Леонид Сергеевич Соболев
      Капитальный ремонт
      Роман
      Роман "Капитальный ремонт" - одно из лучших произведений известного советского писателя Л.Соболева (1898-1971). Посвящен жизни русского дореволюционного флота.
      Содержание
      Вс.Сурганов. "О.Р." - основная работа
      Капитальный ремонт
      Часть первая
      Часть вторая
      Словарь морских терминов
      "О.Р." - ОСНОВНАЯ РАБОТА
      Роман "Капитальный ремонт" впервые увидел свет в 1932 году на страницах журнала "Локаф"* - ныне "Знамя". В 1933 году вышел отдельным изданием. В течение шести последующих лет переиздавался семь раз подряд. Его перевели на языки народов СССР, выпустили в Англии, Польше, Финляндии, Франции, Чехословакии, США. В рабочих клубах и армейских частях, на боевых кораблях и в сельских библиотеках шло оживленное обсуждение полюбившейся книги. О ней жарко спорили критики. Ее высоко оценил на Первом съезде советских писателей А.М.Горький, отметив появление в нашей литературе еще одного самобытного мастера.
      ______________
      * ЛОКАФ - литературное объединение Красной Армии и Флота.
      Роман не был автобиографичным в традиционном понимании. Тем не менее его сюжет, ключевая идея, характеры главных персонажей были органично связаны со всем, что пережил и перечувствовал молодой художник в предшествующие бурные годы.
      Леонид Сергеевич Соболев (1898-1971) родился в Иркутске, в небогатой дворянской семье. Мальчик, подрастая, все больше мечтал о море и кораблях. Примером ему служил Александр - любимый старший брат, который, блестяще окончив в 1909 году гимназию, сразу же направил прошение о принятии его в петербургский Морской корпус, а по его окончании, с весны 1913 года, принял командование орудийной башней линкора "Павел Первый". Леонид к этому времени тоже перебрался в столицу, учился в Третьем Александровском кадетском корпусе, наведываясь к брату на корабль при каждой возможности. В мае 1916 года, в разгар военных действий на Балтике, будущий писатель поступает в заветное Морское училище (так был переименован к тому времени Морской корпус). А год спустя, избранный после Февральской революции членом училищного комитета, уходит в море в должности матроса-сигнальщика на миноносце "Стройный". Так получает он "крещение" войной и революцией. То же "крещение" обрел и Александр, которого восставшие матросы "Павла", расправившись с офицерами-"драконами", выбрали в судком, оказав ему тем уважительное доверие.
      Оба брата с честью это доверие оправдали, пройдя через жестокие испытания гражданской войны, обороняя Кронштадт и Красный Питер от интервентов и белогвардейцев. С марта 1919 года Леонид Соболев начинает действительную флотскую службу уже в командирском звании. Служба эта - на миноносцах, тральщиках, на линкоре - продолжается вплоть до 1931 года: молодой штурман увлеченно помогает возрождать и строить Балтийский флот.
      Одна из активных форм этой помощи - сотрудничество в журнале "Краснофлотец" и первые писательские опыты - рассказы, очерки, юморески. И в их числе рассказ "Историческая необходимость" (1926), из которого несколько лет спустя вырос "Капитальный ремонт".
      Очень большую роль в создании романа, в формировании политических взглядов автора и его исторической концепции сыграли Вс.Вишневский, Н.Мамин, Н.Свирин, Р.Мессер, Вл.Кнехт и другие товарищи Соболева по Ленинградско-Балтийскому отделению ЛОКАФа. Во всяком случае, говоря об истории "Капитального ремонта", писатель-моряк неизменно и благодарно называл ЛОКАФ и Красный Флот в числе своих "соавторов".
