(выходя из дворца)

Птенцы младые[1] Кадмова гнезда!

Зачем вы здесь – в столь жалобной осанке

И с ветками просителей в руках?

Там в городе клубится фимиама

Седой туман; там песнь мольбы горячей

Возносится – и с ней страданья стон…

Не от чужих услышать я хотел

Про нужды ваши: сам сюда я вышел,

Молвой людей прославленный Эдип…

Так молви же, старик, – тебе пристало

10 Гласить за всех: что вас сюда ведет?

Загнал ли страх – иль заманила ласка?

Хотелось бы помочь вам; не из камня

Ведь наше сердце: жаль мне, дети, вас!

Эдип, властитель родины моей!

Ты видишь сам, у алтарей твоих,

Собрались дети: долгого полета

Их крылышки не вынесут еще.

Средь них и я[2], под старости обузой,

Жрец Зевса. Лучший молодости цвет

Перед тобой, – а там народ толпами

На площадях увенчанный сидит,

20 У двух святилищ[3] девственной Паллады

И над Исмена вещею золой.[4]

Зачем мы здесь?[5] Ты видишь сам: наш город

Добычей отдан яростным волнам;

С кровавой зыбью силы нет бороться,

Нас захлестнула с головой она.

Хиреют всходы пажитей роскошных;

Подкошенные, валятся стада;

Надежда жен в неплодном лоне гибнет;

А нас терзает мукой огневицы

Лихая гостья, страшная чума.

Дом Кадма чахнет от ее дыханья,

А черный Ад богатую взимает

30 С него стенаний и мучений дань.

Не бог ты, знаю. Не как к богу мы

К тебе пришли – и я, и наши дети —

И к очагу припали твоему.

Но из людей для нас, Эдип, ты первый,

И в злоключеньях жизни безрассчетных,

И в ниспосланьях грозных божества.

Не ты ль уж раз, пришедши в город Кадма,

Освободил нас от жестокой дани,

Что мы певице ужасов[6] несли?

А ведь никто из нас тебе загадки

Не разъяснил; ты божиим внушеньем

Ее постиг и спас страну от бедствий —

Так говорит, так верует народ.

40 И вот теперь, могущественный царь,

Тебя, Эдип, мы все с мольбой усердной

Пришли просить: найди для нас защиту,

От бога ли услышав вещий глас,

От смертного ль узнав секрет спасенья.

Твой опыт[7] почве благодатной равен:

Решений всхожесть он блюдет для нас.

Спаси ж наш град, о лучший среди смертных,

Спаси и славу мудрости твоей!

Теперь за то давнишнее усердье

Ты исцелителем земли слывешь;

О, да не скажет про твою державу

Потомков наших память навсегда:

50 «При нем мы свет увидели желанный,

При нем нас гибели покрыла мгла».

Нет – стань навеки нам творцом спасенья!

То знаменье счастливое, что в город

Тебя ввело, – да осенит тебя

Оно и ныне! Коль и впредь ты хочешь

Страною править – пусть мужей своих

Тебе на славу сохранит она;

Ведь нет оплота ни в ладье, ни в башне,

Когда защитников погибла рать!

О дети, дети! Ведом – ах, как ведом

Мне вашей жажды жалостной предмет.

60 Вы в горе все; но всех страданий ваших

В груди своей я полноту собрал.

Лишь за себя болеет сердцем каждый

Из вас, родные; а моя душа

Скорбит за город – за себя – за вас.

Нет, не со сна меня вы пробудили:

Я много плакал, много троп заботы

Измерил в долгих странствиях ума.

Один мне путь открылся исцеленья —

Его избрал я. Сына Менекея,

Креонта – он моей супруге брат —

70 Послал я в Дельфы[8], Фебову обитель,

Узнать, какой мольбой, каким служеньем

Я город наш от гибели спасу.

Теперь я дни считаю и тревожусь.

Что с ним? Давно его с возвратом жду

И не пойму причины промедленья.

Когда ж вернется он, исполню строго —

В том честь порукой – все, что скажет бог.

(указывая на юношей)

Счастливый признак! С речию твоей

Они приход Креонта возвещают.

