Порешив на этом, они посоветовались с буфетчицей в кофейне относительно помещения, и она направила их к смотрителю тюрьмы. Смышленый лейтенант представился последнему как родственник Перигрина, не желающий покинуть сего молодого джентльмена в тюрьме и намеревающийся составить ему компанию, пока дела его не уладятся. Он-де это решил потому, что заключенный страдает по временам затемнением рассудка и, стало быть, нуждается в помощи, а посему он, лейтенант, просит смотрителя отвести ему и его слуге помещение, конечно за плату, о которой можно сейчас договориться. Смотритель тюрьмы, человек добросердечный и мягкий, не мог не одобрить его решения и, поскольку в то время несколько камер пустовало, немедленно распорядился отвести две камеры и приготовить их для него.
      Когда об этом договорились, лейтенант послал Пайпса за чемоданом и, возвратившись в кофейню, провел с Перигрином весь вечер. Наш герой, полагая, что Хэтчуей вернется на следующий день в крепость, составил список книг, оставленных там, рассчитывая, что Джек пришлет повозку с ними в город Кэдуоледеру. Он строго наказал не разглашать о случившейся с ним беде, чтобы слух о ней не дошел до сестры, которая будет опечалена этим известием, и до остальных членов его семьи, которые будут радоваться и торжествовать, узнав, какая с ним стряслась беда.
      Хэтчуей выслушал его приказания с великим вниманием и обещал поступить соответственно. Затем они предались приятным воспоминаниям о веселых событиях, в которых некогда принимали участие. Час был поздний, и Перигрин с неохотой сказал лейтенанту, что во Флите ворота скоро закроются на всю ночь и что тот должен немедленно идти домой. Джек ответил, что он отнюдь не намерен скоро с ним расстаться после столь длительной разлуки, предпочитая часика на два затянуть свое посещение даже в том случае, если ему придется ночевать на улице. Не желая поступать неучтиво с гостем, Пикль уступил его желанию, решив разделить с ним постель.
      На ужин, за которым Пайпс прислуживал весьма охотно, были цыплята со спаржей. Бутылка переходила от одного к другому до полуночи, а в полночь лейтенант собрался уходить, заметив, что устал с дороги и склонен удалиться. Пайпс, по его знаку, заправил фонарь, и Джек, пожав руку Пиклю, пожелал ему спокойной ночи и обещал навестить его рано утром.
      Перигрин, воображая, будто поведение Джека вызвано некоторым опьянением, сказал ему, что постель уже постлана, если он расположен спать, и приказал Пайпсу его раздеть. На это мистер Хэтчуей ответил, что уже позаботился о помещении, не желая затруднять своего друга, и когда наш герой попросил его объясниться, он сознался в содеянном, сказав:
      - Вы столь мрачно отзывались об этом месте, что я не решался покинуть вас здесь одного.
      Наш юный джентльмен, который по природе своей не терпел благодеяний и предвидел, что столь необычайное доказательство дружбы Хэтчуея угрожает задуманному им плану, ибо лейтенант будет отнимать у него время и отвлекать внимание, а стало быть, он не сможет заниматься своей работой, - наш герой на следующий же день припер лейтенанта к стенке и попытался убедить его в том, сколь безумен этот шаг и каковы будут его последствия. Он заметил, что люди сочтут этот поступок поистине сумасшедшим, а родственники его, буде им того захочется, смогут его преследовать "по закону о безумии"; что его отлучка из крепости нанесет великий ущерб его делам и что, наконец, переезд его во Флит явится препятствием для самого Пикля, чья надежда вырваться на свободу неразрывно связана с пребыванием его здесь в одиночестве, лишенным общества, которое послужило бы ему только помехой.
      На эти доводы Джек отвечал, что мнение людей для него всего-навсего гнилая леса; если же родственники решат, что верхние снасти у него не в порядке, он не побоится подвергнуться осмотру и, разумеется, не будет признан негодным к службе; в крепости у него нет никаких неотложных дел; а мешать Пиклю он не будет, ибо обещает к нему не являться за исключением тех случаев, когда Перигрин позовет его для беседы. Наконец, он заявил о своем решении остаться там, где он находится, и никому не давать отчета в своих поступках.
