Но запала и материала «Народной правде» хватило ненадолго: 20 октября 1917 г. вышел ее последний номер. Эстафету подхватило «Новое время», которое начало с 18 октября печатать серию материалов под заголовком «В сетях черной измены и провокации (дела большевиков в июльские дни)». Однако эта тема отражала уже вчерашний день, а на повестке дня было новое выступление большевиков, о приближении которого писала пресса, говорили на фабриках и заводах, в трамваях и длинных очередях за хлебом.

Как известно, в середине сентября 1917 г. Ленин направил из Гельсингфорса в Петроград свои письма – «Большевики должны взять власть» и «Марксизм и восстание», адресованные ЦК, ПК и МК большевиков. Менее известно, что при обсуждении этих писем на заседании ЦК 15 сентября многие его члены сочли содержавшиеся в них предложения неприемлемыми для настоящего момента и проголосовали за сохранение этих писем только в одном экземпляре. При этом ЦК поручил своим представителям в Петербургском комитете и Военной организации большевиков «принять все меры, чтобы не возникло каких-либо выступлений в казармах и на заводах»[500]. Чего, собственно говоря, испугались Каменев, Зиновьев и другие большевистские руководители, решив ослушаться своего нетерпеливого вождя? Ведь он их уверял, что большинство народа за них, большевиков, что, «предлагая тотчас демократический мир, отдавая тотчас землю крестьянам, восстанавливая демократические учреждения и свободы, помятые и разбитые Керенским, большевики составят такое правительство, какого никто не свергнет»[501]. К тому же и «сепаратному миру между английскими и немецкими империалистами помешать должно и можно, только действуя быстро»[502]. Правда, здесь же Ленин утверждал, что активное большинство революционных элементов обеих столиц, оказывается, достаточно, чтобы «увлечь массы, победить сопротивление противника, разбить его, завоевать власть и удержать ее», и потому считал возможным не ждать начала стихийного взрыва недовольства масс. Вот это-то и настораживало не столь решительных членов ЦК, связывавших определенные надежды с Демократическим совещанием и выборами в Учредительное собрание и не желавших попасть еще раз в положение вождей подвергнутой остракизму политической партии. Но Ленин снова и снова атакует ЦК письмами и записками с настойчивыми предложениями покинуть Демократическое совещание, бойкотировать Предпарламент, готовить восстание. Перебравшись в Выборг, он пишет статью «Кризис назрел», которую начинает со слов: «Нет сомнения, конец сентября принес нам величайший перелом в истории русской, а по всей видимости, также и всемирной истории…»[503]. В начале военных выступлений на флоте в Германии вождю большевиков уже видится канун всемирной пролетарской революции, а его соратники в Петрограде никак не хотят этого замечать и продолжают оставаться в Предпарламенте. И тогда он решает обратиться к собравшейся в те дни питерской городской конференции большевиков с письмом, в котором бросает на чашу весов в пользу восстания последний аргумент: заговор империалистов против русской революции. «Не доказывает ли полное бездействие английского флота вообще, а также английских подводных лодок при взятии Эзеля немцами, в связи с планами правительства переселиться из Питера в Москву, – писал Ленин, – что между русскими и английскими империалистами, между Керенским и англо-французскими капиталистами заключен заговор об отдаче Питера немцам и об удушении русской революции таким путем»[504]. Помимо всего прочего, этим вопросом большевистский лидер как бы снимал с себя обвинение в шпионаже в пользу Германии и указывал на действительного пособника Германии – Керенского. Но на делегатов петроградской конференции большевиков этот аргумент не произвел должного впечатления. Заслушав адресованное им письмо Ленина, призывавшее «все силы мобилизовать, чтобы рабочим и солдатам внушить идею о безусловной необходимости отчаянной, последней, решительной борьбы за свержение правительства Керенского» и содержавшее подготовленную с этой целью резолюцию, они не поддержали его предложение обратиться в ЦК, чтобы он принял «все меры для руководства неизбежным восстанием рабочих, солдат и крестьян для свержения противнародного и крепостнического правительства Керенского»[505]. Впрочем, это не было большой неожиданностью для вождя большевиков: руководство столичной организации, хотя и было настроено решительно, но выделялось своей самостоятельностью, и даже не побоялось в свое время отвергнуть с первого раза его Апрельские тезисы.