      Дальнейшая его судьба была долгой и славной. В качестве военного корреспондента он принял участие в Финской кампании 1939-1940 годов, в Великой Отечественной войне. Сборник его рассказов и очерков "Морская душа" (1942) стал одной из самых признанных книг военной поры. В 1954 году появилась повесть "Зеленый луч". Много сил потребовала от Леонида Соболева общественная работа, и прежде всего создание в 1958 году Союза писателей РСФСР и руководство им на протяжении двенадцати лет. Но все эти годы и десятилетия он мечтал вернуться к продолжению романа, который остался для него самым дорогим из всех замыслов и творений.
      Первые же страницы "Капитального ремонта" поражают резкими контрастами. Действие развертывается на линкоре царского флота в самый канун первой мировой войны. Перед нами чудовищный образ боевого корабля, превращенного в "остров плавающей стали". Самое страшное качество этого мира - его бесчеловечность. Здесь нет людей. Здесь несут службу матросы и офицеры - две касты, между которыми пролегла вековая пропасть ненависти и вражды.
      Внешняя налаженность, сияние безукоризненно выскобленной палубы и надраенной "медяшки" прячут ледяную черноту трюмных карцеров и спертый воздух матросских кубриков. За каждым блестящим кителем, за раздушенной физиономией какого-нибудь лейтенанта Греве или кавторанга Шиянова писатель вскрывает отвратительные признаки гниения - от животной ненависти к матросам вплоть до проигрыша казенной суммы и тщательно скрываемой венерической болезни.
      Наиболее полно раскрывается изнанка флотского великолепия в трагической истории с кочегарами. Сцена перед непокорным, но все-таки еще миролюбивым, еще не потерявшим веры в справедливость матросским строем, встревоженные офицерские разговоры, наконец превосходно показанная комедия военного судилища выявляют до конца и провокаторскую натуру Греве, и трусость Шиянова, и торжество пресловутого мичмана Гудкова, чувствующего себя во всей этой полицейско-сыскной атмосфере как рыба в воде.
      Самой "закономерностью" расправы над заведомо неповинными людьми Соболев убеждает нас, что любая жестокость "драконов" - не просто их личное качество. Это следствие всей природы царизма. В бесчеловечной сущности "острова плавающей стали" проступают черты жестокого старого времени. И потому вся ненависть молодого писателя к этому времени вспыхивает очищающим пламенем воинствующего гуманизма. Это - добрая, хотя и разгневанная сила, которая вносит в роман победные, утверждающие нотки. Она рождает лирическую наполненность книги, ее звонкие краски и пронизывающую иронию. И главным ее источником становятся страницы, где Соболев заводит речь о людях, которые и в страшных условиях не перестали быть людьми.
      Разумеется, к этой категории относятся далеко не все матросы. Соболев отлично видит и таких "нижних чинов", кто неплохо чувствует себя на царском корабле, - стоит лишь вспомнить бравого унтера Белоконя или предавшего товарищей "крепкого мужичка" Филиппа Дранкина. Но рядом с ним еще более выразительны и близки нам утомленные кочегары с лицами, покрытыми угольной пылью, молчаливый матрос Силин или бойкий на язык вчерашний питерский мастеровой Кострюшкин. И чем более вглядывается художник в судьбы и души людей в "синем рабочем", тем явственней оживает, теплеет, очеловечивается в романе неуклюжее бронированное чудовище.
      Рядом с безжалостной и обреченной темой "острова плавающей стали", сопротивляясь ей, возникает, набирает силу тема "корабля-друга". В контрастах, все более резких столкновениях чередуются "матросские" и "офицерские" эпизоды. И мы чувствуем, как нарастает в матросских сердцах протест против несправедливости. В глухо закипающую борьбу с ней включаются не только люди, но и сам линкор: образ матросской массы, воссозданный в новых революционных традициях нашей молодой литературы - традициях "Чапаева" и "Железного потока", - неразрывно сливается с образом живого, протестующего и борющегося корабля.
