Глава 7

Последние две недели пригородный участок шоссе на Первомайское федералы не обстреливали.

Серое дорожное полотно с сохранившимся фрагментами асфальтовым покрытием все изъязвлено рытвинами и колдобинами — траки тяжелой гусеничной техники содрали с него кожу. Правда, полотно покрылось корочкой грязи, затвердевшей с наступлением холодов. Вполне можно проехать на легковушке. Вот только машин в городе осталось мало. Транспорт, уцелевший после бомбежек и артобстрелов, почти весь конфискован защитниками чеченской столицы. Поэтому беженцы передвигаются по серой ленте пригородного шоссе пешком.

Нагруженные, как мулы, они толкали перед собой тележки со своим нехитрым скарбом. Тянулись с сумками, чемоданами, свертками... Двигались небольшими группками, накапливаясь на границе кварталов частной застройки, в районе Старой Сунжи. Все, кто уцелел в грозненской мясорубке, выходили по «гуманитарному коридору» в расположение федеральных войск, выбирая из двух зол меньшее. Дорога, состоявшая из одних подъемов, вела к терским холмам, где был оборудован крупный блокпост внутренних войск, а также небольшой транзитный лагерь для беженцев. Оттуда их вывозили на транспорте МЧС в другие крупные лагеря, преимущественно в Ингушетию и Северную Осетию.

В районе блокпоста было малолюдно и сравнительно тихо. До окраин города отсюда километров семь или восемь. Дымка тумана мешает разглядеть, что там творится, но отчетливо доносится гул канонады. Впрочем, на подобный шум здесь давно уже никто не обращает внимания.

В светлое время суток федералы дорогу не обстреливали. Днем тут сравнительно безопасно, зато по ночам, как и повсюду, под носом у федералов скрытно передвигались разрозненные «духовские» бандгруппы, а кое-где они наносили жалящие уколы. В темное время суток нужно быть начеку, чтобы «чичики» врасплох не захватили. И когда срабатывала «сигналка» или среди темени чудились подозрительные шумы и какое-то шевеление, гарнизоны блокпостов открывали огонь, расстреливая все опасные сектора и направления.

Так что ночью «гуманитарный коридор», по существу, не действовал. Те люди, что покидали Грозный, пешком преодолевали нелегкий путь и выходили к ближнему «блоку» федералов утром или днем: они знали, что в это время дорога сравнительно безопасна.

— И что, у вас нет при себе никаких документов?

Вопрос задал офицер внутренних войск. Обращался он к женщине, прибившейся к блокпосту с полчаса назад вместе с пацаненком лет десяти.

И женщина, и малец походили на погорельцев в своем тряпье, закопченном и пропахшем дымом. Возраст женщины без документов определить очень трудно. Лет тридцать, наверное. Или под сорок. Но вряд ли больше пятидесяти. Когда ее заставили снять платок, то выяснилось, что голова у нее коротко острижена. Почти под «нулевку». Волосы после стрижки не успели отрасти, и теперь голову беженки покрывал короткий светлый пушок. На лбу — ссадина; губы потрескались и покрылись мелкими чешуйками; на покрытом копотью и грязью лице промоины от стекавших ручейками слез.

— Ну хватит вам рыдать! — поморщился старлей. — Слезам здесь никто не верит. Так что с документами? Мне нужно установить вашу личность. Я должен внести вас в нашу картотеку, понимаете?

Наверняка она русская, решил он про себя. Чеченки почти все черные, как вороны. Есть среди них и с рыжеватыми волосами, даже темно-каштановыми, но светловолосые — большая редкость.

— Документы все сгорели, — всхлипнув, сказала женщина. — Могу я покрыть голову? Мне холодно. И как-то неловко...

Заметив утвердительный кивок, она набросила на «ежик» пестрый платок и туго завязала его концы под подбородком. Сверху надела капюшон темно-зеленой куртки, изрядно забрызганной, со следами рыжеватых подпалин. Наряд довершали мешковатые брюки мышиного цвета и черные ботинки с облупленными носами. Мальчик, жавшийся к ней и ни на миг не отпускавший ее руку, одет был примерно так же. И тоже напоминал пугало. Разница только в том, что на голове у него была черная вязаная шапочка. И он до сих пор не произнес ни слова.