80 О Аполлон-владыка! Дай, чтоб радость

Явил он словом, как являет видом!

Густого лавра[9] плодоносной ветвью

Увенчан он; несет он счастье, верь.

Сейчас узнаем – подошел он близко.

Властитель-брат мой, Менекеев сын!

Какую весть принес ты нам от бога?

Счастливую; ведь и невзгоду счастьем

Мы признаем, когда исход хорош.

Что ж молвит бог? Ответ туманный твой

90 Ни бодрости, ни страха не внушает.

Готов пред всеми говорить – а также

И, в дом войдя, наедине с тобой.

Скажи при всех: мне их несчастье душу

Сильней терзает, чем своя печаль.

Что бог мне молвил, то и я скажу.

Владыка Феб велит нам в ясной речи

Заразу града, вскормленную соком

Земли фиванской,[10] истребить, не дав

Ей разрастись неисцелимой язвой.

Как истребить? И в чем зараза эта?

100 Изгнанием, иль кровью кровь смывая, —

Ту кровь, что град обуревает наш.

Какую кровь? О ком радеет бог?

Предшественник твоей державы славной,

Эдип-властитель, Лаием был зван.

Слыхал о нем, но видеть не пришлось.

Убитый пал он; ныне же к ответу

Бог ясно требует его убийц.

А где они? Кто нам найти поможет

Тот тусклый след старинного греха?

110 Здесь, молвит бог. Кто ищет, тот находит;

А кто искать ленив, тот не найдет.

Где ж пал ваш Лаий? У себя ль в дворце?

Иль средь полей родных? Иль на чужбине?

Как говорили,[11] бога вопросить

Пустился он – и не вернулся боле.

А вестники? А спутники его?

Ужель никто улик вам не доставил?

Погибли все, один лишь спасся, в страхе

Он все забыл. Одно лишь мог сказать…

120 Что ж мог сказать он? Много даст одно нам;

Надежды край схвати – и ты спасен.

Разбойники – так молвил он – сразили

Паломника несметных силой рук.

Не посягнул бы на царя разбойник,

Когда б не злата здешнего соблазн!

Такая мысль была, но в нашем горе

Никто не встал отмстителем царя.

Коль пал ваш царь, то горе не помеха

Его убийц сейчас же разыскать.

130 Сфинкс песнею лукавой отвлекла

Наш ум от смутных бед к насущным бедам.

Мой долг отныне – обнаружить все.

Достойно Феб – и ты, Креонт, достойно

Заботу о погибшем воскресили.

Союзником вам буду честным я,

Готовым мстить за землю и за бога.

Ведь не о дальних людях я пекусь,

А сам себя от язвы ограждаю:

Тот враг, что Лаия убил, и мне

140 Той самой смертью, мнится, угрожает;

Обоим нам явлю я помощь ныне.

Теперь оставьте, дети, алтари,

С собою взяв молитвенные ветви;

Сюда же граждан Кадма созовите:[12]

Я все готов исполнить, что смогу,

А бог победу нам пошлет – иль гибель.

Идемте, дети. Царь нам все исполнит,

О чем просить явились мы к нему.

Ты ж Аполлон, чьему мы слову вняли,

130 Яви спасенье – прекрати болезнь!

Зевса отрадная весть,[13] что приносишь ты в славные Фивы

С дельфийской рощи золотой?

Страх обуял мою грудь, в напряжении сердце трепещет, —

Будь милостив, Феб-исцелитель!

Новой ли службы от нас ты потребуешь?

Иль воскресишь из могилы забвения

Древний обряд? О поведай, ласкающей

Чадо Надежды, бессмертное Слово![14]

Первой тебя я зову,[15] дочь Зевса, святая Афина,

160 С сестрой державной твоей,

Той, что на площади круглой[16] наш город блюдет, Артемидой

И с Фебом, стрельцом всеразящим.

Троицей свет нам явите спасительный!

Если когда-либо горя нависшего

Черную тучу вы мощно развеяли —

Боги родные, придите и ныне!

Ах, муки несметные терпим мы:

Охвачен заразою весь народ.

Оружие дум притупилось!