      Под воздействием этой борьбы и формируются характеры главных героев первого тома: лейтенанта Николая Ливитина и его младшего брата Юрия гардемарина Морского корпуса.
      Именно Николай с наибольшей откровенностью разъясняет брату корыстную основу "благородной" военной профессии, насмешливо ниспровергая "кадетский патриотизм", придуманный на потребу "митюх" и безусых гардемаринов. Естественно, что и сам он воспринимается вначале как циничнейший из "жрецов службы и моря", - не чужие ведь, а собственные мысли высказываются им, да и внешне как будто ничем не выделяет его Соболев из офицерской среды.
      Однако после нескольких глав наше отношение к Николаю меняется. Становится все очевидней, что перед нами энергичный, умный и беспомощный человек, который вынужден прятаться в эгоцентризм, как в скорлупу, от "организованного абсурда", царящего на флоте и мешающего ему, моряку по призванию, по самому складу души, любить свой корабль и Родину и служить им верой и правдой. Но вот надвигается война, и в душе лейтенанта зреет предчувствие невиданных перемен. Непривычно странное, неожиданное стремление заглянуть в душу матроса, в те самые ее печали, о которых он с такой иронией лишь недавно толковал брату, вдруг властно охватывает Николая. И чем сильнее это стремление, тем быстрее ползет трещина между ним и его золотопогонными сослуживцами, и мы ясно видим, как постепенно, но неудержимо расходятся ее края под нажимом Времени.
      Время стучит и в юношеское сердце Юрия Ливитина. Глубинное развитие этого характера еще более противоречиво, потому что ухватил его художник в самом бурном процессе становления и с гораздо большей определенностью нацелил в краснофлотскую современность конца 20-х годов. Качества будущего царского офицера и качества будущего командира Красного Флота - еще только предпосылки в его развитии, но они уже живут, уже борются между собой, и автор зорко и заинтересованно следит за всеми перипетиями разгорающейся борьбы и сам участвует в ней, сочувствуя, издеваясь и негодуя.
      Быть может поэтому, когда речь заходит о младшем Ливитине, в авторском тоне нет того уничтожающего сарказма, с каким он говорит о "жрецах службы и моря". Здесь главное его оружие - насмешка, больно бьющая по юношескому самолюбию. Иронизируя, а то и откровенно смеясь, рисует Соболев злоключения гардемарина: то его задерживают на рассветной палубе в кальсонах, то он неуклюже пытается "соблазнить" горничную Наташу по всем "правилам", вычитанным из бульварных романов.
      За этим обличающим, но и облегчающим смехом проступает симпатия к герою. Истоки ее в горячей и по-своему бескорыстной влюбленности Юрия в море и корабль, в его тяге к матросам. Пусть все это юноша взрастил в себе, "Станюковича начитавшись", - Соболев то и дело язвит по этому поводу... Но из-за локафовских выпадов на каждом шагу пробивается его собственная давняя приверженность к поэтическим страницам флагмана русской морской литературы.
      В пору первого знакомства с "Капитальным ремонтом" далеко не все читатели сумели понять диалектическую природу характеров братьев Ливитиных. Даже многие профессиональные критики видели в Николае и Юрии лишь блестяще разоблачаемых представителей офицерской касты. Писатель подтвердил неизбежность внутренней перестройки своих героев в четырех новых главах романа, которые были опубликованы в первой половине 1962 года и которыми завершается ныне "Капитальный ремонт".
      Эти главы воспринимаются как первый подступ к развязке обозначенного Соболевым острейшего социально-психологического конфликта. Решающим толчком здесь служит весть о войне, сигнал тревоги, по которому извлекаются из сейфа строго секретные пакеты, готовятся выйти в бой корабли, и первая заградительная мина - первая из многих тысяч, которые вскоре заполнят Финский залив, тяжело скатывается в волны. Страна, флот, люди перешагивают некий качественный рубеж времени.
