ЛОВЦЫ ЧЕЛОВЕКОВ

Первым «шизика» заметил сержант Мамонов, сидевший за рулем патрульной машины ОВД «Митино».

Определенно, гражданин этот, что случайно угодил ему на глаза, вызывал сильное подозрение. Своим внешним видом, своим неадекватным поведением.

Он, этот странный тип, находился явно не в себе.

Начать хотя бы с того, что одет, мягко говоря, не по сезону: в десятиградусный январский мороз ни один находящийся в здравом уме человек без верхней одежды и головного убора по улицам шляться не станет. Да еще в четверть второго ночи.

Милицейская машина двигалась по улице Лациса в сторону «Планерной». Товарища этого Мамонов засек с приличного расстояния: тот метался по заснеженному тротуару, пытаясь энергичными жестами остановить какой-нибудь попутный транспорт. Вот он в порыве отчаяния выскочил на проезжую часть… И едва не угодил под колеса подержанной иномарки; легковушка резко вильнула, объезжая выскочившего на дорогу придурка, а ее водитель вдобавок возмущенно посигналил.

– Оп-па! – тут же подал реплику старший патруля Онищенко. – Приткнись где-нибудь, Коля! Надо проверить этого субчика!

Описав неширокий полукруг на пустынной в этот поздний час улице, канареечного цвета «уазик» затормозил возле нервно пританцовывающего у обочины гражданина.

Но мужчина, увидев милицейскую машину, неожиданно сорвался с места, перебежал улицу буквально под носом у стражей правопорядка, а затем стремглав понесся в сторону панельных многоэтажек.

Онищенко плюхнулся обратно на переднее сиденье «уазика». Пристроив короткоствольный «АКСУ» на коленях, захлопнул за собой дверцу, затем зло процедил:

– О-от же чмошник!.. Давай-ка, Коля, рули в ближний проезд! Попробуем все ж отловить этого борзого товарища!..

Патрульные, естественно, знали район как свои пять пальцев. Поэтому они не стали преследовать по пятам подозрительного субъекта, которого Мамонов сразу нарек про себя «шизиком», а двинули в объезд. На руку им играло также и то, что двери всех подъездов здесь оборудованы кодовыми замками и домофонами. И если этот тип не из местных, то есть шанс отловить его прежде, чем он успеет выскочить за пределы квартала.

– Он стоял возле роддома, – подал реплику Мамонов. – Может, он того… новоиспеченный папаша? Клюкнул, как это бывает, на радостях… ну и потерял голову.

– Не, не похоже, – отозвался Онищенко. – Видел, как он подорвал, когда нас засек?! Стреканул, как заяц! Что-то с ним не так! Ага… вот он… дворами хочет уйти!!

Погоня оказалась недолгой.

Патрульная машина обогнула с внешней стороны длинную многоэтажку, насчитывающую шесть подъездов. Едва Мамонов затормозил у торца здания, как его более опытный напарник Онищенко выскочил наружу, не забыв прихватить с собой «калаш».

Прежде чем он увидел движущегося навстречу ему человека, Онищенко услышал характерное поскрипывание схваченного морозцем снега, а также учащенное, смахивающее на короткие и частые всхлипы дыхание.

– Стоять!! – рявкнул Онищенко, выходя из тени. – Замри, кому сказано! Так… Лечь на землю! Быстро!!! Я тебе побегаю, блин… Ты у меня голым по снегу будешь бегать! Морду вниз! Р-руки!! Руки на затылок!!!

Подбежавший к ним Мамонов выкрутил задержанному руки, – тот не сопротивлялся – надел на его запястья наручники, сноровисто прошелся руками вдоль тела. Перевернул на спину, как колоду, довершил шмон, исследовав нагрудный и боковые карманы пиджака, после чего рывком заставил «шизика» подняться на ноги.

– Ни-че-го, – сказал он несколько обескураженно. – Ни документов, ни денег… вообще ни хрена!

– Пустой, значит?

– Да, пустой.