170 Гибнут роскошной земли порождения;

Жалостных мук не выносят роженицы;

Души, из тел пораженных исторгнуты,

То здесь, то там

Мчатся, как птицы небес быстрокрылые,

В пламенном рвенье к туманному берегу,

Где бог царит вечерний.

Их стаи несметные вдаль летят;

Везде неоплаканных груды тел,

180 Из них расцветает зараза!

Жены меж них и согбенные матери,

Все к алтарям, точно к брегу спасения,

С воплем беспомощным в страхе бросаются,

И льется песнь —

Льется отчаянья стон раздирающий.

Внемли, о Зевсова дщерь! светлоликую

Яви защиту в горе.

Его ж, что град жаром жжет,

Стону радуясь людей,

190 И без щитов, без копий нас терзает, —

Ареса буйного[17] из края изгони,

Отбрось врага в глубь морей,

В терем Амфитриты,[18]

Отбрось к нелюдимому брегу

Фракии бурливой!

Ведь если дань простит нам ночь —

День взыскать ее спешит.

200 О Зевс! Длань твоя

Молний пламенем грозна:

Срази его безжалостным перуном!

Владыка Феб! В помощь нам

Стрел-заступниц ярый вихрь

Направь в убийцу с тетивы лучистой!

Лучистый светоч с гор ликийских[19] принеси,

Страши врага, жги врага,

Дева Артемида!

И ты, моей родины отпрыск,[20]

210 В митре золотистой

Веди вакханок резвый хор,

Ясноликий Дионис!

Возьми огнь святой,

Огнь победный, сокруши

Среди богов презреннейшего бога!

(выходя из дворца)

Вы молитесь, – меж тем, от вас зависит

Отчизне оборону от болезни

и отдых от несчастий даровать.

Внемлите лишь моей усердно речи.

Не знал я божьих слов, не знал я дела —

220 Не то – без долгих поисков и спросов

Напал бы скоро я на верный след.

Но нет; я – поздний гражданин[21] меж граждан,

И вот наказ мой Кадмовым сынам.

Кому известно,[22] от чьего удара

Царь Лаий пал, сын Лабдака державный,

Тот обо всем да известит меня.

Да не боится он открыть улику

Сам на себя: вреда ему не будет,

И лишь страну оставит с миром он.

230 Да не молчит подавно о другом он, —

Коли убийца был из иноземцев, —

Казной за весть и лаской награжу.

А если вы ответа не дадите —

О друге ли, иль о себе радея —

То вот дальнейшая вам речь моя:

Убийца тот, кто б ни был он, повсюду

В земле, что скиптру моему подвластна,

От общества сограждан отлучен.[23]

Нет в ней ему ни крова, ни привета,

Ни общей с вами жертвы и молитвы,

240 Ни окропления священных уз.

Вы гнать его повинны все, как скверну

Земли родимой – так мне бог пифийский

В пророчестве недавнем возвестил.

И вот я становлюсь по воле бога

Заступником убитому царю.

Я говорю: будь проклят[24] тот убийца,

Один ли иль с пособниками вкупе,

Будь злая жизнь уделом злого мужа!

Будь проклят сам я наравне с убийцей,

250 Когда б под кровом моего чертога

Он с ведома скрывался моего!

А вы блюдите этот мой приказ

В угоду мне и Фебу и отчизне,

Лишенной сил и милости богов.

Так бог велел. Но если б даже слово

Его не грянуло с парнасских круч —

Вам все ж грешно забыть о мести правой,

Когда герой, когда ваш царь погиб.

Уж и тогда был долгом вашим розыск.

Теперь же я его наследство принял,

260 Я стал супругом царственной вдовы,

И если б бог его потомством милым

Благословил, то и детей его

Залогом общим я б владел по праву…

Но нет! Немилостив был бог к нему…

Так за него, как за отца родного,[25]

Я заступлюсь; отныне цель моя —

Найти убийцу Лаия – ему же

Отцом был Лабдак, дедом Полидор,

Кадм – прадедом, и пращуром – Агенор.

Молю богов: кто мой приказ отринет,

Да не вернет тому земля посева,

270 Да не родит наследника жена;

Да сгинет он, как гибнет град несчастный,

Иль худшей смертью, коль такая есть!

