В связи с его приездом в Германии, не стесняясь, открыто говорили: «Ленин – это посол Вильгельма, подождите и увидите, что сделают наши деньги»«.

Знакомый с нашим очерком о пребывании Ленина в Швейцарии в 1914 – 1917 гг. читатель согласится, что здесь следствие сделало немало «открытий». Но главная интрига прокурорского «откровения» состояла в уверении, что «в данных предварительного следствия имеются прямые указания на Ленина как германского агента» и что, «войдя с германским правительством в соглашение по поводу тех действий, которые должны способствовать успеху Германии в ее войне с Россией, он прибыл в Петроград, где при денежной поддержке со стороны Германии и стал проявлять деятельность, направленную к достижению этой цели».

Сношения с Германией, утверждалось далее, шли через Стокгольм, который является крупным центром германского шпионажа и агитации в пользу сепаратного мира России с Германией. Из имеющейся в распоряжении судебных властей многочисленной телеграфной корреспонденции усматривается, что между проживавшими в Петрограде Суменсон, Ульяновым (Лениным), Коллонтай и Козловским, с одной стороны, и с Фюрстенбергом (Ганецким) и Гельфандом (Парвусом), с другой, существовала постоянная и обширная переписка. Хотя переписка эта и имеет указания на коммерческие сделки, высылку разных товаров и денежные операции, тем не менее представляется достаточно оснований заключить, что эта переписка прикрывает собою сношения шпионского характера. Тем более, что это один из обычных способов сокрытия истинного характера переписки, имеющей шпионский характер. По имеющимся в деле данным видно, что некоторые русские банки получали из скандинавских банков крупные суммы, выплаченные разным лицам, причем в течение только полугода Суменсон со своего текущего счета сняла 750 000 руб., внесенных на ее счет разными лицами, и на ее счету в настоящее время числится остаток в 180 000 руб.

Прокурор счел нужным подчеркнуть, что «при расследовании настоящего дела следственная власть руководствуется материалами, добытыми только следственным путем. И материал этот даст вполне достаточные основания для суждения как о наличности преступного деяния, так и для установления многих лиц, принимавших участие в его совершении. Предстоящие же многочисленные допросы свидетелей, осмотры найденных при обысках вещественных доказательств, детальное обследование денежных операций – вся эта сложная работа будущего – должна дать еще больший материал для раскрытия преступной организации, шпионажа и его участников».

Наконец, следовало главное обвинение: «На основании изложенных данных, а равно данных, не подлежащих пока оглашению, Владимир Ульянов (Ленин), Овсей Гирш-Аронов-Апфельбаум (Зиновьев), Александра Михайловна Коллонтай, Мечислав Юльевич Козловский, Евгения Маврикиевна Суменсон, Гельфанд (Парвус), Яков Фюрстенберг (Куба-Ганецкий), мичман Ильин (Раскольников), прапорщик Семашко, Сахаров и Рошаль обвиняются в том, что в 1917 году, являясь русскими гражданами, по предварительному между собою и другими лицами уговору, в целях способствования находящимся в войне с Россией государствам во враждебных против нее действиях, вошли с агентами названных государств в соглашение содействовать дезорганизации русской армии и тыла для ослабления боевой способности армии. Для чего на полученные от этих государств денежные средства организовали пропаганду среди населения и войск с призывом к немедленному отказу от военных – против неприятеля – действий, а также в тех же целях в период времени с 3-го по 5-е июля 1917 года организовали в Петрограде вооруженное восстание против существующей в государстве верховной власти, сопровождавшееся целым рядом убийств и насилий и попытками к аресту некоторых членов правительства, последствием каковых действий явился отказ некоторых воинских частей от исполнения приказаний командного состава и самовольное оставление позиций, чем способствовали успеху неприятельских армий»[391].

