ПОДОПЕЧНЫЕ ГРАФА ВИДО

Симон Сехниашвили из села Велисцихе, что в Гурджаанском районе Грузии, не мог себе даже вообразить, что его скромной персоной будут заниматься сразу два итальянских графа. Это в Риме. А в Москве, чего он даже не подозревал, его поступками и намерениями интересовался сам всесильный нарком внутренних дел Берия.

Не будем интриговать читателя чрезмерными ожиданиями: дело оказалось вполне заурядным, но позволило заглянуть во внутреннюю кухню праворадикального крыла грузинской эмиграции, которое в оперативных документах квалифицируется как грузинский фашизм. И не только. Удалось установить вовлеченность фашистской верхушки Италии и высокопоставленных итальянских чинов в разработку планов использования кавказского сепаратизма в своих внешнеполитических целях.

Окончание грузинским юношей по имени Симон средней школы совпало с пиком активности в республике оппозиционных сил, пришедшимся на 1924 год. Возможно, на его настроения влияли счеты его отца к советской власти за раскулачивание и какие-то другие моменты политической круговерти тех лет. В конце концов молодой человек, помыкавшись без места, нелегально перешел в Турцию, а затем добрался до Франции. Там устроился рабочим на фабрику, был принят в кругу эмигрантов. Через некоторое время по совету своих новых приятелей вступил в эмигрантскую организацию «Тетри Георги». Она была основана генералом Лео Кереселидзе, который во время Первой мировой войны командовал грузинским легионом, действовавшим на стороне немцев. Соответственной была и ее ориентация, приобретшая в конце тридцатых годов откровенно фашистскую окраску .

Когда образовалась претендовавшая на некую автономию в «Тетри Георги» группа «Момавали», которую возглавил хороший знакомый Симона Александр Манвелишвили, то он, не колеблясь, присоединился к нему. Его новый руководитель, выехавший, кстати, из Грузии на пару лет позже самого Симона, придерживался мнения, что немцы недооценивают потенциал грузинской эмиграции. Поэтому следует заручиться политической и, как следствие, финансовой поддержкой фашистского режима дуче, у которого, как он понимал, есть свои интересы на Кавказе. Обстановка для установления подобных контактов с итальянцами после заключения антикоминтерновского пакта трех держав представлялась более чем благоприятной.

Манвелишвили, квартировавший в Париже, снарядил Симона Сехниашвили в Рим, порекомендовав связаться там поначалу с известным грузинским националом Василием Садатиерашвили. Тот работал в вечном городе на ряд германских газет, а вплоть до конца тридцатых годов сотрудничал в печатном органе германских нацистов «Фелькишер Беобахтер». У него были хорошие связи с различными итальянскими службами. Контактируя с ними, Садатиерашвили, по сведениям Римской резидентуры нашей разведки, настойчиво пробивал мысль о необходимости более ощутимой поддержки итальянскими фашистами своих грузинских последователей. Сам он характеризовался убежденным сторонником расчленения СССР при иностранной поддержке. Вот он-то и согласился рекомендовать итальянским коллегам человека, которому можно поручить нелегально проникнуть в Грузию для сбора информации о настроениях людей в родных местах в условиях приближающейся войны и обкатки этого канала связи. И для того, чтобы показать итальянским друзьям независимой Грузии возможности организации.

Садатиерашвили представил своего протеже в Римской секции по изучению антикоммунизма, которая в оперативной переписке называется сокращенно Антикоммунистический центр. Деятельность этой структуры курировали управление по общим вопросам ведомства иностранных дел Италии и персонально начальник IV отдела этой службы граф Видо. Тот поручил навести соответствующие справки о госте, а заодно прозондировать отношение грузинских групп к взаимодействию с азербайджанцами, чтобы был более понятен для итальянского восприятия блок закавказцев. По результатам проведенной работы графу была представлена записка, содержание которой вскоре стало известно на Лубянке.

В ней со ссылкой на настроения в эмигрантских кругах говорилось, что грузины с энтузиазмом приветствовали бы активную заинтересованность Италии кавказскими народами и поддержку ею идеи независимости Закавказья.

