Тихий пост

      Немец вернулся, ткнул автоматом Виктора в грудь и показал на запад:
      - Ауф! Ком!
      - Не туда показываешь, дурак, - беззлобно сказал Виктор. - Не на запад, а на восток. Нах остен? Ферштеен?
      Виктор показал рукой на восток.
      Немец понял, потоптался на месте, закричал что-то. Вскинул автомат на Виктора, но тут же опустил и в отчаянии завыл.
      Виктор молча смотрел на него. Потом он поднялся и взял из рук немца автомат. Немец покорно отдал. Виктор кивнул на восток:
      - Ком!
      И пошел вперед. Немец послушно двинулся за ним.
      * * *
      ...Будто вчера купались они с Генкой в ночном озере. Одноклассники спали на полевом стане после работы, а Генка уговорил Виктора идти купаться. Он всегда что-нибудь да придумывал.
      Виктор и Генка плавали, боясь опустить ноги в тусклую, таинственно мерцающую глубь. Казалось, вот-вот схватит кто-то снизу. Почувствовав скользкое прикосновение водорослей, неистово колотили ногами, ухали и нервно похохатывали. Было жутковато, и холодок теснил сердце.
      Накупались до звона в ушах. Блаженно отфыркиваясь, вылезли на пологий травянистый берег. Генка долго прыгал на одной ноге, не попадая другой в штанину, и смеялся. До свежей копны бежали наперегонки, чтобы унять озноб после купания. С размаху бросились в сено. Из копны со стрекотом шарахнулись кузнечики, запрыгали по траве, улепетывая подальше.
      Друзья лежали, вольно раскинув руки. Пахло медом и томительно-сладким настоем увядающих трав. Со стороны наносило смородинным листом и сырью озера.
      На ближнем кусте боярки взблескивала паутина, будто сотканная из тончайшего хрусталя. Слышался тихий перезвон: не то родник бормотал где спросонья, не то падали в чуткую воду капли росы, не то паутина вызванивала под слабым ветерком, а может, сам воздух звенел, наполненный серебристо-голубым свечением.
      - Красота-то какая! - тихо сказал Генка. - Вот бы такую ночь нарисовать!
      Накаленная до ослепительной голубизны луна заливала ликующим светом поля, лес, озеро. Обрызганные росой, посверкивали, вспыхивали, голубовато серебрились камыши.
      Генка приподнялся на локтях, широко раскрытые глаза его мерцали отраженным лунным светом, восторженно и счастливо смотрел он на луга, уходящие в ночную неясность.
      - Пойти бы по земле, далеко-далеко, - мечтательно сказал он. - Вот бы нагляделся!
      - Война идет, - сказал Виктор.
      - Война, - как эхо отозвался Генка и с недоумением взглянул на Виктора. - Зачем она, война?
      Этот же вопрос он задал и на маленькой уральской станции, название которой Виктор не запомнил.
      Их эшелон июльским днем остановился рядом с санитарным поездом. Из всех вагонов выносили раненых.
      Угрюмые санитары в мятых халатах и молчаливые сосредоточенные девушки в зеленых пилотках и тоже в халатах, только уже почище и поаккуратнее, бережно передавали носилки с ранеными из тамбуров на перрон.
      Дощатый пыльный перрон перед зданием вокзала был весь уставлен рядами носилок, на которых под серыми тонкими одеялами лежали перебинтованные, как мумии, раненые.
      Парни, ехавшие на Север в эшелоне Виктора, притихли и молча смотрели, как на перроне все увеличивается и увеличивается число покалеченных солдат. Этот санитарный поезд был с тяжелораненными. Они трудно, прерывисто дышали, с запекшихся губ слетал стон, черные впадины глаз и заострившиеся носы говорили о мучениях солдат.
      На вокзале стояла тяжелая тишина. Пахло медикаментами, кровью и хлоркой.
      За решеткой, отделяющей перрон от привокзальной площади, накапливалась толпа молчаливых женщин, с тревогой и состраданием наблюдавших за выгрузкой тех, кого привезли с фронта.
      Виктора и Генку тогда послали за кипятком, и им пришлось осторожно пробираться между носилками.
      Был солнечный безмятежный день с синим ярким небом, с зелеными веселыми горами, но было жутко от тишины, которая придавила вокзал. Даже бойкий маневровый паровозик, до этого весело посвистывавший, притих и старался проехать мимо перрона как можно осторожнее.
      Виктор и Генка прошли возле носилок, на которых лежал молоденький солдатик. Рядом с ним стоял дежурный по станции в красной форменной и уже выцветшей фуражке, с жезлом в руке и со слезами на глазах. Седой мужчина растерянно и жалко улыбался и всем, кто его слышал, радостно сообщал:
      - Племяш это мой, племяш. Мить, ты слышишь меня ай нет?