      Он становится для братьев Ливитиных рубежом повзросления. Теперь уже каждому читателю видно, что не только Юрий, но и рисующийся своим цинизмом Николай продолжали до этого момента питать какие-то иллюзии: Юрий - о воинской славе, ждущей его в неминуемом и немедленном морском сражении, коим, по его мнению, обязательно должна открыться война, Николай - о возможности хоть как-нибудь воздействовать на неотвратимый ход событий, грозящий флоту разгромом. Но каждая из судорожных попыток реализовать эти стремления терпит крах. Обстоятельства сильнее - те самые, которые так неумолимо и жестоко решили в свое время судьбу кочегаров. Царизм, воплощенный в "организованном абсурде" всего хода государственной и флотской жизни, заведомо не способен к активной встрече с врагом, а тем более к победе. Он приговорен к смерти самой историей. И жуткая тяжесть этого приговора уже не просто гнетет Николая. Мучительно и гневно сознавая свое бессилие, он начинает всерьез размышлять о неизбежной и желанной теперь для него революции.
      Не легче и Юрию. Не потому ли иронические нотки, привычно звучащие в посвященных ему строках, почти неприметно для нас сменяются драматическими, а насмешливо поданный эпизод "соблазнения" Наташи выступает теперь в многозначительном контрасте со страницами, рассказывающими о неожиданной и горькой, о прощальной бабьей ласке, которой дарит юношу горничная Сашенька, провожая его. Что с того, что "набег на славу" не удался. Ведь в этом порыве Юрия не было на сей раз ничего позорного, и грозовая туча войны еще тяжелей нависает над ним, над Николаем, над Сашенькой - над всей страной. И потому обжигающий его губы Сашенькин поцелуй остается за ним по праву - ему нечего стыдиться, его бой по-прежнему близок и неотвратим...
      Не менее близка и неотвратима теперь решающая встреча Николая и Юрия с теми героями романа, которые в первых его главах оставались на втором плане. Большевики-подпольщики Кудрин, Волковой, Тишенинов выдвигаются вперед всем развитием действия, всем ходом событий закономерно и неизбежно, как единственная по-настоящему активная и целеустремленная сила истории.
      Обращенный своим содержанием в прошлое, впрочем, тогда не столь уж далекое, "Капитальный ремонт" был органично связан с временем, его породившим.
      То было время "великого перелома" - семилетие между 1927 и 1934 годами, которое ныне являет нам как трудно постижимое сочетание созидательского энтузиазма и возрастающей трагичности. Уже утверждался сталинский культ и в ходе "сплошной", "ударной" коллективизации, в обстановке "головокружения от успехов" множились числом незаконные "раскулачивания", аресты и ссылки. Но все это, до какой-то поры, воспринималось подавляющей частью современников как неизбежные издержки и жертвы борьбы за социализм в ходе его развернутого победного строительства, зримо-весомого, как шпалы Турксиба и домны Магнитки.
      Людям, особенно тем, кто сумел, на их взгляд, избавиться от груза дореволюционных предрассудков и радостно почувствовать свою приобщенность к ритмам и лозунгам времени, на некий срок помстилось тогда наивно и счастливо, что они окончательно познали законы исторического развития и даже овладели главными его рычагами, потребными для возведения еще небывалого в веках государства трудящихся.
      Отсюда - крайне характерное для тех бурных лет страстное, можно даже сказать пристрастное, отношение к истории и к современности в их сопоставлении и контрастах. Хозяйски "осваивает" историю и набирающая зрелость наша литература. Мысли об эпических полотнах, достойных происходящего, звучат в письмах и статьях М.Горького, А.Толстого, А.Серафимовича, Д.Фурманова, начинают воплощаться в первых томах "Клима Самгина", "Тихого Дона", "Хождения по мукам". То же ощущение породило советский исторический роман. Обращаясь к истории, художники прежде и больше всего стремились понять свое время.