Конкретные предложения грузинских фашистов, говорилось в документе, сводятся к следующему. Первое — создать засекреченное информационное бюро с местопребыванием в Стамбуле и филиалом в Тегеране. В функции этого органа входили бы сбор сведений об обстановке в советском Закавказье, пересылка этой информации в Рим с итальянской диппочтой, доставка в Кавказский регион пропагандистских материалов фашистского толка, организация под руководством итальянских правительственных служб грузинских и азербайджанских национальных сил, а также формирований горских народов Кавказа, снабжение их оружием, боеприпасами и амуницией. Второе — изучение вопросов, связанных с возможностью закамуфлированной переброски подразделений итальянской армии под прикрытием освоения сельскохозяйственных и лесных концессий в районах ирано-советской и турецко-советской границы. Имелось в виду, что они должны быть готовы вмешаться в события и поддержать восстание против советской власти в Закавказье. Правда, как мыслилась эта акция на практике, осталось загадкой.

Вопрос сотрудничества с азербайджанцами разрешился безболезненно к большому удовлетворению Видо. Грузинские представители сказали, что стамбульский разведывательный центр мог бы возглавить уважаемый Хосров-бек Султанов, бывший при мусаватистах военным министром Азербайджана. Они мотивировали это тем, что он убежденный сторонник независимости всего Кавказа, а главное, имеет связи в высших кругах Турции и Ирана .

Как отмечается в представленном Видо документе, в приватных беседах грузины говорили, что если Италия не сочтет целесообразным участвовать в реализации этих предложений, то ее вполне может опередить Германия, которая проявляет исключительный интерес к сепаратистским движениям в СССР. Что касается первого постулата, то он очень походил на легкий шантаж, а второе было верно с тем лишь дополнением, что немцы в вопросе работы с эмиграцией сепаратистского толка вели свою собственную крупную игру, не посвящая особенно в эти дела своих итальянских союзников. Графу Видо, так же, как его шефу Чиано, надо полагать, об этом было известно.

Видо заинтересовался представленными ему соображениями и поддержал вояж ходока на советскую территорию. Пообещал, что будет ставить этот вопрос перед министром, включая и выделение необходимых средств.

Сам же Сехниашвили в разговоре со своим приятелем проговорился, что ему поручают опасную миссию в Грузии, чем он гордится. Возможно, это была бравада, а может быть, как предположила резидентура, за этим скрывались намерения совершить на советской территории какие-то действия диверсионно-террористического характера. В Центре исходили из худшего, поэтому по существу поступившего из загранаппарата сигнала были проинформированы контрразведывательные службы органов госбезопасности. Под наблюдение взяли родственников вероятного эмиссара и людей, на которых он мог попытаться выйти в случае своего появления в республике. К его задержанию все было, таким образом, готово.

А в ведомстве Видо уже почувствовали вкус к работе с эмигрантами-радикалами, тем более что часть их не скрывала своих симпатий к фашизму. В одной из бесед Видо сказал сослуживцу, что следить за деятельностью эмиграции мало, надо поддерживать неформальные отношения с теми из ее деятелей, кто может оказаться полезным Италии, особенно с выходцами с Кавказа и Украины. Он посетовал, что в Москве достоверных сведений о положении дел на советских территориях, интересующих итальянские правительственные инстанции, не получить из-за жесткого контроля госбезопасности .

Итальянский посол, человек, способный в таких делах, по его словам, вынужден по этой причине бездействовать. К тому же советское правительство не пожелало дать согласия на учреждение итальянского консульства в Тифлисе, что только усугубляет трудности.

Нарком внутренних дел СССР Лаврентий Павлович Берия счел нужным доложить вопрос о группе «Момавали», ее отношениях с итальянскими властями и планируемой заброске Сехниашвили в Грузию Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) Сталину. Полагал, очевидно, что тому будет небезынтересно узнать, каков вклад некоторых соплеменников в кавказский сепаратизм и какие надежды они возлагают на зарубежных спонсоров. Ведь шел 1939 год, и обстановка требовала предельного внимания к такого рода явлениям.

Дело «Момавали» еще раз показало, сколь притягательной была идея использования сепаратистов для иностранных спецслужб, в данном случае итальянских, хотя какого-то логического конца она не имела. Начавшаяся Вторая мировая война перевернула многое, в том числе и в умах людей. Мы не знаем, как сложились судьбы основных фигурантов в деле итальянского графа Видо и его грузинских подопечных, зато все известно об их верховных руководителях. Бессменный в течение многих лет министр иностранных дел Италии Чиано, зять Муссолини, оказался в числе его противников, был вывезен немцами в Германию, а затем выдан итальянским фашистам, оставшимся верными дуче, и ими расстрелян. Сам диктатор после драматических перипетий с его освобождением спецгруппой СС под командованием Скорцени все же в конце войны был захвачен итальянскими партизанами и казнен.