      Убедившись в его непоколебимости, Перигрин прекратил уговоры, решив, однако, что своим высокомерным и пренебрежительным обращением заставит его отказаться от этого плана, так как ему невыносима была мысль, что он кому-то обязан. С этой целью он покинул лейтенанта под пустым предлогом, сказав, что не может составить ему компанию за обедом, потому что уже приглашен своими товарищами по заключению.
      Джек не был знатоком церемонного обхождения и потому не истолковал дурно этого заявления; он немедленно прибег к помощи своего советчика, мистера Пайпса, предложившего ему отправиться в кофейню и на кухню и заявить, что он будет платить за все напитки и кушанья, какие мистер Пикль распорядится доставлять к себе в комнату. Этот план немедленно был приведен в исполнение, и поскольку в тюрьме кредита не давали, Хэтчуей внес в виде обеспечения некоторую сумму денег повару и виноторговцу, намекнув, что он вынужден прибегнуть к этому способу, чтобы оказать услугу своему кузену Перигрину, человеку весьма странному, вследствие чего он, лейтенант, лишен возможности услужить ему как-нибудь иначе.
      В результате таких намеков в тот же день распространилась по Флиту молва, будто бедный мистер Пиклъ слегка помешан, а лейтенант, как его близкий родственник, обрек себя на жизнь в тюрьме с единственною целью зорко следить за его поведением. Этот слух дошел до нашего героя только на следующий день, когда он приказал одному из рассыльных уплатить за кур к обеду, на который он пригласил Хэтчуея в надежде убедить его убраться восвояси в деревню, после того как лейтенант ознакомился со всеми лишениями тюремной жизни в течение целого дня. Посланец возвратился с сообщением, что заказ будет выполнен, но деньги он вернул, так как, по его словам, родственник Пикля уже уплатил за обед.
      Перигрин был в равной мере удивлен и раздосадован этим известием и порешил выбранить лейтенанта за неподобающее поведение, которое, по мнению нашего героя, вредило его репутации. Потом он послал слугу в кофейню за вином и, узнав, что и там открыт ему кредит, был не на шутку рассержен самонадеянной дружбой Джека. Он стал допрашивать слугу с таким грозным видом, что тот, опасаясь вызвать неудовольствие столь щедрого хозяина, напрямик сообщил ему о слухах, какие ходили на его счет. Тут наш герой пришел в бешенство и написал лейтенанту послание, полное язвительных укоров, - в котором не только брал назад свое приглашение, но и заявлял, что не будет с ним разговаривать, пока тот остается в тюрьме.
      Отдавшись во власть гнева, он велел передать повару, что отказывается от заказанных блюд. Затем он пошел в кофейню и сказал хозяину, что, по его сведениям, человек с деревянной ногой распускает нелепые слухи о его безумии и, для подтверждения этой клеветы, берет на себя оплату его расходов под предлогом родственных отношений; на самом же деле этот человек сам сошел с ума, ускользнул от своих сторожей, и хозяин кофейни понесет убытки, если будет исполнять его распоряжения, поощряя его и впредь посещать это заведение; что же касается до него, Пикля, то он не переступит порога кофейни и не удостоит его ни единым заказом, если этот несчастный умалишенный будет заранее оплачивать его расходы.
      Виноторговец был смущен таким распоряжением и поразмыслив, пришел к заключению, что оба они рехнулись, ибо незнакомец платил долги Пикля против его воли, а Пикль почитал себя оскорбленным такой дружеской предупредительностью.
