Не в первый раз я застаю тебя,

Лаэртов сын, как замыслом отважным

Предупредить стремишься ты врага.

Теперь у крайнего предела стана,

Где выстроил приморский свой шатер

Аякс, его ты свежие следы,

Охотник терпеливый, измеряешь,

Узнать желая, дома ль он иль нет.

Твое чутье, что у лаконской гончей,

На путь тебя надежный навело.

Да, он вернулся; пот с лица струится

10 И кровь смывает с обагренных рук.

Тебе же нет нужды за дверь шатра

Заглядывать; открой мне мысль свою:

От знающей узнать ты можешь все.

Афины ль слово слышу я, дражайшей

Мне из богинь? Да, это ты! Хоть лика

Ты не являешь своего, – твой голос

Я узнаю; он жжет мне сердце, точно

Трубы тирренской[1] медноустой звон.

Ты не ошиблась. Замысел хочу я

Врага раскрыть, Аякса-щитоносца:

20 Его давно слежу я одного.

Он в эту ночь деяньем непонятным

Обидел нас – коль он его виновник;

Ведь нет в нас знанья, лишь гадать дано нам, —

И этот труд я принял на себя.

Мы только что нашли все наше стадо

Зарезанным безжалостной рукою;

Лежит в крови и скот и пастухи.

Все в том винят Аякса, да и мне

Один сказал свидетель, что увидел,

Как он во тьме с мечом, покрытым кровью,

30 Недавно мчался по полям пустынным.

Немедля по указанной тропе

Пустился я; одни следы признал я,

Другие ж – нет. Недоуменья полный,

Стою я здесь. Ты вовремя явилась,

Заступница моя! Твоей деснице[2]

Свою судьбу я вверил навсегда.

Мне все известно – и твоей охоте

Помощницей и стражем я пришла.

Владычица! Недаром я трудился?

Нет: той резни виновник был Аякс.

40 Каков же смысл безумного деянья?

Жестокий гнев за отнятый доспех.

Но почему ж на скот он гнев направил?

Он мнил, что вашу проливает кровь.

Как? Он отмстить аргивянам задумал?

И отомстил бы, если бы не я.

На что же он дерзнул в своей отваге?

На вас – коварно, в ночь, один на всех.

И цели беспрепятственно достиг?

Достиг шатра обоих полководцев.

50 И все ж свирепых рук не обагрил?

Нет. Удержала от потехи злобной

Аякса я, губительным обманом

Его глаза сурово заслонив[3]

И на стада его направив – вашу

Неразделенную еще добычу

Под стражей пастухов. И вот, нагрянув,

Он стал рубить кругом себя и душу

Убийством рати многорогой тешить.

То думал он, что братьев он Атридов[4]

Жизнь исторгает, то – других вождей.

Я ж разжигала дух его больной

60 И в сеть беды безумца завлекала.

Резнею душу усладив, живых

Связал быков он и баранов крепко

И в свой шатер погнал, воображая,

Что воинов уводит, а не скот

Рогатый. Там поныне в исступленье

Он пленников своих терзает всласть.

Теперь ты сам болезнь его увидишь

И весть о ней данайцам передашь.

О, не пугайся! Не грозит бедою

Его явление тебе. Туманом

Покрыла я его глаза: не может

70 Он образа увидеть твоего.

Эй, друг! К чему без устали у пленных

Ты руки вяжешь? Выходи! Тебя,

Аякс, зову я: выходи скорее!

Зачем, Афина? Не зови его!

Блюди молчанье! Иль ты трусом стал?

Ради богов! Оставь его в палатке!

Боишься ты? Боишься человека?

Он был врагом мне и врагом остался.

Смех над врагом – не всех ли он отрадней?

80 Не для меня; оставь его в палатке!

Безумец, вижу, страх тебе внушает.

Перед здоровым страха б я не знал.

Да не увидит он тебя, не бойся!

Как не увидит? Не слепцом же стал он!