Скрывавшийся в это время в Разливе Ленин, ознакомившись с этим обвинением, решает немедленно ответить на него публично, т. е. через прессу: 26 – 27 июля «Ответ тов. Н. Ленина» будет опубликован в большевистской газете «Рабочий и Солдат». Сегодня, когда мы знаем об июльских событиях в Петрограде больше, чем даже вождь большевиков, представляется интересным с точки зрения историка познакомиться с теми аргументами, которые выдвигал в свое оправдание искушенный в революционной борьбе политик. Прежде всего Ленин обращает внимание на прямую связь опубликованного сообщения «От прокурора Петроградской судебной палаты» с «гнусным делом», «подделанным при участии клеветника Алексинского во исполнение давних пожеланий и требований контрреволюционной кадетской партии». Тем самым он как бы дезавуировал серьезность выдвинутых против большевиков обвинений в измене и организации вооруженного восстания: ведь вовлеченность в это «гнусное дело» Алексинского и кадетов, громче всех кричавших о «предательстве» большевиков, была уже хорошо известна из печати. Беря на себя полную и безусловную ответственность «за все решительно шаги и меры» как Центрального Комитета, так и партии в целом, Ленин тем не менее считал необходимым отметить такой важный и неизвестный для общественности факт, как свое отсутствие в Петрограде «по болезни» с 29 июня по 4 июля. Это ставило под сомнение утверждение властей о том, что 5 июля в столице началось вооруженное восстание под руководством Ленина. Далее он обвинял следствие «в обходе им вопроса о том, когда именно, в какой день и час, до большевистского воззвания или после него, выступление началось». Это имело принципиально важное значение для определения меры ответственности большевиков, руководство которых призвало в ночь на 4 июля к «мирному и организованному выступлению» после того как движение рабочих и солдат уже началось. Хотя в действительности, как уже было показано выше, все обстояло гораздо сложнее: Военная организация большевиков, в отличие от ЦК, была готова к решительным действиям и далеко не во всех случаях была сдерживающим тормозом для стихийно разраставшегося движения. Опровергая обвинение в «организации вооруженного восстания», Ленин писал: «никто не оспаривает, что 4-го июля из находящихся на улицах Петрограда вооруженных солдат и матросов огромное большинство было на стороне нашей партии. Она имела полную возможность приступить к смещению и аресту сотен начальствующих лиц, к занятию десятков казенных и правительственных зданий и учреждений и т. п. Ничего подобного сделано не было». В самом деле почему не было попыток к захвату Мариинского и Таврического дворцов, вокзалов, телеграфа и телефонной станции, как это было сделано в дни Октябрьского вооруженного восстания, с которым западные историки часто сравнивают июльские выступления рабочих и солдат? Этот весьма существенный вопрос следствие предпочло обойти, как и те авторы, которые безоговорочно называют июльские события неудавшимся большевистским восстанием. В связи с этим Ленин поднимал в своем «Ответе» еще один немаловажный вопрос, обойденный следствием – о том, кто первым начал стрельбу на улицах Петрограда. Он привлекает здесь в свидетели газету «Биржевые ведомости», которая, ведя постоянно «огромную агитацию против большевиков», в своем вечернем выпуске за 4 июля сообщила, что стрельбу начали не демонстранты, что первые выстрелы были по демонстрантам. «Будь это событие вооруженным восстанием, – снова возвращался Ленин к главному обвинению, – тогда, конечно, повстанцы стреляли бы не в контрманифестантов, а окружили бы определенные казармы, определенные здания, истребили бы определенные части войск и т. п. Напротив, если бы событие было демонстрацией против правительства, с контрдемонстрацией его защитников, то совершенно естественно, что стреляли первыми контрреволюционеры отчасти из озлобления против громадной массы демонстрантов, отчасти с провокационными целями, и так же естественно, что демонстранты отвечали на выстрелы выстрелами».