      ГЛАВА С
      Приятели совершают нападение на Крэбтри, за что изгоняются из Флита. Перигрин чувствует неудобства тюремного заключения
      После полудня наш герой, пообедав за общим столом, возвратился, как всегда, к себе со своим другом Кэдуоледером, а Хэтчуей и его товарищ, уничтожив яства, за которые заплатили, снова вернулись к беседе на старую тему. Пайпс сообщил своему товарищу по плаванию, что главным наперсником Перигрина является старый глухой холостяк, виденный ими накануне в комнате Пикля. Хэтчуей, от большого ума, решил, что наш герой обязан своим упорством советам мизантропа, которого по сему поводу надлежит наказать. Пайпс охотно согласился с этим мнением, так как считал старика чародеем или нечистым духом, с которым не очень-то похвально поддерживать знакомство. Впрочем, этот взгляд был внушен ему Хаджи, намекавшим раньше на глубокие познания Крэбтри в магии и, в частности, упомянувшим о том, что старик владеет философским камнем; к этому сообщению Том питал полное доверие, пока его хозяин не был посажен в тюрьму за долги, после чего он перестал считать Кэдуоледера обладателем столь ценной тайны, ибо, будь это так, старик, конечно, добился бы освобождения своего закадычного друга.
      Из таких соображений он поддержал решение Хэтчуея. Они порешили схватить чародея при первом же удобном случае, когда тот будет возвращаться от Перигрина, и учинить над ним расправу, окатив его водой из насоса. Им удалось бы осуществить свое намерение в тот же вечер, если бы мизантроп, по счастью, не удалился до наступления темноты и прежде, чем они узнали о его уходе.
      Но на следующий день они сторожили, пока не пройдет Крэбтри, а когда он появился, Пайпс приподнял шляпу и сказал:
      - Черт бы вас побрал, старый бездельник! Скоро мы возьмем вас на абордаж, и, клянусь богом, я так близко подойду к вашему борту, что вы меня услышите, хотя бы уши у вас и были заткнуты конопатью!
      Мизантроп был не настолько глух, чтобы не расслышать этого намека, который, несмотря на туманность выражений, произвел на него впечатление, и сообщил о своих подозрениях Перигрину; прибавив, что ему не нравится физиономия головореза с деревянной ногой. Пикль успокоил его, сказав, что ему нечего бояться этих моряков, у которых нет оснований питать к нему злобу, а если бы даже таковые и были, все равно они не рискнут на такой шаг, так как он отрежет все пути к примирению, к которому они стремятся, и столь разгневает начальника тюрьмы, что тот, без сомнения, выгонит их отсюда.
      Несмотря на эти уверения, наш герой не был столь убежден в благоразумии лейтенанта, чтобы считать опасения Крэбтри лишенными оснований. Он тотчас предположил, что Джек считает себя обиженным, лишившись его дружеского расположения, и объясняет эту немилость вмешательством Кэдуоледера, которого, по всей вероятности, задумал наказать за его советы. Перигрин знал, что лейтенант не причинит его другу большого ущерба в тюрьме, всех обитателей которой Крэбтри может поднять на ноги своими криками; пожалуй, ему даже хотелось, чтобы Крэбтри попал в ловушку, так как это обстоятельство являлось поводом для жалобы, которая вынудила бы моряков переменить место жительства, и, стало быть, он избавился бы от их присутствия, не доставлявшего ему в настоящее время никакого удовольствия.
      Все случилось так, как можно было предвидеть. Когда мизантроп вышел из комнаты Перигрина, на него напали Хэтчуей с товарищем, схватили без церемонии за шиворот и потащили к насосу, где и подвергли бы его весьма неприятному обливанию, если бы его крики не привлекли внимания обитателей, а в том числе и Перигрина. Нападавшие не отказались бы от своего намерения, если бы могли рассчитывать на победу, и оставили они свой план не раньше, чем человек десять пришли Кэдуоледеру на помощь и Перигрин с разгневанным видом не приказал своему старшему лакею убраться восвояси. Тогда только они сочли уместным изменить курс и бить отбой, а наш герой в сопровождении испуганного Кэдуоледера пошел к воротам и подал начальнику тюрьмы формальную жалобу на буянов, которых обвинил в сумасшествии, что было подтверждено двумя десятками свидетелей, видевших собственными глазами, как обидели старого джентльмена.