И зрячему я помрачу глаза.

Для божьей воли нет препятствий, знаю.

Блюди ж молчанье, с места не сходи!

Я остаюсь, но неохотно, верь мне.

Аякс! Вторично я зову тебя!

90 Иль о союзнице своей забыл ты?

(Выходит из шатра

с окровавленным бичом в руках)

О, радуйся, дочь Зевсова, Афина!

Ты хорошо мне помогла: златыми

Трофеями тебя украшу я!

Спасибо за готовность. Но скажи мне:

Ты насладился ли аргивян кровью?

Могу гордиться, насладился вдоволь!

И на Атридов меч ты обратил?

Не обесчестить им Аякса боле!

Ты на тот свет отправил их, не так ли?

100 И пусть теперь наград меня лишат!

Что ж, правильно. Ну, а Лаэртов сын?

Что с ним? Он спасся от руки твоей?

Ты про лису проклятую спросила?

Про Одиссея, что с тобою спорил!

Его, владычица, живьем я взял

На радость сердцу своему. В палатке

Сидит он; смерть же примет он не скоро.

Зачем не скоро? Что задумал ты?

Привязанный к столбу хоромной сени…

Какую казнь готовишь ты бедняге?

110 Он этот бич своей окрасит кровью!

Не издевайся над несчастным, полно!

Во всем, Афина, воля будь твоя, —

Но он свою пускай потерпит кару!

Что ж, если сердце так велит, исполни

Все, что задумал; не жалей руки!

Исполню тотчас. А тебя прошу я

И впредь союзницей мне быть такой!

Богов ты силу, Одиссей, на нем

Изведать мог. Вот человек! Видал ли

120 Ты прозорливей иль дельней его?

О нет, богиня. И тем больше жалость

Терзает сердце мне – хоть он и враг мой —

При виде унижения его.

И не о нем одном скорблю я. Все мы,

Все, что землею вскормлены, не боле

Как легкий призрак и пустая тень.

Так рассуждай и впредь, мой друг, и бойся

Богов надменным словом оскорбить.

Пусть ты сильней других своей десницей,

И пусть бездонней всех твое богатство, —

130 Не дай душе гордыней обольститься!

Ты видишь сам: все счастье человека

Дня одного добыча или дар.

К благоразумным милостивы боги,

Но ненавистен сердцу их гордец.

Теламонов наследник, что город блюдешь

На брегах Саламина средь волн голубых,

Твое счастие всем нам отрада.

Но когда над тобою Зевесов перун,

Когда речи данайцев порочат тебя,

Мы смущеньем объяты и в страхе дрожим,

140 Точно глаз голубицы пугливой.

Так, в последнюю ночь, что от солнца бежит,

Злоречивые вести по стану ползут

И бесславят тебя:

Что на выгона луг ты коварно проник

И добытый данайцами скот перебил,

Все, что после раздела хранилось у нас,

Поражая булата грозою.

Так сплетает рассказ про тебя Одиссей,

Его на ухо шепчет то здесь он, то там,

150 И все верят ему.

Убедительно лживое слово звучит,

Ему пуще рассказчика слушатель рад,

Все глумятся над горем Аякса.

Да, в великую душу нетрудно стрелять:

Промахнуться нельзя. Если кто про меня

Небылицы сплетет, не поверят ему, —

А имущего Зависть следит по пятам,

Между тем как толпа без великих мужей

Ненадежный оплот воздвигает в бою.

160 Лишь под сенью великого малый цветет,

Лишь от малых великий могуч и силен.

Но не внемлет глупец в ослепленье своем

Благомыслящей мудрости слову.

И тебя они ныне поносят, Аякс,

И не в силах мы им ничего возразить,

Переспорить не можем одни, б з тебя!

Они рады, что взоров избегли твоих,

Верещат, словно стая шумливых птенцов,

Но яви им свой лик, – как пред коршуном злым,

170 Оробеют внезапно и в страхе немом

Разлетятся, забыв об отваге.