А тем, кто слову моему послушен,

Союзницей пускай святая Правда

И боги все пребудут на века.

Как ты связал меня своим заклятьем,

Так я отвечу, государь, тебе:

Убил не я; убийцы я не знаю.

Послал нам Феб мудреную загадку —

Он разрешить ее способней всех.

280 Сказал ты правду; но заставить бога

Никто не властен из живых людей.

Дозволь второе предложить решенье.

Не откажи и в третьем, если есть.

Владыке Фебу силой вещей мысли

Один Тиресий равен, государь.

Лишь от него узнать мы можем правду.

И это я исполнил: по совету

Креонта двух к нему гонцов послал я;

Зачем он медлит – не могу понять.

290 Еще есть слово – тусклое, глухое…

Какое слово? Все я должен взвесить,

От путников он принял смерть – так молвят.

Я слышал, но убийца неизвестен.

Однако если страх ему знаком —

Не вынесет проклятий он твоих.

Кто в деле смел, тот слов не устрашится.

Но вот явился грозный обличитель!

Уж к нам ведут почтенного пророка,

Что правду видит из людей один.

300 Привет тебе, Тиресий – ты, чей взор

Объемлет все, что скрыто и открыто

Для знания на небе и земле!

Ты видишь, хоть и с темными очами,

Страду лихую города больного;

Единственный его спаситель – ты.

Узнай, коли не знаешь, от гонцов:

Феб на вопрос наш дал такой ответ,

Чтоб мы, разведав Лаия убийц,

Изгнаньем их иль казнью истребили —

Тогда лишь стихнет ярая болезнь.

310 Тебе понятен рокот вещей птицы,

Знакомы все гадания пути;

Спаси ж себя, и город, и меня,

Сними с нас гнев души непримиренной!

Ведь ты – оплот наш; помогать же ближним

По мере сил – нет радостней труда.

О знанье, знанье! Тяжкая обуза,

Когда во вред ты знающим дано!

Я ль не изведал той науки вдоволь?

А ведь забыл же – и сюда пришел!

Что это? Как уныла речь твоя!

320 Вели уйти мне; так снесем мы легче,

Я – свое знанье, и свой жребий – ты.

Ни гражданин так рассуждать не должен,

Ни сын; ты ж вскормлен этою землей!

Не к месту, мне сдается, речь твоя.

Так вот, чтоб мне не испытать того же…

О, ради бога! Знаешь – и уходишь?

Мы все – просители у ног твоих!

И все безумны. Нет, я не открою

Своей беды, чтоб не сказать – твоей.

330 Что это? Знаешь – и молчишь? Ты хочешь

Меня предать – и погубить страну?

Тиресий

Хочу щадить обоих нас. К чему

Настаивать? Уста мои безмолвны.

Ужель, старик бесчестный – ведь и камень

Способен в ярость ты привесть! – ответ свой

Ты утаишь, на просьбы не склонясь?

Мое упорство ты хулишь. Но ближе

К тебе твое: его ты не приметил?

Как речь твоя для города позорна!

340 Возможно ли без гнева ей внимать?

Что сбудется, то сбудется и так.

К чему ж молчать? Что будет, то скажи!

Я все сказал, и самый дикий гнев твой

Не вырвет слова из души моей.

Да, все скажу я, резко, напрямик,

Что видит ум мой при зарнице гнева.

Ты это дело выносил во тьме,

Ты и исполнил – только рук своих

Не обагрил. А если б зрячим был ты,

Убийцей полным я б назвал тебя!

350 Меня винишь ты? Я ж тебе велю —

Во исполненье твоего приказа

От нас, от граждан отлучить себя:

Земли родной лихая скверна – ты!

Напрасно мнишь ты, клеветник бесчестный,

Избегнуть кары за слова твои!

Меня спасет живая правды сила.

Уж не гаданью ль ею ты обязан?

Тебе; ты сам раскрыть ее велел.

Скажи еще раз, чтоб понятно было!

360 Ужель не понял? Иль пытать решил?