— Вот так р-раз — и сгорели, да? — с сомнением в голосе произнес старлей. Он посмотрел на солдата, который несколько минут назад обыскивал этих двоих, но тот лишь пожал плечами. — Как такое могло случиться? Надо было хоть что-то захватить с собой... Диплом какой-нибудь, водительские права, служебный пропуск... Хотя бы письма с собой взяли и семейные фотографии!

Женщина вновь зашмыгала носом.

— Мы из Второго микрорайона... В пятиэтажке у нас квартира, где внизу аптека, знаете, да? На первом этаже аптека, а мы жили на втором... Дом, конечно, пострадал, еще в прошлую войну пострадал, но у нас в принципе еще ничего... Стены целы, кое-что из обстановки сохранилось. Пока нас не обстреливали, мы в подвал даже не спускались...

Заметив нетерпение, написанное на лице офицера, она торопливо добавила:

— Когда начался налет, мы выскочили в подвал полуголые... В спешке забыла взять документы. То, что осталось от квартиры, остатки нашего имущества — все сгорело дотла. Добрые люди вот помогли одеждой... Неделю хоронились в развалинах, потом добрались до Старой Сунжи, а потом прошли по «коридору» до вас...

— А почему раньше не вышли?

— Вы думаете, это так просто? — В голосе женщины — удивление. — Мы бы уже давно оттуда сбежали, если бы не боялись...

— Чеченка?

— Нет, русские мы.

— В боевых действиях участвовала?

Беженка, как очумелая, затрясла головой:

— Нет, что вы?! Какой из меня боевик...

— Все так говорят, — жестко произнес старлей. — Откуда мне знать, что ты за штучка? Может, ты с «эсвэдэшкой» по развалинам бегала и в наших ребят с винтаря гвоздила?! А пацана этого чисто для прикрытия с собой таскаешь.

Понимая, что она бессильна что-либо сейчас доказать, женщина только горестно покачала головой.

— Ладно, — смягчился офицер. — Давай по порядку. Фамилия, имя, отчество?

Он кивнул стоявшему рядом солдату:

— Тетрадь для черновых записей у тебя? Ручку не потерял? Тогда записывай.

Пока боец опрашивал беженку, старлей осмотрел ее «багаж». Все, что смогли вынести с собой из Грозного эти двое, поместилось в небольшой дорожной сумке, да и она оказалась наполовину пустой — все содержимое в трех пластиковых пакетах. Едва скрывая брезгливую гримасу, он двумя пальцами поочередно приоткрыл все пакеты... Пара комплектов нижнего белья, майка, свитер... Еще какую-нибудь заразу от них подцепишь... В третьем пакетике — зубная щетка, одна на двоих, выходит. Тюбик зубной пасты, почти целиком выдавленный, брусок мыла, зеркальце и расческа, хотя расчесывать дамочке еще долго будет нечего...

Вот и все их личные вещи. И ни крошки съестного.

Отставив сумку в сторону, старлей спросил:

— А этот мальчик, он ваш сын?

— Сын? — растерянно переспросила женщина. — А кто же еще! Конечно, он мой сын... — Она покрепче прижала к себе мальчугана. — Родной мой сынуля.

Старлей опустился на корточки. Пацан был такой чумазый, что мамаша казалась на его фоне просто чистюлей. Если бы не пронзительные синие глаза, можно было бы заподозрить, что он — чеченское дитя.

— Как тебя зовут? — спросил офицер. — Ты что, язык проглотил?

Он попытался взять мальчика двумя пальцами за подбородок, но тот неожиданно ловко уклонился, зыркнув при этом на военного очень серьезно, неодобрительно.

— Зовут его... Иваном, — поспешно говорила женщина. — Иван Алексеевич Дольников. Так и запишите!

— Он что у вас, глухонемой?

— Нет, он все слышит. Но... Но не говорит.

— Ясненько...