Но какое это уже имело значение, когда большевистская фракция под давлением Ленина и при поддержке Троцкого все-таки вышла из Предпарламента, когда сам большевистский лидер тайно вернулся в Петроград и сразу же потребовал собрать немедленно ЦК с целью решить, наконец, судьбу восстания. И она была решена 10 октября 1917 г. на тайном заседании ЦК, на котором присутствовало 12 членов из 21. После страстного выступления Ленина за восстание голосовали вместе с ним 10 членов ЦК – Троцкий, Сталин, Свердлов, Урицкий, Дзержинский, Коллонтай, Бубнов, Сокольников, Ломов (Оппоков), и двое – Каменев и Зиновьев – против. Последние посчитали необходимым разъяснить свою позицию и обратились к ведущим большевистским организациям с заявлением. В нем они предупреждали, что «объявлять сейчас вооруженное восстание – значит ставить на карту не только судьбу нашей партии, но и судьбу русской и международной революции», потому что «в России за нас большинство рабочих и значительная часть солдат. Но все остальное под вопросом»[506]. Однако отстоять свою позицию и преодолеть ленинское влияние Каменеву и Зиновьеву было не под силу, и они, будучи заклейменными как «штрейкбрехеры революции», сдались на милость вождя еще до начала восстания. Троцкий не преувеличивал, когда позднее писал в своем дневнике, что если в октябре 1917 г. в Петрограде не было бы Ленина и его, то и не было бы Октябрьской революции.

Тем не менее исходившее от двух авторитетных членов ЦК и получившее распространение в большевистских кругах предостережение не переоценивать степень готовности рабочих и солдат идти на восстание вызывало необходимость обсудить этот вопрос более обстоятельно на всех уровнях большевистского руководства. Нельзя было не считаться и с тем, что против восстания выступали левые эсеры, сотрудничавшие с большевиками в Петроградском Совете и стремившиеся к образованию социалистического правительства на Втором Всероссийском съезде Советов. Орган левых эсеров «Знамя труда» предупреждал, что «выступление рабочих и солдат в данный момент было бы злейшим преступлением», что «те, кто призывает массы к выступлению… для захвата власти, лгут: их призыв есть призыв не к победе народной воли, но к ее самоубийству»[507]. В том же духе высказался в середине октября 1917 г. на Первой Всероссийской конференции фабзавкомов один из лидеров левых эсеров Б. Камков: «Итак, мы приближаемся к созданию однородной власти. Возникает вопрос, как реализовать эту власть. Можно ли, допустимо ли организовать ее революционным натиском одного города? Как революционные социалисты, мы, разумеется, признаем и допускаем демонстративные давления на общественное мнение и на всякие учреждения, не исключая даже из них Учредительное собрание. Я говорю о давлении со стороны революционного авангарда. Но революционные социалисты должны быть ответственными политиками, должны учитывать последствия своих выступлений»[508].