      Начальник тюрьмы, выслушав такое заявление, письменно известил мистера Хэтчуея о необходимости очистить помещение на следующий же день, угрожая, в случае неповиновения, применить силу. Лейтенант дерзко отказался выполнить это предложение и наутро, когда он прогуливался "на просторе", был внезапно окружен констеблями, которые схватили его вместе с его товарищем и передали в руки тюремщиков, а те немедленно отпустили их на свободу и переправили их багаж через ров.
      Это изгнание протекало не без упорного сопротивления со стороны преступников, которые, не будь они застигнуты врасплох, вызвали бы на бой целый Флит и наделали бы немало бед, прежде чем удалось бы с ними справиться. На прощанье лейтенант дернул выводившего его тюремщика за нос, а Пайпс, подражая столь похвальному примеру, тоже оставил о себе память, разукрасив единственный глаз своего провожатого, который, не пожелав уступить в любезном обращении, ответил на приветствие с таким жаром, что глаз Тома превратился в увеличительное стекло. Это послужило сигналом сбросить лишнюю одежду, и действительно оба в один момент обнажились до пояса. Немедленно вокруг них сомкнулись кольцом мясники с рынка; два преподобных отца в утреннем платье - из тех, что шныряют в этой части города, отыскивая желающих сочетаться браком, - объявили себя секундантами и судьями поединка, и бой начался без дальнейших проволочек. Противники не уступали друг другу в силе и ловкости, но тюремщик регулярно упражнялся в искусстве подставлять синяки; не раз он доказывал публично свою удаль и сноровку и на этой арене потерял один глаз. Его увечьем Пайпс не преминул воспользоваться. Он уже вынес несколько ощутительных ударов в висок и по челюсти и убедился в невозможности бить противника по брюху, столь искусно было оно защищено против выпадов.
      Тогда он изменил тактику и, владея одинаково свободно обеими руками, начал так сильно колотить по "слепой" стороне тюремщика, что сей герой, приняв его за левшу, обратил свое внимание на угрозу с этой стороны и подставил "слепую" сторону своей физиономии правой руке Пайпса, каковая ловко нанесла ему удар под пятое ребро, после чего он без чувств упал на мостовую к ногам победителя.
      Пайпса поздравил с победой не только его друг Хэтчуей, но и все окружающие, и в особенности священник, бывший его секундантом и пригласивший теперь незнакомцев в пивную по соседству, где им все так понравилось, что они решили не искать себе другого пристанища, пока им придется оставаться в городе. И, невзирая на недовольство и гнев, с коими были встречены нашим героем их старания ему услужить, они порешили упорствовать в своих добрых намерениях или, проще говоря, выручить Пикля из беды.
      Пока они таким манером устраивались на новом месте и знакомились с окрестностями тюрьмы, Перигрин лишился общества Кэдуоледера, известившего его письменно о том, что он не хочет снова рисковать, посещая его, так как эти разбойники сторожат на дороге, по которой он должен идти; ему удалось узнать о переселении моряков и о гавани, в которой они пришвартовались.
      Наш герой столь привык к беседам Крэбтри, отвечавшим его собственному расположению духа, что ему было очень трудно от них отказаться, когда почти все другие удовольствия оказались для него недоступными. Тем не менее он вынужден был выносить лишения, связанные с его положением, и, поскольку его товарищи по заключению пришлись ему не по вкусу, он должен был примириться с одиночеством. Отнюдь не значит, что у него не было возможности беседовать с людьми, наделенными умом и не лишенными нравственных качеств; но поведение всех без исключения не отличалось благовоспитанностью, на них был какой-то тюремный налет, приобретенный за время заключения, и это не нравилось нашему наблюдательному герою. Поэтому он избегал, насколько мог, их сборищ, не обижая тех, с кем принужден был жить, и предавался своим занятиям с усердием и упорством, в особенности после того, как возымела успех гневная филиппика, опубликованная им против виновников его несчастий.