      В том же направлении развивалась и оборонная тема. Военная угроза росла, и в ответ на нее росли Вооруженные Силы Страны Советов. Проблема патриотизма и воинского долга, отношения между командиром и подчиненным, складывающийся облик советского военного профессионала - вот что интересовало локафовских авторов, и особенно А.Новикова-Прибоя, Вс.Вишневского, В.Лавренева, С.Колбасьева. Стремясь понять те сложные процессы, которые происходили в начале 30-х годов в армии и на флоте, они обращались к их октябрьским и предоктябрьским истокам.
      Леонид Соболев не был среди них исключением. Но, как и во всяком настоящем художнике, эти тенденции проявились в нем и в его романе по-своему. И прежде всего они проявились как флотская устремленность, интерес к формированию советской морской души, к рождению командира. "Капитальный ремонт" был задуман и выполнен как первая часть эпопеи, глубоко современной не только по духу, но и по содержанию; как начало оборонной эпопеи о вчерашнем и сегодняшем дне Красного Флота, готовящего себя к завтрашним классовым боям. Роман посвящался людям большой и нелегкой судьбы, с которой неразрывно сплелась судьба самого писателя.
      Отсюда беспокойный характер еще одного главного героя в "Капитальном ремонте" - его лирического героя-повествователя. Он предстал перед советскими читателями начала 30-х годов как молодой их современник - товарищ и ровесник строителей Магнитки и Днепрогэса, командир РККФ*, зорко следящий за зловещими махинациями керзонов и Пуанкаре у границ Республики. Он принес в роман горячее дыхание своей поры, ее революционный пафос, ее иронический и негодующий голос. Он заставил книгу откликнуться на самые актуальные политические проблемы тех лет и отразил в ней собственное ощущение времени и понимание исторического процесса.
      ______________
      * РККФ - Рабоче-Крестьянский Красный Флот.
      Именно так воспринимаются развернутые "лирико-публицистические отступления", как назвал их сам автор, - важнейшая художественная особенность романа, его главная новаторская черта. Действие происходит в прошлом, но сам-то писатель непрерывно вмешивается в это действие, взволнованно его переживает и комментирует. Его взгляды на жизнь, на историю России, на флотскую службу сталкиваются в непримиримой схватке с ложными идеалами Юрия Ливитина, с реакционным мировоззрением действующих в романе офицеров царского флота, со взглядами, остатки которых мешали строительству флота советского.
      Так получили широкое типическое обобщение автобиографические элементы "Капитального ремонта". Голос лирического героя-повествователя зазвучал здесь как голос целого поколения. И в этом проявилось замечательное качество современности книги, построенной, казалось бы, на традиционной, сугубо исторической основе. То был важный вклад ее автора в формирование метода социалистического реализма.
      С не меньшею силой выявилось и гуманистическое, антивоенное начало романа. Это была самозабвенная, яростная атака на бесчеловечную империалистическую политику: яркое художественное воплощение ленинской мысли о необходимости неустанно разоблачать тайну, в которой рождается чудовище войны, раскрывать все и всяческие империалистические сговоры и махинации.
      Однако молодой художник, уже получивший широкое и заслуженное признание, не переставал размышлять над своей работой, углубляя и уточняя прежде всего именно историческую концепцию. Он почувствовал элементы упрощенчества в собственном образном толковании русской военной истории, принял как должное упреки товарищей, которые считали, что военная сторона флотской жизни показана у него мало. Сам он говорил тогда же о том, что русский флот кануна первой мировой войны усилиями прогрессивно настроенных, смело мыслящих офицеров, вроде того же Николая, был гораздо лучше подготовлен к боям, нежели накануне Цусимы, - в артиллерийском и минном деле, в организации разведки. И вообще как раз в пору появления двух первых частей "Капитального ремонта" взгляд на историю России, особенно же на ее военно-патриотические традиции, начал ощутимо меняться. Следует помнить, что надвигались новые бои, - в год выхода романа до начала второй мировой войны оставалось всего семь лет, до начала же Великой Отечественной - девять.
