И. Коноваловым о координации усилий в борьбе против царизма. Хотя эти контакты и не дали реальных результатов и ограничились неопределенной договоренностью о желательности обмена политической информацией, Ленин высказался за продолжение этих отношений, в том числе и для получения финансовой помощи. «Нельзя ли у экземпляра достать денег? – писал он Скворцову-Степанову 24 марта 1914 г. из Кракова. – Очень нужны, меньше 10 000 р. брать не стоит. Ответьте»[127].

По имеющимся свидетельствам, Ленин и его близкие приехали в Швейцарию почти без средств к существованию. Неудивительно поэтому, что, отвечая из Берна в Поронино на просьбу Я. С. Ганецкого выслать ему денег взаймы, он с сожалением сообщает, что он бы это сделал, «если бы была какая бы то ни было возможность достать здесь хоть сколько-нибудь денег»[128]. Вряд ли Ленин мог лицемерить в данном случае: Я. С. Ганецкий только что помог ему выбраться из тюрьмы в Новом Тарге и неоднократно и раньше и потом оказывал ему неоценимые услуги. В ноябре 1914 г. лидер большевиков просит члена ЦК РСДРП А. Г. Шляпникова уладить вопрос о долге Шведской социал-демократической партии в 3 тысячи крон еще со времен V (Лондонского) съезда, предлагая вместо денег послать «какое-либо письмо любезное, благодарственное и направленное к тому, чтобы сей долг был „пожертвован“«[129].

Сотрудничая с редакцией словаря Гранат и подготовив по ее заказу статью о Марксе и марксизме, Ленин, нуждаясь в заработке, предлагает свои услуги редакции, «если есть еще нераспределенные статьи из последующих томов»[130]. Видимо, не от мелочности, а от привычки жить экономя, ему приходилось объясняться (не всегда деликатно) по финансовым вопросам. «Дорогая Ольга! – писал в июне 1916 г. Ленин С. Н. Равич. – Я вам должен за библиотеку, проверьте по книжечке – за год плюс за обед (1.50 или около того). Деньги у меня есть и реферат лозаннский покрыл поездку и дал доход… Прилагаю 16 frs. и надеюсь, что Вы не будете настаивать на своем, явно несправедливом и неправильном желании»[131]. В августе 1916 г. Ленин обращается к Г. Л. Шкловскому с просьбой: «…в Берне я заплатил 100 frs. залога в полицию. Не можете ли Вы через секретаря, который так Вас высоко ценит, походатайствовать, чтобы их перевели в Цюрих как мой залог, а то здесь тоже требуют залог»[132]. Из переписки Ленина с М. Н. Покровским видно, что иногда ему случалось получать крупные гонорары за издание своих работ – до 1 тысячи франков, и все же в октябре 1916 г. Ленин жалуется в письме А. Г. Шляпникову: «О себе лично скажу, что заработок нужен. Иначе прямо поколевать, ей-ей!! Дороговизна дьявольская, а жить нечем. Надо вытащить силком деньги от издателя „Летописи“, коему посланы две мои брошюры (пусть платит; тотчас и побольше!). То же – с Бончем. То же – насчет переводов. Если не наладить этого, то я, ей-ей, не продержусь, это вполне серьезно, вполне, вполне»[133]. Правда, Н. Валентинов, проводивший свое расследование, на какие средства жил вождь большевиков в эмиграции, считает, что для подобного настроения у Ленина тогда не было оснований, отмечал при этом, что вскоре после этого письма он получил деньги из Петрограда. Что же касается других финансовых источников жизни Ленина в эмиграции, то Н. Валентинову удалось еще «раскопать» и даже рассчитать полученные Н. К. Крупской в наследство от своей тетки деньги, положенные на ее имя в одном из банков Кракова[134].