Не ясно понял; повтори еще раз!

Изволь: убийца Лаия – ты сам!

Сугубой лжи – сугубое возмездье!

Велишь наполнить возмущенья меру?

Что хочешь молви: речь твоя – лишь дым.

В общенье гнусном с кровию родной

Живешь ты, сам грехов своих не чуя!

Уйти от кары поношеньем мнишь ты?

Да, если сила истине дана.

370 Есть в правде сила, есть, но не в тебе —

В тебе ж угас и взор, и слух, разум.

Ах, бедный, бедный! Тот упрек безумный —

Его от всех услышишь скоро ты.

Сплошная ночь тебя взрастила; гнев твой

Не страшен света радостным сынам.

Не мне тебя повергнуть суждено:

Сам Аполлон тебе готовит гибель.

Креонта ль слышу вымысел – иль твой?

Оставь Креонта; сам себе ты враг.

380 О власть, о злато,[26] о из всех умений

Уменье высшее среди людей —

Какую зависть вы растить способны!

Я ль добивался этого престола?

Мне ль не достался он, как вольный дар?

И что ж? Креонт, мой верный, старый друг,

Из-за него меня подходом тайным

Сгубить задумал! Хитрого волхва

Он подпускает, лживого бродягу,

В делах наживы зрячего, но полной

В вещаниях окутанного тьмой!

390 Скажи на милость, где явил ты Фивам

Искусства достоверность твоего?

Когда с кадмейцев хищная певица[27]

Живую дань сбирала – почему

Ты не сказал им слова избавленья?

А ведь решить ту мудрую загадку

Способен был не первый встречный ум —

Тут было место ведовской науке!

И что же? Птицы вещие[28] молчали,

Молчал и бога глас в груди твоей;

И я пришел, несведущий Эдип.

Не птица мне разгадку подсказала —

Своим я разумом ее нашел!

И ныне ты меня замыслил свергнуть,

400 Чтобы с Креонтом дружбу завести!

На горе ж вы (и ты, и твой учитель)

Себе самим – надумали наш город

От скверны очищать! И если б я

В тебе не видел старика – я карой

Заслуженной бы вразумил тебя!

Нам так сдается: и в его вещаньях

Пылает гнев, и, царь, в твоем ответе.

Не он спасет нас; лучше б обсудить,

Как нам исполнить Аполлона волю.

Ты – царь, не спорю. Но в свободном слове

И я властитель наравне с тобой.

410 Слугою Феба, не твоим живу я;

Опека мне Креонта не нужна.

Ты слепотою попрекнул меня!

О да, ты зряч – и зол своих не видишь,

Ни где живешь, ни с кем живешь – не чуешь!

Ты знаешь ли родителей своих?

Ты знаешь ли, что стал врагом их злейшим

И здесь, под солнцем, и в подземной тьме?

И час придет[29] – двойным разя ударом,

И за отца, и за родную мать,

Тебя изгонит из земли фиванской

Железною стопой проклятья дух,

И вместо света тьма тебя покроет.

420 Где не найдешь ты гавани стенаньям?

Где не ответит крикам Киферон,[30]

Когда поймешь, что к свадьбе в этом доме

С добром ты плыл, но не к добру приплыл,

И все иные беды, от которых

Ты станешь братом собственных детей!

Теперь, коль хочешь, поноси Креонта

И речь мою, но скоро в целом мире

Не будет доли горестней твоей!

Невыносима клевета такая!

430 Сгинь, дерзкий волхв! Скорей уйди отсюда

К себе обратно и оставь мой дом!

И не пришел бы, если б ты не звал.

Не знал же я, что вздорных слов наслышусь

Из уст твоих; а то б не звал, поверь!

По-твоему, я вздорен; что ж! Но мудрым

Я звался – у родителей твоих.

О ком сказал ты? Кто меня родил?

Родит тебя – и сгубит – этот день.

Опять загадка! Кто тебя поймет?

440 Не ты ль загадок лучший разрешитель?

Коришь меня за то, чем я велик?

В твоем искусстве[31] и твоя погибель.

Зато я землю спас – она важнее.

Я ухожу.

(Мальчику)

Веди меня, мой сын.