Вправду ль тебя Тавропола[5], дочь Зевсова, —

О безотрадная весть,

Мать позора моего! —

На не деленный скот подняла меченосного?

За то ль, что не дал ей в добыче доли ты,

Иль что трофеем почтить

Ее забыл ты, иль за охоту – венком?

Иль меднобронный бог Эниалий[6] в бою

180 К тебе был ласков, ты же не вспомнил о нем

И ночным был страхом наказан?

Нет, не поверю, чтоб в здравом рассудке ты,

Сын Теламона, скота

Кровью меч забрызгал свой!

Болезнь от бога – нам не осилить; но дайте же

О Зевс и Феб, отпор молве-злоречию!

Если же лживой молвой

Тебя порочат или Атридов чета,

190 Иль что Сисифом в ложе позора рожден[7] —

Молю, владыка! Лик из палатки явив,

Мглу развей навета лихого!

Встань, поднимись скорей с одра! Не всю же вечность!

Ты на нем пролежишь в безделье стыдном.

Наш позор до небес горит!

Гордыня врагов мчится,

Не зная препон, шумно,

Как вихрь на горе в роще.

У них на устах смех лишь,

Обиды полна речь их,

200 У нас же болит сердце.

Дорогие гребцы с саламинской ладьи,

Эрехфиды[8], земли благодатной сыны!

Всем нам горе приспело, что верность храним

Теламонову дому в далекой стране.

Наш великий, наш сильный, наш грозный Аякс

Изболевшись, лежит,

Помраченный ужасною бурей.

Что за тяжкое зло ночь могла принести,

День прошедший сменив?[9]

210 Расскажи, Телевтанта-фригийца дитя,

Обо всем: ведь тебя, хоть и пленница ты,

Как жену возлюбил бурнострастный Аякс,

Тебе ведомы все его думы.

Как в слова мне облечь несказанную боль?

Тяжелее ведь смерти лихой моя весть!

В эту ночь, помраченный безумия мглой,

Свою славу Аякс на позор променял.

Посмотрите: там преют под сенью шатра

Бездыханные туши; струится с них кровь;

220 Это – жертвы несчастного мужа!

С какой ты к нам вестью,

Вестью несносной, нещадной пришла

Сказать о гневном муже!

Эта ли весть на устах у данайских вождей,

Эта ли весть множится в толках?

Грядущий миг бедствия полн;

Смерть над тобой нависла,[10]

О вождь, ты, что свой меч

230 Поднял рукой безумной

На весь скот и на пастырей всех

Единой черной казнью!

Ах, оттуда пришел и оттуда пригнал

Он сплетенное вервием стадо домой.

Тут одних он, на землю повергши, заклал,

Иль ударом меча пополам разрубил.

Два барана остались. Из них одному

Отсекает язык он и голову вмиг,

240 А другого, стоймя ко столбу привязав,

Он сечет двухконечным свистящим бичом,

Изрыгая ужасные речи – злой бог

Его им научил,

А не смертного ум человека.

Пора и нам, видно,

Робко покровом главу осенив,

Искать спасенья в бегстве

Или, к весельным уключинам дружно подсев,

260 Синим волнам судно доверить.

Таких угроз речи полны

Двух против нас Атридов!

Боюсь, близок наш час:

Каменный плащ грозит нам,

Грозит нам и Аяксу; а он

В тисках безумья страждет!

Их уж нет. Как тот ветер, что с юга шумит,

После страстных порывов без яркой грозы

Утихает – так в нем ослабела болезнь.

Но, прозрев, он лишь новую чувствует боль —

260 И не диво: сильнее та рана горит,

Что своей же рукою себе ты нанес,

А не принял от вражьей десницы.

Коль он прозрел, надеюсь на удачу:

О прошлом зле не тяжела забота.

Чтоб выбрал ты, когда б свободу дали:

Сам быть счастливым, огорчая близких,

Или делить с печальными печаль?