      В конце 20-х - начале 30-х годов тяжеловесно-торжественное название Соболевского линкора "Генералиссимус граф Суворов-Рымникский" не без иронии обыгрывалось автором и с пониманием воспринималось читателями как еще один замшелый символ самодержавия. Вдобавок оно недвусмысленно ассоциировалось с живо-памятным названием другого, реального корабля - "Князь Потемкин-Таврический" (вспомним, кстати, что как раз в те годы мятежный броненосец совершал триумфальный рейд по киноэкранам республики в пламенном фильме Эйзенштейна). Но к началу сороковых имя и образ создателя "Науки побеждать" обрели для современников совершенно иное содержание - в том числе и в литературе, в театре, в кино.
      С другой стороны, как мы знаем, тогда же подверглась коренному "пересмотру" история гражданской войны, а судьба очень многих ее героев, которые к 30-м годам занимали высокие командные посты в армии и на флоте, обернулась трагически. Это обстоятельство не могло не дезориентировать и автора "Капитального ремонта", положившего, как известно, в основу изначального замысла историю командных кадров флота.
      Наконец, само нарастание грозовых событий вовсе остановило работу над романом, потребовав от писателя-оборонника решительного поворота к современности. Этап "Капитального ремонта" сменился в его творчестве этапом "Морской души"...
      Когда же, три десятилетия спустя, Соболев возвратился к заветным папкам с шифром "О.Р." - "Основная Работа", ему стало очевидно, что действие романа настолько отодвинулось в прошлое, что в нем решительно возобладали черты традиционного исторического жанра. Соответственный характер получила и работа над его продолжением - писатель решительно углубился в изучение российской общественной атмосферы 1914-1917 годов, и прежде всего в историю военных операций на Балтике. Отбор материалов, обдумывание и обработка их продолжались до последнего дня. Контуры третьей части уже определились в воображении художника, первые фрагменты новых глав легли на бумагу. К сожалению, довести до конца этот главный труд своей жизни Соболеву не пришлось.
      Означает ли это, что "Капитальный ремонт" - вещь, так и не состоявшаяся? Надо полагать, подобный подход был бы ошибочным. Можно сожалеть лишь о невоплощенных замыслах, продолжающих открытую Соболевым эпическую тему. О том, что не воссозданы им полузабытые ныне страницы героических сражений русского флота на Балтике в годы первой мировой войны или грозные подробности революционного взрыва на эскадрах, стоявших в Кронштадте, Ревеле, Гельсингфорсе в начале марта 1917 года. Мы так и не узнаем ничего о путях, которыми братья Ливитины приобщатся к революции, если не считать двух эпизодов "перевоспитания" Юрия, положенных в сюжетную основу рассказов "Перстни" и "Экзамен", которые сейчас открывают сборник "Морская душа", но в первоначальном варианте создавались как главы, продолжавшие "Капитальный ремонт".
      Все это так. И тем не менее то, что составляет ныне художественный монолит романа, обладает всеми признаками завершенности. И не удивительно. Несколько раз в беседах с автором этих строк Леонид Сергеевич говорил, что, перевалив на восьмой десяток, он не дает себе права забывать о том, что его труд над романом может прерваться в любой день. И поэтому каждую новую главу он, помимо всего прочего, обдумывает и пишет с таким тайным расчетом, чтобы она, "в случае чего", могла стать "точкой", поставленой в финале. Думается, теперь это желание художника не только может, но и должно быть раскрыто. Да, собственно, и без того видно, как стягивает в финальный узел все сюжетные линии книги ее теперешняя последняя, пятнадцатая глава, оставляя, вместе с тем, автору возможность нового взлета. И если мы так и не дождались еще одной эпопеи, то, во всяком случае, роман "Капитальный ремонт" вошел в советскую литературу законченным. Вошел прочно и навсегда, как одно из подлинно классических ее произведений.