Состоявшееся 15 октября 1917 г. закрытое заседание Петербургского комитета должно было окончательно определить отношение руководства петроградских большевиков к вооруженному восстанию. Выступивший на нем представитель Военной организации большевиков В. И. Невский выразил серьезные опасения в том, что восстание в Петрограде будет поддержано провинцией, и с этой позиции критиковал резолюцию ЦК от 10 октября. «Восстание, вооруженное выступление здесь в Питере, возможно, – говорил он. – Гарнизон поднять можно, рабочие пойдут, конечно, даже впереди солдат, но ведь ясно, что ограничить восстание Питером только нельзя. Как Москва, вообще как провинция отзовется на это. Может ли ЦК сказать, что нас поддержит вся Россия? Все мы прекрасно понимаем, назрел момент вооруженного выступления. Но готовы ли мы? Имеем ли мы большинство, которое обеспечит свободу?»[509]. Высказанные Невским сомнения в окончательном успехе восстания произвели, по всей видимости, такое сильное впечатление на собравшихся членов ПК, что было решено сначала огласить резолюцию ЦК от 10 октября и особое мнение Каменева и Зиновьева и только потом заслушать доклады с мест. Поэтому выступавшие затем представители районов столицы были достаточно сдержанны и осторожны в оценке настроений в своих районах. Из 19 выступивших представителей районных организаций большевиков только 8 считали, что рабочие готовы выступить против Временного правительства, остальные же полагали, что массы находятся в неопределенном, выжидательном состоянии и не обнаруживают стремления к выступлению. Июльские события, показавшие рабочим тяжесть расплаты за выступление, которое заканчивается поражением, были еще свежи в их памяти. Один из рабочих руководителей Выборгской стороны говорил осенью 1917 г. Ф. И. Дану: «Мы июльских дней не забыли и новой глупости не сделаем»[510].

Но главным фактором вооруженного восстания стал Петроградский гарнизон, в котором большевики заняли ведущее положение не без помощи властей. Хотя Военная организация большевиков в Петрограде и увеличила свои ряды в три раза по сравнению с июлем 1917 г., ее численность – 5800 членов на более чем 200-тысячный столичный гарнизон не внушала опасений командованию. Характеризуя состояние столичного гарнизона в октябре 1917 г. помощник главнокомандующего Петроградским военным округом А. И. Козьмин отмечал, что «в нем небольшая часть, тесно связанная с большевистским Советом, весьма активна. Настроение же прочей части можно назвать пассивным, даже апатичным. Можно сказать, состояние, близкое к тому, что было в июльские дни, только наблюдается большая сдержанность и организованность и несомненно большая дисциплинированность»[511]. Последовавший 6 октября 1917 г. приказ Верховного главнокомандующего А. Ф. Керенского о подготовке Петроградского гарнизона для выступления на Северный фронт вывел основную солдатскую массу из состояния апатии, вызвав их сильное возмущение. Категорически отказываясь выступить на фронт, воинские части одновременно потребовали своего полного вооружения и снаряжения, и заинтересованное в их немедленном выводе из столицы командование было вынуждено пойти на удовлетворение в значительной степени этих требований. Так, 180-му пехотному полку, почти полностью разоруженному в июле 1917 г., было выдано 700 винтовок. Но особенно важно было то, что гвардейские резервные полки получили наряду с винтовками и 150 пулеметов[512]. Так что большевикам не нужно было приобретать оружие на немецкие деньги. Точно так же и Красная гвардия получила бесплатно в октябре 6300 винтовок, а общая численность вооруженных красногвардейцев в столице достигла в октябре 1917 г. 18 тыс.[513].

С октября солдатская секция Петроградского Совета высказалась за всемерную защиту столицы от немецкой угрозы, против планов Временного правительства переехать в Москву. В принятой на этом заседании большевистской резолюции отмечалось, что «если Временное правительство не способно защитить Петроград, оно обязано либо заключить мир, либо уступить свое место другому правительству[514]. На состоявшемся 9 октября общем собрании Финляндского полка было принято решение предложить Петроградскому Совету «собрать представителей полковых комитетов Петроградского гарнизона для выработки практических мер для защиты Петрограда». 11-я рота Измайловского полка 10 октября постановила: «В связи с тем, что Петербургу и революции грозит опасность не только извне, но и изнутри, мы требуем немедленно сформирования революционного штаба, который дал бы нам возможность вполне готовыми и с оружием в руках встретить опасность, грозящую задушить нашу революцию»[515].