Онищенко исподлобья посмотрел на задержанного. На вид этому мужику было лет тридцать пять. Рост выше среднего… примерно сто восемьдесят три, плюс-минус. Черты лица правильные, славянские, шатен, волосы недлинные, прямые, растительность на лице отсутствует. Одет в черные брюки, теплые ботинки на ребристой подошве, в темно-серый пиджак, под который поддет тонкий шерстяной свитер; на брючине и спине налип снег. Лицо мертвенно-бледное, глаза полузакрыты, из сведенного судорогой рта вырывается учащенное дыхание…

Старший передал Мамонову «калаш». Стянул варежку с левой руки. Затем, подойдя вплотную к задержанному, встряхнул его как следует за плечи, пытаясь привести «шизика» в чувство.

– Кто такой?! Фамилия? Где проживаешь? Почему бегаешь от милиции?! Почему в таком виде? И где твои документы?!

– Он в ступоре, старшой, – подал реплику сержант. – Надо в отделение его свезти! У меня, кстати, в машине есть одеяло.

Онищенко хотел сопроводить задержанного к машине, которая находилась шагах в пятнадцати от них, но тот неожиданно стал упираться.

– Н-не надо в отделение! – сказал он, стуча зубами то ли от холода, то ли от нервного напряжения. – Х-хотя… Вы в-ведь не из… этих, д-да? Вы об-бычная милиция, в-верно?

– Мы, вообще-то, нормальные менты, – отдуваясь, сказал Онищенко, которому теперь пришлось едва не волоком тащить этого хмыря к «уазику». – Пока такие мудаки, как ты, не действуют нам на нервы!

– Подождите… одну минуту! – скороговоркой выпалил задержанный. – То есть нет… надо спешить! Быстрей!! Они тут б-будут с секунды на секунду! У в-вас есть рация? Х-р-р-р… Свяжитесь с дежурным по ФСБ!! И еще… Да!.. немедленно вызовите усиленную опергруппу! Если… если только не поздно!

Онищенко, которому подсобил напарник, рывком преодолел последние несколько шагов, отделявших их от «уазика». И тут же, чтобы задержанный впредь вел себя потише, вполсилы приложил того грудью и подбородком о капот.

– У-у-й!.. Б-больно же…

– Будешь трепыхаться, мужик, – раздраженно произнес Онищенко, – в отделении еще не так схлопочешъ!

– Послушайте… я вас заклинаю! – Задержанный с трудом находил нужные слова. – Не теряйте времени даром! Они очень… очень-очень мобильны! Свяжитесь с фээсбэшным оператором на их волне! Или хотя бы с вашим дежурным по городу! Вызовите же наконец опергруппу!

– Во артист! – усмехнулся Мамонов. – Ты, дружок, часом, не из «дурки» сдернул?

– У-ф-ф-ф… Моя фамилия – Глебов! Глебов Игорь Валентинович… Я работал… да и сейчас работаю… в спецпрограмме «Нимрод»! У вас есть в машине рация? Нельзя терять ни секунды времени!!

– Сейчас прогуляемся в отделение, – сказал Онищенко. – Ну а там быстро установят, что ты за птица!

– Старшой, у него на руке какая-то фиговина, – подал реплику Мамонов. – Что-то вроде браслета. Я, когда закоцал его в наручники, обратил внимание… Но пока не врубаюсь, что это за вещица. Глянь-ка своим опытным глазом!

Онищенко, прижимая левым локтем задержанного мужчину, по-прежнему лежащего грудью на капоте, свободной рукой подтянул наручники повыше, чтобы получше разглядеть тот предмет, о котором только что сказал напарник.

Да, определенно, это был браслет. Не часы какой-нибудь престижной фирмы – и оригинальной формы, – а именно браслет, сделанный из неизвестного Онищенко металла. Либо из какого-то сплава светло-серого цвета, с едва заметной глазу насечкой в виде узких поперечных дорожек желтого металла… Литой, сантиметра примерно в три шириной, до полусантиметра толщиной в средней части, чуть сужающийся к краям. Он, этот браслет, надо сказать, довольно плотно обхватывал запястье правой руки этого странного человека, который только что назвал себя Глебовым.