      Всеволод Сурганов
      Неизменному другу - О.И.
      КАПИТАЛЬНЫЙ РЕМОНТ
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
      Койка покачивалась и подрагивала, равномерный грохот машин углублял утренний молодой сон, но что-то зазвенело тревожно, непрерывно и настойчиво... Пожарная тревога! Судовой номер сорок пять - значит, рожок No 15 в правом офицерском коридоре... Юрий Ливитин быстро сел, привычно протянул руки к натянутым парусиновым бортам койки, чтобы спрыгнуть на палубу и бежать на свое место. Но руки не нашли опоры и скользнули по ворсистому одеялу. В купе - солнечная полутьма синих штор, вагон мягко гремит и покачивается, и никакого рожка No 15 нет. Отпуск! Три свободных дня вне корабля, тревог и дудок! Юрий улыбнулся и зевнул с удовольствием.
      Как быстро, однако, въедаются в сознание корабельные привычки! Койка, пожарная тревога, место по ней у рожка No 15, - точно годами приучен он к быстрому набату пожарной тревоги и к судовому расписанию. На самом же деле нет еще трех недель, как Морской корпус начал летнее плавание. Это, однако ж, хорошо: гардемарин всегда должен ощущать себя на корабле, и береговая спокойная жизнь должна быть ему чуждой и непривычной.
      - Слушайте-ка, будущий Нахимов, - сказал добродушный голос снизу, - не пора ли вставать? Гельсингфорс проспите, - чай уже разносили.
      Юрий свесил голову. Толстый пехотный офицер сидел на диване, с которого постель была уже убрана, и пил чай, позванивая ложечкой. Армейское остроумие - "будущий Нахимов", сам-то ты очень на Кутузова похож, бурбон пехотный!..
      - Благодарю вас, господин штабс-капитан, я сейчас встану.
      Гардемарины всегда вежливы, но холодны, как британцы: надо уметь давать понять неизмеримую пропасть между захудалым армейским офицером и гардемарином Морского корпуса - корпуса, единственного на всю Россию, корпуса, в который принимают только сыновей офицеров, потомственных дворян и чиновников не ниже четвертого класса табели о рангах. Не пехотное провинциальное училище, куда берут без разбора, кого попало!..
      Штабс-капитан навязчив, бестактен и неопрятно словоохотлив. Юрию уже известно (а познакомились они вчера в полночь), что штабс-капитан возвращается из отпуска в Николайштадт, что гарнизон там мал и служба однообразна, что чухны вообще сволота, а ихние (он так и сказал - ихние) девки безобразны и утомительно добродетельны и что сам штабс-капитан уже дважды обойден чином. Провинциальный армеут!
      Юрий ловко соскочил сверху, полунатянув белые брюки, и, извинившись, докончил одевание внизу. Штабс-капитан внимательно и достаточно бестактно следил, как Юрий, плотно обернув форменкой бедра, застегнул откидной клапан флотских брюк и как оправил потом форменку рассчитанно-небрежным напуском.
      - А знаете, будущий адмирал, неостроумные у вас штаны, ей-богу! Это каждый раз за надобностью все пуговицы расстегивать?
      - Форма. Кроме того, обычная прорезь была бы безобразной. Ведь брюки спереди ничем не прикрыты.