Возвращаясь к вопросу о состоянии партийного фонда большевиков в эмиграции, следует признать, что документов о подозрительных источниках его пополнения пока не обнаружено. Занимавшийся этими поисками А. Г. Латышев мог похвастать лишь найденным в фонде Ленина его письмом к неизвестному адресату следующего содержания: «Уважаемый товарищ! Я думаю, на основании всех Ваших данных и соображений, следует непременно Вам принять участие и дать доход партии (которая страшно нуждается). Официально двигать этого вопроса не могу, ибо нет времени созвать собрание, да и нет надобности, ввиду автономии местных групп. Устраивайте поскорее и шлите сообщения (а лучше деньги). Лучше передайте все это устно: к чему тут письменность»[135]. Интересно в этой связи отметить, что Ленин, опасаясь, что Швейцария может быть втянута в войну, предполагал сдать партийную кассу И. Ф. Арманд, о чем писал ей 16 января 1917 г.: «Поэтому партийную кассу я думаю сдать Вам (чтобы Вы носили ее на себе, в мешочке, сшитом для сего, ибо из банка не выдадут во время войны)»[136]. Остается только гадать, сколько денег могло быть в этом мешочке, но, очевидно, германских миллионов там быть еще не могло. В самом деле, достоверными данными о том, что Ленин и другие видные большевики имели какие-то контакты с представителями дипломатических и военных кругов Германии, мы пока не располагаем. В 1996 г. американский историк Р. Пайпс опубликовал в подготовленном им сборнике документов «Неизвестный Ленин. Из секретного архива» письмо Ленина Арманд от 19 января 1917 г., которое, по его мнению, является прямым доказательством «контактов Ленина с немцами». Основанием для такого утверждения послужила содержавшаяся в этом письме фраза: «Насчет немецкого плена и прочее все Ваши опасения чрезмерны и неосновательны. Опасности никакой. Мы пока остаемся здесь»[137]. Если бы Пайпс внимательно ознакомился с перепиской Ленина этого времени, опубликованной в 49-м томе его сочинений еще в 1964 г., то он, вероятно, не сделал бы этого сенсационного открытия. Потому что он нашел бы там уже цитированное нами выше другое письмо Ленина от 16 января 1917 г. – той же Арманд, с которой он делился своими опасениями относительно того, что Швейцария может быть вовлечена в войну, в связи с чем он и собирался сдать ей партийную кассу.

Из того факта, что ленинская позиция по вопросу о войне была объективно выгодна Германии, еще не следует, что между ними было оформлено какое-то секретное соглашение. Это означало только то, что «их линии в политике», как отметил Л. Д. Троцкий, «пересекаются». Разумеется, Ленин понимал это не хуже тех, кто пытается это совпадение сделать едва ли не главным доводом в пользу того, что вождь большевиков был агентом Германии. Понимая, что такие подозрения могут возникнуть, он не только сам вел себя предусмотрительно, но и советовал так поступать своим соратникам по партии. Интересно, что советуя в январе 1915 г. А. Г. Шляпникову не участвовать в Копенгагенской конференции социалистов нейтральных стран, Ленин выдвигает и такой аргумент: «По всей видимости, это интрига немцев. Я даже думаю, что тут есть интрига генерального штаба, которому хочется через других позондировать мир…»[138]. Такая настороженность Ленина, как мне представляется, объясняет и отрицательный результат встречи Парвуса с лидером большевиков в мае 1915 г., если таковая действительно состоялась. Показательно, что С. П. Мельгунов, оценивая приводившиеся в литературе «доказательства» в пользу тесного сотрудничества Ленина с Парвусом, заключил: «Все это очень далеко от установления непосредственной связи Ленина с Парвусом»[139].

Однако есть еще один факт, который требует своего подтверждения. Прославившийся своими разоблачениями провокаторов и шпионов В. Л. Бурцев, находясь уже в эмиграции, настаивал на том, что в конце 1916 г. Ленин все-таки договорился с немцами и с этой целью он тайно посещал германское консульство в Берне. Но, как писал в связи с этим С. П. Мельгунов, «никаких конкретных доказательств как историк революционного движения и политического сыска до сих пор в своих многочисленных статьях не привел»[140]. Сам Бурцев в изданной на немецком языке брошюре «Я обвиняю» писал, что он пытался проникнуть в немецкие архивы, но, по его же словам, ему показали только папки, в которых якобы заключались криминальные документы. По этому поводу С. П. Мельгунов считал необходимым заметить: «Мне лично версия официальной или полуофициальной „договоренности“ Ленина с германским империализмом представляется совершенно неправдоподобной»[141].