В двойном несчастье больше зла, жена.

Так вот: болезнь прошла, а горе нет.

270 Какое горе? Я тебя не понял,

Пока болезнь Аякса осеняла,

Он наслаждался бедствием своим,

Хоть нам, разумным, был причиной горя.

Теперь же спала с глаз его завеса,

И что ж? Он сам отчаяньем охвачен,

А нам не легче стало. Так-то вправду

Одно он горе на два поменял.

Да, ты права. Тем более боюсь я,

Удара божества: как быть иному,

280 Когда больней здоровье, чем болезнь?

Больней, бесспорно. Все ты понял ныне.

Но в чем начало стольких лютых зол?

Все расскажи: товарищи мы в горе.

Тебе я все, как другу, расскажу.

В полнощный час, когда кругом потухли

Огни лампад вечерних, меч схватил он

И в безнадежный устремился путь.

Я вскрикнула в испуге: «Что с тобою,

Аякс? Без зова, без вождей приказа

290 Затеял дело ты? Трубы не слышно,

И мирно дремлет весь ахейский стан!»

Но он старинным мне ответил словом:

«Жена, молчаньем женщина красна!»

Умолкла я, а он один умчался.

Что там он делал, знать я не могу.

Сюда ж пригнал он связанных друг с другом

Быков, собак и белорунный скот.

Тут началась расправа: тех в затылок

Он поражал, тех в горло, тех мечом

Он надвое рубил; иных в оковах

300 Он истязал – людей он, верно, видел,

А не животных бессловесных, в них.

Вдруг он уходит; слышу, как за дверью

Он спорит с тенью[11] и клянет Атридов

И Одиссея, и залившись смехом,

О мести, им свершенной, говорит.

Окончив речь, он в дом вбегает снова —

И здесь с трудом в себя приходит он.

Кругом он смотрит – все полно позора.

Тут с криком бешеным главу свою

Ударил он и грохнулся меж трупов

Зарезанных баранов и быков —

Развалиной среди развалин мести,

310 Рукой вцепившись в волосы свои.

И долго так в безмолвии унылом

Лежал он. Вдруг меня увидев, крикнул

С угрозою, чтоб все ему сказала,

Всю правду обнаружила ему.

Мне страшно стало; рассказать решилась

Ему я все, что ведомо мне было.

Но тут завыл отчаянным он воплем —

Таким, какого никогда я раньше

Не слышала. Лишь трус и жалкий, мнил он,

320 Рыданьем громким душу облегчает;

Он сам не плакал никогда, а глухо

Стонал лишь, точно бык рассвирепевший.

А ныне, весь в кручину погруженный,

Ни пищи не отведав, ни питья,

Как пал тогда он, так лежит недвижно

Среди скота, закланного мечом.

И, видно, зло замыслил он: зловещим

И стон его мне кажется, и речь.

Но вы, друзья, – я с умыслом к вам вышла —

Посильную явите помощь мужу.

330 Слова друзей нужны таким, как он.

Боюсь, Текмесса, что от бедствий этих

Безумствует в отчаянье Аякс.

(в шатре)

О доля, доля!

И я боюсь. Вы слышали, друзья,

Аяксов крик? Как жалобно он стонет!

О доля, доля!

Он либо болен, либо страшный след

Болезни прошлой дух его терзает.

О сын мой, сын мой!

340 О Зевс! Тебя зовет он, Еврисак!

Зачем зовет? Ах, где ты? Горе, горе!

Пришлите Тевкра! Где он? Вечно ль рыщет

Он за добычей? Смерть моя настала!

Он здраво мыслит. Дверь открой: быть может

Наш вид его одуматься заставит.

Открыть согласна. Приготовьтесь видеть

И все дела, и все несчастье мужа.

Распахивает полог шатра.

Виден Аякс среди убитого им скота.

(поднимаясь навстречу хору)

Увы!

Вы, друзья мои безупречные,

350 Вы, что верность мне до конца блюли!