Впервые предложение об организации революционного штаба обороны Петрограда было внесено большевиками 9 октября на заседании Исполкома Петроградского Совета, где оно было отвергнуто меньшевиками и эсерами, сумевшими получить большинство в один голос (13 против 12). Но состоявшийся в тот же день пленум Петроградского Совета подавляющим большинством одобрил большевистскую резолюцию о создании революционного органа обороны столицы. «Петроградский Совет, – отмечалось в этой резолюции, – поручает Исполнительному комитету совместно с солдатской секцией и представителям связанных с Петроградом гарнизонов организовать революционный комитет обороны, который сосредоточил бы в своих руках все данные, относящиеся к защите Петрограда и подступов к нему, принял бы меры к вооружению рабочих и таким образом обеспечил бы и революционную оборону Петрограда и безопасность народа от открыто подготовляющейся атаки военных и штатских корниловцев»[516]. Принятием большевистской резолюции было положено начало созданию Петроградского военно-революционного комитета. Активным сторонником организации ВРК выступила солдатская секция Петроградского Совета. 13 октября солдатские депутаты, несмотря на противодействие меньшевиков и эсеров, одобрили проект положения о ВРК, принятый накануне на закрытом заседании Исполкома Петроградского Совета[517]. Неотъемлемой частью Военно-революционного комитета стало гарнизонное совещание, решение о создании которого было принято 11 октября коллегией военного отдела Исполкома Петроградского Совета. Гарнизонное совещание было образовано в первую очередь для «надлежащего взаимодействия и установления самого тесного контакта революционного штаба по обороне Петрограда со всеми войсковыми частями, находящимися в связи с военным отделом Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов»[518].

16 октября 1917 г. произошло окончательное размежевание борющихся сторон: ранним утром расширенное заседание ЦК большевиков после многочасового обсуждения бесповоротно решилось идти на вооруженное восстание, а вечером в Смольном Петроградский Совет официально утвердил представленный левым эсером П. Е. Лазимиром проект организации Военно-революционного комитета. Большевики в сотрудничестве с левыми эсерами получили легальный орган восстания, и Временному правительству нужно было срочно принимать меры для собственной защиты. Общая численность войск, на которые оно могло рассчитывать в случае возникновения в столице грозной для него ситуации, была невелика – всего несколько тысяч, по преимуществу юнкера военных училищ и школ прапорщиков. Расположенные в Петрограде и его окрестностях казачьи части не давали командованию оснований причислить их безоговорочно к правительственным войскам. Войсковой атаман Войска Донского генерал А. М. Каледин неоднократно предлагал вывести из столицы 1-й и 4-й Донские полки, по его выражению, «атакованные со всех сторон большевизмом». Распоряжение военного министра А. И. Верховского, согласившегося с тем, что «казачьи части в Петрограде застоялись и подпадают под большевистскую пропаганду»[519], запоздало, и казаки в дни восстания действительно не показали себя надежной защитой Временного правительства. Властям приходилось рассчитывать на вызванные с фронта войска, но до их подхода надо было продержаться, и как вскоре выяснилось, власти переоценили свои возможности.

Вышедшие 17 октября утренние газеты были полны предупреждениями о большевистской опасности. «Большевики ушли от организованной демократии, – писала правоэсеровская газета «Воля народа», – организованная демократия обязана проложить непроходимую грань между собою и большевизмом и мобилизовать свои силы, чтобы дать ему дружный и единодушный отпор. Нужно быть ленинцем или антиленинцем». Правоменьшевистская газета «День» призывала: «Демократия обязана сильной и властной рукой предупредить большевистское восстание. Необходимы действия власти твердой и неколеблющейся, которая импонировала бы как сила, с которой нужно считаться». Как бы откликаясь на эти призывы, главнокомандующий Петроградским военным округом Г. П. Полковников приказал направить броневые машины к таким стратегическим объектам, как Государственный банк, Экспедиция заготовления государственных бумаг, Главный почтамт, Центральная телефонная станция, Центральная телеграфная станция, Николаевский вокзал и др. Одновременно Полковников заверил Временное правительство, что «не существует никаких опасений относительно выполнении приказов петроградским гарнизоном на случай возникновения каких бы то ни было беспорядков»[520]. Увы, это заверение носило всего лишь пропагандистский характер и было рассчитано на устрашение большевиков.

