Глава 2

И ПОШЛИ ОНИ СОЛНЦЕМ ПАЛИМЫ

Народу в ресторане «Макдоналдс», что расположен поблизости от станции метро «Проспект Мира», в этот вечерний, но еще не поздний час было немного.

Войдя с улицы в заведение, Валерий Швец сразу же направился к стойке, делать заказ, одновременно с этим неназойливо разглядывая людской контингент, жующий за столиками свой «фаст-фуд».

«Шерше ля фам, Валера, – сказал он себе. – По времени, которое показывают твои часы, она должна уже быть здесь».

Расплатившись и взяв поднос, он перебрался в самый дальний угол, усевшись за свободный столик; отсюда, впрочем, и вход, и само заведение были видны как на ладони.

Взглянув на двух девиц студенческого возраста, подкреплявшихся за соседним столиком, Швец мысленно покачал головой – нет, ее среди них нет, слишком молоды… Еще одну женщину, щипавшую чизбургер в компании с каким-то благообразным пожилым мужчиной, он забраковал по причине обратного свойства: Слава не стал бы говорить про такую, что она «молодая, симпатичная и при всех делах», – а именно так в свойственной ему краткой и чертовски невразумительной манере приятель обрисовал облик той женщины, с которой Валере надлежит сегодня встретиться.

Нужный ему человек также не мог быть иностранцем – столь важную деталь Слава, конечно, не упустил бы. Так что отпадают и те две скалозубые девушки с однотипными рюкзачками на спине, что голгочут о чем-то на своем наречии с двумя парнями, своими сверстниками, по виду тоже «форинами».

Остается лишь дама лет тридцати пяти, полная, весом, пожалуй, за центнер, – определенно ее можно снимать в роликах с антирекламой заведений «фастфуд», – да еще с огромной бородавкой на носу… Нет, только не она… Но уже примерно через минуту она поднялась со своего места и, покачиваясь, как груженый танкер на волнах, отдрейфовала к выходу.

Валера заглотил свой биг-мак, как голодный пеликан – лягушку.

Порцию жареного картофеля тоже не удалось растянуть надолго.

Он бросил взгляд на наручные часы.

Ну и как прикажете это все понимать?

…Нарушить собственные планы на этот вечер Валеру заставил звонок от давнего приятеля, однокашника по Высшей школе милиции. Слава Полухин, который нынче занимает должность начальника криминальной милиции Сергиево-Посадского райотдела, попросил его об одном одолжении. А именно, встретиться с его давней знакомой, которую зовут Машей Даниловой, «выслушать ее внимательно и постараться помочь по существу ее вопроса… а уже за благодарностью дело не станет».

Людям своего крута, естественно, нужно помогать в меру возможностей. С этой Даниловой, правда, Швец был незнаком, но не суть важно. Славка-то его старинный приятель, и одного этого уже вполне достаточно.

После обеда Полухин еще раз вызвонил его по телефону: «Не забудь, Валера, что тебе назначено рандеву на сегодня, на семь вечера. Данилова тебя сама опознает. Я ей отдал одну из фоток, что мы нащелкали прошлым годом, когда ездили на рыбалку…»

Что ж поделать, пришлось вот тащиться из Южного округа через весь город в эту чертову забегаловку.

Швец сделал еще один мелкий глоток из красного стаканчика с надписью «Кока-Кола», который был уже практически пуст. Часы показывают половину восьмого. Он почувствовал себя не то что идиотом… но человеком, над которым неумно пошутили.

Ну что ж, видать, не судьба ему познакомиться с Машей Даниловой…

Едва он подумал об этом – а заодно о том, что на деньги, потраченные на то дерьмо, которое он только что съел, можно было бы купить пачку пельменей и бутылку пива, – как заметил только что вошедшую в «Макдоналдс» молодую женщину.

Она замерла на секунду-другую, обвела взглядом зал, затем уверенно направилась к тому столику, за которым сидел со своим почти опустевшим стаканом Швец.

Он терпеть не мог людей, которые опаздывают больше чем на десять минут. Это первое. И второе: пока она шла к нему, он успел ее немного разглядеть.