Во второй части своего «Ответа» Ленин бегло касался обвинений его в шпионаже в пользу Германии, называя это «чистейшим делом Бейлиса». Он категорически отрицал какие-либо отношения с Парвусом, утверждая, что «ничего подобного не было и быть не могло». Одновременно Ленин стремился дистанцироваться от Ганецкого, и это, надо откровенно признать, получалось у него не очень убедительно. «Прокурор играет на том, что Парвус связан с Ганецким, а Ганецкий связан с Лениным! – писал он. – Но это же прямо мошеннический прием, ибо все знают, что у Ганецкого были денежные дела с Парвусом, а у нас с Ганецким никаких». Это было, по крайней мере, неосторожным заявлением: ведь какая-либо информация о финансовых отношениях с Ганецким могла всплыть самым случайным образом. Как напоминал К. Радек Ленину в своем письме от 28 июня 1917 г., в последние два года Ганецкий «не одну тысячу дал» большевистской партии[392], и Ленин это знал не хуже Радека, поскольку неоднократно обращался к Ганецкому с просьбами выделить «две, лучше три тысячи»[393]. Впрочем, вполне возможно, что он не считал это денежными отношениями, а партийной обязанностью Ганецкого. Комментируя попавшую в газеты коммерческую переписку между Ганецким и Суменсон, Ленин предлагал следствию не выдергивать отдельные данные, а напечатать полностью, когда именно и от кого именно получала деньги Суменсон и кому платила. «Это вскрыло бы весь круг коммерческих дел Ганецкого и Суменсон! – писал он. – Это не оставило бы места темным намекам, коими прокурор оперирует!»[394].

В самом деле, что же удалось вскрыть следственной комиссии и в какой мере результаты ее работы подтвердили или опровергли «темные намеки», содержавшиеся в обвинении? Прежде всего следует отметить, что круг лиц, помогавших это выяснить, был достаточно широк: в процессе следствия свидетельские показания дали около 200 человек из самых различных социальных и политических слоев общества. Среди них были товарищ министра МВД царского правительства Белецкий, начальник Петроградского охранного отделения Глобачев, начальник штаба Верховного главнокомандующего Алексеев, начальник контрразведки Генерального штаба Медведев, начальник контрразведки Петроградского военного округа Никитин, лидеры различных политических партий и течений – Милюков, Плеханов, Чернов, Скобелев, Дан, Богданов, Мартов, журналисты и писатели – Горький, Алексинский, Заславский и др. Разумеется среди них были и деятели большевистской партии – Троцкий, Луначарский, Рошаль, Козловский, Коллонтай, Уншлихт, Рахья, Сахаров. К материалам следствия была приобщена перехваченная переписка между Петроградом и Стокгольмом, большевистская пресса и документы, захваченные при разгроме редакции «Правды» и др. Все это вместе взятое и составило 21 том[395], который ряду современных авторов представлялся «пропавшей грамотой», похоронившей тайну «немецкого золота».

В действительности же эти материалы находились в советское время на особом хранении, как и все то, что могло бросить хотя бы тень на вождя мировой революции и его партию. Разумеется, это исключало и саму возможность появления публикаций документов следственной комиссии. Одним из немногих здесь исключений является опубликованный в 1923 г. в журнале «Пролетарская революция» протокол обыска на квартире М. Т. Елизарова по Широкой улице, где до июльских событий проживали Ленин и Крупская. В этом протоколе перечислено, что было изъято при обыске: статья Ленина на немецком языке, шесть немецких книг, пять телеграмм, заявление Каменева, записка Ленина Каменеву, начинавшаяся со слов «Entre nous», девять писем на немецком языке, два на французском, две записные книжки, адрес завода «Феникс» и чековая книжка Азовско-Донского коммерческого банка № 8467 на имя госпожи Ульяновой[396]. Но, вероятно, отобранные в ходе обыска документы не представили для следственной комиссии существенного интереса, а на чековой книжке была совсем не та сумма, чтобы на этом основании обвинить Ленина шпионом, находящимся на содержании Германии. Иначе как можно объяснить отсутствие всякого упоминания в печати в 1917 г. о результатах этого обыска?

С конца 80-х гг. исследователи получили, наконец, возможность познакомиться с материалами следственной комиссии и, в свою очередь, познакомить с ними общественность. Судя по тому, что извлекли из них Н. Л. Анисимов, Д. А. Волкогонов, Ю. В. Идашкин, В. И. Кузнецов и др., каких-либо сенсационных открытий им сделать не удалось. Теперь мы знаем, что содержащиеся в первом томе делопроизводства показания прапорщика Ермоленко добавляют мало что нового к тому, что было опубликовано в печати в 1917 г. А его утверждение, что он видел, как Ленин «выходил из германской разведки»[397], вряд ли можно сегодня воспринимать серьезно, хотя тогда, в 1917 г., оно было положено в основу обвинения против большевиков. Как пишет о показаниях Ермоленко современный американский историк А. Рабинович, «он ничем не подкрепил свое заявление, и даже при очень богатом воображении его нельзя назвать надежным источником»[398].