      В те часы, когда Перигрин забывал об отмщении, добросердечие не покидало его. Нужно было совсем не ведать сострадания и сочувствия, чтобы жить бок о бок с несчастными людьми и не испытывать желания облегчить их участь. Почти ежедневно ему случалось видеть прискорбные сцены, которые не могли не привлечь его внимания и не вызвать милосердных чувств. Постоянно приходилось ему знакомиться с превратностями судьбы и наблюдать картину семейного горя; до него доносились рыдания несчастной жены, которая лишилась достатка и радостной жизни и вынуждена была последовать за мужем в эту юдоль скорби и печали; перед глазами его витали образы истощенных людей, страдавших от голода и холода, и в его воображении возникали картины бесчисленных несчастий.
      При таких условиях его кошелек никогда не закрывался, и сердце его всегда оставалось открытым. Не раздумывая о скудости своих средств, он был милосерден ко всем детям нищеты и приобрел известность, хотя и приятную, но отнюдь для него не выгодную. Короче говоря, его щедрость не считалась с обстоятельствами, и вскоре его средства иссякли. Он обратился к своему книгопродавцу, от которого с большим трудом получил немного денег, но скоро и они исчезли. Он сознавал свою слабость, но считал ее неизлечимой. Он предвидел, что никогда не сможет покрыть свои расходы; эта мысль глубоко запала ему в голову. Одобрение общества, которое он заслужил или мог завоевать, уже не действовало на его воображение, подобно возбудительному напитку, ставшему привычным; его здоровье пошатнулось от сидячей жизни и усердной работы; глаза его потускнели, аппетит изменил ему; бодрость его покинула; он стал меланхоличным, вялым и потерял всякую способность добывать средства к существованию. В довершение всего (что не могло способствовать облегчению его состояния) он был извещен своим адвокатом о проигрыше дела и о возложении на него судебных издержек, Но и это известие не явилось самым огорчительным; одновременно он узнал о том, что его книгопродавец объявлен банкротом, а его друг Крэбтри находится при смерти.
      Все это возымело благодатное действие на Перигрина, который обладал столь странным характером, что, по мере того как несчастья сыпались на него, он становился все более надменным и непреклонным. Вместо того чтобы принять поддержку Хэтчуея, который все еще появлялся у ворот, горя желанием прийти к нему на помощь, он предпочел отказаться от всех удобств и заложил одежду одному ирландцу-ростовщику во Флите, чтобы на полученные деньги достать вещи, без которых решительно нельзя было обойтись. Постепенно все эти несчастья вызвали в нем озлобление против рода людского, а его сердцу стали столь чужды земные радости, что он уже не заботился о том, скоро ли оборвется его плачевное существование.
      Хотя перед его взором неустанно мелькали картины, свидетельствующие о превратности судьбы, он никак не мог помириться с мыслью о том, чтобы жить, подобно своим товарищам по несчастью, в нищете и унижении. Если он отказался принять помощь от своих близких друзей, многим ему обязанных, то тем менее можно было думать, что он согласится принять такого рода услугу от кого-нибудь из заключенных, с которыми он познакомился. Больше чем когда-либо он остерегался быть кому-нибудь обязанным. Теперь он избегал своих прежних приятелей, чтобы не страдать от их дружеских предложений. Вообразив, будто священник пытается разузнать, есть ли у него деньги, он отказался поговорить об этом предмете и в конце концов ото всех уединился.
      ГЛАВА CI
      К нему приходит нежданный гость, и тучи злосчастья начинают рассеиваться
      Пока он томился в этих тяжелых условиях, питая отвращение ко всему миру и к себе самому, в город прибыл капитан Гантлит, чтобы исхлопотать производство в следующий чин. Согласно горячему желанию своей жены, он решил разыскать Перигрина и примириться с ним даже в том случае, если придется принести извинения. Но он не мог получить о Перигрине никаких сведений там, куда его направили; полагая, что наш герой уехал в деревню, Гантлит занялся устройством своих дел, намереваясь возобновить поиски, когда покончит со всеми хлопотами. Он сообщил о своих притязаниях патрону, который, по его предположению, добыл ему чин капитана, за что в свое время получил ценный подарок; и теперь он льстил себя надеждой добиться цели тем же путем.