Женщине этой лет двадцать семь или около того. Рост примерно сто семьдесят, на ногах у нее туфли на низком каблуке. Одета в небесного цвета джинсы и белый свободный свитер. На правой руке, переброшенный через изгиб, свисает светлого окраса плащ, на левом плече болтается дамская сумочка. Женщина действительно оказалась миловидной: приятное русское лицо с чуть вздернутым вверх носиком, чистый высокий лоб, зеленые глаза, обрамленные длинными пушистыми ресницами, пышные, судя по всему, каштанового оттенка волосы, заколотые на затылке в пучок…

Швец хотел было разыграть из себя галантного мужчину, поухаживать за дамой, но затем, вспомнив, где они находятся и что их сюда привело, ограничился тем, что привстал со стула и поприветствовал подошедшую к нему женщину легким кивком головы.

– Маша Данилова. – Женщина, определив плащ на спинку стула, подала ему ладонь. – А вы…

– Бонд… Джеймс Бонд, – чуть усмехнувшись, сказал Валера Швец, аккуратно коснувшись женской ладони.

– Вы шутите, – присаживаясь на свободный стул, сказала Данилова. – Я вас сразу же узнала по фотографии, которую мне дал Слава…

– Именно на него, на нашего общего знакомого, я и намекаю. Полухин, верно, представил вам меня как эдакого Эркюля Пуаро, которого вдобавок скрестили с Джеймсом Бондом.

– Да, не без этого, – кивнула Данилова. – Кстати, я должна извиниться. Я опоздала…

– Да, вы опоздали. – Швец тоже кивнул головой. Он, правда, тоже пришел сюда чуть позже назначенного времени, минут на семь-восемь, но признаваться в этом не стал. – Вы голодны? Что вам заказать?

Произнеся эту сакраментальную фразу, он принялся лихорадочно вспоминать, сколько у него при себе налички и хватит ли этих дензнаков на то, чтобы оплатить еще один заказ.

– Нет, нет, что вы, – тут же запротестовала Данилова. – Я сама… Что вам взять, Валерий?

– Ненавижу бургеры. К тому же, как видите, я только что перекусил.

– Ой, я тоже терпеть не могу американскую кухню! – всплеснув ладонями, сказала молодая женщина.

– Тогда что, спрашивается, мы здесь с вами делаем? – Швец бросил на нее недоумевающий взгляд. – Вот что, мадам Данилова, пойдемте-ка отсюда… на свежий воздух!

Они вышли на проспект и неспешным шагом двинулись в сторону Садового кольца.

– А почему, собственно, «Макдоналдс»? – спросил Швец.

– Ну как же? Ведь надо же было мне где-то назначить вам встречу? Сама я, как вы уже, наверно, догадались, не местная… Не у метро же встречаться? Слава сказал, что по моему вопросу в ваше учреждение не стоит обращаться… пока не стоит. Будет лучше, сказал он, если удастся выяснить все те вопросы, которые так меня беспокоят в последнее время, так сказать… частным порядком. Вот я и подумала, что нужно встретиться с каким-нибудь опытным человеком, специалистом вроде вас, Валерий.

– А сам Слава что, не смог вам помочь?

– Нет, потому что наводить справки нужно именно здесь, в Москве… Валерий, а ничего, если я возьму вас под руку? Так нам будет удобнее разговаривать.

– Вообще-то это более привычно нам, ментам, сопровождать граждан под ручку. Пожалуйста, я к вашим услугам.

Он на секунду остановился, давая возможность девушке уцепиться за его локоть. Повернув голову в сторону отзеркаливающей витрины какого-то шопа, увидел в ней отражение себя, любимого: парня о тридцати годочках, ростом на полголовы выше своей спутницы, одетого в серый, с коричневатыми крапинками пиджак с кожаными вставками на локтях, темно-зеленую водолазку и темно-синие брюки, которым, пожалуй, не помешала бы глажка… А еще собственное лицо с конопушками на крыльях носа и рыжеватые, чуть вьющиеся волосы.

– Я вообще-то сама из Сергиева Посада, – сказала Данилова, когда они возобновили движение. – Спасибо, Валерий, что вы дождались меня. Операция, знаете, затянулась..

– Вы были на задании? Кого брали, если не секрет?