      Таким тоном говорят с прислугой, с капельдинером в театре безразличным, сухим и вежливым тоном. Но штабс-капитан этого не замечал. Он пил чай, и его мятый китель собрался на животе в привычные складки. Он отпустил сальную шутку насчет некоторых удобств клапана и сам засмеялся ей довольно и искренне. Юрий Ливитин изобразил улыбку так, как делает это старший офицер "Авроры", старший лейтенант Энгельгардт, для Юрия служит образцом настоящего флотского офицера: он всегда холоден, корректен, презрителен, ослепляюще чист, всегда тщательно выбрит. Юрию брить еще нечего, а пухлые губы никак не идут уголками вниз, презрительный взгляд также не удается: глаза всегда неприлично-мальчишески веселы. Единственно, что выходит похоже, - это холодный, стальной голос и нарочитая сдержанность жестов. Юрию восемнадцать лет, юность бурлит в нем здоровой и сытой жизнью, и в кругу товарищей - там, в корпусе, - Юрий бесится порой, как мальчишка. Но вне корпуса форма обязывает к сдержанности и соблюдению достоинства.
      Он вымылся над вделанным в стенку умывальником, вычистил зубы и пожалел, что нельзя сделать прямой пробор (Энгельгардт причесывался именно так), - круглая голова была глупо стрижена под машинку; в плавании гардемаринов стригут, как матросов. Но и это, как и многие неудобства, возводилось традициями в заслугу: в море, в трудном плавании, невозможно иметь безупречный пробор, поэтому лучше его не иметь совсем, - так защищались гардемарины Морского корпуса от насмешливых выпадов барышень.
      Проводник пришел на звонок, убрал постель и принес горячий крепкий чай и бисквит. Юрий сел подальше от штабс-капитана и карманной пилочкой подровнял ногти.
      Штабс-капитан вновь пустился в дорожные скучные разговоры:
      - А скажите, юнкер, долго вам еще в училище трубить?
      "Юнкер"! Ливитин посмотрел на него уничтожающе. "Юнкер Ливитин" задавиться надо! "Гардемарин Ливитин" - вот это звучит. Это сочетание слов тем более приятно ласкает самолюбие, что оно еще ново, только вчера прочли на шканцах "Авроры" приказ о производстве кадет 4-й роты в гардемарины 3-й роты, - отсюда и отпуск, и уверенность жестов, и новенький золотой якорек на узких белых погонах. "Юнкер"!..
      - Простите, господин штабс-капитан, я не юнкер, я гардемарин Морского корпуса.
      - Ну, это все равно!
      - Никак нет. У нас юнкеров нет.
      - Вы мне очки не втирайте, - обиделся штабс-капитан. - Я сам знаю, что есть! У меня в роте вольноопределяющийся Герлях переведен в армию из юнкеров флота.
      Взгляд Юрия снисходителен.
      - Гардемарина Морского корпуса могут разжаловать в юнкера флота за неуспешность или дурное поведение - это верно, господин штабс-капитан. Юнкер флота - это вольноопределяющийся флота, и ничего более.
      - Ну, ладно. А гардемарином сколько вам лет быть?
      - Гардемарин, - Юрий поправил ударение, - оканчивает Морской корпус через три года. В 1917 году я буду иметь честь стать офицером флота его величества.
      Флота его величества в России нет. Есть Российский императорский флот. Но это долго и не так звучно; кроме того, англичане говорят: "Хис мэджисти шип, хис мэджисти нэви" - корабль его величества, флот его величества, - а англичане достойны подражания во всем, начиная с дредноутов и кончая трубкой и хладнокровием. Англичане - лучшая морская нация в мире.
      - А юнкера флота тоже могут произвести в мичманы*?
      ______________
      * В царском флоте мичман - первый офицерский чин. (Здесь и далее примечания автора.)
      - Так точно, в мичмана.
      Юрия это забавляет, а штабс-капитан запыхтел: два подряд исправленных ударения его бесят. Но флот во многом отличается от армии: юнкер гардемарин, обыкновенный рапорт - по-флотски рапорт, в армии на север указывает компас, во флоте - компас. Все это мелочи, но они лишь подчеркивают, что штабс-капитану никогда не понять пышной четкости флотской службы. Штабс-капитан раздраженно поставил стакан на столик:
      - Ну, раз производят, значит, и разницы нет!