      Меж тем он познакомился с одним из клерков военного ведомства; помощь этого клерка, как ему сообщили, была необходима для успеха его дела. Беседуя с этим джентльменом о своих чаяниях, он узнал, что знатная особа, которая якобы ему покровительствовала, является отнюдь не влиятельной и ничем не может помочь в его продвижении. Вместе с этим новый знакомый выразил удивление, почему капитан Гантлит не прибегнет к поддержке благородного пэра, чьему вмешательству он обязан своим последним назначением.
      За этим замечанием последовало объяснение, из которого Гантлит к своему великому удивлению узнал о том, что он все время ошибался касательно своего патрона; однако он не мог угадать причину, заставившую его лордство, с которым он был незнаком, выступить в его пользу. Как бы там ни было, он счел своим долгом принести ему благодарность, а потому на следующее же утро он отправился к нему на дом, где его приняли весьма любезно и сообщили, что своим последним производством он обязан мистеру Пиклю.
      Трудно описать волнение, раскаяние и чувство благодарности, охватившие Гантлита, когда тайна обнаружилась. Всплеснув руками, он с жаром воскликнул:
      - Боже мой! А я так долго враждовал со своим благодетелем! Я хотел с ним помириться во что бы то ни стало еще в ту пору, когда не знал, сколь многим ему обязан, но теперь у меня не будет ни минуты покоя, пока я не выражу ему своих чувств, вызванных его самоотверженной дружбой. Я предполагаю, на основании милости, оказанной мне по его ходатайству, что ваше лордство хорошо знает мистера Пикля. И я буду счастлив, если вы мне скажете, где он находится теперь, потому что человек, с которым он когда-то жил, не мог сообщить мне о том, куда он переехал.
      Вельможа, тронутый благородным самоотречением Перигрина и мягкосердечием его друга, посочувствовал горю нашего героя, сообщив Гантлиту, что тот уже давно тронулся рассудком после своего разорения, что кредиторы бросили его во Флитскую тюрьму, но жив ли он, или смерть уже избавила его от всех несчастий, его лордство не знает, ибо никогда о нем не справлялся.
      Едва услыхав об этом, Годфри, вне себя от огорчения и нетерпения, попросил разрешения немедленно удалиться; затем, покинув его лордство, он снова вскочил в наемную карету и приказал везти себя прямо во Флит. Когда карета проезжала мимо рынка, он, к крайнему своему удивлению, увидел Хэтчуея и Пайпса, которые приценивались к цветной капусте у зеленного ларька; головы того и другого облекали шерстяные ночные колпаки, наполовину прикрытые шляпой, а в зубах торчали короткие трубки. Годфри очень обрадовался, увидев моряков, так как счел это счастливым предзнаменованием того, что найдет друга, и, остановив карету, окликнул лейтенанта по имени. Джек в ответ на оклик оглянулся и, узнав старого знакомого, проворно подбежал к карете. Сердечно пожимая ему руку, он сказал:
      - Тысяча чертей! Как я рад, что ты очутился здесь! Теперь нам удастся выровнять судно и перевести на другой галс. Что касается до меня, то было время, когда много кораблей пыталось идти вместе со мной - на пути дружбы, хочу я сказать, и я всегда умел во время от них ускользнуть. Но этот своевольный мальчишка не повинуется ни шкотам, ни рулю и, насколько я могу судить, пойдет ко дну там, где отдал якорь.
      Гантлит, поняв далеко не все, немедленно вышел из кареты и, отправившись с лейтенантом на его квартиру, узнал обо всем, что произошло между Хэтчуеем и Пиклем. В свою очередь и он сообщил Джеку об открытии, касавшемся его назначения, в ответ на что лейтенант не выразил удивления, но сказал, вытащив трубку изо рта:
      - Что и говорить, капитан, не в первый раз он вам услужил! Те деньги, которые вы получили от коммодора якобы в уплату старого долга, - ведь это только уловка, придуманная Пиклем для вашей пользы; но он скорее предпочтет носиться по волнам без парусов и снастей и без съестных припасов на борту, чем принять помощь от кого бы то ни было.