– Вы меня не так поняли… Я по специальности хирург, работаю в горбольнице. Вроде бы поспевала на нашу встречу, но на «ярославке» угодила в пробку. Да еще парковку, сами понимаете, найти здесь оказалось непросто.

– Какое у вас, собственно, дело ко мне, Мария…

– Мария Андреевна. Но лучше просто – Маша.

– Итак, Маша, я вас слушаю.

Они чуть притормозили, затем вовсе остановились, найдя спокойный закуток. Швец, высвободив руку, полез в карман за сигаретами. Закурил, затем выжидательно посмотрел на Данилову.

– Слава сказал мне, что вы, Валерий, занимаетесь по службе поиском пропавших людей… И еще он заверил, что вы в силах по своим каналам навести справки о любом человеке, даже если организация, в которой тот трудится или работал ранее, неохотно делится информацией о своих кадрах либо вовсе отказывается ею делиться.

Швец понимающе покивал головой. Еще не так давно он работал опером в ОРУ[4] ГУВД Москвы. По ряду причин он вынужден был уйти из главка и вернуться на прежнее место службы, в розыскной отдел УВД столичного Южного округа. Кое-какой опыт у него имеется, да и профиль работы после перевода остается, по существу, прежним.

– Меня сильно беспокоит судьба моей сестры Светланы, которая старше меня на год и три месяца, – выдержав паузу, сказала Данилова. – А также мужа сестры – его зовут Игорь… Фамилия – Глебов.

– Вы подали на них в розыск?

– Гм… Я консультировалась с Полухиным. Слава сказал, что давать их в розыск – преждевременно… Да и остальная родня пока не одобряет эту мою инициативу.

Швец бросил на нее недоумевающий взгляд:

– Странные вы какие-то говорите вещи… И Полухина я что-то не понимаю… Эти ваши пропавшие, они что – москвичи?

– Да, конечно. Света еще после окончания института зацепилась в столице. У них с Игорем была своя квартира в районе Тушино. Ну и потом они еще собирались выкупить новую квартиру в престижном комплексе «Золотые ключи»…

– Вот видите?! Нужно было для начала наведаться в отделение милиции по месту их жительства… и всех-то делов! Случается, конечно, что мои коллеги, гм… не торопятся принимать заявление. Но, вообще-то, обязаны принять сразу! Если не удается найти человека в кратчайшие сроки, по «горячим следам», на него заводится розыскное дело, которое может быть закрыто лишь по истечении пятнадцатилетнего срока! Помимо этого, через год вы имеете право обратиться в суд, который признает пропавшего «безвестно отсутствующим». А по истечении еще четырех лет – «официально умершим».

– Не приведи господи, – охнув, сказала Данилова.

– Кстати… Когда они пропали?

– Кто? – переспросила Данилова.

– Как это – кто? Ваши родственники, Игорь и Светлана. Или еще кто-нибудь пропал, кроме этих двоих?

– Нет, нет, все остальные… на месте. – Данилова заметно смешалась. – Трудно вот так вот в двух словах объяснить… Я очень… очень обеспокоена тем, что происходит в последнее время вокруг Светы. Мама, конечно, тоже переживает, но в отличие от меня она считает все происходящее бытовым конфликтом между Светой и Игорем. Гм… А дело меж тем очень и очень непростое! Тревожные вещи происходят… с тем же Игорем, например! Нам с мамой известна лишь такая версия… Игорь трудится в закрытом учреждении, а его работа в последнее время связана с длительными служебными командировками… Вот уже полгода он обретается неизвестно где! От него, правда, приходят короткие письма – он пишет на адрес своих родителей. Поддерживает ли он какую-то связь с супругой, то есть моей Светкой, я не в курсе. Пыталась расспросить сестру как-то, но Света сказала: «Оставь! Это не твое дело…»

– Стоп, стоп… Не врублюсь никак… А этот Игорь…

– Глебов его фамилия.

– Значит, родители Глебова получают от сына какие-то весточки? И не собираются подавать в розыск?

– Я же говорила, что дело у меня непростое. – Данилова вновь замялась, подбирая нужные слова. – Отец Игоря – бывший крупный спец из «оборонки». Сейчас он на пенсии, кажется, генерал-майор запаса. Он мне как-то рассказывал, что ему по молодости доводилось самому служить на каких-то секретных объектах, где возможности переписки сильно ограничиваются… Но они, то есть старшие Глебовы, тоже очень встревожены, хотя и стараются не подавать вида.