Известный русский историк-эмигрант Г. В. Вернадский, выпустивший в 1931 г. в США книгу «Ленин – красный диктатор», привел конкретный, но совершенно иной источник информации о том, что Ленин имел контакт с немецким консульством в Берне. Он указывает на отчет, который направил 30 декабря 1916 г. управляющему зарубежного представительства Департамента полиции А. А. Красильникову директор французского детективного бюро «Бинт и Самбин», проводившего наблюдение по заданию этого представительства. В отчете говорилось, что, по сообщению детективов, 28 декабря русский революционер Ульянов (Ленин) покинул место своего проживания в Цюрихе и поехал в Берн, где вошел в здание германского консульства и оставался там до следующего дня, после чего вернулся в Цюрих[142]. Опытный историк-архивист Г. В. Вернадский в данном случае не дает никакой ссылки на документ и даже замечает, что «вопрос, соответствовало ли это сообщение фактам, может быть предметом дискуссии»[143]. Однако, судя по тому, что этот факт не нашел никакого отражения в опубликованных документах МИД Германии, скорее всего это только «домысленный факт», основанный на связанном с последующими реальными событиями предположении, что так могло быть.

Главным таким событием стала Февральская революция в России, явившаяся подарком судьбы как для эмигрантов-большевиков, так и политического и военного руководства Германии. Первым она позволила не только вернуться на родину, но и взять власть в октябре 1917 г., вторым – заключить в конце концов желанный сепаратный мир на Восточном фронте, правда уже с советским правительством. Активное содействие дипломатических и военных кругов Германии в возвращении в Россию Ленина и его сторонников стало их первой реальной помощью, имеющей документальное подтверждение. Теперь, когда опубликована и даже переведена на русский книга В. Хальвега «Возвращение Ленина в Россию в 1917 году. Германские документы», интересно наложить немецкие источники на переписку Ленина в это время и таким образом проследить развитие событий и предпринимавшиеся меры с обеих сторон, выявить их главных действующих лиц.

15 марта (по новому стилю) Ленин узнает в Цюрихе из швейцарских газет о том, что в России победила революция, что у власти 12 членов Думы, а царские министры арестованы. На следующий день, осознав всю значимость свершившегося события (пускай и без его непосредственного участия), вождь большевиков в письме А. М. Коллонтай реагировал следующим образом: «Ну что ж! Этот «первый этап первой (из порождаемых войной) революции» не будет ни последним, ни только русским. Конечно, мы останемся против защиты отечества, против империалистической бойни, руководимой Шингаревым + Керенским и К°»[144].

Итак, Ленин уже думал о следующем этапе революции, и чтобы он наступил, надо быть там, в России. «Сон пропал у Ильича с того момента, когда пришли вести о революции, – вспоминала Н. К. Крупская, – и вот по ночам строились самые невероятные планы. Можно перелететь на аэроплане. Но об этом можно было думать только в ночном полубреду… Надо достать паспорт какого-нибудь иностранца из нейтральной страны, лучше всего шведа. Паспорт шведа можно достать через шведских товарищей, но мешает незнание языка…»[145].