      И голос его дрожал от радости и горя. А племянник, спеленатый бинтами, лежал недвижно с закрытыми глазами и не откликался на зов своего дяди. Известково-белое лицо было подернуто нехорошей синевой, бескровные губы были безвольно расслаблены.
      Но не это ужаснуло Виктора и Генку тогда, а то, что солдатик был странно коротким. Серое тонкое одеяло ниже туловища пусто опадало на носилки. И дежурный по станции тоже со страхом и горем смотрел на этот плоский конец одеяла, и губы его вздрагивали.
      Виктор и Генка набрали кипятку в большие казенные чайники, которыми они были снабжены в эшелоне, и возвращались обратно в свой вагон, когда услышали:
      - Преставился, сердешный.
      Это сказал пожилой усатый санитар. А железнодорожник, сняв фуражку, молча смотрел на своего племянника.
      Виктор и Генка остановились, будто на стену налетели. Они были потрясены. Всего несколько минут назад этот раненый был еще жив, и вот...
      Они смотрели на мертвого солдатика и теперь только поняли, что он совсем еще мальчишка.
      - До дому хватило сил доехать, - подал голос пожилой санитар, - а чтоб мать повидать - уже нет. Вот она, война-погибель.
      Железнодорожник наклонился, прикрыл веки племяннику и твердым шагом прошел к станционному колоколу, резко ударил в него, объявил отправление эшелона, в котором ехали друзья.
      Виктор толкнул Генку, и они побежали к своей теплушке. Вскочили на ходу, ухватившись за протянутые руки товарищей.
      Притихшие парни молча смотрели, как уплывает перрон, сплошь уставленный носилками с ранеными. Среди них сурово и прямо стоял седой дежурный по станции, а неподалеку от него лежал его мертвый племянник.
      - Война, - сказал тогда Генка. - Зачем она, война?
      * * *
      Виктор вытряхнул из карманов отсыревшие крошки галет вперемешку с махорочной пылью и сглотнул это месиво, ощущая горечь и жжение в горле. Есть захотелось еще больше. Напротив сидел немец, бессильно прислонясь спиной к валуну, погасшими глазами смотрел под ноги, тяжко, со свистом дышал черным провалом рта. Виктор отчетливо понял: если завтра не дойдут до метеостанции, то конец.
      Силы оставляли их. Немец часто падал. Один раз чуть не захлебнулся в луже. Виктор еле вытащил его.
      - Их кан нихт, - хрипел немец.
      - Я тебе дам "нихт"! - задыхаясь от усилий, поднимал немца на ноги Виктор. - Ты мне теперь дороже жизни, фашист проклятый! Не вздумай здесь подохнуть.
      И с яростным напряжением тащил его вперед.
      * * *
      Угодили в болото. Хотели сократить путь, не стали огибать мыс берегом и теперь шли по зыбкой, оседающей под тяжестью тела земле, хлюпали в лужах коричневой воды, хрустели обнаженной изморозью вечной мерзлоты, запинались о пружинистые кочки. От этих гибельных мест тянуло тоской, и Виктор с тревогой всматривался: скоро ли они кончатся.
      Но потом стало еще хуже. Все реже и реже попадались твердые места, все глубже и глубже стали коричневые лужи, пока не началась сплошная трясина, и они стали прыгать с кочки на кочку, с островка на островок. И уже показался конец болота, уже был виден берег, уже рукой до него было подать, когда в "окно" ухнул по пояс немец. Он шел позади Виктора и сорвался.
      Закричал. Виктор резко обернулся, не удержал равновесия на шаткой кочке и тоже сорвался в коричневую ледяную жижу.
      Сразу обожгла студеная вода, налилась в сапоги, и ноги занемели, все намокло и тяжело потянуло вниз, будто привесили к ногам гири.
      Виктор отчаянно забился на месте, поднимая брызги, хватаясь за колючие кочки, но они уходили под воду, едва он наваливался на них. И какая-то чугунная тяжесть гнула шею, не давала выпрямиться. Не сразу он сообразил, что мертвый груз на шее - автомат. Чувствуя, как все глубже и глубже погружается в зыбкую топь, Виктор рывком скинул автомат с шеи, и бросил его на две кочки как перекладину, и, навалившись на него животом, еле вытащил ноги из засасывающей трясины. Неловко подвернув ногу и чувствуя боль в боку от автомата, он лежал без сил, со стоном всасывая воздух.
      Рядом испуганно вскрикнул немец.
      Едва переведя дух, Виктор протянул ему автомат.
      - Хватай!
      Немец был в воде уже по грудь. Он придушенно мычал что-то. Обезумевшие глаза его на белом лице вылезли из орбит.