Старлей выпрямился, задумался. Эта «мадам» вместе со своим неразговорчивым чадом находилась целиком и полностью в его власти. Он мог поверить ей на слово и, внеся те сведения, что она сообщила, в картотеку, без лишней волокиты присовокупить к беженцам, ожидавшим отправки в лагерь «Северный». А мог, к примеру, отправить ее в фильтр. Что такое фильтр в Чечне, нормальному обывателю лучше не знать.

— Нас в Дагестан повезут? — спросила беженка. — А у меня... у нас есть родственники в Ставрополе. Даст бог, как-нибудь доберемся до них.

Военный покачал головой. В Дагестан? А в концлагерь ты не хочешь? В сельцо Чернокозово, к примеру? Там из тебя мигом признание вышибут. Даже если ты и вправду на стороне нохов не воевала. Могут, конечно, отпустить без особого ущерба для здоровья, но это если крупно повезет и если сможешь подтвердить свои голословные заявления чем-нибудь весомым и материальным.

— Нет, Дагестан для беженцев сейчас закрыт. Вот что, Анна Сергеевна... Как сына зовут, забыл... Да, Иван Алексеевич, и ты тоже.

Офицер показал на расположенную в сотне метров от них большую палатку, куда время от времени заходили не только военные, но и гражданские лица.

— Там у нас столовая. Работает полевая кухня, наверняка что-то осталось, вас там накормят. Помещение с туалетом и умывальниками чуть дальше, за палаткой. Что же вы стоите? Идите, а то столовка скоро закроется!

Верно говорят: мир не без добрых людей.

Этот старший лейтенант, довольно молодой еще парень с простоватым русским лицом, совершил доброе дело. И если бы на его месте оказался кто-то другой, не обязательно даже злой человек, просто формалист и буквоед, то уже здесь, на «блоке» в Первомайском, у беженки могли бы возникнуть весьма крутые проблемы.

Два «КамАЗа» с эмблемами ведомства МЧС на дверцах кабины и на бортах, приспособленные для перевозки людей, катили в направлении чечено-ингушской границы.

— Я же говорила тебе, Иван, что все будет хорошо, — шепнула она на ухо мальчику. — Расслабься, миленький, самое страшное уже позади.

Дорога была неважная, грузовик на ней пошатывало, как пьянчугу после попойки. На лавочках тоже сидеть было не очень удобно, но все это — сущие пустяки в сравнении с тем, что им довелось пережить.

Особенно Ивану.

А теперь и вправду можно расслабиться. Надо же, не у всех на этой войне души черствеют... Старлей не только поверил ей на слово, а даже, можно сказать, проникся... Он сам определил их в партию, которая уже грузилась на транспорт, а напоследок, когда «эмчеэсовские» машины уже готовы были тронуться в путь, передал им пакет со снедью.

Это в довесок к тому, что их в столовой сытно накормили.

Она даже не подозревала, что будет так радоваться самым обычным продуктам: в пакете оказались две банки тушенки, одна сгущенки, батон и буханка хлеба и — о чудо — круг полукопченой колбасы и плитка шоколада.

И еще он сунул ей в руку две или три мятые купюры — видно, долго лежали в кармане; может, подумал, что у нее совсем нет денег.

Одно только плохо: напрасно назвала свою фамилию — Дольникова. Могла бы назвать любую другую, только не эту. Но она побоялась. Если бы соврала, этот старлей чутьем мог бы уловить что-то, заподозрить в ней неискренность.

Кажется, это прокол.

Грузовик стал притормаживать. Затем и вовсе остановился.

— Блокпост, — сказал кто-то из беженцев. — Могут проверить.

Чеченцы — а их среди этой группы было сравнительно немного — хранили угрюмое молчание, как будто все, что происходило вокруг, абсолютно их не касалось.

Дольникова встревожилась. Поморщившись от боли в плече, ушибленном обломком стены, она обняла мальчика за худенькие плечи и еще крепче прижала к себе.

— Сержант, может, пропустишь без шмона?