По мере того, как Швец выслушивал этот бессвязный рассказ, он ощущал, что внутри у него поднимается волна раздражения. Многое ему теперь было ясно. Не с самим делом о двух якобы пропавших человеческих душах, а с Машей Даниловой и заодно со своим приятелем, который перепоручил ему эту полоумную провинциальную дамочку. Вполне возможно, что Данилова когда-то была пассией Полухина… Это многое, кстати, объясняет…

– Ну так вот, – торопясь выложить самое главное, произнесла Данилова. – Светлану я видела в последний раз немногим более двух недель назад: сестра заезжала к нам с мамой, в Сергиев Посад. Да… Потом еще раз звонила на домашний телефон, неделю назад…

«Дура набитая, – подумал про себя Швец. – Ты хоть сама понимаешь, что ты несешь?»

– Пойдемте, Маша, обратно, – не дав ей договорить, сказал Швец. – Идемте, я провожу вас до места парковки.

Молодая женщина как-то разом сникла… И потащилась вслед за Валерой, уже не пытаясь взять его под руку.

– Вы, наверное, за дурочку меня приняли, – едва сдерживая слезы, сказала Данилова. – Поймите, Валерий, я бы не стала беспокоить вас по пустякам! Кстати, забыла сказать о важном… Если вы возьметесь за мое дело, я готова выплатить вам…

Не успела она закончить фразу, как в кармане у ее спутника запиликал сотовый телефон.

Сделав извиняющийся жест, Валера поднес трубку к уху.

– Что ты себе думаешь, Швец? – поинтересовался у него напряженный женский голос. – Ты обещался быть еще вчера и занести деньги! Хотя бы тысячу рублей!..

– А-а… Извини, был сильно занят.

– Знакомая песенка, – хмыкнула в трубку экс-супруга. – Ты еще не забыл, надеюсь, что у тебя есть восьмилетний сын?! Что его нужно кормить, поить, одевать?! Ты решил, что если с тебя выдирают алименты, то…

– Ладно, я все понял, – торопливо произнес Швец. – Не сегодня, так завтра я к вам заеду…

Вздохнув про себя, Валера сунул сотовый в карман.

– Начальница моя звонила, – зачем-то соврал он. – Ух и сердитая женщина…

Когда они перешли проспект по подземному переходу, Швец, чуть придержав свою спутницу за руку, сказал:

– Да вы не переживайте, Маша! Дел у меня, конечно, по горло… Но просьбу вашу, а заодно и нашего общего знакомого я непременно выполню. Вы только дайте мне полные данные ваших родственников: домашние адреса, номера телефонов, а заодно и ваш. Укажите также место их работы, род занятий, адреса фирм или организаций. Личный транспорт, если имеется, или дачный участок… Эти данные тоже могут пригодиться!

– А у меня все готово, – оживилась Данилова. Щелкнув замком сумочки, она достала два сложенных пополам листа писчей бумаги. – Здесь записаны и мои телефоны: домашний, рабочий и сотовый.

Швец, перегнув листы в четвертушку, сунул их в свой пухлый бумажник (пухлый не в плане содержащейся там налички, а набитый разными бумаженциями и визитками, большую часть из которых давно пора выбросить в урну). Маша намеревалась передать ему пакетик с фото Игоря и Светы, а заодно хотела сразу выплатить денежный аванс – не знала лишь, сколько именно, какую сумму потребует за свои услуги Валерий. Но, заметив, что Швец поторопился убрать бумажник в карман, и перехватив его взгляд, устремленный в сторону входа в станцию метро, она решила, что эти и другие вопросы они смогут обсудить в другой раз, но уже без спешки: все это было написано на ее милом и чуточку наивном лице.

– Я вам сам позвоню, – сказал ей на прощание Валера. – Завтра вряд ли, а эдак денька через три… так что ждите звонка.