Знакомясь с кругом лиц, дававших свидетельские показания по делу об июльских событиях в Петрограде, нельзя не обратить внимания на то, что это были по преимуществу политические противники большевиков либо преследовавшие их по долгу службы. Товарищ министра внутренних дел С. П. Белецкий мог бы много рассказать о большевиках на основании собственного опыта борьбы с ними в качестве директора Департамента полиции, но предпочел в данном случае сослаться на агента царской охранки Р. Малиновского, доносившего в 1913 г., что «Ленин пользуется таким широким покровительством и доверием со стороны австрийского правительства, что в этом отношении его, Ленина, ручательства или даже простого удостоверения личности того или другого приезжающего из России эмигранта вполне достаточно, чтобы освободить это лицо от всяких подозрений или каких-либо наблюдений со стороны австрийского правительства»[399]. Правда, непонятно, почему в 1914 г. Ленину самому потребовалось «ручательство» В. Адлера, чтобы выбраться из Австро-Венгрии.

В сентябре 1917 г. свои показания по делу «о вооруженном выступлении 3 – 5 июля в Петрограде» давал Г. В. Плеханов, который, как известно, особенно резко выступил против провозглашенного Лениным в апреле 1917 г. курса на социалистическую революцию. В своих показаниях Плеханов упрекал Ленина в «неразборчивости», которая, по его мнению, позволяла ему допускать, что Ленин «для интересов своей партии мог воспользоваться средствами, заведомо для него идущими из Германии». При этом Плеханов исключал «всякую мысль о каких-либо личных корыстных намерениях Ленина». Отвечая на вопрос, почему Германия могла оказывать Ленину финансовую помощь, Плеханов находил ответ в том, что «тактика ленинская была до последней степени выгодна, крайне ослабляя боеспособность русской армии». Однако он подчеркивал, что он говорит об этом «только в пределах психологической возможности, что он не знает ни одного факта, который бы доказывал, что психологическая возможность перешла в преступное действие»[400]. По свидетельству Н. В. Валентинова, Плеханов считал, что установить факт, получал ли Ленин деньги от немцев, должны разведка, следствие и суд. Одновременно он полагал, что после июльских дней Ленина следовало бы арестовать[401].

Ценность собранных следственной комиссией материалов может представлять интерес для историка, на мой взгляд, прежде всего как единый комплекс документов, который необходимо подвергнуть историческому и источниковедческому анализу. Выхватывание же из этого комплекса отдельных документов и фактов вряд ли перспективно[402].

Возвращаясь к вопросу о ценности собранных следствием материалов, необходимо ответить на вопрос о том, в какой степени они подтверждали, а точнее говоря, подтверждают выдвинутые против Ленина и других руководителей большевистской партии обвинения. Дело в том, что сама следственная комиссия на этот вопрос официально так и не ответила, поскольку в силу целого ряда причин дело не было доведено до конца. Правда, мы располагаем показаниями ведшего это дело следователя П. А. Александрова, но показаниями особого рода: они были даны в 1939 г. органам НКВД, которые, как хорошо известно, могли «выбить» любые признания. Находясь в следственной тюрьме НКВД, он сделал тогда следующее заявление: «Главными моментами-уликами были выдвинуты дознанием три: участие германского капитала в издании газеты «Правда», получение денег от Германии Лениным с целью шпионажа и наличие базы для шпионажа – Стокгольм. Приняв эти улики, я проверил и установил неосновательность этих улик. Следствие установило необоснованность обвинения»[403]. Так ли было это на самом деле, теперь уже никто точно сказать не может, поскольку следователь Александров был все же позднее расстрелян, а нам достались довольно противоречивые суждения современников и историков. П. Н. Милюков, например, в своей «Истории второй русской революции» утверждал, что «факт подкупа влиятельных вождей революции германскими деньгами был установлен официально следственной властью»[404] и при этом ни на что не ссылался. С. П. Мельгунов считал, что «не столько по соображениям беспристрастия и глубочайшего объективизма, сколько по мотивам революционной тактики ликвидировалось дело о „государственной измене“ большевиков: после корниловского мятежа они получили окончательную амнистию»[405].