Да, уходи! Досаден твой приход

И беспечально будет удаленье.

Что ж, я уйду, но раньше дам ответ вам

На ваш вопрос. Тебя не устрашусь я —

Меня низвергнуть не тебе дано.

Внемли: тот муж, которого ты ищешь

450 С угрозой кары, Лаия убийца —

Он здесь! пришлец – таким его считают;

Но час придет – фиванцем станет он,

Без радости отчизне приобщенный.

На слепоту взор ясный променяв,

На нищенство – державное раздолье,

Изгнанником уйдет он на чужбину,

Испытывая посохом свой путь.

Узнает он, что он своим исчадьям —

Отец и брат, родительнице – вместе —

И сын и муж, отцу же своему —

460 Соложник и убийца. Вот ответ мой!

Теперь иди и взвесь его, и если

Хоть каплю лжи ты в нем найдешь – в вещаньях

Считай меня невеждой навсегда!

Кто он, чью длань вещего бога

Со скалы дельфийской

Примерил взор – страшного дела

Тайный совершитель?

Пора ему в глубь пустынь

Коней-летунов быстрей

Бежать без оглядки.

Среди зарева молнии гонит его

470 Вседержавного Зевса разгневанный сын,

И рой неотступных

Мчится вслед Эриний.[32]

Раздался клич – клич с белоснежных

Круч святых Парнаса:[33]

Заросший след тайного мужа

Все раскрыть стремятся.

Он рыщет в глухом лесу,

В пещерах угрюмых гор,

Как зверь бесприютный:

Одинокой стопою скитается он,

480 Лишь бы грозных вещаний тропу обмануть

Они ж неустанно

Над главой кружатся.

Страшных забот думы вспугнул

В сердце моем мудрый пророк;

Верить невмочь спорить невмочь,

Как мне решить, знать не могу.

Ни на прошлое надежды, ни на будущее нет —

Но не знал я никогда,

490 Чтобы Лаий Полибиду[34] супостатом выступал,

Не услышал и теперь.

Где ж улика того дела, где свидетель у меня

Против славы всенародной,

Что Эдипа осенила навсегда?

Не поверю, чтоб убийство он свершил.

Боги одни – Зевс, Аполлон —

Долю людей призваны знать;

Что же пророк? может ли он

500 Даром святым нас превзойти?

На сомненье нет ответа; но лишь мудростью велик

Человек перед людьми.

Пусть клевещут на Эдипа; пока слово не сбылось,

Не согласен с ними я.

Кто не видел, как пред девой быстрокрылой он стоял?

510 Доказал он свою мудрость

И усердье благородства среди нас;

Мы навеки ему верность сохраним.

(поспешно входя со стороны города)

Сограждане[35], в ужасном преступленье

Меня винит – так слышал я – Эдип.

Напраслины не вынес я. И так уж

Несчастны мы; но если он считает,

Что в этом горе я способен был

Ему иль словом повредить иль делом —

Такая слава всей дальнейшей жизни

Разрушила бы радость для меня.

520 Я не в простой обиде обвинен,

А в величайшей: и перед страною,

И перед вами, и перед друзьями.

Да, слово вырвалось из уст его;

Но, видно, гнев его внушил, не разум.

Но все ж сказал он, что, научен мною,

Его опутал кривдою пророк?

Он так сказал; подумав ли – не знаю.

Как? Не кривя ни взором, ни душой,

Он произнес такое обвиненье?

530 Не знаю: мне ли знать дела владык?

Но вот он сам выходит из чертога.

(выходя из дворца)

Ты здесь? Зачем ты здесь? Ужели лоб твой

Такою наглостью запечатлен,

Что подступаешь к дому моему

Ты, уличенный мной убийца, ты,

Моей державы явный похититель?

Скажи на милость, трусом ли презренным

Тебе казался царь твой, иль глупцом,

Когда такое дело ты задумал?

Возмнил ли ты, что не замечу я,

Как подползать твое коварство будет,

И, распознав его, не отражу?

540 Не ты ль скорей – мечтатель безрассудный,,

Что без друзей и без богатства власть

Присвоить вздумал, честолюбец жалкий?