Они постояли еще несколько секунд под какой-то светящейся на манер электрического солнца вывеской, а затем разъехались каждый по своим делам: Маша отправилась на машине в свой Сергиев Посад, а Швец в Чертаново, где он проживал после развода в милицейском общежитии; причем в голове у него, как назойливый мотивчик, вертелась одна и та же мысль: «У кого бы из ребят перехватить пару тысяч рубликов до получки»…

Глава 3

КАК ХОРОШИ, КАК СВЕЖИ БЫЛИ РОЗЫ

Помещение, в которое законопатили зэка Анохина, было настоящим каменным мешком два метра на полтора. Потолок нависал над головой, так что, когда он пытался выпрямиться во весь рост, его темя упиралось в холодную бетонную плиту. Один из вертухаев – а его сопровождали в подвальную часть тюремного комплекса сразу четверо сотрудников СИЗО – попытался вручить ему какое-то тряпье и бахилы. Анохин отказался напялить все это на себя, потребовав, чтобы тюремщики вернули ему его собственную одежду. Его в чем мать родила затолкали в сырой каменный мешок. Кто-то бросил ему униформу и обувку. Прежде чем запереть дверь камеры, один из вертухаев лениво процедил:

– Здесь тебе не Сочи… Ладно, это твои проблемы.

Послышался скрежет запираемого замка… Звуки удаляющихся шагов… Где-то в отдалении бряцнуло металлом о металл… и наконец все стихло.

Как ни мерзко было Анохину надевать на себя чужое тряпье, он все же облачился в него. Роба, сырая, заношенная, оказалась ему почти впору. Поморщившись, он сунул босые ноги в «гады» – разношенная кем-то обувка оказалась великоватой, хотя он и сам носит обувку сорок пятого размера.

Над дверью тускло светила лампочка, забранная предохранительной решеткой. Деревянный топчан, длиной около полутора метров и шириной примерно сантиметров семьдесят, был убран на день в нишу и прихвачен за металлическую дужку замком. Опускают его, очевидно, только на ночь. Наличие иной мебели – не предусмотрено. В одном месте в потолке виднеется дыра величиной с чайное блюдце, она зарешечена. Ага, понятненько, это вентиляция… В левом от двери углу обнаружилось ржавое, чуть погнутое ведро – это, надо так понимать, вместо параши. Будут ли его выводить на оправку? Крайне сомнительно.

От цементного пола и выкрашенных в грязно-зеленый цвет стен веяло сыростью и холодом. Опустившись на корточки, обхватив плечи руками, Анохин задумался о происшедшем. Он допустил вспышку неконтролируемой ярости, причем завелся он, в общем-то, глупо, купившись на случайную – а пусть даже и провокационную – реплику «эскулапа». Теперь-то он понимал, что легко отделался: разбитая губа, пара-тройка синяков и ушибов – все это сущая фигня в сравнении с тем, что они могли с ним сделать…

Мало того, один из медиков тюремной санчасти смазал йодом полученные зэком Анохиным в пылу схватки царапины и вдобавок заклеил пластырем ссадину на лбу.

«Что-то здесь не так, – подумал Анохин. – Я же видел, что „абверовцы“ и конвойные готовы растерзать… урыть меня на месте. Но что-то там было… неправильно. Вместо выкрика „фас“ прозвучала какая-то другая команда… Но почему?»

Время в этом каменном мешке тянулось мучительно долго. Наверное, и часа не прошло, как Анохин сильно продрог. Хорошо еще, что на дворе сейчас май, а не январь. Хотя в этой келье, наверное, круглый год царит одинаковая температура – всего градусов шесть или семь выше нуля…

Сколько времени назначено ему здесь просидеть? Сутки? Пятеро суток? Или все десять? Тогда он наверняка околеет… Имеют ли они право наказывать его подобным образом? Этот карцер, в который его сунули в наказание за дебош, сильно отличается от описания типовой камеры штрафного изолятора (он слышал отрывки разговора между двумя подследственными в бутырской камере, посвященного как раз этой теме). Заключенный вообще-то существо бесправное, а Анохин к тому же шел в свою первую ходку. Он мало что знал о том мире, где ему отмерян срок не столько жить, сколько – выживать. Ему уже доводилось видеть в Бутырке и на этапе и уголовников, и всякую приблатненную шушеру. В общей массе они, конечно же, выделялись, но вместе с тем личностей такого разряда оказалось меньше, чем ожидал Анохин, – но их пути никак не пересекались, лично никто его, Анохина, не задевал, а потому особой причины знакомиться и общаться с подобным людским контингентом у него не было.