Разумеется, Временное правительство не могло быть безучастным к своей судьбе, и на его заседании 17 октября со стороны ряда министров прозвучали призывы дать отпор большевикам, закрыть призывающие к восстанию газеты, запретить митинги в цирке «Модерн», собирающие многочисленных сторонников большевиков[521]. Министр труда К. А. Гвоздев уверял, что на заводах «настроение благоприятное» и нужно ждать только выступлений солдат, которые «хотят погромов». Он предлагал с особой ответственностью подойти к назначению лица, которое будет руководить подавлением выступления: «Нельзя допустить перехвата власти, чтобы не очутиться в руках победителя». Министр иностранных дел М. И. Терещенко предлагал «идти на верную победу», вызвав большевиков на выступление, а в качестве повода для репрессий называл «погромные митинги», призывы к свержению Временного правительства, антиправительственные выступления в печати и др. Но, удивительное дело, он ни словом не обмолвился о «шпионских сношениях» большевиков с Германией, которые можно было бы использовать в качестве повода для их преследования. Не подхватил этой темы и министр юстиции П. Н. Малянтович, который сказал: «Я боюсь перехитрить. Когда будет голод, будет поздно. Поэтому проверить свои силы, принять меры, вызвать выступление и его подавить!». Однако пыл воинственных на словах министров охладил их же коллега – военный министр А. И. Верховский. Тридцатилетний генерал, командовавший ранее Московским военным округом и назначенный Керенским 30 августа 1917 г. военным министром за проявленную твердость и верность Временному правительству в дни корниловского выступления, не пробыв и двух месяцев в новой должности, осознал всю безнадежность ситуации в стране и армии в связи с продолжающейся войной. Дворянин, человек чести, ответивший генералу Корнилову на призыв ему подчиниться, что он присягу не меняет, как перчатки, Верховский и теперь считал необходимым сказать правду. Вернувшись из Ставки 30 сентября Верховский записал в своем дневнике: «Нужно придумать, как продолжать войну, при условии, что армия воевать не хочет и слышатся даже требования заключить мир во что бы то ни стало…»[522]. Весьма откровенен он был и на заседании Временного правительства 17 октября, где заявил: «Скушно слушать. Активно выступить нельзя, план есть – надо ждать выступления другой стороны. Большевизм в Совете рабочих депутатов, а его разогнать нет силы. Я не могу предоставить реальной силы Временному правительству и потому прошу отставку». Выступивший в конце заседания председатель правительства А. Ф. Керенский не разделял опасений своих министров и потому не предлагал конкретных мер борьбы против возможного выступления большевиков, заявив при этом, что «наш разговор – это следствие гипноза Петроградом. Мы не думаем о России. О Петрограде должен думать особый человек с широкими полномочиями. Я спасаюсь в Ставку, чтобы отдохнуть от Петрограда»[523].

Что же касается принимавшихся Временным правительством мер по собственному спасению, то нельзя не признать, что в его распоряжении их не оказалось. Оно не нашло ничего лучшего, как попытаться через министра труда К. А. Гвоздева отменить Второй Всероссийский съезд Советов, с началом которого оно связывала возможное выступление большевиков. Но большее, что могли сделать для своего министра меньшевики и эсеры, заседавшие в бюро ЦИК Советов, – это отложить съезд с 20 октября до 25 октября под тем предлогом, что не все делегаты, особенно с фронта, успеют прибыть в столицу до 20 октября. И все же это был шанс для Временного правительства, которое давно уступило инициативу большевикам и запаздывало с принятием ответных мер. Ленин уже вторую неделю находился тайно в Петрограде, развил бурную деятельность по подготовке восстания, открыто призывал в печати помочь немецким революционерам-интернационалистам восстанием в России, а Временное правительство спохватилось только 20 октября, издав распоряжение об аресте Ленина «в качестве ответственного по делу о вооруженном выступлении 3 – 5 июля в Петрограде». Распоряжение было подписано А. Ф. Керенским и министром юстиции П. Н. Малянтовичем[524]. И опять же это было сделано в целях устрашения большевиков, которые, как считали власти, собирались выступить именно 20 октября. Этого к удовлетворению Временного правительства не произошло, но зато случилось «восстание» в правительственном лагере: военный министр Верховский окончательно вышел из подчинения курсу на продолжение войны.