Что характерно, браслет сделан «сплошным», цельным, без каких-либо защелок или других соединительных механизмов. Онищенко убедился в этом, когда ему удалось, хотя и не без труда, прокрутить «штуковину» вокруг чужого запястья. Интересно, как этот «Глебов» смог напялить браслет себе на руку? Да и снять его, видимо, тоже будет непросто. Ведь вещица эта, судя по всему, очень и очень прочная.

И еще… Если от наручников или, к примеру, вороненого металла «калаша» стынут пальцы на холоде, то браслет на ощупь был таким же теплым, как человеческое тело.

«Интересно, из какого металла сделана эта вещица? Может, из платины? Но как его снять? Обидно будет, если мужики в отделении уже сами разберутся, что к чему, и скоммуниздят эту хреновину…»

Он повернул голову к напарнику, и тот, прочтя все у него на лице, понимающе покивал головой.

– Вот что, Глебов, – ослабив хватку, сказал Онищенко. – Что это у тебя на руке? Непорядок… Помоги-ка мне снять браслет!

– Не получится, – лязгая зубами от холода, ответил Глебов. – Н-не о том думаете! Ну же… д-действуйте!

– Не учи отца!.. – строго сказал старший. – А что, ценный он, наверное, этот твой браслет?

– Б-более ценный, чем вы с-себе можете представить! У-ф-ф… Нельзя долго н-находиться на одном месте! П-поехали… Да и з-замерз я тут с вами!

Онищенко повернул голову в ту же сторону, куда обеспокоенно уставился его напарник.

– Так… А это еще кто такие?

Одновременно с двух сторон к торцу здания, где стоял милицейский «уазик», подкатили две машины.

Одна из них, джип марки «Тойота» с тонированными стеклами, остановилась почти вплотную к «уазику». Другой транспорт, темно-синего цвета микроавтобус с грибовидным наростом на крыше, застыл шагах в десяти по носу от милицейской машины.

Подбив ноги своей жертве, Онищенко заставил ее улечься на землю.

– Смотри в оба, сержант! – скомандовал он напарнику, которому еще ранее передал «калаш». – А ты, хмырь, замри и не дыши!

Из джипа почти одновременно наружу выбрались трое: мужчина лет сорока, одетый в темное пальто и ондатровую шапку, водитель, парень лет двадцати пяти, крепкий на вид, без головного убора, с короткой стрижкой, в утепленной кожанке, – оставшись у «Тойоты», он наблюдал за развитием событий, одновременно с этим переговариваясь с кем-то по сотовому, – и еще какой-то боец в камуфляже и маске. Этот был при автомате и в бронике, поверх которого натянута жилетка с отчетливо видимой и успокаивающей надписью – «милиция».

– Вот теперь… все, – прошептал Глебов, уткнувшись лицом в покрытый льдистой коркой асфальт. – Не получилось… сорвалось!

Онищенко представился по всей форме и тут же потребовал у старшего подъехавшей к ним компании предъявить документы. Пока одетый в цивильное мужчина доставал из внутреннего кармана свою ксиву, Онищенко боковым зрением увидел, как из микроавтобуса наружу выбрались еще двое спецназовцев, экипированных точно также, как тот боец, что стоял чуть позади и левее старшего группы.

«Свои мужики, из ментов, – подумал Онищенко. – Но какого черта они здесь делают?»

– Полковник Судзиловский, – представился мужчина в штатском. – Управление специальных программ МВД.

Онищенко, взглянув на удостоверение, мигом весь подтянулся… Он убрал ладонь с пистолетной кобуры, затем, козырнув мужчине в штатском, чуть подсевшим голосом сказал:

– Разрешите доложить, товарищ полковник… Вот, задержали подозрительного мужчину! Мы его на Лациса заметили, подъехали к нему, а он бросился от нас бежать!.. А мы…

– Хорошо, я понял, – нетерпеливо перебил его полковник. – Напрасно только вы уложили его в снег! Сейчас ведь не лето.