18 марта Ленин в письме И. Ф. Арманд в Кларан писал: «Мечтаем все о поездке. Если едете домой, заезжайте сначала к нам. Поговорим. Я бы очень хотел дать Вам поручение в Англии узнать тихонечко и верно, мог ли бы я проехать»[146]. На следующий день он просит уже В. А. Карпинского взять документы на проезд во Францию и Англию на свое имя, чтобы ими мог воспользоваться сам Ленин. Он даже предусматривает детали этого плана: Карпинский на время должен скрыться из Женевы, спрятавшись в горах, где за пансион за него заплатит партия[147]. Но Ленин весь в нетерпении: в России сейчас решается судьба мировой революции, а он сидит здесь и не знает, как выбраться из опостылевшей сразу Швейцарии. И Ленин снова обращается к самому близкому для него человеку – И. Ф. Арманд. Только ей он может доверить свои сокровенные мысли. «Я уверен, что меня арестуют или просто задержат в Англии, если я поеду под своим именем, – пишет Ленин 19 марта, – ибо именно Англия не только конфисковала ряд моих писем в Америку, но и спрашивала (ее полиция) Папашу в 1915 г., переписывается ли он со мной и не сносится ли через меня с немецкими социалистами»[148]. Тут же он предлагает искать паспорта у русских или швейцарцев, которые бы согласились отдать их для проезда эмигрантам, и даже советует идти в русское посольство, а в случае отказа – жаловаться по телеграфу Милюкову и Керенскому (!). В конце этого письма Ленин выдвинул идею, которая при всей своей фантастичности оказалась самой реальной. «В Кларане (и около) есть много русских богатых и небогатых русских социал-патриотов и т. п. (Трояновский, Рубакин и проч.), которые должны бы попросить у немцев пропуска – вагон до Копенгагена для разных революционеров. Почему бы нет? Я не могу этого сделать. Я „пораженец“. А Трояновский и Рубакин + К° могут. О, если бы я мог научить эту сволочь и дурней быть умными!.. Вы скажете, может быть, что немцы не дадут вагона. Давайте пари держать, что дадут! Конечно, если узнают, что сия мысль от меня, или от Вас исходит, то дело будет испорчено… Нет ли в Женеве дураков для этой цели?..»[149].

19 марта, когда Ленину пришла в голову идея «немецкого вагона», в Берне состоялось частное совещание российских партийных центров, и на нем лидер меньшевиков-интернационалистов Л. Мартов предложил план проезда эмигрантов через Германию в обмен на интернированных в России немцев. Узнав об этом плане, вождь большевиков сразу же за него ухватился. В письме В. А. Карпинскому он писал: «План Мартова хорош: за него надо хлопотать, только мы (и Вы) не можем делать этого прямо. Нас заподозрят. Надо, чтобы, кроме Мартова, беспартийные русские и патриоты-русские обратились к швейцарским министрам… с просьбой поговорить об этом с послом германского правительства в Берне»[150].

В западной литературе уже давно высказана другая точка зрения, согласно которой инициатива проезда русских эмигрантов принадлежала немецкой стороне. Автор книги «Жизнь Ленина» Луис Фишер еще в 60-е гг. писал, что «идея этой знаменитой и роковой поездки принадлежит Парвусу и Брокдорф-Ранцау»[151]. Однако опубликованные документы МИД Германии не дают оснований так считать. В телеграмме в МИД Германии 21 марта 1917 г. немецкий посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау, сообщая о состоявшейся у него беседе с доктором Гельфандом, не приводит на этот счет никаких предложений, кроме общего рассуждения своего собеседника о том, что «возможность эффективно бороться против Милюкова и Гучкова в России появится после вступления там в силу закона о политической амнистии путем непосредственных контактов с социалистами»[152]. 25 марта имперский посланник в Берне фон Ромберг направил статс-секретарю МИД Германии Циммерману телеграмму, в которой информировал о ставшем ему известным желании видных русских эмигрантов вернуться в Россию через Германию и просил указаний на тот случай, если ему будет сделан запрос такого рода. С этого времени немецкая сторона активно включилась в процесс возвращения эмигрантов-революционеров из Швейцарии в Россию. В тот же день, 23 марта, Циммерман телеграфировал представителю МИД при Главной штаб-квартире барону Лерзнеру о желательности разрешить транзит русским революционерам через Германию и просил информировать об этом Верховное главнокомандование на предмет окончательного решения этого неотложного вопроса. «Поскольку мы заинтересованы в том, чтобы влияние радикального крыла русских революционеров возобладало, – мотивировал он, – мне представляется желательным разрешить этот проезд»[153]. 25 марта представитель Главной штаб-квартиры информировал МИД Германии о том, что Верховное главнокомандование не имеет возражений против проезда русских революционеров, если они проследуют в отдельном транспорте[154].