Будучи к этому времени убежденным в том, что подавить силой большевистское движение уже невозможно, Верховский считал необходимым для страны и армии побудить Временное правительство перехватить у большевиков инициативу в вопросе о мире и приступить к переговорам о заключении мира. В самом правительстве он встретил сильное противодействие со стороны министра иностранных дел М. И. Терещенко и представителей кадетской партии. Отставка стала для военного министра главным инструментом борьбы, и он, заявляя о ней в очередной раз на заседании Временного правительства 19 октября, предупреждал: «Народ не понимает, за что воюет, за что его заставляют нести голод, лишения, идти на смерть. В самом Петрограде ни одна рука не вступится на защиту Временного правительства, а эшелоны, вытребованные с фронта, перейдут на сторону большевиков»[525].

Разногласия в правительстве и слухи об отставке Верховского стали достоянием прессы, в том числе и большевистской. Комментируя возможный уход в отставку военного министра «Рабочий путь» писал 20 октября: «Вопрос об этом поднимался давно, генерал Верховский не одобрял политики общего состава правительства по отношению к большевикам. Военный министр расходился во взглядах с Верховным главнокомандующим А. Ф. Керенским по вопросу о реорганизации армии. Генерал Верховский не соглашался и с мнением главнокомандующего армиями Северного фронта генералом Черемисовым о целесообразности замены петроградского гарнизона другими боевыми частями фронта». По своему расставляя акценты, центральный орган большевиков не скрывал своего удовлетворения по поводу появления у него союзника в самом правительстве.

Кульминацией разгоревшейся во власти борьбы по вопросам войны и мира стала ожесточенная полемика, развернувшаяся 20 октября в Предпарламенте на объединенном заседании его комиссий по обороне и по иностранным делам[526]. Главным действующим лицом снова стал военный министр Верховский, которому, по словам председательствующего М. И. Скобелева, предстояло сделать для членов этих комиссий «весьма секретное сообщение». Верховский начал свое выступление с того, что он «имеет в виду дать комиссиям откровенные и исчерпывающие сведения о состоянии армии». Приведенные им затем данные о количественном и качественном составе армии, ее финансовом и продовольственном положении, боевом снаряжении и обмундировании и особенно о моральном состоянии были не только откровенными, но и обескураживающими. «Основной двигатель войны – власть командного состава и подчинение масс – в корне расшатаны, – констатировал военный министр. – Ни один офицер не может быть уверен, что его приказание будет исполнено, и роль его сводится главным образом к уговариванию. Но никакие убеждения не в состоянии подействовать на людей, не понимающих, ради чего они идут на смерть и лишения. О восстановлении дисциплины путем издания законов и правил или посредством смертной казни нечего и думать, так как никакие предписания не выполняются». Говоря о выходе из этого положения, Верховский подчеркнул, что «его, строго говоря, нет», но при этом предложил ряд мер, которые могли бы поднять боеспособность армии к весне 1918 г. Таковыми, по его мнению, могли бы стать сокращение армии за счет увольнения в запас старших возрастов и призыва новобранцев 1920 г., строгое подчинение тыла фронту, создание милиции из солдат и офицеров для борьбы с анархией и дезертирством (из 2 млн. дезертиров удалось изловить только 200 тыс.) и др. Однако, размышляя далее по поводу им же предложенных мер, военный министр говорил: «Указанные объективные данные заставляют прямо и откровенно признать, что воевать мы не можем».