А дело «Момавали», уже не пополнявшееся новыми документами, в 1945 году было сдано в архив, оставив для истории следы событий предвоенных лет в виде агентурных донесений, спецсообщений внешней разведки, переписки центральных и республиканских органов НКВД и других материалов .

ВОЕННЫЙ АТТАШЕ

Всего год спустя после подписания Японией и Германией Антикоминтерновского пакта началась японская агрессия в Китае, затем последовали военные действия в районе озера Хасан и, наконец, в 1939 году на реке Халхин-Гол, где советско-монгольские войска под командованием Г. К. Жукова нанесли чувствительный удар по престижу Квантунской армии. В мире заговорили о неизбежности нападения Японии на СССР. Напряженная обстановка на Дальнем Востоке требовала пристального внимания к действиям японцев по всему периметру наших границ.

Из загранаппаратов разведки стала поступать информация об активизации японской дипломатии, военных органов и спецслужб на советском направлении. Обратили на себя внимание участившиеся контакты японской разведки с руководящими деятелями эмиграции из Советского Союза, особенно среднеазиатской и кавказской. Такие данные пришли из резидентур в Кабуле, Анкаре и некоторых европейских столицах. Последовало указание Центра выяснить содержание переговоров, которые японцы вели с теми деятелями эмиграции, кто был известен своими радикальными установками и ориентировался на войну как средство достижения заявленных ими политических целей.

Японский военный атташе в Кабуле майор Миязаки до назначения на эту должность был начальником военной миссии в Сахаляне (Хейхе). Это было подразделение японской военной разведки, имевшее своей задачей организацию агентурной разведки на сопредельных территориях Советского Союза, Китая и Монголии. Ему вменялось также контрразведывательное обеспечение войск Квантунской армии, расквартированных в Маньчжоу-Го .

Особый интерес японская разведка проявляла к советскому Приморью как вероятному театру военных действий и дислоцированным на его территории войскам Дальневосточного военного округа. Миязаки стремился наладить эффективную агентурную разведку, а для этого надо было иметь помощников, которые могли действовать на советской территории. Таковые вербовались из числа русских эмигрантов, в немалом числе осевших в Харбине и других маньчжурских городах. Именно из их числа японцы приобретали агентуру, которая небольшими группами по два-три человека или в индивидуальном порядке нелегально засылалась в СССР.

Если говорить о результатах работы, то здесь, мягко говоря, не все было однозначно, и чутье профессионала подсказывало Миязаки, что чекисты обложили его довольно основательно. Майор понимал, естественно, что возглавляемая им миссия в городе на Амуре в свою очередь является объектом оперативного внимания советской военной разведки, территориальных органов госбезопасности и пограничников. Несколько засланных Миязаки в Приморье и Забайкалье групп бесследно исчезли — ничего не поделаешь, это издержки сложной и опасной работы. Часть завербованных людей после выполнения заданий возвращалась с какими-то результатами, о которых докладывалось в головную военную миссию в Харбине. Пару раз вышестоящее начальство указывало Миязаки на то, что поступающие от него сведения похожи на дезинформацию. Это означало, что чекисты могли вести оперативную игру, намеренно не трогая его людей и контролируя их действия, либо, что еще хуже, перевербовали его агентов.

При назначении Миязаки на должность военного атташе в Афганистане было принято во внимание, что, работая в Сахаляне, он приобрел изрядный опыт вербовки эмигрантов из СССР и был знаком с методами работы советской контрразведки. Само содержание оперативной работы существенно расширилось. Если на Дальнем Востоке Миязаки концентрировал усилия на чисто военной стороне дела, то в его новом амплуа приходилось мыслить уже категориями военно-политическими. В соответствии с установками из Токио речь шла о подготовке к осуществлению мер по дестабилизации обстановки в советских среднеазиатских республиках, а также в китайской провинции Синьцзян.

Если раньше Миязаки работал преимущественно с выходцами из России, русскими по национальности, то теперь ему нужно было вникать в менталитет людей с Кавказа и из Средней Азии, учитывать историческое прошлое этих обширных регионов, знать политические взгляды новых друзей Японии. Начальство Миязаки ценило в нем способного офицера-агентуриста, который может быстро освоить порученный участок. Знания советской действительности у него есть, а остальное приложится.