– Виноват…

Полуобернувшись, Онищенко жестом приказал сержанту поднять задержанного на ноги.

«Слава тебе, господи! – Онищенко мысленно перекрестился. – Хорошо, что мы не успели стащить с него браслет… и что не наделали еще каких-нибудь глупостей».

Как ни странно, Онищенко почувствовал в этот момент нечто вроде облегчения. Мысли в его голове приняли довольно неожиданный поворот. Ему уже не раз доводилось слышать, что Управление собственной безопасности, призванное бороться с коррупцией среди сотрудников МВД, в последнее время практикует разные хитрые штучки. Провоцируют, блин, собственных же коллег. Им ведь тоже нужны «палочки» для отчетности. Говорят, уже немало сотрудников погорели на том, что пытались отнять какие-нибудь ценности у пьяного в стельку мужика или окосевшего наркоши – а тот вдруг оказывался переодетым сотрудником УСБ…

«Провокация, – подумал он. – И наше счастье, что мы с Мамоновым не прокололись на такой фигне».

– Этот человек, которого вы задержали, сумел сбежать во время проведения следственного эксперимента, – бесцветным голосом сказал Судзиловский. – Сейчас вы передадите его моим людям! Сообщите также свои данные моему помощнику! Я распоряжусь, чтобы вас поощрили за хорошую службу.

Онищенко не очень-то поверил сказанному полковником. Но вместе с тем у него окончательно отлегло от сердца. Именно по этой причине он произнес то, чего, собственно, несколькими секундами ранее не собирался говорить.

– Так он, товарищ полковник, значится, опасный преступник? – усмехнувшись, сказал Онищенко. – Этот Глебов Игорь Валентинович? А то он тут наплел разного… Просил нас выйти на связь с госбезопасностью. И еще про какой-то проект «Нимрод» болтал…

Судзиловский, сделавший секундой ранее какой-то знак своему водителю, вдруг уставился немигающим взглядом на старшего милицейского патруля Онищенко.

На небольшом пятачке, где возле «уазика» сошлись несколько мужчин, повисла тишина.

– Нет, мы не можем сейчас рисковать, – пробормотал под нос полковник Судзиловский. – Другого выхода, похоже – нет.

Онищенко подался чуть вперед.

– Извините, товарищ полковник, не расслышал…

Полковник осмотрелся: обычный двор на северо-восточной окраине, темные окна зданий, глухая ночь…

– Это уже не важно, – сказал он, сделав понятный его людям знак. – У каждого своя работа.

В руке водителя «тойоты» каким-то непостижимым образом вместо сотового, по которому он разговаривал несколькими секундами ранее, оказался пистолет, удлиненный темным цилиндром глушителя. Пуля вошла чуть пониже кокарды на ушанке, продырявив лобную кость. Старший милицейского патруля Онищенко, неловко взмахнув руками, завалился на спину. Сержант Мамонов в отличие от него упал навзничь, сделав прежде этого короткий неуверенный шаг – две пули, выпущенные одним из стоявших возле микроавтобуса спецназовцев, угодили ему в спину, чуть ниже левой лопатки…

Тот же боец, что стрелял в Мамонова, подошел к лежащим подле «уазика» телам сотрудников милиции и сделал еще по «контрольке» в голову каждому.

Глебов замер, втянув голову в плечи.

– Втащите этих двух в «УАЗ», усадите в кресла!! – распорядился полковник. – Да снимите же с него наконец наручники!.. Быстрей!! Наденьте на него бушлат, шапку, варежки… Но сначала жестко разотрите лицо и руки снегом! Особенно руки: они еще пригодятся…

Через минуту у торца здания остался один лишь милицейский «уазик» да еще два трупа внутри машины.