Нагрянул вал кровавого прибоя,

И весь я им – весь погребен навеки!

(Текмессе)

Ужасный вид. Правдивы свыше меры

Слова твои: безумье налицо.

Увы!

Вы средь волн морских помогали мне,

Вы со мной пришли на ладье одной,

360 От вас одних спасенья жду и ныне:

О сжальтесь же! Дайте вкусить мне гибель!

(Аяксу)

Оставь кощунства! Злом ты зла не смоешь;

Лишь выше встанет бедствия пучина.

Вот, смотрите все: вот бесстрашный муж,

В яростных боях богатырь лихой!

Стал овец грозой беззащитных он!

О смейтесь, люди! Нет конца позору!

Молю, Аякс, властитель! Успокойся!

Оставь меня! Оставь, уйди отсюда!

О горе, горе!

Ради богов, приди в себя, смягчись!

Несчастная доля моя!

Не смог злодеев я казнить,

Нет: на быков, на мирный скот

Несущий смерть меч обратив,

Кровь алую я пролил!

К чему о прошлом горевать напрасно?

Его иным не сделать нам никак.

О Лаэртов сын, ты, что все свершить,

380 Всех орудьем зол быть готов всегда,

Ты, что всех людей в кознях превзошел!

Сколь громким смехом эту весть ты встретишь!

Над смехом и над плачем властен бог.

Добраться бы мне только до него,

Хоть я и стражду!

Оставь гордыню: мало ль бед тебе?

О Зевс, моих дедов отец!

Позволь предателя сгубить,

Злого врага, и с ним царей

390 Двойную власть! Сам я затем

Главу сложить согласен.

В такой молитве гибель испроси

И мне: нет жизни без тебя мне боле.

Увы!

Ночь, что дня милей, мрак, что солнца свет

Для меня затмил!

Я к вам, я к вам всей душой стремлюсь!

Да, к вам. Не в силах я

Видеть богов, видеть людей:

Ни радости, ни пользы нет

400 В моем для ближних взоре.

Дева сильная, Зевса дочь, меня

В смерть позором гонит.

О, куда бежать? Где приют найти,

Если родовая рухнула слава!

Бессмысленной добычей окружен я,

А войско все, вздымая копья,

Смерть мне готовит!

410 О горе, горе! Не такие речи

Привыкли слышать мы из уст бойца!

Увы!

Шумный моря вал, круч прибрежных мрак,

Высь зеленая!

Давно, давно гостем вашим здесь,

Давно под Троей я.

Гостем и впредь буду у вас,

Но не живым уж боле, нет —

В ком разум есть, пусть знает.

О Скамандровы[12] струи ближние,

420 Милые данайцам!

Уж Аякса вам не видать вовек,

Лучшего – сказать ли гордое слово? —

Из всех, пришедших из Эллады в Трою.

А ныне под позора гнетом

Падший лежу я!

Ни говорить я, ни молчать заставить

Тебя не в силах: так несчастен ты.

430 Несчастен, да. И мнил ли кто, что имя

Созвучьем жалобным[13] с моим несчастьем

Сольется в крике? Да, Аякс! И дважды

Стонать тебе, и трижды не грешно:

Таким ты морем окружен недоли.

Здесь мой отец,[14] у ног священной Иды,

Главу украсил доблести венцом

И с громкой славой в дом свой возвратился.

Я ж, сын его, у той же Трои стен,

Не уступая ни телесной силой

Родителю, ни подвигов красою,

440 Бесчестной смерти в стане обречен.

А все ж в одном уверенность храню я:

Будь сам Ахилл над доблестью ахейцев

Судьей – никто иной его доспехов

Не получил бы в дар, опричь меня.

Атриды же мою презрели силу

И негодяю присудили их!

Не повторить бы им суда кривого,

Когда б глаза и ум заблудший мой

Лихому замыслу не изменили:

Я заносил уж руку на злодеев —