Эту реплику явно подал водитель «КамАЗа». Его тут же поддержал коллега, выбравшийся из кабины другой машины, той, что шла замыкающей.

— Скоро будет смеркаться, а нам еще два «блока» надобно проскочить!

— Успеется, — раздался в ответ сиплый голос. — Давайте, господа бандиты, все на выход! Вещи оставьте в машине! И приготовьте документы для проверки!

Глава 8

Блокпост, занятый небольшим подразделением внутренних войск, был оборудован на изгибе шоссе Ростов — Баку, в точке, равноудаленной от станицы Ассиновской и села Новый Шарой.

Функционировать режимный пост начал сравнительно недавно, поэтому служба здесь никому медом не казалась. С наступлением холодной, ненастной погоды немногочисленный гарнизон страдал от неустроенности жизни. Приземистое каменное сооружение, частично разрушенное, по-видимому, еще в первую чеченскую, отдали в распоряжение солдат-срочников. Все — или почти все — были жутко простужены, двух бойцов пришлось даже отправить на излечение в госпиталь. Хотя «мохоры», как именовались несколько презрительно срочники, круглосуточно топили «буржуйку», тепло через многочисленные щели свободно утекало наружу. Так что внутри было холодно и сыро, как в могильном склепе.

«Отцы-командиры» облюбовали себе вагончик. У этих быт более или менее устроен. В вагончике тепло, и печка не так коптит, как в казарме. Койка опять же у каждого своя, а «молодым» приходится спать по очереди.

Вместе с летехой в вагончике квартируют трое контрактников. Вот они-то здесь, на «блоке», реально и командуют, эти крепкие, почти тридцатилетние мужики, а вовсе не лейтенант внутренних войск Завидеев.

Этот самый Завидеев, хотя в лицо ему такого, конечно, никто не скажет, — натуральный раздолбай. У него вечно какие-то приключения: то понос, то золотуха... Недавно, например, зубами маялся. Так его, горемычного, припекало, что чуть не на стенку кидался, достал, короче, всех окружающих... Потом ему письмо из дома пришло, от молодой женушки. Что там она прописала своему мужику, героически сражающемуся с международным терроризмом, можно только догадываться, потому что письмецо по прочтении было изорвано в клочки и отправлено в пылающее чрево «буржуйки». Наверное, какие-то мерзости там содержались, иначе летеха, которому только недавно стукнуло двадцать четыре годка, не лежал бы на койке часами с потухшим взором — опасались даже, что он надумал застрелиться, а потому прятали от командира все стволы.

Замкомвзвода Гонтарь, контрактник в звании старшего сержанта, решил излечить командира от смертной тоски одним из самых известных и распространенных на Руси способов. Благо здесь, на «режиме», разжиться спиртным не проблема. Но лучше бы он этого не делал. Завидеев мало того, что ударился в запой, так нашел еще себе достойного собутыльника на соседнем «блоке», где командует его однокашник по милицейской школе. Ездит он туда на броне, снимая с поста «бээмпэшку», и случается, что возвращается только под утро. Людей и без того некомплект, а он с собой еще двух или трех солдат берет — в качестве личной охраны.

Раздолбай, короче. И добавить тут больше нечего.

Но ничего этого, естественно, беженцы не знали. Да и незачем, своих проблем хватает. Большинство из них — в ступоре. Лиха им пришлось хлебнуть полной мерой, и еще неизвестно, что каждого ждет в будущем. Усталые и почти равнодушные ко всему, они мало обращают внимания на окружающую действительность. Их трудно чем-либо удивить. Людей с оружием они видели в своей жизни предостаточно.

Двое молодых парней в камуфляжной форме, в бронежилетах, с автоматами за спиной осуществляют проверку документов. Поскольку среди беженцев исключительно женщины, дети и старики, дело у них спорится.

Еще двое, по всему видно, что контрактники, принялись досматривать крытые кузова «КамАЗов». Вряд ли они надеялись обнаружить там укрывшихся среди тряпья боевиков или заныканные в узлах и баулах стволы и взрывчатые вещества. Просто, пользуясь оказией, почти внаглую рылись в чужих вещах, и среди чеченок по этому поводу прокатился глухой ропот.