Интересно, что именно в это время Ленин в конфиденциальном письме И. Ф. Арманд еще выражает свои сомнения и опасения: «Вот если ни Англия, ни Германия ни за что не пустят!!! А это ведь возможно!»[155]. Из опубликованной в середине 60-х гг. переписки Ленина видно, что в эти последние дни швейцарской эмиграции он активно переписывался с Я. С. Ганецким, находившимся в то время в Христианин (Осло). Он атакует своего доверенного представителя в Скандинавии самыми различными просьбами и поручениями, советуется с ним, как можно быстрее и безопаснее выбраться из Швейцарии. И в то время как Ленин считает, что «в Россию, должно быть, не попадем!! Англия не пустит. Через Германию не выходит»[156], он получает от Ганецкого предложение, о содержании которого мы можем судить только на основании ленинского ответа. «Берлинское разрешение для меня неприемлемо, – телеграфировал Ленин Ганецкому в Стокгольм 28 марта. – Или швейцарское правительство получит вагон или русское договорится об обмене всех эмигрантов на интернированных немцев»[157]. По всей видимости, предложение «берлинского разрешения» не обошлось без участия Парвуса, у которого в торговой фирме в Копенгагене служил Ганецкий. «Парвус играл в этом деле вполне определенную роль и оказывал в качестве эксперта по русским делам известное влияние на немецкое правительство и высшее военное командование в смысле благоприятного разрешения вопроса о пропуске русских революционеров через Германию»[158], – свидетельствовал Фриц Платтен, один из организаторов этого проезда. Именно это участие Парвуса и заставило большевистского лидера первоначально отказаться от «берлинского разрешения». 30 марта Ленин вновь телеграфирует Ганецкому: «Дорогой товарищ! От всей души благодарю за хлопоты и помощь. Пользоваться услугами людей, имеющих касательство к издателю „Колокола“, я, конечно, не могу. Сегодня я телеграфировал Вам, что единственная надежда вырваться отсюда, это – обмен швейцарских эмигрантов на немецких интернированных»[159]. Одним из таких людей, имеющих отношение к Парвусу, был Георг Скларц, который, как явствует из немецких источников, действительно в эти дни встречался с русскими эмигрантами, но безрезультатно.

Однако немецкий механизм «высадки десанта» русских эмигрантов-революционеров был уже запущен, и обе стороны неотвратимо шли навстречу друг другу. 26 марта заместитель статс-секретаря иностранных дел Бусше сообщил из Берлина по телеграфу в Берн первые детали проезда русских эмигрантов через Германию: «Специальный поезд получит военное сопровождение. Передача произойдет на пограничной станции Гогмадинген или Линдау ответственным сотрудником. Немедленно вышлите информацию о дате отправления и список отъезжающих. Информация должна быть здесь за четыре дня до пересечения границы. Генеральный штаб, скорее всего, не будет возражать против отдельных лиц. Во всяком случае обратный поезд в Швейцарию гарантирован»[160].

Первоначально посредником в переговорах о проезде русских эмигрантов выступил швейцарский социалист, государственный советник Роберт Гримм, к которому Ленин обратился с просьбой представлять его интересы в этих переговорах. Гримм незамедлительно сообщил федеральному канцлеру Швейцарии Гофману о том, что русские эмигранты, в своем большинстве выступающие за заключение мира, просят о содействии в разрешении немедленно вернуться в Россию через Германию. Другой возможности, подчеркивал Гримм, эмигранты не имеют, так как возвращение через страны Антанты для них, выступающих против войны, закрыто. Информировав немецкого посланника в Берне фон Ромберга об этом обращении русских эмигрантов, федеральный канцлер Швейцарии Гофман рекомендовал Гримму убедить представителей комитета по возвращению эмигрантов вступить в прямой контакт с Ромбергом. Хотя 31 марта, как это видно из телеграммы Ромберга в МИД Германии, этот прямой контакт еще не был установлен, в этот день в Германском генеральном штабе состоялось совещание по вопросу о транзитном проезде русских революционеров. Принимавший участие в этом совещании сотрудник имперского разведотдела «Восток» капитан Бурман заявил, что хотя его отдел и не придает этой акции большого значения, он хотел бы получить список проезжающих как можно быстрее. Другой участник этого совещания – начальник Центрального паспортного ведомства ротмистр Цюрн выразил опасение, пропустят ли финские пограничные власти, сотрудничающие с англичанами, противников продолжения войны. При этом он особенно подчеркнул, что немецкая сторона не должна скомпрометировать транзитных пассажиров «слишком активным сотрудничеством с ними»[161].