      - Хватай, говорят тебе! - крикнул Виктор.
      Немец схватился, Виктор потянул.
      - Держись, - хрипел от натуги Виктор, стараясь вытянуть своего врага из трясины.
      Казалось, лопаются жилы. Виктор чувствовал, если вот сейчас не вытащит немца, то у него уже больше не будет сил повторить это.
      Немец дернул автомат, Виктор не удержался на кочках и упал в "окно" рядом с немцем. Автомат булькнул и ушел на дно.
      Виктор и немец уцепились друг в друга и стали погружаться в студеную коричневую трясину.
      Они глухо кричали, звали на помощь, ругались на двух языках.
      Виктор совсем выбился из сил. Он захлебывался, когда почувствовал, как его подхватил немец. На какой-то миг они заглянули друг другу в глаза, обожглись безумием обоюдного страха и, напрягая остатки сил, подбились к берегу. Впиваясь бессильными пальцами в торфянистую землю, упираясь в нее подбородками, вдавливаясь лицом, вытащили свои тела на сушу. На четвереньках отползли от трясины и ткнулись лицом в голубые незабудки. В удушье хватали ртом воздух и не могли надышаться. Тяжким молотом ухало сердце. Долго лежали в черной качающейся пустоте, оглохшие от натужного стука крови в висках, полумертвые, равнодушные ко всему. А где-то настойчиво билась, не давая покоя, мысль: "Надо встать и идти. Надо встать". Но Виктор продолжал лежать, с протяжным хрипом, взахлеб всасывая воздух.
      "Встать! - приказывал он себе и шевелил пальцами, но сил хватало только на это. - Встать! - с бессильной яростью повторял Виктор. Встать! Сволочь!.."
      Он собрал остатки сил, напрягая волю, почти теряя сознание, заставил себя подняться. Стоял шатаясь, и земля ходила под ногами, как корабельная палуба в шторм.
      Виктор поднял глаза. Жидко-голубая мгла горизонта и бесцветное пятно солнца были призрачны и нереальны.
      - Врешь! - вслух сказал Виктор, трудно двигая одеревеневшими губами. Сквозь горячую тяжесть, прихлынувшую к ушам, не услышал собственного голоса. - Врешь, наша перетянет!
      Он перевел взгляд на лежащего лицом вниз немца и, боясь наклониться, чтобы снова не упасть, ткнул его ногой в бок.
      - Ауф!
      Немец открыл глаза и долго смотрел не узнавая. Не сразу, откуда-то из глубины, издалека, вернулось сознание, взгляд его стал осмысленным.
      - Ком! - сипло выдавил Виктор. - Иначе капут.
      Немец с огромным трудом встал. Держась друг за друга, пошли.
      * * *
      ...Они тогда опоздали на обед. Дождь загнал их под огромную разлапистую ель, одиноко стоящую на поляне. По веткам хлестали струи, на иглах набухали дымчатые капли и срывались. А возле могучего ствола было сухо, лежал слой опавших иголок, пахло прелью, смолой, умытой хвоей, и было приятно чувствовать себя в безопасности. Они сидели рядышком, полные смущения и ожидания чего-то радостного, необычного, нечаянно касались плечами, и от этого сладко и смятенно замирало сердце.
      Виктор отвел ветку, выглянул наружу. Сверху дружно посыпались капли, попали за шиворот, Вера ойкнула и округлила глаза. Виктор нарочно тряхнул еще раз.
      - Что ты делаешь! - со счастливым испугом воскликнула Вера, а у него хмельно закружилась голова, и он засмеялся над испугом Веры и оттого, что рядом она, что кругом дождь, а они сухие, и что опаздывают на обед, и весь девятый класс сидит на полевом стане под навесом и ломает голову, куда они запропастились.
      Отполоскал дождь внезапно, туча свалилась за увал, за темную гряду леса. Брызнуло солнце.
      Первой из укрытия выскочила Вера. Сильно тряхнула ветку, обрушила на Виктора ушат воды и кинулась бежать. Виктор выскочил за ней и на миг замер, ослепленный солнцем, синевой неба и сверкающей, умытой дождем поляной.
      А Вера убегала, смеясь и оглядываясь. Виктор припустил за ней, быстро догнал. Она поскользнулась на мокрой траве, Виктор схватил ее за руку, и дальше они бежали, держась за руки.
      Потом они собирали ягоды. Счастливо-возбужденный Виктор самоотверженно ползал на коленях по мокрой траве, срывал веточки земляники и преподносил их Вере, а она, стоя на широком пне, царственным жестом брала их и смеялась затаенно и непонятно. И этот смех тревожил и смущал Виктора. Ему хотелось снять ее с пня и на руках понести на край света. И от такой мысли хмельно и радостно стучало сердце.