Сотрудники МЧС ни во что не вмешивались. Они курили в стороне, делая вид, что все это их не касается. Каждый здесь отвечает сам за себя и предпочитает не лезть в чужие дела. Нередко случается, что на «блоках» задерживают людей, представляющихся беженцами. На то и существует «режим», чтобы нохи хребтом усвоили новые порядки. А поскольку бандиты наловчились выдавать себя за «мирных», то при подобных проверках нужна бдительность и еще раз бдительность.

На столбе, вкопанном в землю возле шлагбаума, — полоска жести с предупредительной надписью:

СТОЙ!

ПОСТ ОХРАНЫ ПОРЯДКА

МОБИЛЬНАЯ ГРУППА ВН. ВОЙСК РФ

Мимо столба с надписью проходили те, кто прошел проверку; а вскоре уже и водители стали сигналить, давая понять, что пора всем рассаживаться по местам.

Проверка не заняла и получаса.

Когда «КамАЗы» с беженцами и их скарбом продолжили путь, в одном из них стало на двух пассажиров меньше.

Снаружи было еще светло, но в вагончике, куда заставили пройти Дольникову, царил полумрак. И воздух здесь — тяжелый, спертый, помещение не помешало бы как следует проветрить. Раскладушки убраны и сложены в штабель в дальнем углу. Там же высится стопка из одеял и подушек. Два крошечных окошка. В одно выведена труба от «буржуйки». Подле другого, смотревшего в проем между бетонными плитами, ограждающими с трех сторон периметр укреплений, стоит колченогий стол, покрытый обрывком камуфляжной накидки. Три или четыре табуретки, шаткие и скрипучие. Над печкой и сбоку протянуты веревки, на них развешивают сушиться влажную одежду. Электричества здесь нет, как нет его пока и в окрестных селах, хотя обещали починить линии еще в ноябре. Обещали выделить для нужд блокпоста дизель-генератор, но так и не завезли. Поэтому приходилось пользоваться для освещения фонарями и обычными керосиновыми лампами.

Дольникова была в панике. И снова она почувствовала боли внизу живота. Ее усадили на табуретку у самого входа. Дверь была закрыта неплотно, и через щель в спину тянуло сквозняком. Ее заставили снять верхнюю одежду, и один из военных, длинный как жердь, с узким лошадиным лицом, тщательно прощупывал своими худыми нервными пальцами карманы, швы и подкладку куртки. Другой, плотный коренастый ефрейтор, натужно сопя, рылся в дорожной сумке Дольниковой. Третий, с лычками старшего сержанта, уставился тяжелым, немигающим взглядом на беженку. Время от времени он подносил к глазам «документ» — справку установленного образца, зарегистрированную на КПП «Кавказ-22».

В понимании Гонтаря такая вот «справка» не стоит и ломаного гроша. Филькина грамота — вот что это такое. Даже удивительно, что эта стриженая стерва не позаботилась о подходящем документе. Небось поцапалась с «чичиками» и решила рвать из Джохара когти, пока работодатели вместо расчета ей черепушку не прострелили. А пацана с собой для маскировки взяла, он, похоже, и правда глухонемой.

Подозрительная личность. Потому что без документов. И еще потому, что пришла с «той» стороны. Чеченская подстилка. Не исключено даже, что снайперша.

На сей раз ей крупно не повезло. Мимо Гонтаря ни одна крыса не проскочит. Ни одна вражина не просквозит. Глаз у него наметан. Хоть на «рыжье» или другие ценности. Хоть на таких вот тварей, которые маскируются под мирных жителей.

Ему бы в таможне работать, с его талантами. Разные металлодетекторы, рентгены и прочие технические навороты ему не требуются. У него чутье — как у полицейской ищейки. Он все эти баулы и свертки без рентгенустановки насквозь просвечивает. Так наловчился шмонать эту публику, что порой сам себе удивляется: откуда взялась такая прыть и сноровка? В роду у него вроде энкавэдистов и вертухаев не имеется, сам он выходец из шахтерской семьи. Отец и дядья рубили уголек на северах, в объединении «Воркутауголь». Сам Петр тоже в забой спускался, пока бабки не перестали окончательно платить. А потом шахту и вовсе прикрыли. Так что Петр в свои двадцать четыре, не успев еще жениться, остался без работы и без всяких жизненных перспектив.

