Строфа I

Блаженны вы, люди, чей век бедой не тронут!

Если ж дом твой дрогнул от божьего гнева,

Смена жизней лишь приумножит наследье кары.

Мятежится за валом вал,

Точно лютых вьюг разгул

Подводный ад на гладь лазурных волн извлек.

580 На свет ил дна всплывает черный,

Страждет скал прибрежных кряж,

Протяжным стоном вою бури вторя.

Антистрофа I

Я вижу растущую в роде Лабдакидов,

За бедой беду в череде поколений;

Не искупит жертва сыновняя[15] отчих бедствий, —

Сам бог в погибель дом ведет.

Рос последний в нем цветок,

600 Последний свет он лил на весь Эдипа дом.

Увы! Серп бога тьмы подземной

Срезать и его готов:

Безумье речи, – разума затменье.

Строфа II

Твою, Зевс, не осилит власть

Человечьей гордыни дерзость

И сон-чародей перед тобой бессилен,

И дней неустанный ход;

Старости чужд, вечно державен ты,

Вечно тебя Олимпа

610 Свет лучезарный нежит.

Человеку ж дан и в прошлом,

И ныне, и впредь закон:

Бди, борись – все тщетно;

В уделе Земном все под Бедой ходит.

Антистрофа II

Надежд сонм обольщает ум,

Но одним он бывает в пользу,

Другим – на беду легкообманной страсти.

Грядешь ты, не чуя зла, —

И в ярый огонь ступишь негаданно.

620 Видно, недаром предкам

Мудрость внушила слово:

Благодать во зле мы видим,

Когда ослепленный ум

В гибель бог ввергает;

Недолго нам ждать: близко Беда ходит.

Но я Гемона вижу; в гнезде он твоем

Стал единственным ныне…[16] Как тускл его взор!

Знать, о доле невесты проведал жених;

630 Знать, не сладко с надеждой прощаться!

Узнаем вскоре сами без пророков.

Мой сын, ужель ты гневен на отца,

Про приговор решительный невесте

Узнав? Иль, что бы я ни делал, прочен

Сыновнего почтения завет?

Отец, я твой; ты путь мне указуешь

Решеньем благостным, и путь тот – мой.

Не так мне дорог брак мой, чтоб заветам

Твоим благим его я предпочел.

Ты прав, мой милый. Пред отцовской волей

640 Все остальное отступать должно.

Затем и молим мы богов о детях,

Чтоб супостатов наших отражали

И другу честь умели воздавать.

А кто и в сыне не нашел опоры —

Что скажем мы о нем? Не ясно ль всем,

Что для себя он лишь кручину создал

И смех злорадный для врагов своих?

Нет, нет, дитя! Не допусти, чтоб нега

Твой ясный разум обуяла; женской

Не покоряйся прелести, мой сын!

Кто с лиходейкой делит ложе – верь мне,

650 Морозом веет от таких объятий!

Нет горше язвы, чем негодный друг.

Отринь и ты ее, презренья полный:

Она нам – враг. Пускай во тьме подземной

Себе другого ищет жениха!

Я уличил ее уликой явной

В том, что она, одна из сонма граждан,

Ослушалась приказа моего;

Лжецом не стану я пред сонмом граждан:[17]

Пойми меня, мой долг – ее казнить.

И пусть взывает к родственному Зевсу:[18]

Когда в родстве я зародиться дам

Крамоле тайной – вне родства бесспорно

660 Еще пышнее расцветет она.

Нет. Кто в кругу домашних безупречен,

Тот и гражданский долг исполнит свято;

Напротив, кто в безумном самомненье

Законы попирает, кто властям

Свою навязывает волю – мною

Такой гордец отвержен навсегда.

Кого народ начальником поставил,

Того и волю исполняй – и в малом,

И в справедливом деле, и в ином.[19]

Кто так настроен,[20] тот – уверен я —

Во власти так же тверд, как в подчиненье.

670 Он в буре брани на посту пребудет,

Соратник доблестный и справедливый.

А безначалье – худшее из зол.

Оно народы губит, им отрава

В глубь дома вносится, союзной рати

В позорном бегстве узы рвет оно.

Но где надежно воинство – его там

Ряды блюдет готовность послушанья.

Храни же свято стяг законной власти,

Не подчиняя женщине ума.

Уж если пасть нам суждено – от мужа

680 Падем, не в женской прелести сетях!

Нам мнится, если возраст нам не враг,

Твоими разум говорит устами.

Ах, разум, разум… Да, отец мой, высший

То дар богов для смертных, спору нет;

И что неправ ты – это доказать

Не в силах я – и не хочу быть в силах.

Но прав, быть может, также и другой?

Поверь, отец: что делает народ,

Что говорит и чем он недоволен,

690 Мне лучше видно. Страх простолюдину

Твой взор внушает,[21] прерывает речи,

Что неугодны слуху твоему.

