мольбам согласно нашим.

Услышь и то, о бог непогрешимый,

Что я таю в молчанье осторожном:

Все видят очи Зевсовых сынов.

(К хору)

660 Как мне узнать, микенские гражданки,

Здесь ли чертог властителя Эгисфа?

Ты сам уж догадался, гость. Он здесь.

А здесь, у алтаря, его жена?

Державный вид в ней выдает царицу.

Опять ты прав: она перед тобой.

(Клитеместре)

О, радуйся, владычица! Несу

Благую весть от верного я мужа.

Я слушаю охотно, все ж вопрос

Тебе мой первый: кто тебя отправил?

670 Фокеец Фанотей, с известьем важным,

С каким, мой гость? От друга ты, наверно.

Приносишь дружелюбную мне речь?

Орест погиб, – вот вкратце мысль ее.

О жизнь моя! разбита ты сегодня.

Что ты сказал, мой гость? Ее не слушай!

Скажу еще раз: нет в живых Ореста.

Погибла я! Нет места мне на свете.

(Электре)

Оставь ты нас! – А ты, мой гость, скажи мне

По правде все, какой он смертью пал.

680 Все расскажу я; с тем сюда и послан.

На поле славных эллинских стязаний

Явился он, дельфийских ради игр.

И вот, когда раздался громкий клич

Глашатая, и первым был объявлен

Ристанья подвиг – пред людьми предстал он,

Блестящий, юный, всем на восхищенье.

И оправдал природы благодать

Исход бегов. С венком победы славным

Оставил он парнасскую стезю.

В словах немногих, многих дел величье

Я возвещу: не видел я поныне,

Чтоб столько славы муж один стяжал.

690 Одно запомни: сколько видов спора

Блюстители ни объявляли игр —

Во всех победы цвет сорвал твой сын.

И ликованье слышалось в ответ,

Когда глашатай объявлял, что первый —

Аргивянин, по имени Орест,

Сын Агамемнона, что всей Эллады

Повел в поход прославленную рать.

Так было дело. Но коль бог враждебен,

Злой доли не избегнет и герой.

Прошли те дни. И снова встало солнце,

И скакунов открыло ветроногих

Ретивый бег. Явился он опять

700 И с ним возниц испытанных немало.

Был там ахеец, был спартанец; двое

Из Ливии далекой колесницы

К нам привезли: меж них был пятым он,

С коней четверкой фессалийских. Дале

Этолянин[31] с четверкою гнедых,

Седьмой – с гористой области магнетов,

Восьмой – наездник энианский, белых

Коней владыка; из Афин, богами

Воздвигнутых, девятый; а десятым

Соперником явился беотиец.

Метнули жребий, стали по порядку,

710 Как им по жребью место указали

Блюстители. Вот звук трубы раздался —

Бег начался. Возницы с громким криком

Поводьями стегнули скакунов,

И понеслись со скрипом колесницы

По пыльному ристалищу вперед.

Вначале вкупе были все, но каждый

На волю рвался, не щадя бича,

Чтоб миновать передней колесницы

717 Чеку и ржущих головы коней.

723 И долго прямо все вперед неслись.[32]

Вдруг энианца кони, закусивши

В упрямстве удила, метнулись вправо —

Меж тем к концу шестой уже шел круг —

И в повороте головой о кузов

Ударились ливийской колесницы;

На них другие налетели. Всюду

Паденье, грохот, общий крик и ужас;

Обломки конского крушенья вмиг

730 Наполнили крисейскую поляну.

Завидя вовремя беду других,

Афинянин, рассчетливый возница,

Рванул направо – и пронесся мимо

Бушующей пучины. Наш Орест

Последним правил: утомлять коней

Он не хотел и возлагал надежды

На состязания конец. Увидя,

Что изо всех один соперник цел,

Он поднял бич и сильным, острым свистом

Над самыми ушами скакунов

Погнал вперед их. Вот они сравнялись,

Несутся рядом, и главами лишь

740 Коней поочередно выдаются,

718 И каждому четверки задней жар

Затылок жжет, и брызги белой пены

И спину и колеса покрывают.

Искусно бег свой направлял Орест:

Всегда вплотную огибал он мету,

Давая волю пристяжному справа

722 И сдерживая левого. И все

741 Почти круги прошел благополучно,

На устремленной колеснице стоя.

Но в этот раз при огибанье меты,

Он левый повод опустил[33] – и осью

Ударился о выступ. Вмиг чека

Разбилась; он, упавши с колесницы,

В резных запутался ремнях, а кони

В испуге по поляне понеслись.