Хорошо, что закрыли шахту. Иначе он так бы и сгнил в этой сырой холодной вонючей Инте.

На хрена ему таможня? Как там в мультике? «Таити, Таити... Нас и здесь неплохо кормят...» С конца девяносто четвертого он служит по контракту во внутренних войсках Московского округа. Квартира в Подмосковье, дача, машина, жена — все как у людей. Еще на первой кавказской неплохо наварил, даже жалел, что война так быстро закончилась. Но и тогда понимал, что «чичики» после кровопускания не успокоятся, придется их по-новому долбить. Как в воду смотрел. И хотя служба здесь не мед, потому как нохи вконец отвязались, на такой войне можно неплохо приподняться, действуя где-то внаглянку, где-то тонко и осмотрительно, но всякий раз с умом.

Да, можно поиметь неплохую выгоду, даже если ты всего лишь замкомвзвода в скромном звании старшего сержанта внутренних войск.

В конце концов, обычные законы здесь не в ходу. Кто не понимает этой простой истины, тот или святоша, или полный кретин, что, впрочем, одно и то же. Беспредельщики здесь все поголовно — от Басаева и Хаттаба до старухи чеченки, от командующего ОГФС до простого российского солдата, прозябающего на заснеженных терских перевалах.

Поэтому Гонтарю все едино, без разницы, кто перед ним — местные русские или нохи. Первые бедны как церковные мыши, и взять с них нечего. Правда, другие не брезгуют и с этих овечек последний клок шерсти урвать: тот же Длинный, к примеру, почти новый кожан из какого-то багажа сегодня умыкнул. Но Петр подобной мелочевкой не занимается, предпочитая иметь дело с «чичиками». Богатые они, сволочи, поднялись на воровстве, грабеже и разбое. Не все, конечно, есть и у них беднота, но с русскими и близко не сравнишь. Бабы чеченские, конечно, не дуры, основная заначка у них в разных укромных местах заныкана. Но и при себе кое-что имеют, на всякий пожарный, причем предпочитают прятать свертки с драгметаллами и баксами у себя на теле. Навертят на себя разного тряпья и думают, что хитрее всех на свете. А Гонтарь всю эту шваль насквозь видит.

Если действовать по-умному, то свое всегда получится отщипнуть. Здесь на каждого есть свой крючок, надо только соображать. Хотя чеченцы злющие, особенно их бабы, но их тоже можно заставить мзду платить. В тех случаях, например, когда они просят пропустить их транспорт без досмотра или не задерживать на «блоке» мужчин с целью установления личности.

Нохчи последние десять лет — а может, и дольше — грабили русских людей, а также использовали рабский труд в своих гнусных целях. Поэтому Гонтарь не считает предосудительным то, чем он здесь порой занимается. В конце концов, он сам русский человек, а потому имеет полное право не знать предела в своей ненависти к этому дикому волчьему племени.

— Ты мне лапшу тут не вешай! — рявкнул Гонтарь, прихлопнув тяжелой ладонью никчемную справку. — Кто такая? Прибалтка? Или хохлушка? Скольких русских солдат убила?! Сколько фальшивых баксов тебе платили за головы расстрелянных российских военных?! Что, тварь, не ожидала? Ничего... Я тебя, паскудину стриженую, насквозь вижу! И ты, путана чеченская, поимеешь от меня по полной программе! На коленях, стерва, будешь передо мной ползать, ноги целовать, чтобы я тебя не шлепнул прям щас, под горячую руку, а сдал органам! По сравнению с моим «блоком» ментовский фильтр тебе покажется раем земным!

— Знаешь, кого она мне напоминает? — поднял голову от сумки крепыш. — Я по видику кино американское смотрел... Про одну телку, всю из себя такую крутую, которая хотела в спецназе служить. Называется, кажется... «Солдатка Жанна».