Захватив инициативу, немецкая сторона стремилась форсировать транзитный проезд русских эмигрантов. 2 апреля заместитель статс-секретаря иностранных дел Бусше телеграфирует из Берлина германскому посланнику в Берне Ромбергу: «Согласно полученной здесь информации желательно, чтобы проезд русских революционеров через Германию состоялся как можно скорее, так как Антанта уже начала работу против этого шага в Швейцарии. Поэтому я рекомендую в обсуждениях с представителями комитета действовать с максимально возможной скоростью»[162]. Отвечая на эту телеграмму, Ромберг на следующий день мог лишь сообщить, что пока с ним никто еще не вступил в непосредственные переговоры и объяснял почему: «…очевиден страх скомпрометировать себя в Санкт-Петербурге»[163]. Только 4 апреля видный швейцарский социалист-интернационалист Фриц Платтен посетил Ромберга и «от имени группы русских социалистов, и в частности, их руководителей Ленина и Зиновьева» обратился с просьбой разрешить проезд через Германию немедленно «небольшому числу самых видных эмигрантов». В своем отчете об этой встрече Ромберг сообщал в МИД: «Платтен утверждает, что события в России принимают опасный для вопроса о мире поворот, и необходимо сделать все возможное для отправки вождей-социалистов в Россию, так как они пользуются там значительным влиянием»[164]. Далее германский посланник излагал условия, на которых эмигранты соглашались принять предложение о проезде через Германию: 1) едут все эмигранты независимо от их отношения к войне; 2) проезд без остановок в опечатанном вагоне, который пользуется правом экстерриториальности; 3) едущие обязуются агитировать в России за обмен пропущенных эмигрантов на соответствующее число интернированных немцев. Фриц Платтен выражал готовность поручиться за каждого из группы и получить разрешение на проезд через Германию, а также обязался сопровождать вагон до границы вместе с немецкими представителями. «Поскольку их немедленный отъезд в наших интересах, – резюмировал Ромберг, – я настоятельно рекомендую выдать разрешение сразу же, приняв изложенные условия»[165]. Германский генеральный штаб так и поступил 5 апреля, гарантировав безопасный проезд, обязавшись не предъявлять никаких паспортных формальностей на границе и установив максимальное число пассажиров – шестьдесят»[166].

Наиболее нетерпеливые и решительные эмигранты во главе с Лениным стали собираться в дорогу. В связи с этим В. Хальвег в предисловии к документальной публикации «Возвращение Ленина в Россию в 1917 году» пишет: «Для Ленина, стремящегося изо всех сил дать толчок большевистской мировой революции, решающим является как можно скорее достичь России; то, что эту возможность предлагает ему противник, «классовый враг», для него как раз никакой роли не играет. Вот почему большевистский вождь изъявляет готовность принять немецкое предложение, однако при этом ничем ни в какой форме себя не связывая. Даже путевые расходы революционеры оплачивают из собственных средств»[167]. Действительно в опубликованных Хальвегом документах не содержится и намека на денежные субсидии отъезжающим эмигрантам. Поэтому выдвинутая еще в 1917 г. версия о том, что «предприятие это, сулившее необычайно важные результаты, было богато финансировано золотом и валютой»[168], пока остается необоснованной, хотя и часто востребованной теми, кому доказательства не нужны. Во всяком случае судорожные усилия Ленина достать на поездку денег где только можно, обращение к Ганецкому «выделите две тысячи, лучше три тысячи, крон для нашей поездки»[169], не позволяют считать, что партийный фонд большевиков в это время был полон «немецкого золота». 2 апреля 1917 г. Ленин писал И. Ф. Арманд: «Денег на поездку у нас больше, чем я думал, человек на 10 – 12 хватит, ибо нам здорово помогли товарищи в Стокгольме!»[170]. О том, сколько это «больше», можно судить по его признанию в другом письме, что фонд на поездку уже составляет более тысячи франков[171].