«Один год, это слишком много я себе отмерил, – подумал он, делая приседания и наклоны, чтобы хоть как-то согреться. – Или я вырвусь на свободу в ближайшие недели, хотя бы до конца лета, и тогда… поквитаюсь кое с кем, или сдохну в лагерной робе от автоматной очереди охранника. Либо, что верней всего, от удара заточкой…»

Постепенно глаза приспособились к крайне скудному освещению. Непонятно, как наказанные отсидкой в карцере зэки умудрялись проносить сюда хоть что-то, что можно было бы использовать в качестве инструмента. Хотя… карябать краску на стене можно и пуговицей, оторванной от куртки тюремной робы, так что это не проблема. Как бы то ни было, многие, если и не большинство из сидевших здесь, старались оставить какую-то память о себе или же скрасить долгие часы отсидки хоть каким – то занятием.

Прочтя эти наполненные известной философичностью изречения, Анохин криво усмехнулся.

Разве он мог предположить в своей прежней жизни, что ему суждено оказаться в этой преисподней, в тюремном карцере, сохранившемся, очевидно, в своем первозданном виде еще со времен Сталина, ГУЛАГа и жертв политических репрессий?

Однажды, в палате хирургического отделения владикавказского госпиталя, где ему делали операцию после ранения под Аргуном, ему приблазнилось, прибредилось, что он попал в плен к чеченам и что чехи сунули его в зиндан; но потом как-то выяснилось, что никакая это не подземная тюрьма, а узкий, тесный бетонный колодец, где человек мог уместиться лишь стоя, вытянув руки по швам… Какие-то люди замуровали колодец-зиндан, ну а он, как казалось ему тогда, остался там лежать навсегда. Вернее, стоять – руки по швам, – в этой каменной могиле, затерявшейся где-то в северных отрогах Кавказских гор…

Но то был сон, кошмар, галлюцинации, возникшие в мозгу под воздействием промедола или морфия. Даже если бы его не ранили под Аргуном, а убили, как убивали многих на этой войне, русских и чеченцев, и даже если бы он угодил в плен к вайнахам, как это случалось с ранеными и контужеными солдатами и офицерами федеральных войск, и ему суждено было бы заживо гнить в выкопанной в земле яме, то на это имелись бы какие-то понятные причины. Все случившееся с ним можно было бы объяснить тем, что он пришел туда с оружием – «на войне как на войне»…

Но зачем, почему, за что, по какой причине он оказался здесь, в тюремном карцере Вятского СИЗО? А еще раньше в переполненной камере Бутырки, этой печально известной тюрьмы, расположенной в Москве, столице государства, целостность, да и само существование которого такие, как Сергей Анохин, защищали как могли и вопреки всему с оружием в руках?

Может, все же прав блондин? В том смысле, что Анохину, прежде чем обвинять других и заявлять, что его подставили, нужно сначала хорошенько взглянуть на себя со стороны и потом прикинуть, не является ли он сам виновником тех бед, что свалились на его голову в последнее время?

Анохин мысленно вернулся в тот день – вернее, утро, потому что времени было без четверти десять, когда они с Ольгой, его женой, вышли из купейного вагона фирменного поезда «Янтарь», проследовавшего из Калининграда в Москву транзитом через территорию Литвы, и ступили на перрон Белорусского вокзала.

Это случилось четвертого января; дату, конечно, он запомнит на всю оставшуюся жизнь. В отпуске Анохин не был почти два года. Последний раз ему довелось отдохнуть после выписки из госпиталя, когда его направили для реабилитации в один из санаториев курортного городка Приморск. Именно там, на балтийском курорте, он познакомился с Ольгой, молоденькой и симпатичной учительницей, которая после окончания местного пединститута вела начальные классы в одной из калининградских школ. Ольга отдыхала там в пору зимних школьных каникул; после новогодних праздников народ схлынул, побережье опустело, так что не заметить друг друга в той обстановке, пожалуй, они не могли… И уже через два с небольшим месяца, в марте, благополучно бракосочетались, пройдя через обряд церковного венчания.