750 Крик ужаса тут вырвался у всех;

Все плакали о юноше прекрасном,

Что после стольких подвигов такую

Несчастную он участь испытал.

Его ж все дальше волочили кони[34]

По жесткой почве; то лицом к земле он

Был обращен, то, навзничь лежа в прахе,

Беспомощно колени возносил

К безжалостному небу. Наконец,

Наездники, с трудом остановивши

Коней безумный бег, из пут его

Освободили. Кровью истекая,

Неузнаваем был он для друзей.

Немедленно огню его предав,

Героя тело в урне невеликой,

Печальный пепел, избранные люди

Страны фокейской к вам несут, чтоб витязь

760 Гробницей был почтен в земле родной.

Так умер он. И на словах плачевен

Его исход; для нас же, очевидцев,

Он всех несчастий нашей жизни злей.

О горе нам! Теперь владык исконных

До основанья весь разрушен дом.

Как мне назвать, о Зевс, твое решенье?

Неужто – счастьем? Иль грозой, но все же

Спасительной? О жребий безотрадный!

Своим же горем жизнь спасать свою!

Сомнения твои мне непонятны.

770 Я родила его, и в этом ужас!

Нет той обиды, чтобы мать решилась

Возненавидеть детище свое.

Напрасен был приход мой, вижу я.

Напрасен? Нет! Не говори: напрасен!

Ты верные приметы мне принес

О гибели того, кто, мной рожденный,

Отстал от груди и любви моей

И на чужбине меж чужими вырос.

Покинув край родной, меня ни разу

Не видел он; убийцею отца

Меня он звал и угрожал мне местью

Ужасною; не осенял меня

780 Ни ночью сон приветливый, ни днем

Покой отрадный; каждый новый час

Лишь гибели отсрочкой мне казался.

Но этот день свободу мне вернул;

Прошел мой страх пред ним. —

(в сторону Электры)

И перед нею.

Она ведь большей язвой мне была.

Живя со мною, кровь мою сосала

Из недр души моей. Теперь довольно!

Уж не смутят меня ее угрозы,

Покоя не нарушат моего.

О горе мне! Орест, твою кончину,

Оплакать я должна, – а над тобой

790 Родная мать глумится. Хорошо ли?

Тебе – не знаю, а ему – вполне.

Внемли, оплот усопших, Немесида!

Она вняла – и дело решено.

Кощунствуй смело; власть – твоя отныне.

Орест иль ты меня молчать заставят?

Умолкли мы, – умолкла бы и ты.

(Воспитателю)

Благословен приход твой, гость, за то уж,

Что ты ее заставил замолчать!

Итак, спокойно я уйти могу?

800 Нет, так нельзя: и нас бы ты обидел

Таким уходом, и того, кто в путь

Тебя отправил. Нет, войди в наш дом,

Ее ж оставь на площади: пусть вволю

Себя оплачет и друзей своих.

Вот мать! Не правда ль, в исступленье горя

Безумным воплем огласила стогны

Бедняга, про страдальческую смерть

Родного сына услыхав? Так нет же!

Ушла со смехом! Горе, горе мне!

Орест мой милый, всю меня сгубил ты

Своею смертью. Из души моей

810 Последнюю надежду вырвал ты —

Что день придет, когда грозою ясной

Ты мести грянешь – за отца в могиле

И за меня несчастную. Теперь же

Что делать мне? Одна на свете я,

Без брата, без отца. Опять рабой

Убийц презренных стать! Ужель со мною

Достойно, боги, поступили вы?

Нет, я не в силах под одною кровлей

Жить с ними доле; здесь у входа дома

Лежать хочу я вне семьи, покуда

Вконец я не исчахну. Если ж кто

Из домочадцев вида моего

820 Не вынесет – пусть смерть мне даст. Спасибо

Ему скажу. Обузой стала жизнь:

Нет боле в ней предмета для желанья.

Где ж ты, перун Зевса, и ты,

Яростный луч Солнца? Зачем,

Видя такое,

Спокойно ты терпишь?

О горе мне, горе!

К чему эти слезы?

830 Горе!

Оставь твои стоны!

Пожалей!

Как?

Он под землей, знаешь сама;

Если ж ты вновь светоч надежд

В сердце возжешь, станет кругом

Вдвое черней горе!

Слушай: был царь Амфиарай;[35]

Златом жены в мрака чертог