А я, в тени, и вижу все, и слышу.

Я слышу, да, как все ее жалеют,

Все говорят: «Ужель погибнет та,

Что гибели всех менее достойна? —

Ужель за подвиг столь прекрасный – кару

Столь жалостную понесет она? —

Ту, что, родного брата в луже крови

Найдя, непогребенным не снесла,

Не потерпела, чтоб от псов голодных

Он поруганье принял и от птиц —

Ее ль златым мы не почтим венком?»

700 Так глухо бродит темная молва.

Отец! Ведь мне всего добра на свете

Дороже благоденствие твое.

И быть не может иначе: ведь слава

Цветущего отца – величье сына,

Как и отцу отраден сына блеск.

Не будь же однодумен: не считай,

Что правда только в том, что ты сказал.

Кто лишь в себе высокий разум видит,

Иль чары слова, иль души величье —

Тот часто вдруг оказывался пуст.

710 Ты – человек, и как бы ни был мудр ты, —

Позора нет познать и уступить.

Когда поток весенних вод избыток

Стремит в долину – гибкие лишь лозы

Его выносят, а деревьев силу

Он, с корнем вырывая, истребляет.

Когда моряк натянет корабельный

Канат и не захочет отпустить —

Не миновать ладье перевернуться.

Нет, уступи, смири свой гордый дух!

Дозволь и мне, хоть я и молод, словом

Тебя правдивым вразумить, отец:

720 Всех совершенней я того считаю,

Кто сам в себе клад мудрости хранит.

Но он немногим достается; прочим —

И доброму совету внять хвала.

Полезно обоюдное ученье,

Коль доля правды у обоих есть.

Седые старцы мы; не время нам

У молодого разуму учиться!

Одной лишь правде! Если ж молод я, —

Смотреть на дело должно, не на возраст.

730 А дело ли ослушника почтить?

Почтить дурных я не просил, отец.

Ну, а ее ты к ним не причисляешь?

Ни я, ни всенародный глас фивян.

Народ ли мне свою навяжет волю?

Ты ныне слово юное сказал.

Своей мне волей править, иль чужою?

Единый муж – не собственник народа,

Как? «Мой народ» – так говорят цари!

Попробуй самодержцем быть в пустыне!

740 Жене ты покорился, вижу я!

Коль ты – жена; я о тебе забочусь.

Ты, негодяй?[22] И судишься с отцом?

Так должно; Правды ты завет нарушил.

Нарушил, если власть я чту свою?

Хорош почет, коль ты богов бесчестишь!

Презренный, женской прелести угодник!

Все ж не дурному делу я служу.

Ты в каждом слове лишь о ней радеешь!

Нет; и о нас с тобой, и о богах.

750 Живой ее ты не получишь в жены!

Она умрет… пусть так! Но не одна.

Еще угрозы? Вот венец дерзанью!

Угрозы? Нет; тщете ответ бессильный.

Тщеты питомец не учитель мне!

757 Ты говорить лишь хочешь, а не слушать?

756 Раб женщины, не раздражай меня!

755 Отец!… другого б я назвал безумцем.

758 Что ж, называй! Но не на радость, верь мне,

К хуле и брань прибавил ты.

Эй вы!

760 Сюда преступницу ведите! Тотчас

На жениха глазах ее казню.

Нет, этого не будет! Глаз моих

Уж не увидят боле ни невеста

В мученьях казни горестной, ни ты:

Других ищи союзников безумью!

Его шаги торопит гнев, владыка —

Советник лютый в юных дней пылу.

Что ж, в добрый час! Пускай в своей гордыне

И дерзости себя хоть богом мнит:

Их он и этим не спасет от казни.

770 «Их», ты сказал? Ужель казнишь обеих?

Ты прав: лишь ту, что прикоснулась к трупу.

Какую ж ей ты приготовил казнь?

За городом, в пустыне нелюдимой,

Врыт в землю склеп;[23] из камня свод его.

Туда живую заключу, немного

Ей пищи дав – так, как обряд велит,

Чтоб города не запятнать убийством,

Пусть там Аиду молится – его ведь

Она считает богом одного!

Быть может, он спасет ее от смерти.

А не спасет – на опыте узнает,

780 Что почитать подземных – праздный труд.

Эрот, твой стяг[24] – знамя побед!

Эрот, ловец лучших добыч,

Ты и смертному сердце жжешь

С нежных щек миловидной девы.

Подводный мир чует твой лет; в чаще лесной гость ты;

Вся бессмертная рать воле твоей служит;

Всех покорил людей ты —

790 И, покорив, безумишь.

Тобой не раз праведный ум

В неправды сеть был вовлечен;

Ты и ныне лихую рознь

В эти души вселил родные.

Преграды снес негой любви взор молодой девы —

Той любви, что в кругу высших держав судит.

Нет поражений играм

800 Царственной Афродиты!