— Нет, не так, — вмешался Длинный, считавший себя самым умным и начитанным в компании. — Фильм называется «Солдат Джейн», в главной роли Деми Мур.

— Заткнитесь оба, — проворчал Гонтарь. — Тщательнее шмонайте! Нутром чую, что в шмотках у нее что-то заныкано!

Дольникова сидела понурившись на самом краешке табурета. Остатки жизненной энергии, то, что вынесла из Грозного, она израсходовала целиком еще раньше, когда ее допрашивал на «блоке» возле Первомайского старлей. Сейчас она тупо смотрела прямо перед собой, не в силах сосредоточиться хоть на какой-то дельной мысли.

В транзитном лагере, улучив момент, она умылась и сменила нижнее белье. Сменного бюстгальтера у нее не было, поэтому она, ополоснувшись под краном, надела тонкий свитер — относительно чистый — прямо на голое тело. Теперь, когда отобрали куртку, ее бил озноб — то ли от холода, сквозившего ей в спину через приоткрытую дверь, то ли от нервов.

Напрасно она в лагере смыла с себя копоть и грязь. Тем самым она как бы лишила себя защитной маскировки.

Эти сволочи разлучили ее с Иваном. Что с ним? Где ее мальчик? Она ничего о нем не знает.

— Где мой сын? — с усилием разлепив губы, спросила Дольникова. — Зачем вы нас здесь держите? Что мы такого плохого вам сделали?

— Хватит корчить из себя невинность! — заорал Гонтарь. — Разберемся, какой он тебе сын!

Заметив, что беженка скосила взгляд в направлении стены, где на крючьях были развешаны автоматы, он криво усмехнулся:

— Что уставилась?! Видит глаз, да неймет рука? Знаю, дай тебе волю, ты бы всех нас здесь рядком уложила!

— Кто у вас здесь старший? — спросила Дольникова. — Я хочу переговорить с командиром.

— Я здесь начальник! — веско сказал замкомвзвода. — И что с тобой, ведьма чеченская, делать, тоже я буду решать!

В этот момент кто-то извне забарабанил в дверь. Гонтарь вышел из вагончика. Не успел боец раскрыть рот, как сержант принялся его отчитывать:

— Опять дизельку жгете?! Угорите же! Ну что за народ, мать вашу!

— Пацан сбежал, — вклинился солдат, от которого за версту разило дымом и копотью. — Чуть мне руку не прокусил!

Он продемонстрировал свою грязную ладонь, на которой действительно были видны следы от укуса.

— Что значит сбежал? — нахмурился Гонтарь. — Почему не стрелял? Надо было шлепнуть поганца!

— Я пока за «калашом» сходил, пока то-се, его и след простыл...

— А Максимюк? Он же сегодня караулит на «огневой»? Так?

— А он за кипятком как раз зашел... Чаю хотел попить. Почти сутки без пересменки у амбразуры, кишки от холода к хребту примерзли! Пора бы нас подменить, товарищ... командир!

Гонтарю нравилось, когда его называют командиром, и солдатам срочной службы это было известно.

— Ладно, раздолбаи... Чтоб в последний раз! Если пацан будет крутиться где-то поблизости, шлепните его! Ясно?

— Он же малой совсем...

— Вот он ночью гранату перебросит нам на «блок», этот твой «малой»... Но лучше бы, конечно, его отловить! Мне бы с этим мальцом нашлось о чем потолковать!

Прежде чем скрыться за дверью вагончика, Гонтарь распорядился:

— Поднимите «мохора». Того, что дрыхнет. Пусть проверит «сигналки»! Установите еще пару-тройку «растяжек» со стороны фермы! Если наши решат заночевать у соседей, с девяти вечера будет вахтить Длинный... и кто-то из вас троих. На посту не спать! Застукаю — лично гаду уши оторву!

В вагончике сержанта поджидала новость. Вернее, целых две. На связь по УКВ от соседнего «блока» вышел Завидеев, поинтересовался, как обстановка, и сказал, что задержится.