Разумеется, Верховский не был в октябре 1917 г. ни сторонником, ни союзником большевиков, и он не упустил случая указать на «разлагающее влияние, которое вносится в армию большевиками». Верховский также говорил о том, что движение за мир активно поддерживается Германией и что ему «достоверно известно, что две выходящие здесь газеты получают средства от неприятеля». Верховский полагал, что «единственная возможность бороться с этими разлагающими и тлетворными влияниями, это вырвать у них почву из-под ног, другими словами, самим немедленно возбудить вопрос о заключении мира. Реальные данные, на которые мы можем при этом опираться, состоят, во-первых, в том, что мы при всей нашей слабости связываем на фронте 150 неприятельских дивизий, и, во-вторых, в нашей задолженности союзникам, достигающей 20 миллиардов. Такого рода аргументы совершенно достаточны для того, чтобы побудить союзников согласиться на прекращение этой истощающей войны, нужной только им, но для нас не представляющей никакого интереса». Пожалуй, никто из политических и государственных деятелей в годы Первой мировой войны не высказывался столь откровенно, искренне и убедительно в пользу заключения мира. Но даже в это критическое время предложения военного министра не встретили понимания при обсуждении, и отвечая на вопрос одного из участников заседания, что будет, если союзники не пойдут на наше предложение, он сказал, что в этом случае придется «пройти через такие испытания, как восстание большевиков, которые в случае успеха за отсутствием организационных сил не в состоянии будут создать твердой власти; анархия и все последствия, которые из нее вытекают»[527].

Неожиданное продолжение, а точнее завершение ситуация, связанная с Верховским получила на следующий день, 21 октября, когда газета В. Л. Бурцева «Общее дело» опубликовала информацию о состоявшемся накануне секретном заседании в Предпарламенте. В ней утверждалось, что военный министр «предложил заключить мир тайно от союзников», что не соответствовало действительности, но вызвало скандал, ускоривший отставку А. И. Верховского. В разговоре по прямому проводу с начальником штаба Верховного главнокомандующего Н. Н. Духониным в ночь с 21 на 22 октября А. Ф. Керенский дал свою версию происшедших за последние дни событий: «Жалею, что непредвиденные обстоятельства задержали мой приезд, в общем хочу уведомить Вас, чтобы не было никаких недоразумений. Мой приезд в общем задержан отнюдь не опасением каких-либо волнений, восстаний и тому подобное. Я задержался необходимостью в спешном порядке реорганизовать высшее управление в Военном министерстве, так как генерал Верховский сегодня уезжает в отпуск и фактически на свой пост не вернется, вызван этот отъезд его болезненным утомлением, на почве которого было сделано в последнее время несколько трудно объяснимых и весьма по его собственному признанию нетактичных выступлений. В особенности положение сделалось невозможным после заявлений его, сделанных на секретном заседании международной комиссии Совета Республики по вопросу о боеспособности армии и возможности продолжения войны и по вопросу о реорганизации власти для борьбы с анархией, с указанием необходимости усиления личного начала. Выступления эти вызвали огромные недоразумения и даже переполох, так как были совершенно неожиданны даже для присутствовавших на заседании членов Временного правительства. Положение для Верховского создалось безвыходное. Мне пришлось взять на себя скорейшую ликвидацию возможно безболезненную этого эпизода, так как все эти заявления могли быть подхвачены крайними элементами с обеих сторон, что Бурцев уже и попытался сделать, конечно, извратив факты и, что с другой стороны, пытаются сделать большевики»[528].

Если с Бурцевым удалось справиться легко: 22 октября его газета «Общее дело» была закрыта по постановлению Временного правительства, то потушить скандал, вызванный выступлением Верховского в Предпарламенте не удалось, несмотря на опубликованное в печати официальное опровержение. Эстафету подхватила бульварная газета «Живое слово», которая в тот же день поместила набранную жирным шрифтом статью «Предательство». В ней, в частности, отмечалось: «…измена и предательство опутали Россию и русский народ и ведут его к позору и гибели. Нам предлагают купить мир с немцами ценою предательства наших союзников. Но это не только позор, но и гибель, так как мир с немцами означает объявление войны со всем светом: Англией, Францией, Италией, Бельгией, Сербией, Америкой, Японией и Китаем. Тогда мы должны будем заключить союз с кайзером, чтобы вести войну против свободных стран. Русский народ, ты чувствуешь, куда тебя толкают? Русский народ, мир с немцами не даст мирной жизни, а даст союз с немцем для войны со всем светом.