«Придется отослать Глебова из Москвы… куда подальше, – подумал Судзиловский, когда джип и микроавтобус покатили по ночным улицам столичной окраины в сторону МКАД и Химок. – Будь моя воля, удавил бы… убил бы на месте! И за то, что попытался сбежать, и за то, что пасть разинул не по делу (а ведь с него брали подписку)… Но пока такие, как Глебов, нужны Шефу, с ними будут нянчиться, как с малыми детьми, да еще и следить, чтобы ни один волос с их головы не упал…»

Судзиловский смежил тяжелые веки.

Удачное, емкое, проверенное в веках название, которое носит секретный объект,[1] этой ночью себя полностью оправдало.

Глава 1

В КРУГЕ ПЕРВОМ

Спецвагон для перевозки заключенных – сокращенно вагонзак – выгружался на одном из запасных путей станции Вятка-Сортировочная.

Местный конвой принимал партию зэков, прибывших этапом из Москвы. Отбывать свои срока им назначено в таежных лагерях Вятского УИН, размещавшихся преимущественно на севере области. В местном СИЗО № 1, бывшей Кировской пересылке, вновь прибывших подвергнут санобработке, рассортируют заново по этапам, затем организуют доставку данного контингента в одну из колоний (общего, усиленного, либо строгого режима), где, вопреки кажущейся общности их судеб, любого из этих людей ожидает собственная доля, своя, пусть и неприкаянная, никому более не нужная жизнь.

Исподволь рассвело; низкая облачность придавила сверху однообразные городские кварталы, как бы еще сильнее подчеркивая общий серый фон данной местности; но в мире весна, начало мая, и будоражащий обоняние запах распустившейся листвы явственно ощущается даже здесь, на железнодорожных путях.

На влажной от дождевых капель бетонированной площадке, которую отгораживает от городских окраин, а заодно и от любопытных человеческих глаз длинное, красного кирпича здание грузового пакгауза, выстроились четыре автозака – громоздкие, окрашенные в защитный цвет, допотопного вида спецмашины для перевозки заключенных, снабженные установленными на кабинах синими проблесковыми маячками и звуковой сигнализацией. Головной автозак уже подали под погрузку: машина встала вплотную к вагону, дверь в дверь, таким образом, чтобы просвет составлял не более пятидесяти сантиметров – таково одно из непреложных требований конвойной службы.

Очередной заключенный, с торбой в руке или рюкзачком за плечами, лишь на долю секунды был виден в просвете и тут же исчезал в железной утробе автозака, чьи внутренности разгорожены на отдельные ячейки-стойла…

Местный конвой знает свое дело туго: служивые действуют быстро, но без суеты, четко и слаженно, как на конвейере. Никто не напрягает голосовых связок, никакого тебе мата и ора. И немецкая овчарка, которую держит на коротком поводке сержант внутренних войск, – он, как и прочие его сослуживцы, облачен в брезентовый дождевик с капюшоном, – она тоже вела себя со спокойным достоинством, за все время выгрузки так и не подав голоса.

– Сорок восемь лбов, – спрыгивая из опустевшего вагонзака на площадку, сказал начальник сдающего караула. – Так что примите и распишитесь!..

Присоединившись к двум местным коллегам из Вятского УИН, в чье попечение отныне поступали сорок восемь арестантских душ, он решил напоследок перекурить в их компании, прежде, чем небольшая колонна, сопровождаемая милицейской машиной, тронется с места.

– Что за контингент ты нам доставил на этот раз? – поинтересовался замнач Вятского УИН.

– Обычный набор, – пожал плечами начальник сдающего караула. – Убийцы, насильники… наркоторговцы… вооруженный разбой… Срока серьезные: от восьми до семнадцати лет. Примерно половина из них – рецидивисты.

– Какие-нибудь проблемы возникали по ходу?

