— Ура! — раздалось из зала, некоторые зааплодировали.

Если вы не законовед, вам может показаться странным, что план Графа Олафа провалился только из-за того, что Вайолет расписалась левой рукой, а не правой. Но закон — странная штука. В Европе, например, есть страна, где закон требует, чтобы все пекари продавали хлеб по одинаковой цене. А на некоем острове закон запрещает снимать урожай со своих фруктовых деревьев. А в город, находящийся неподалеку от того места, где проживаете вы, закон не подпускает меня ближе, чем на пять миль. Подпиши Вайолет брачный договор правой рукой — и закон сделал бы ее несчастной графиней, но она подписалась левой — и, к ее облегчению, так и осталась несчастной сиротой.

То, что для Вайолет и ее брата с сестрой явилось хорошей новостью, для Графа Олафа, естественно, обернулось неудачей. Тем не менее он одарил всех зловещей улыбкой.

— В таком случае, — сказал он Вайолет, нажимая на кнопку рации, — или ты выходишь за меня по всем правилам, или же я…

— Ни-и-по-о! — пронзительный голосок, безошибочно принадлежащий Солнышку, заглушил слова Графа Олафа. Она проковыляла по сцене к сестре и брату, а за ней вошел крюкастый. Его рация трещала и гудела. Граф Олаф опоздал!

— Солнышко! Ты цела! — И Клаус обнял ее.

Вайолет тоже подбежала к ним, и старшие Бодлеры засуетились около младшей.

— Принесите ей что-нибудь поесть, — попросила Вайолет. — Она, наверное, очень голодна, столько времени провисела на башне.

— Кекс! — выкрикнула Солнышко.

— Г-р-р! — зарычал Граф Олаф. Он заходил взад-вперед по сцене, как зверь по клетке, потом остановился и наставил палец на Вайолет. — Ты, может, мне и не жена, — рявкнул он, — но пока еще ты моя дочь, и я…

— Неужели вы в самом деле думаете, — сердито проговорил мистер По, — что я вам позволю быть опекуном этих детей после того, как я был свидетелем вашего вероломства?

— Сироты находятся на моем попечении, — настаивал Граф Олаф, — и останутся со мной. Ничего незаконного нет в желании жениться на ком-нибудь.

— Но противозаконно вывешивать маленького ребенка за окно башни! — с негодованием заявила судья Штраус. — Вы, Граф Олаф, сядете за решетку, а дети будут жить со мной.

— Арестуйте его! — крикнул кто-то из зрителей, и остальные подхватили этот крик.

— В тюрьму его!

— Негодяй!

— Пусть отдаст нам деньги за билеты обратно! Пьеса поганая!

Мистер По взял за руку Графа Олафа и после короткого приступа кашля объявил суровым голосом:

— Именем закона я арестую вас!

— Ой, судья Штраус! — воскликнула Вайолет. — Вы вправду этого хотите? Мы в самом деле сможем жить с вами?

— Конечно, — ответила судья Штраус. — Я очень к вам привязалась и чувствую себя ответственной за ваше благополучие.

— И мы сможем пользоваться каждый день вашей библиотекой? — вскричал Клаус.

— И работать в саду? — спросила Вайолет.

— Кекс! — снова выкрикнула Солнышко, и все вокруг засмеялись.

На этом месте я вынужден прервать свой рассказ и объявить последнее предупреждение. Как я уже говорил в самом начале: у книги, которую вы держите сейчас в руках, не будет хорошего конца. Вы можете подумать, будто Граф Олаф отправится в тюрьму и с этого дня трое бодлеровских детей заживут счастливой жизнью у судьи Штраус. Но это не так. Еще не поздно сразу же закрыть книгу и не читать дальше, до самого несчастливого конца. Вы можете всю вашу остальную жизнь считать, что бодлеровские дети восторжествовали над Графом Олафом и в дальнейшем блаженствовали в доме и библиотеке судьи Штраус. На самом-то деле история эта разворачивалась совсем по-другому. В то время как все смеялись над криком Солнышка, потребовавшей кекса, внушительного вида мужчина с бородавками на лице незаметно проскользнул к осветительному щиту. В мгновение ока он дернул главный рубильник — и все очутились в полной темноте. Немедленно поднялась всеобщая суматоха, все кричали и метались. Актеры налетали на зрителей. Мистер По схватил свою жену, приняв ее за Графа Олафа. Клаус схватил Солнышко и поднял как можно выше, чтобы ее не затоптали.