Чтобы обеспечить себе и своим спутникам по проезду через Германию алиби, Ленин решил накануне отъезда составить подробный протокол, который бы подписали авторитетные социалисты из Швейцарии, Франции. В телеграмме французскому социалисту А. Гильбо 6 апреля 1917 г. он просит: «Выезжаем завтра в полдень в Германию. Платтен сопровождает поезд, просьба прибыть немедленно, расходы покроем. Привезите Ромен Роллана, если он в принципе согласен»[172]. Такой договор понадобился еще и потому, что в последний момент эти, по выражению Ленина, «мерзавцы первой степени» меньшевики потребовали, чтобы проезд через Германию получил одобрение Петроградского Совета рабочих депутатов[173]. В результате вместо возможных 60 пассажиров 9 апреля 1917 г. из Берна выехала группа в составе 52 человек, в том числе 19 большевиков во главе с Лениным. Им предстояло на уже известных условиях, принятых обеими сторонами, пересечь Германию по маршруту – Готмадинген – Штутгарт – Франкфурт-на-Майне – Берлин – Штральзунд – Засниц.

Конечно, это было не обычное путешествие не совсем обычной группы, за передвижением которой негласно наблюдали многие заинтересованные лица. Еще эмигранты не успели выехать из Швейцарии, а германский посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау уже телеграфировал в Берлин: «Д-р Гельфанд просит, чтобы ему немедленно сообщили о прибытии в Мальме или Засниц русских эмигрантов, едущих из Швейцарии через Германию. Гельфанд хочет встретить их в Мальме. Пожалуйста, телеграфируйте немедленно»[174]. 10 апреля видные германские социал-демократы Ф. Шейдеман и Ф. Эберг выехали с одобрения статс-секретаря иностранных дел Циммермана в Скандинавию[175]. Одновременно немецкая сторона принимала все меры, чтобы никакая информация о проезде русских эмигрантов через Германию не просочилась в печать. По этому поводу германский посланник в Берне Ромберг специально телеграфировал 9 апреля в Берлин: «Эмигранты считают, что им придется встретиться с огромными трудностями и даже судебным преследованием со стороны российского правительства по причине проезда через вражескую территорию. Поэтому им очень важно иметь право утверждать, что они не общались в Германии ни с одним немцем. Платтен объяснит это Янсону. Важно также, чтобы немецкая пресса не касалась этого дела до того времени, пока о нем не заговорят за границей. Если избежать участия в обсуждении этой темы не удастся, то следует воздерживаться от ее комментариев и особенно от намеков на заинтересованность Германии, что могло бы компрометировать эмигрантов…»[176].

«Запломбированный» вагон с русскими эмигрантами в сопровождении двух немецких офицеров, уполномоченных Верховного военного командования, без всяких инцидентов пересек территорию Германии. Только однажды Платтену пришлось действительно объясняться с видным деятелем немецких профсоюзов В. Янсоном, пытавшимся вступить в разговор с пассажирами запломбированного вагона во время одной из его остановок, но все обошлось и никакого разговора не состоялось. 12 апреля вагон благополучно достиг побережья Балтийского моря в г. Засниц, откуда его пассажиры перебрались на шведский рейсовый паром, доставивший их в шведский город Треллеборг, где их встречал Я. С. Ганецкий. Почти сразу же Ленин и его спутники выехали поездом в Стокгольм, где они были радушно встречены не только большевиками-эмигрантами, но и шведскими левыми социал-демократами. В центре внимания был Ленин, который встречается с представителями шведской прессы, организует здесь Заграничное бюро ЦК РСДРП, участвует в совещании шведских левых социал-демократов, беседует с видным левым социал-демократом и публицистом Ф. Стрёмом о перспективах социалистической революции в России и мирового революционного движения, присутствует на банкете, устроенном шведскими левыми социалистами в честь приехавших русских революционеров. Пожалуй, можно согласиться с тем, что в Стокгольме Ленин начал чувствовать себя в роли вождя будущей революции. Здесь с Лениным попытался встретиться Парвус. «Я был в Стокгольме, когда Ленин находился там во время проезда, – вспоминал он. – Он отклонил личную встречу. Через одного общего друга я ему передал: сейчас прежде всего нужен мир, следовательно, нужные условия для мира; спросил, что намеревается он делать.