Прими совет мой: дай сказать мне слово

В ответ тебе – и, выслушав, реши.

Учить силен ты, я ж учиться слаб.

Довольно слов; ты – враг мой и предатель

Об этом самом выслушай меня!

Об этом самом замолчи, изменник!

Не мудр же ты, коль вне стези рассудка

550 Находишь вкус в упрямом самомненье.

Не мудр и ты, коль мнишь избегнуть кары,

Предательски нарушив долг родства.

Не буду спорить; да, ты прав. Одно лишь

Скажи мне: в чем предательство мое?

По твоему ль совету – да, иль нет —

Послал я за пророком многочтимым?

И ныне тот же дал бы я совет.

Скажи тогда: давно ли царь ваш Лаий…

При чем тут Лаий? Не пойму вопроса.

560 Сраженный, пал таинственной рукой?

Давно успел состариться тот век.

А ваш пророк – он был тогда при деле?

Был так же мудр и так же всеми чтим.

Назвал мое он имя в ту годину?

Не доводилось слышать мне его.

Вы не старались обнаружить дело?

Как не старались? Все напрасно было.

А он, мудрец, зачем вам не помог?

Не знаю; и в неведенье молчу.

570 Зато другое знаешь ты и скажешь.

Что именно? Не утаю, коль знаю.

А вот что: это ты его наставил

Меня убийцей Лаия назвать!

Что он сказал, тебе известно. Ты же

И на мои вопросы дай ответ.

Изволь; убийцы не найдешь во мне.

Скажи: ты муж моей сестры, не так ли?

Я муж твоей сестры; сказал ты правду.

Совместно с ней землей ты управляешь?

580 Ни в чем отказа не бывало ей.

С собой меня сравняли вы в союзе?

И ты союз изменой разорвал.

Какой изменой? Ты подумай трезво

И взвесь одно: кто променять согласен

На полное тревоги имя власти —

Влиятельный и сладостный покой?

Я никогда в душе своей не ставил

Сан царский выше царственных деяний;

Так мыслят все, кто разумом не слаб.

590 Что ни хочу я, все могу без страха[36]

Я получить; а если б сам я правил —

Как часто б делал вопреки себе!

Ужель милее царский мне венец

Безбольной чести, мирного величья?

Нет, не настолько я ума лишился,

Чтоб предпочесть тревожной власти бремя

Чете прекрасной: «выгода и блеск».

Теперь привет, улыбки мне повсюду,

Теперь в мою просители твои

Стучатся дверь – успеха им залогом

Мое вниманье. И все это, мнишь ты,

За звук пустой я уступить готов?

600 Нет, с разумом злодейство несовместно:

Ни сам к нему не склонен я, ни в долю

Меня сообщник не возьмет дурной.

И вот мой вызов: сам отправься в Дельфы,

Проверь дощечки подлинность моей!

Затем, мои сношения с пророком

Вели раскрыть; и если тут виновным

Меня найдешь – то вместе со своим

Брось и мой голос в обвиненья урну.

Но без улик не осуждай меня.

Противно правде – и дурных напрасно

610 Считать друзьями, и врагами добрых.

Кто друга верного изгнал, – тот жизни

Своей любимейший отрезал цвет.

Что ж, час придет – поймешь ты, что ты сделал.

Одно лишь время – добрым оправданье,

Других же в день ты уличишь один.

Он молвит здраво; стерегись паденья!

Решений быстрых ненадежен путь.

Но если быстр предатель нечестивый,

И мне быть быстрым царский долг велит.

620 А буду медлить – увенчает счастье

Его коварство, мне ж готова смерть.

Что ж ты решил? Чтоб я покинул землю!

Нет, не изгнанье[37] твой удел, а смерть.

. . . . .

Когда поймешь, чего достойна зависть.

Ты вовсе не доступен убежденью?

. . . . .

Безумен ты!

Себе кажусь я здравым.

Кажись и мне!

Довольно: ты изменник!

Где ж разум твой?

Почтение царю!

Дурному – нет!

О мой народ, народ!

630 И я народу сын, не только ты!