– Гм… Есть среди них парочка шебутных, пытались у меня на нервах играть. – Начальник караула назвал фамилии осужденных. – Они из братвы, оба сели за вооруженный разбой, но проходили по разным делам. Один из них – погоняло Крюк – уже имеет ходку, причем парился где-то в ваших краях… Тот еще, видно, любитель баллон катить[2]… Но у меня, знаете, не забалуешь: я этих гавриков, почитай, всю дорогу держал на цепи. Вот так вот… Ну и еще за одним пришлось по ходу усиленно приглядывать. Но он не из блатарей и не из бытовиков…

– А с этим что не так? – спросил сотрудник Вятского УИН.

– Есть такая тема: «…И замыслил я побег». В каждом этапе обязательно хоть один такой будет. Я ж за пятнадцать лет службы всех их уже наскрозь научился видеть! За такими всегда следи в оба: в нем где-то в душе копится, копится, копится, а потом… р-р-раз! И лезет с голыми руками буквально на танк! Вот и получается, что какой-нибудь гад свинтит таким вот образом на тот свет, а тебе, значится, выговорешник от начальства!

– Как фамилия этого беспокойного гражданина? – поинтересовался местный сотрудник.

– Почему это – беспокойного? – повернув к нему голову, сказал начальник караула. – С виду он как раз мужик спокойный, выдержанный. Но что-то у него есть на уме, поверьте моему опыту. Я его, кстати, первым номером сдал, от греха подальше… А фамилия его будет такая – Анохин.

Через полчаса спецколонна остановилась во внутреннем дворе вятской тюрьмы. У осужденных на время отобрали котомки, разбили на партии и стали прогонять через душевые. После помывки, распаренные, нагие, они попадали в руки цирюльников, где свежее пополнение обстригали «под ноль». Поначалу все шло заведенным порядком, но затем начались какие-то странности… Вместо ожидаемой кормежки весь этап, разбив на группы по четыре человека, стали пропускать через помещение санчасти, где заседала некая комиссия, назначение и полномочия которой для з/к оставались тайной.

Весь этот день, как и многие другие минувшие дни, Сергей Анохин пребывал в состоянии странного оцепенения. Он кое-чему успел научиться за те три с хвостиком месяца, что истекли с момента его ареста, и кое-как приспособился к окружающей среде. Он научился – или его обучили – подчиняться требованиям конвоиров, вертухаев, сотрудников УИН, которые все были для него на одно лицо… так, как подчиняется механический робот командам извне. На следствии молчал – он ушел в себя, когда понял, к чему все катится, – но это был его собственный выбор. Он сохранял молчание в бутырской камере, произнося за день едва ли десяток слов. Он научился держать себя среди заключенных так, чтобы ни у кого не возникало желания лезть к нему, приставать с какими-нибудь «душевными разговорами» или попросту со своими гнилыми базарами. Все это время, пока шло следствие по его делу – а следак, надо сказать, только им одним, кажется, и занимался в те злополучные мартовские и апрельские дни, – он избегал любых человеческих контактов, так и не сблизившись ни с одним из своих бутырских сокамерников.

Он научился даже есть тошнотную тюремную пайку; лишь в первые двое суток после ареста отказывался от пищи. Он быстро осознал, что голодовка в его положении ровным счетом ничего не решает, но зато может лишить его силы, которая в будущем, при определенном раскладе, ему еще может понадобиться.

И только одному он так и не смог научиться: пониманию того, что все это происходит именно с ним, с Сергеем Анохиным, и не во сне, а наяву…

Если из автозака его извлекли в числе первых, то в санчасть он попал одним из последних, по воле занимающихся сортировкой пополнения сотрудников местного СИЗО.

Голых зэков, многие из которых успели покрыться гусиной кожей, пока дожидались своего часа, поочередно запускали «на комиссию». За дверью они находились минуту, максимум две. Затем сотрудник выводил их обратно в коридор, передавая одному из освободившихся вертухаев.

Следующий… Следующий… Следующий…

Наконец настал черед Анохина.