Весьма диалектическую точку зрения высказал по этому вопросу Д. А. Волкогонов, больше чем кто-либо из современных авторов интересовавшийся этой проблемой. С одной стороны, он отмечает, что «начавшееся следствие быстро собрало 21 том доказательств связей большевистской партии с германскими властями. Но затем дело стало глохнуть. Керенский видел в то время главную опасность справа, а не слева и в складывающейся обстановке рассчитывал в определенной ситуации на поддержку большевиков». С другой стороны, он далее пишет: «Следствие пыталось создать версию прямого подкупа Ленина и его соратников немецкими разведывательными службами. Это, судя по материалам, которыми мы располагаем, маловероятно»[406]. Если 21 тома «доказательств связей большевистской партии с германскими властями» не хватает для обоснования версии прямого подкупа Ленина и его соратников, то, по крайней мере, она должна быть выведена из разряда политических аксиом или доказана новыми источниками.

Следственной комиссии не удалось документально подтвердить и версию об участии германского капитала в издании «Правды», хотя в ее распоряжении оказались захваченные в результате разгрома редакции и типографии, где печаталась «Правда», многие финансовые документы. Как уже отмечалось, обвинения в том, что «Правда» издается на немецкие деньги, появились в печати сразу же после возвращения Ленина в Петроград в апреле 1917 г., а после июльских событий политические противники большевиков приняли эти обвинения за очевидный факт, а те, кто ранее их отвергал, теперь засомневались. Как свидетельствовал Н. Н. Суханов, «в эти дни толковали, между прочим, что финансовые дела «Правды» находятся в полном беспорядке, источники доходов из категории пожертвований и сборов не всегда точно установлены, и совсем не исключена возможность, что спекулирующие на большевиках темные элементы, хотя бы и германского происхождения, могли без их ведома подсунуть большевикам те или иные суммы ради усиления их деятельности и агитации. Это всегда могло случиться с любой партией или газетой, в положении большевиков и «Правды». Полная реабилитация и в этом случае была бы необходимым результатом работы следственной комиссии. Но ничего подобного, насколько я знаю, все же не было никогда установлено относительно Ленина и его партии»[407].

В распоряжении следственной комиссии оказались не только финансовые документы, но и арестованный контрразведкой главный финансовый распорядитель «Правды» и заведующий ее издательством К. М. Шведчиков. После физической обработки арестованного в контрразведке следствие приступило к психологической, задавая ему в течение нескольких дней один и тот же вопрос: «Откуда брались деньги на издание Правды?». К. М. Шведчиков, в свою очередь, упорно стоял на том, что все финансирование шло по открытым, легальным и юридически законным источникам, о чем постоянно сообщалось на страницах «Правды». Оперируя данными расходов по изданию газеты и доходов от ее реализации, он доказывал следствию, что большевистская партия не только не терпела убытка при издании «Правды», но и имела даже определенный доход, хотя сегодня в это трудно поверить. Шведчиков показал, что месячные расходы на издание Правды составляли в среднем 100 тыс. рублей и расписал их по статьям (от набора до доставки), в то время как реализация тиража в июне дала более 150 тыс. руб. (в июне месячный тираж «Правды» составил 2 млн. 262 тыс. экземпляров, которые поступили индивидуальным подписчикам и в розничную продажу по оптовой цене 6 коп. за экземпляр)[408]. Шведчиков не скрывал, что «Правда» имеет свой фонд, но он состоит не из немецких денег, а пожертвований рабочих и солдат, собравших более 140 тыс. рублей только на приобретение типографии для «Правды». После пяти допросов Шведчикова следствие было вынуждено освободить, не предъявив ему никаких обвинений[409].