Вайолет же, которая сразу сообразила, что произошло, осторожно пробралась туда, где, как ей показалось, находились выключатели. Пока шел спектакль, она внимательно наблюдала за осветительным щитом и на всякий случай запомнила расположение рукояток: вдруг они пригодятся ей для какого-нибудь полезного устройства? Она не сомневалась, что сумеет включить свет, стоит только отыскать выключатель. Вытянув руки вперед, она шла по сцене как слепая, старательно обходя предметы и испуганных актеров — в темноте Вайолет, медленно двигающаяся по сцене в своем белом свадебном платье, выглядела как привидение. В тот момент, когда она уже дотронулась до рукоятки, она ощутила руку на своем плече, и некто, нагнувшись, прошептал ей в ухо:

— Все равно я доберусь до твоих денег. А когда доберусь, то убью тебя и твоих братца с сестрой собственными руками.

Вайолет вскрикнула от испуга, но все же дернула рукоятку. Весь театр залило светом. Все заморгали и стали озираться. Мистер По отпустил жену. Клаус спустил на пол Солнышко. Но около Вайолет уже никого не было. Граф Олаф исчез.

— Куда он делся? — закричал мистер По. — Куда они все подевались?

Дети огляделись и увидели, что исчез не только Граф Олаф, но и его сообщники — человек в бородавках, тип с крюками, лысый с длинным носом, громадина — не то мужчина, не то женщина, и две женщины с белыми лицами.

— Наверное, они выбежали на улицу, пока в театре было темно, — предположил Клаус.

Мистер По вышел на улицу, судья Штраус с детьми последовали за ним. В самом конце квартала виднелся удаляющийся длинный черный автомобиль. Возможно, там находился Граф Олаф с сообщниками, а возможно, и нет. Как бы то ни было, пока они смотрели, машина завернула за угол и исчезла где-то в городской темноте.

— Проклятье, — сказал мистер По. — Они удрали. Но не беспокойтесь, дети, мы их поймаем. Я немедленно позвоню в полицию.

Вайолет, Клаус и Солнышко обменялись взглядами. Они-то знали, что не так все просто. Уж Граф Олаф постарается не попадаться на глаза, пока готовится сделать следующий ход. Он слишком хитер, где уж его поймать такому, как мистер По.

— А теперь, дети, идемте домой, — сказала судья Штраус. — Беспокоиться о Графе Олафе будем завтра утром после того, как я приготовлю вкусный завтрак.

Мистер По кашлянул.

— Подождите минутку, — остановил он их, глядя в пол. — Мне жаль огорчать вас, дети, но я не могу поручить вас никому, кто вам не родственник.

— Как? — вскричала Вайолет. — Это после всего, что судья Штраус для нас сделала?!

— Нам бы ни за что не разгадать планов Графа Олафа без нее и без ее библиотеки, — добавил Клаус. — Без судьи Штраус мы вообще лишились бы жизни.

— Пусть так, — согласился мистер По, — и я благодарю судью Штраус за великодушное предложение. Но завещание ваши родители оставили очень определенное: усыновить вас должен родственник. Сегодня вы переночуете у меня в доме, а завтра я пойду в банк и там соображу, что с вами делать. Сожалею, но ничего тут не поделаешь.

Дети взглянули на судью Штраус: она тяжело вздохнула и крепко обняла каждого по очереди.

— Мистер По прав, — печально сказала она. — Он обязан уважать желание ваших родителей. Разве вы не хотите выполнить желание ваших родителей, дети?

Вайолет, Клаус и Солнышко представили себе своих любящих родителей, и более чем когда-либо им захотелось, чтобы не было этого пожара. Никогда еще они не чувствовали себя такими одинокими. Они мечтали пожить у этой доброй и великодушной женщины, но понимали, что это невозможно.

— Наверное, вы правы, судья Штраус, — выговорила наконец Вайолет. — Но нам будет очень не хватать вас.

— А мне — вас, — подхватила та, и глаза ее снова наполнились слезами.

Дети по очереди обняли судью Штраус и пошли вслед за мистером и миссис По к их машине. Перед ними в темноту уходила улица, по которой сбежал Граф Олаф, чтобы замыслить что-то еще, такое же вероломное. Позади оставалась добрая судья, проявившая такую заинтересованность в них. Всем троим казалось, что мистер По и закон несправедливо отняли у них возможность счастливой жизни с судьей Штраус и послали навстречу неизвестности — к новой жизни с неизвестным родственником. Им было непонятно, почему так нужно, но с несчастьями часто так: понимай, не понимай — дело не меняется.

Бодлеровские дети сидели, тесно прижавшись друг к другу, согреваясь после ночной прохлады, и долго махали, глядя в заднее стекло. Машина ехала все дальше, скоро судья Штраус превратилась в пятнышко, и детям стало казаться, что они движутся в превратном направлении, то есть «совершенно, совершенно ошибочном и огорчительном».

Примечания