Он застыл почти посреди комнаты, равнодушно уставившись перед собой. Кроме него, в помещении, облицованном белым кафелем, находились еще пятеро мужчин. Трое из них в белых халатах, одетых поверх камуфляжа. Двое без оных – последние, скорее всего, являются сотрудниками местного «абвера».[3] Двое врачей, или кто они там такие, эти люди в белых халатах, сидя за столом, листали папки. Тем временем третий их коллега негромко переговаривался с сотрудниками Вятского СИЗО.

– Опусти руки по швам! – скомандовал заключенному один из «абверовцев». – Ну?! Что застыл, как статуй?! Не слышу?!

Заключенный наконец разлепил губы:

– Анохин Сергей Николаевич, тысяча девятьсот семьдесят третьего года рождения, осужден по статье двести двадцать восьмой, часть четвертая… восемь лет лишения свободы.

Другой «абверовец», более плотного телосложения, нежели его коллега, скривив толстые губы, ворчливо заметил:

– Это у тебя первая ходка, как я понимаю? Кто так «молитву» читает?! Но ничего, ничего… Здесь тебе – не там! Быстро рога пообломаем.

Рослый мужчина в белом халате, который до этого обсуждал что-то в компании сотрудников СИЗО, вдруг уставился на Анохина и даже на несколько мгновений замер.

– Так, так, так… – произнес он под нос, продолжая пристально разглядывать стоящего перед ним в чем мать родила зэка. – Вот это уже кое-что… Очень даже недурственный экземпляр.

Он и сам, этот мужчина, надо сказать, был «недурственным экземпляром». Рост под сто девяносто, широкоплечий, крепкого телосложения; коротко стриженные светлые волосы; даже здесь, в хорошо освещенном помещении, он не снимал солнцезащитных очков. Наверное, он будет чуть постарше Анохина, но не намного, года на два или три максимум. И еще… Если те двое мужиков в белых халатах, что заседали за столом, все же имели, судя по первому впечатлению, какое-то отношение к медицине, то этот, заинтересовавшийся вдруг Анохиным, судя по повадкам, был либо военным либо спецслужбистом.

– Найдите мне его «сопроводиловку», – распорядился тот.

Пока сотрудники отыскивали пакет с нужными бумагами, рослый блондин успел дважды медленно обойти застывшего посреди помещения Анохина. Заметил, конечно, и чуть запавший живот, и слегка обозначившиеся ключицы, – но груднина была широкой, и ребра пока проступали не слишком явно, – равно как и бледноватый оттенок кожи: время, проведенное в камере, накладывает на облик всякого свою приметную печать… К тому же голый человек, да еще остриженный под ноль и выставленный на обзор перед одетыми людьми, почти всегда представляет из себя жалкое зрелище. Но только не сейчас, не в данном конкретном случае; зэк Анохин относился ко всему происходящему с полным, совершенным, абсолютным равнодушием – его серые глаза словно задернуты изнутри шторкой…

«Блондин» опытным глазом отметил главное: человек, стоящий перед ним, хотя и находится сейчас не в самой лучшей своей физической; форме (и это объяснимо), все же выглядит гораздо крепче, выносливей, сильнее тех, кто ранее прошел медицинский осмотр. За исключением, пожалуй, бывшего боксера Крючкова по прозвищу Крюк да еще двух-трех личностей подобного склада. Но даже на фоне таких крепышей, как Крюк, зэк Анохин выглядит очень и очень достойно.

– Ого, – склонив голову чуть набок, сказал блондин. – У тебя, вижу, дырочка в правом боку. Ага… вот где вышла… Сквозное огнестрельное… Где воевал, Анохин?

– Там, где вас всех не было, – по-прежнему глядя перед собой, сухо ответил Анохин.

– Ты с кем разговариваешь, падаль?! – вызверился на него один из «абверовцев», замахиваясь дубинкой. – Ур-рою, мр-разь!!