Обстановка в Афганистане существенно отличалась от маньчжурской. Там декоративный император Маньчжоу-Го Пу И и его сановники на местах не могли принять ни одного сколько-нибудь серьезного решения, не получив добро японских военных властей. В Афганистане король Захир Шах поддерживает дружественные отношения с северным соседом, между Афганистаном и СССР подписан политический договор о ненападении и взаимопомощи.

Это означает, что Миязаки должен работать конспиративно, чтобы не вызвать нежелательных осложнений в случае утечки информации о роде его занятий. А исключать этого никак нельзя. Его интуиция подсказывает, что советские органы госбезопасности имеют в стране немалые возможности и гарантий того, что он не попадется на подставу, нет. Поэтому осторожность и еще раз осторожность. Надо подумать об установлении контакта кое с кем из службы безопасности: в каких-то случаях это может уберечь от неприятностей. Предел же мечтаний — иметь своего человека в компетентной советской службе. Ну, а пока этого нет, а может быть, и не будет — такие удачи выпадают далеко не каждому разведчику, — надо толково организовать работу с теми, с кем ему предстоит поддерживать связь.

Среднеазиатская и кавказская эмиграция должна занять определенную нишу в реализации планов политического и военного руководства Японии. Эти люди осели в свое время в Турции, Иране, Германии, Франции, но когда встал вопрос о проведении с их помощью конкретных оперативных мероприятий, то уж лучше быть поближе к месту событий, то есть к Среднеазиатскому региону СССР и Синьцзяну. Именно эти территории интересовали японский Генштаб, там шла отработка возможных вариантов самых ближайших событий.

Волей-неволей, а перед уважаемыми господами приходится хотя бы в самом общем плане раскрывать сокровенные планы, иначе мобилизовать их на серьезные дела, учитывая личные амбиции, вечное соперничество, переоценку своей собственной значимости, не удастся. Многое, что говорилось и делалось Миязаки, доходило до Москвы, и иногда даже быстрее, чем до Токио.

В Кабул из Турции прибыли двое: Пулат Ходжаев и Султан Бахтиарбеков, известные советским органам госбезопасности. Первый был в свое время председателем ЦИК Бухарской народной республики, второй, его настоящая фамилия Пурмухамедов, какое-то время работал в контрразведывательных органах в Ташкенте. И тот и другой эмигрировали еще в двадцатые годы.

Из их разговора с источником Кабульской резидентуры НКВД сразу же по приезде в афганскую столицу выяснилось, что они прибыли по приглашению японцев. Им надлежит встретиться с японским военным атташе и обговорить с ним вопросы работы по Средней Азии. На первой встрече дело ограничилось знакомством, очевидно, Миязаки присматривался к будущим помощникам, сообщил о своих впечатлениях в Токио и получил «добро» на работу. На второй Миязаки, прощупывая настроение собеседников, поинтересовался, готовы ли они выехать в Кашгар, где им будет организована встреча с командующим войсками в Урумчи Шень-дубанем, который и поставит конкретные задачи. Возражений не было.

В разговоре с Пулатом Ходжаевым Миязаки счел нужным обрисовать и более широкую перспективу их сотрудничества. По его словам, Япония давно готова к войне с СССР, но ее задерживает Германия, которая еще не закончила свои приготовления. Предстоит захватить Синьцзян с последующим вторжением в Среднюю Азию. В этом случае будут предприняты меры, чтобы сразу же перерезать железнодорожное сообщение по Турксибу.

Выполнению этих задач может способствовать организация вооруженных отрядов из эмигрантов на территории Афганистана, Ирана, а также в Синьцзяне. Для изучения обстановки и способов доставки вооружения он, Миязаки, намерен объехать северные провинции, а затем проследовать через Герат в Мешхед. К этому времени в Тегеране должны завершиться переговоры с иранским правительством, которое закроет глаза на несколько партий оружия для целей самообороны.

Миязаки подчеркнул далее необходимость постановки серьезной агентурной работы в Средней Азии для получения через надежных людей разноплановой информации о положении в этом регионе, настроениях населения, экономических трудностях, военном строительстве и других вопросах, необходимых для оценки ситуации и выработки планов военного реагирования. Он добавил, что немцы также укрепляют свои позиции в Афганистане. Его коллега, японский военный атташе в Берлине, сообщил ему, что германское правительство подарило афганцам 20 самолетов (в составе экипажа одного из них в Кабул прилетел сын германского военного министра генерала Бломберга), предоставило солидный заем, направляет в страну значительное число своих специалистов.