      - Эге-ге-гей! Ве-ра-а-а! - вдруг заорал он.
      И эхо отозвалось звучно и широко.
      - Сумасшедший! - тихо сказала Вера и посмотрела на Виктора благодарными глазами.
      В уголке рта она держала земляничную веточку с красными каплями-ягодками...
      * * *
      Тундра.
      Марево.
      Низко над горизонтом обескровленный глаз солнца. Могильная тишина. И ветер, и море, и небо - все умерло.
      Хлюп, хлюп...
      В тягостной тишине чавкают шаги.
      Кто-то выбил из-под ног опору, холодное слепое солнце покачнулось, сделало зигзаг по небу и расплющилось от удара о землю.
      Во рту соленая кровь, в глазах вспыхивают и крутятся красные круги. Они все множатся, множатся, разгораются яркими радужными пятнами, распадаются на оранжевые звезды и гаснут искрами в красной темноте. Голова полна тяжелого горячечного гуда.
      Хлюп, хлюп...
      Идет он? Нет, руками возится в какой-то жиже. Надо встать, обязательно встать!
      Виктор напрягся, стараясь оторвать свое очугуневшее тело от земли. Немец помог подняться.
      И снова шаг, еще шаг...
      Он уже не шел, а только переставлял ноги по зыбкой мшистой земле. "Поднять правую ногу и опустить, теперь левую поднять и опустить". Яростно подобрав губы, отсчитывал про себя: "Есть. Еще раз. Так, готово. Еще раз. Ага, вот так и делать, так делать. Стоп, где немец?"
      Чтобы не закружилась голова, медленно оглянулся. Немец лежал лицом в землю.
      Виктор вернулся за ним. Никогда не думал, что десять шагов - так далеко. Подошел, долго стоял, тупо раскачиваясь всем телом из стороны в сторону, копил силы. В глазах темно. Усилием воли старался удержать ускользающее сознание. С единственной страшной мыслью не упасть поднял немца...
      - Нет, я тебя доведу, доведу, - упрямо сипел Виктор. - Я тебя дотащу, все равно дотащу...
      Впереди серая хмарь. Небо набухло кровавым цветом. Солнце - как запекшийся сгусток крови.
      Идти, идти!
      Хлюп, хлюп...
      * * *
      Состояние полуяви-полубреда не покидало Виктора. Он плохо соображал, сознание ускользало, в ушах стоял комариный звон.
      А тундра все разворачивала и разворачивала свои бескрайние, затянутые зловеще-пепельным маревом просторы.
      Осязаемой явью надвигалась гибель.
      Перед воспаленным воображением Виктора проплывали обрывки далеких событий. То ему казалось, что он идет с классом в текучем мареве алтайской степи в колхоз на уборку, то бегут они с Верой навстречу ослепительному солнцу, то рядом натужно дышит Генка.
      Все чаще серое небо валилось на него, и он падал в головокружительное ничто со сладостным чувством желанного отдыха и, услышав удар своего тела о землю, равнодушно ждал, когда силы возвратятся к нему.
      Силы возвращались тягуче-мучительно. Истощенное, измученное тело еще жило, еще дышало, еще боролось. Воспользовавшись малой передышкой, оно собирало, копило силы.
      Сначала возвращался слух, и Виктор, еще не видя, слышал рядам хрип и догадывался - это немец. Потом хватало сил открыть глаза, и перед лицом туманно маячила трава, сплетение стеблей, листьев, былинок, цветов. И тогда каким-то последним отголоском сознания он понимал, что нужно встать.
      С огромным трудам он заставлял себя подняться и глядел в зыбкий, неустойчивый мир. Перед воспаленными, будто засыпанными песком, глазами земля простиралась шагов на двадцать, а дальше шло подернутое рыхлой накипью приплюснутое небо.
      Тело тяжко гудело, дрожало на пределе сил, хотелось, безумно хотелось одного - упасть и те встать больше. Упасть и не встать.
      - Врешь! - упрямо твердил Виктор. - Врешь!
      И делал шаг, ловя подошвой уплывающую из-под ног землю.
      * * *
      Откуда-то из зыбкого далека пробилось до служа тревожное мычание немца. Тревога передалась Виктору. Он подсознательно понял: случилось что-то необычное. Поднял глаза.
      Немец показывал вперед.
      Виктор пригляделся. Сквозь багровую пелену в глазах поймал взглядом ниточку мачты метеостанции. Она расплывалась, ускользала, готовая в любое мгновение исчезнуть, раствориться в серой туманной дымке. С облегчающим стоном Виктор расслабил волю.
      Враз подкосились ноги, земля встала дыбом и ударила со всего размаха в лицо...