– Отставить! – недовольно покосившись на него, скомандовал блондин. – Гм… Так ты, Анохин, по двести двадцать восьмой загремел? Что-то я не вижу, чтобы у тебя вены были исколоты… Сам, значит, не ширялся? Редкий случай, хотя, конечно, и такое случается… Откуда наркоту гнали? В Таджикистане служил? Сел за афганский «трафик»? Молчишь…

Посмотрев на правое предплечье Анохина – на нем была вытатуирована надпись ДКБФ, а чуть ниже помещено изображение оскаленной головы черной пантеры, – он покачал головой:

– Да нет… я вижу, ты совсем из других краев. Уж больно «тату» у тебя не типичное… Похоже на то, Анохин, что ты даже среди своих ребят чем-то выделялся, не так ли?

Один из сотрудников СИЗО протянул блондину пакет из плотной крафтовой бумаги, внутри которого, очевидно, находились сопроводительные документы на заключенного Анохина С. Н., адресованные руководству Вятского УИН.

Тот, присев на край стола, вскрыл перочинным ножом пакет и стал знакомиться с документами.

Анохин в эти минуты внешне выглядел спокойным; ему стоило сейчас немалого труда контролировать свои чувства и эмоции. Он заставил – нет, пытался заставить – поверить себя в то, что все происходящее вокруг не имеет к нему совершенно никакого отношения. Нет, это не он ощущал себя рабом, выставленным на продажу на невольничьем рынке, крепостным на помещичьих торгах-смотринах, несчастным негром в кандалах, к которому приценивается сразу пяток плантаторов… Определенно, это кто-то другой, потому что с Сергеем Анохиным случиться чего-либо подобного попросту не могло.

– Так… интересно, – пробормотал блондин, вчитываясь в текст одной из справок. – Все-таки на перепродаже «герыча» залетел… Любопытное дельце. Гм… странно, очень странно. Хотя, конечно, в жизни всякое бывает.

Отложив в сторону пакет, он в упор посмотрел на Анохина, причем взгляд его, скрытый отзеркаливающими темными линзами, расшифровать было невозможно.

– Вот смотрю я на тебя, Анохин, и не понимаю, – заговорил он, раздельно произнося каждое слово. – Ладно бы сам полез?! Жалованье у вас нищенское, это и ежу понятно. Допускаю, что надоело зажиматься, вот и захотелось бабок по-легкому срубить. Но зачем же ты подругу свою на столь гибельное дело подписал?

Анохин, до которого смысл сказанного дошел с небольшой задержкой, вдруг дернулся всем телом, как будто сквозь него пропустили электрический ток; он даже пошатнулся, словно под ним вдруг поплыла почва…

– Что-о? – произнес он сдавленным голосом. – Повтори, что ты только что сказал!..

– Стоять!! – рявкнул оперативник СИЗО, тот, что поплотнее. – Стоять, блядь!! Руки на затылок!! Конвой!!!

– Вот такие уроды, как вы, меня и подставили! – хрипло выкрикнул Анохин, делая шаг к столу, за которым заседала «медкомиссия».

В помещении санчасти поднялась яростная кутерьма… Анохин, потеряв голову, рванулся к столу. Но один из «абверовцев», опытный в своем ремесле человек, мгновенно оказался у него за спиной и перехватил ему горло резиновой дубинкой. Уже в следующую секунду в помещение санчасти ворвался звероподобного вида прапорщик – этот навалился с левого бока, выкрутил руку, взяв ее на «излом»… А за ним – еще двое, с резиновыми дубинками наголо. Другой «абверовец», более плотного телосложения, немного замешкался, прежде чем ему удалось выдернуть свой табельный «ПМ» из кобуры.

«А-а… пусть!! – мелькнуло в голове у Анохина. Надо вывернуться от того бугая, что слева… Кто там сзади?! Ну-ка получи локтем по дыхалке! Счас, гады, я вас буду крушить… рвать… Теперь меня только пуля остановит!!»

Мат, ор, хрипы… Анохин напоминал матерого медведя, на котором повисла свора собак. Ему было плевать, что его могут не то что покалечить – убить. Может, оно и к лучшему, если его пристрелят. Разом закончится весь этот бред, абсурд, мерзость, прекратится все то, во что превратилась его жизнь, – и не надо будет больше страдать и мучиться.