Ну так вот… Хотя Анохин служил в гвардейской, орденоносной, известной на всю страну части, здесь, как и повсюду в Вооруженных силах, имелся некомплект офицеров, в особенности же командиров среднего звена: уровня командира роты, замкомбата, начштаба батальона, старшего инструктора учебного центра. Поэтому, подавая на имя комбрига рапорт о предоставлении ему отпуска, он, по правде говоря, не надеялся на положительный результат. Но комбриг, как казалось тогда Анохину, преподнес ему воистину царский подарок: Анохин сдал дела и отравился в отпуск в самый канун Нового года, двадцать восьмого декабря…

Новый год они встречали в Балтийске, в самом удаленном на запад городе России, в небольшом тесном кругу друзей.

У кого из них двоих возникла идея провести часть отпуска на «материке»? Этого Анохин не мог вспомнить. Разговоры такие велись давно, еще с лета. В том смысле, что как только Сергей получит отпуск, они непременно выберутся в материковую Россию, где в городке Себеж Псковской области проживают его родители и семья его младшей сестры. Анохин давненько уже не бывал в родных краях, и ему, конечно же, кроме всего прочего, хотелось познакомить близких со своей молодой женой. Родителей Ольги уже давно не было в живых – отец погиб еще в восемьдесят четвертом в Афгане, воспитывалась она в семье родной тетки, очень ценила близкие родственные связи, а потому иногда пеняла Анохину за то, что тот редко бывает у своих…

Да, они отправились в отпуск на «материк». Но разве они могли знать тогда, стоя на крытом перроне Южного вокзала Калининграда, что с ними будет через два дня?

Они могли обмануть судьбу, если бы проложили маршрут по-иному: с пересадкой в Смоленске, не заезжая в Москву. Но, во-первых, поезд приходит в Смоленск во второй половине ночи, а это некомфортно. Да и до Себежа им пришлось бы добираться на перекладных, так что по времени они мало что выигрывали. А во-вторых, в кои-то веки предоставился случай побывать в столице: Ольга в последний раз бывала в Москве в девяносто седьмом, а Сергей еще двумя годами ранее, в девяносто пятом, в то лето, когда он примерил лейтенантские погоны… Они даже не обсуждали этот вопрос. Как-то само собой сложилось, что каждый из них рассматривал Москву как транзитный пункт в их совместной поездке на Большую землю. Решено было даже не везти с собой из Калининграда презенты и сувениры для псковской родни Анохина. Зачем? Ведь все можно купить в Москве, где всякого-разного товара – завались. С деньгами, кстати, дела обстояли благополучно: незадолго до отпуска Анохин, как и другие офицеры его части, наконец-то получил «боевые», причем сразу за две командировки, – деньги эти где-то прокручивались больше года, но в конечном счете, пусть с задержкой, все же поступили в финчасть бригады…

Именно из этих денег Сергей и купил своей молодой жене пышный букет красных роз в павильончике неподалеку от универсама «Крестовский», расположенном по соседству с Рижским рынком, напротив Рижского вокзала.

Красивый, очень красивый это был букет, с семью пышными красными розами.

Ближе к вечеру ему принесли в камеру упаковку суточного армейского сухпая и большую, полулитровой емкости кружку крепкого горячего чая.

Анохин съел и выпил все, что ему принесли. А про себя задался вопросом: неужели здесь кормят так всех зеков?

Дальше – больше.

Когда он плотно подкрепился, один из сотрудников СИЗО, пройдя в камеру, опустил из ниши топчан; другой его коллега принес тощую подушку и сразу два солдатских одеяла – зэку Анохину было позволено почивать пусть и не в королевских, но вполне пристойных, по местным меркам, условиях.

Спал он плохо, беспокойно, но к утру – сморило. Разбудил его скрежет дверного замка.

– Заключенный Анохин?!

Сергей к этому времени уже стоял в крохотной камере, лицом к стене, руки назад.

– Сергей Николаевич, – разлепив губы, сказал Анохин. – …года рождения… статья…

– На выход!

Глава 4

ШУМИМ, БРАТЕЦ, ШУМИМ

Анохина вывели из карцера, поставили в коридоре лицом к стене, заковали сзади наручниками и лишь после этого скомандовали движение.