Следственной комиссии предстояло выяснить, насколько обоснованна предложенная контрразведкой и подхваченная прессой версия о том, что основным каналом для перевода «немецких денег» большевикам в Петроград до июльских событий служила экспортно-импортная фирма Парвуса, директором-распорядителем которой был Ганецкий, юрисконсультом М. Ю. Козловский, одним из основных партнеров В. В. Воровский, а финансовым агентом Е. М. Суменсон. Основным доказательством этой версии были перехваченные телеграммы между Стокгольмом и Петроградом, которые, как отмечалось, контрразведка сразу же квалифицировала как «закодированные» и имевшие целью скрыть их подлинное содержание политического и финансового характера. Напомним, что прокурор Петроградской судебной палаты Н. С. Каринский в своем постановлении от 21 июля 1917 г. уже прямо утверждал, что, хотя телеграфная переписка «имеет своим содержанием указания на какие-то сделки, высылку разных товаров и денежные операции, тем не менее, представляется достаточно основательным заключить, что эта переписка прикрывает собою сношения шпионского характера»[410]. Такое направление обвинения избавляло следственную комиссию от кропотливой работы по анализу и проверке подлинного содержания имевшихся в ее распоряжении телеграмм.

Тем не менее следственная комиссия получила возможность докопаться до реального содержания телеграфной переписки, поскольку в ее руках оказались два основных обвиняемых по этому делу – М. Ю. Козловский и Е. М. Суменсон. Именно они были названы главными получателями немецких денег, предназначенных для большевистской партии. Имя Суменсон впервые попало на страницы петроградских газет вместе с именами Ганецкого и Козловского 5 июля 1917 г. До этого никто, кроме связанных с нею деловыми отношениями, не подозревал о ее существовании – незаметной служащей варшавской конторы Фабиана Клингслянда, переселившейся в 1915 г. в Петроград и ставшей здесь доверенным лицом не только своей прежней конторы, но и фирмы Парвуса – Ганецкого. Поэтому Ленин был вполне искренен, когда в письме в редакцию «Новой жизни» писал 11 июля: «Припутывают имя какой-то Суменсон, с которой мы не только никогда дел не имели, но которой никогда и в глаза не видели»[411]. Ганецкий, который имел с Суменсон дела, в своих показаниях в Комиссию ЦК РСДРП(б) писал в ноябре 1917 г. «Госпожа Суменсон является поверенной фирмы Клингслянда, совладельцем которой является мой брат. Фирма эта занялась продажей медикаментов нашей фирмы в России. Я Суменсон раньше не знал. Она типичная буржуйка, абсолютно никакого отношения ни к какой политической партии никогда не имела. Как поверенная своей фирмы она честно исполняла свои обязанности и стала невинной жертвой во всей этой клевете»[412].

На допросе у следователя Александрова Суменсон сразу же заявила, что «не признает себя виновной ни в каких отношениях с неприятелем»[413]. Но, рассказывая о своей деятельности в Петрограде, она была достаточно откровенна, и ее показания имели первостепенное значение для понимания реального содержания телеграфной переписки между Стокгольмом и Петроградом. Отвечая на вопрос о происхождении денежных сумм, упоминавшихся в телеграммах, Суменсон поясняла: «Денежные переводы были не за каждую продажу товара, а периодически. Все эти операции шли с начала 1916 года. При этом должна объяснить о несоответствии размеров сумм, мною внесенных, с теми ценами на товар, которые были назначаемы Я. Фюрстенбергом. Он назначал прямо чудовищные цены…»[414]. Как видно, Ганецкий, он же Фюрстенберг, был достойным учеником Парвуса по бизнесу и, несмотря на свою принадлежность к большевикам, действовал как заядлый спекулянт и эксплуататор. Суменсон также признала, что по распоряжению Ганецкого выдавала в Петрограде деньги М. Ю. Козловскому без расписок. С начала 1916 г. и по март 1917 г., по ее данным, «ему было передано всего от 15 до 20 тыс. рублей»[415]. В связи с этим нельзя не заметить, что начальник петроградской контрразведки В. В. Никитин в вышедшей в 1957 г. в Париже книге «Роковые годы» исказил показания Суменсон и тем самым дезинформировал тех, кто обращался к его книге как к авторитетному источнику. Он, в частности, сообщал, что «из писем, отобранных у Суменсон, можно было заключить, что Ганецкий переводил деньги Суменсон под видом средств, необходимых для торговли и главным образом аптекарскими товарами. Прикрываться коммерческой перепиской обычный прием шпионов. Но было особенно характерно, что Суменсон даже и не пыталась прятаться за коммерческий код, а сразу созналась, что никакого аптекарского склада у нее не было, и вообще никакой торговлей она не занималась»[416]. Но это совсем не соответствует тому, что показала на допросе сама Суменсон. «Передернул» Никитин и по поводу выдачи денег Козловскому, которому, якобы по свидетельству Суменсон, она была обязана Ганецким выдавать деньги, «какие бы суммы он не потребовал»[417]. На самом деле, как установила следственная комиссия, Козловскому было выплачено фирмой Ганецкого в 1916 – 1917 гг. 25 424 руб. за услуги юрисконсульта. Как мне кажется, в данном случае, автора подвела не память, а версия, предложенная французской разведкой в июне 1917 г. и с готовностью принятая им. В свою очередь Никитин подвел многих маститых историков, черпавших и продолжающих черпать из его книги доказательства в пользу этой версии.