В следующий раз гостями Миязаки оказались Сеид Тюряй и Шир Мухаммед-бек, которые были известны как участники басмаческих отрядов, а также еще один эмигрант Мир Хаджи Файз Мухамедов, в прошлом ответственный работник правительства Бухарской республики.

Миязаки вел беседу в том же ключе. В ближайшее время, как он полагает, может начаться японско-советская война, к которой следует готовиться. Установки военного атташе подтверждались словами японского посла в Афганистане Китада, который в частной беседе с главой турецкой дипломатической миссии в Кабуле Шевкетом говорил о необходимости в преддверии грядущих событий более энергичного ведения пантюркистской работы в Средней Азии и зондировал возможность подключения к ней Турции за соответствующие финансовые компенсации. Турецкий дипломат от дальнейшего обсуждения этой темы уклонился.

Пока время для реализации этих планов не пришло, следует использовать привлеченных к сотрудничеству людей на другом направлении, которое должен обеспечивать Миязаки, в Синьцзяне. В соответствии с заданием японского офицера Бахтиарбеков выехал в Индию, после чего, если позволят обстоятельства, он намерен побывать в Синьцзяне. Из оброненной японцем фразы следовало, что в Токио проявляют интерес и к обстановке в Белуджистане, так что возможна работа и на том участке.

Миязаки приходилось постоянно заботиться о безопасности своей работы, но не с точки зрения интереса к его деятельности местной контрразведки. Нет, его больше волновала работа советской разведки в стране, от которой исходила угроза всем его агентурно-оперативным мероприятиям. И не без основания, хотя тогда он не мог знать об утечках, которые позволили неплохо отслеживать работу его аппарата.

Стало известно, например, что другой дипломатический работник японского посольства в Кабуле атташе Атакира предложил одному из афганцев понаблюдать за встречами в городе советского полпреда в Афганистане, военного атташе и дипломата, которого японцы считали советским резидентом.

Усману Ходжаеву Миязаки поручил осторожно, под видом посещения Мекки, изучить возможность отправки в Японию группы эмигрантов из среднеазиатских республик, используя для этого в качестве транзитных пунктов порты Индии и Ирана, в которые заходят японские морские суда. Имеется в виду, что подобранные люди пройдут обучение в одной из японских спецшкол и будут подготовлены к действиям в чрезвычайной ситуации.

Возможности использования эмиграции исследовались японцами и в европейских странах. Переговоры велись, в частности, с влиятельными в Париже горцами Бамматом и Хасмамедовым, для чего из Берлина специально приезжали два японских представителя. В ходе беседы один из горцев посетовал на то, что его люди в свое время располагали возможностями совершения диверсий на бакинских нефтепромыслах. Он даже делал на этот счет предложение польским коллегам, с которыми тогда контактировал, но дело застопорилось. Японцы поинтересовались, сохранились ли в принципе эти возможности, на что был дан утвердительный ответ. Судя по отметке на телеграмме, об этом эпизоде парижской беседы были осведомлены соответствующие службы в Баку.

Вскоре Баммат выехал в Турцию. По приезде он поделился с друзьями, что прибыл для выполнения заданий японцев, которые настоятельно рекомендовали принять меры к объединению эмигрантских групп для налаживания систематической работы по Кавказу с турецкой территории. Японцы заверили его, что это делается с ведома турецких властей. Ему, Баммату, поручено восстановить старые и, по возможности, установить новые связи на Кавказе и приступить к организации там законспирированных ячеек, услуги которых потребуются в случае обострения обстановки в регионе. Японцы, проявив осведомленность в кавказских делах, не упустили случая продемонстрировать восточную вежливость, воздав хвалу политическому опыту собеседника и упомянув о том времени, когда уважаемый господин Баммат пусть и совсем недолго, но был министром иностранных дел Северо-Кавказской республики.

Баммат не остался в долгу, сказав, что ему по душе объединительная работа с целью создания работоспособной группы, которая взяла бы на себя восстановление и поддержание связей с Кавказом. Она должна действовать конспиративно и, как он выразился, не открываться перед остальными членами горской организации. Он признателен, что в принципе этот вопрос согласован японскими друзьями с турками, и с этой стороны препятствий не будет. Он искренне благодарен турецкому послу в Париже Суат-бею за содействие в получении разрешения на приезд в Турцию.