Оставьте спор, властители! Выходит

В час добрый к вам царица из чертога:

Пусть мир меж вас восстановит она.

Несчастные! Теперь ли время ссоре

Бессмысленной? Страдает весь народ,

А вас заботят личные обиды?

Вернись в чертог, супруг мой; удались

И ты, Креонт; ничтожного предлога

В тяжелое не возводите зло!

Сестра моя! Супруг твой, царь Эдип,

640 Ужасную вменяя мне вину,

Изгнанием грозит мне или казнью.

Да, это так! В коварном покушенье

На жизнь мою я уличил его.

Пусть пропаду, пусть вечно буду проклят,

Коль в чем-нибудь виновен пред тобой.

Ради богов, поверь ему, Эдип!

Яви почет и клятве пред богами,

И мне, и этим гражданам твоим.

Молю, о царь выслушай

650 Не гневаясь, с разумом!

Чего ж ты хочешь от меня?

Его блюдет клятвы сень;

Верным слыл он всегда;

Прости его!

Что хочешь – знаешь?

Знаю!

Что ж, скажи!

Клятву дал твой брат; не казни его

Ради тусклой мглы призрачных улик!

Так знай же: этой просьбой для меня

Ты просишь смерти или же изгнанья.

660 О нет, нет! Светлый бог свидетель мне!

Пусть погибну я без богов, друзей,

Если зла тебе я в душе желал.

Плач страны болью грудь давит мне;

Ужель весь горя круг не пройден ей,

Ужель ей новый бедствий вал[38] грозит?

Свободен он! Пусть лучше я погибну,

670 Иль из земли в бесчестье удалюсь.

(Хору)

Твой грустный лик внушил мне состраданье;

Но он повсюду ненавистен мне.

Ты уступил, но с гневом. Гнев пройдет.

А гнет останется. Такие души

Себе самим несносны поделом.

Оставь, меня! Уйди!

Я ухожу —

Тобой не понят, но для них – все тот же.

(Иокасте)

Зачем, жена, медлишь ты

Уйти с царем в свой дворец?

680 Хочу узнать, как спор возник.

Глухой упрек грянул вдруг;

Злой извет сердце рвет

И без вины.

Вскипели оба?

Оба.

В чем причина?

Не довольно ли? Исстрадались мы!

Что покончено – будь покончено.

Вот ты каков! Хоть ты и благомыслен,

Но расслабляешь, притупляешь дух мой?

О царь, царь! Сколько уж раз клялся я!

690 Я б безумен был, безнадежно слеп,

Если б верности изменил своей.

Мне ль забыть, как в те дни град страдал!

Не ты ль путь верный отыскал для нас?

О будь вновь лучшим нам водителем.

Скажи и мне, во имя всех богов:

Зачем ты гневом воспылал таким?

700 Скажу: ты мне почтенней, чем они.

Креонт злоумышляет на меня.

Скажи яснее: в чем его вражда?

Назвал меня он Лаия убийцей!

Со слов других? По собственной догадке?

Свои уста хранит он от хулы,

А подослал гадателя-злодея!

О, если так – освободи от страха

Свой ум, Эдип, и от меня узнай,

Что нет для смертных ведовской науки.

710 Тому я довод ясный укажу.

Однажды Лаий – не скажу: от Феба,

Но в Дельфах от гадателей его

Ужасное вещанье получил,

Что смерть он примет от десницы сына,

Рожденного в законе им и мной.

Но Лаий – говорят нам – у распутья,

Где две дороги с третьего сошлись,

Разбойниками был убит чужими!

А мой младенец? От его рожденья

Едва зарделся третий луч зари, —

И он его, сковав суставы ножек,

Рукой раба в пустыне бросил гор!

Да! Не заставил Аполлон малютку

720 Отцеубийством руки обагрить;

Напрасен страх был, Лаию внушенный,

Что от родного сына он падет;

Так оправдались вещие гаданья!

О них не думай! Если бог захочет —

Он сам сорвет с грядущего покров!

Что слышу я, жена моя? Во мне

Смутился дух мой, и в волненье разум.

Какой тревогой встрепенулся ты?

Сказала ты, что пал он у распутья,