То, что не смогла сделать следственная комиссия и «запутал» Никитин, осуществил американский историк С. Ляндрес, который впервые провел историческое и источниковедческое исследование всего комплекса телеграфной переписки между Стокгольмом и Петроградом, оказавшейся в распоряжении следственной комиссии. Вышедшая в 1995 г. его книга «К пересмотру проблемы «немецкого золота» большевиков»[418] основана на объективном изучении всех 66 телеграмм, оказавшихся у Временного правительства, тогда как в книге Никитина были опубликованы только 29 телеграмм. Как выяснил американский историк, основная часть телеграмм с Петроградского телеграфа была получена контрразведывательным отделом Главного управления Генерального штаба, а не контрразведкой Петроградского военного округа, как это можно было понять из книги Никитина «Роковые годы». Вполне возможно, что имея в своем распоряжении все 66 телеграмм, а не 29, такой опытный исследователь как С. П. Мельгунов не принял бы версию о шифрованном характере телеграфной переписки между Ганецким, с одной стороны, и Козловским и Суменсон, с другой, и пришел бы к другим выводам. В этом убеждают плодотворные результаты исследования С. Ляндреса.

Основываясь на источниковедческом анализе всех телеграмм, отобранных и подготовленных к публикации в июльские дни 1917 г., в первую очередь напечатанных в еженедельнике «Без лишних слов», американский историк пришел к чрезвычайно важному выводу о том, что их содержание не подтверждает июльские обвинения в адрес большевиков. «В действительности, – пишет он, – телеграммы не содержат свидетельств о переводе каких-либо капиталов из Стокгольма в Петроград». С. Ляндрес отвергает предположения о закодированном характере корреспонденции между Стокгольмом и Петроградом, настаивает на том, что деятельность фирмы Парвуса – Фюрстенберга носила «чисто коммерческий характер». Упоминающиеся в этих телеграммах переводы огромных по тем временам сумм денег – до 100 тыс. рублей, подчеркивает он, представляли собой плату за товары, экспортированные фирмой Парвуса – Фюрстенберга из Стокгольма в Петроград. Товары направлялись в Петроград, а вырученные за них деньги – в Стокгольм, но никогда эти средства не шли в противоположном направлении»[419]. Ляндрес раскрыл механизм взаимоотношений между экспортно-импортной фирмой Парвуса – Ганецкого в Стокгольме и ее финансовым агентом в Петрограде и тем самым снял завесу таинственности и секретности, которая создавалась вокруг нее начиная с 1917 г. Он показал, что Суменсон действительно занималась получением и распределением между перекупщиками на российском рынке поставляемых через Скандинавию товаров. Плата за импортируемую продукцию переводилась перекупщиками на текущие счета Суменсон в петроградских банках, а она, в свою очередь, переводила фирме в Стокгольм на счета в «Ниа банкен». В связи с этим вряд ли теперь можно говорить о германском происхождении тех 2 млн. руб., которые, по сведениям следствия, прошли по счетам Суменсон в Русско-Азиатском, Сибирском, Азовско-Донском и других банках.