После встреч с японцами Баммат в частном разговоре заявил, что японское политическое руководство, вполне очевидно, заинтересовано в ослаблении, а при удачном раскладе сил — и в расчленении СССР, и это вполне соответствует его взглядам .

ШИФРОТЕЛЕГРАММА ИЗ ЛОНДОНА

Бригадный генерал Хилл во время Великой Отечественной войны представлял в Москве британскую разведку. В соответствии с соглашением, подписанным ею с I Управлением (внешняя разведка) НКГБ вскоре после нападения гитлеровцев на Советский Союз, две службы сотрудничали в проведении диверсионно-разведывательных операций против Германии, а также обменивались оперативной информацией.

На днях англичанин передал русским коллегам сведения, поступившие из лондонской штаб-квартиры его ведомства, которые совершенно очевидно выходили за рамки традиционных проблем. Сообщалось, что на конец 1942 года в Берлине намечено совещание лидеров эмиграции из Кавказского региона СССР с целью формирования при посредничестве и под контролем немцев коалиционного правительства и приглашенные лица уже съезжаются. Само собой подразумевалось предстоящее освобождение Кавказа германской армией, хотя, по правде сказать, оптимизма по поводу быстрой реализации этих замыслов у гостей, скорее всего, после окружения 6-й армии вермахта в Сталинграде не прибавилось.

В числе участников Берлинского совещания упоминались Расул-заде, Церетели, Кардемиров и другие. Телеграмма из Лондона содержала вопрос, может ли советская сторона подтвердить эту информацию.

Генералу была вполне понятна чувствительность темы для его нынешних партнеров. Он осознавал всю щепетильность национального вопроса в России еще в то время, когда молодым офицером работал в этой стране сразу после революции. Кстати, когда возникла идея о его командировании к русским в качестве офицера связи британской разведки, были сомнения, дадут ли ему визу. Но все обошлось — в Москве не путали одно с другим.

Во время Гражданской войны во всех окраинных регионах империи резко активизировались националы, провозглашалась независимость территорий, формировались их правительства. Налицо были все элементы распада империи, за исключением одного весьма существенного момента: все эти стихийные процессы не опирались на широкую и бесспорную базу. Всенародной борьбы за независимость от России не получилось: то, что нравилось узким группам приходивших к власти людей, не отвечало глубинным настроениям масс. Попытки опереться на иностранные войска особого восторга у людей не вызывали, скорее, наоборот. Вся эта вольница с неизбежными склоками между партиями и группами за участие в дележе пирога, называемого властью, окончилась тем, чем и должна была закончиться. Красная Армия довольно быстро установила контроль над Кавказом, а советская власть настойчиво искала оптимальную модель его административно-территориальной организации.

Но национальный вопрос оставался краеугольным камнем политики большевиков. Покойный вождь русской революции Ленин, чтобы избежать грозившего стране взрыва национального самосознания в его крайних формах, провозгласил принцип права наций на самоопределение вплоть до отделения, который многие, в том числе и в Англии, посчитали чисто декларативным. Но то, что сегодня кажется нереальным, завтра может обернуться опасными последствиями, тем более если для этого возникнут внешние условия. Война, идущая на советской территории, может оказаться тем самым случаем. Информация, поступившая по каналам английской разведки, указывает именно на это обстоятельство.

Нынешний руководитель СССР Сталин, в прошлом народный комиссар по делам национальностей, намного лучше других понимает опасность всякого рода движений, проповедующих идеи сепаратизма, особенно в судьбоносный для самого существования советской власти и государства в целом момент, как он характеризуется вождем .

Когда Хилл передавал информацию начальнику англоамериканского отдела Трауру, с которым поддерживал постоянный контакт, то, следуя поручению своего Центра, спросил, что коллега имеет сказать по поводу полученных сведений. Тот, поблагодарив, как принято, за информацию, скупо заметил, что означенные в сообщении господа известны. Стало ясно, что русские в курсе дела и давно отслеживают проблему. Примечательно, что чекист не стал делать вид, что услышанное его мало интересует, наоборот, признал, что госбезопасность давно занимается указанными в телеграмме из Лондона лицами. А это уже в какой-то мере свидетельствует о хорошем уровне складывающихся отношений.