      Годфри был не только изумлен, но и опечален этим сообщением, которое оскорбляло его гордость и побуждало расплатиться с тем, кому он был столь обязан. Он полюбопытствовал узнать о положении заключенного и, услышав в ответ, что тот болен и безучастно относится к отсутствию насущных жизненных удобств, оставаясь глухим к предложениям помощи, он крайне встревожился, так как начал опасаться, что и он также будет бессилен помочь Перигрину в беде благодаря его упрямству и гордыне. Тем не менее он порешил не останавливаться ни перед чем, что может преодолеть столь гибельное предубеждение. Когда он приехал в тюрьму, ему указали камеру несчастного арестанта; он постучался и отшатнулся с ужасом, когда дверь открылась.
      Фигура, представшая его взору, казалась лишь тенью его друга, некогда счастливого, но ныне столь изменившегося, что почти невозможно было его узнать. Цветущий, веселый, оживленный, пылкий юноша превратился в бледный, унылый, худой и жалкий призрак с ввалившимися глазами, свидетельствующими о нужде, болезни и отчаянии. Однако эти глаза, в которых светилась какая-то жестокость, мрачно блеснули и он молча бросил на своего старого приятеля смущенный и неприязненный взгляд. Что касается Гантлита, то он не мог без душевного волнения видеть, как обошлась безжалостная судьба с человеком, к которому он питал самые горячие чувства дружбы, благодарности и уважения. Его волнение было слишком велико, чтобы излиться в словах, и слезы брызнули у него из глаз, прежде чем он успел что-нибудь сказать.
      Несмотря на свою мизантропию, Перигрин был невольно, растроган при виде такой преданности; но он постарался задушить свои чувства. Брови его сурово сдвинулись, а глаза стали походить на горящие угли. Он махнул рукой, приказывая Гантлиту уйти и покинуть жертву злосчастной судьбы; но, будучи не в силах справиться с собой, он глубоко вздохнул и громко зарыдал.
      Гантлит, увидев его столь растроганным, не мог не отдаться порыву своих чувств и, обняв его, сказал: "Мой дорогой друг и верный благодетель! Я явился просить прощения за обиду, какую нанес вам, на свое горе, перед нашей последней разлукой; я пришел просить о примирении, поблагодарить за все блага, которыми я вам обязан, и, невзирая на ваше нежелание, спасти вас от той беды, о которой я ничего не знал еще час тому назад. Не лишайте меня радости выполнить свой долг. Вероятно, вы питали какое-то уважение к человеку, для которого столько сделали, и, если от этого уважения хоть что-нибудь осталось, вы не должны отнимать у него возможности показать себя хотя бы отчасти достойным вашего к нему отношения. Не заставляйте меня страдать от мучительного отказа - отказа принять дружеское расположение, но пожертвуйте своей обидой и непреклонностью ради того, кто готов отдать жизнь ради вашей чести и благополучия. Если вы не хотите уступить моим просьбам, то внемлите желаниям моей Софи, строго наказавшей мне испросить у вас прощение еще тогда, когда она не знала, сколь многим я вам обязан. Но если и это вас не убедит, я надеюсь, вы смягчитесь хотя бы ради бедной Эмилии, чье негодование уже давно укрощено любовью и которая теперь втайне страдает от вашего пренебрежения.
      Каждое слово этого обращения, произнесенного весьма патетически, произвело впечатление на Перигрина. Он был растроган смирением своего приятеля, который, говоря по правде, никогда не давал ему повода обижаться. Он знал, что только серьезные мотивы могли заставить столь щепетильного человека принести извинение. Он понимал, что им руководит чувство благодарности и бескорыстной любви, и сердце его начало смягчаться. Когда его стали умолять во имя Софи, упорство Перигрина поколебалось, а когда вызвали в его памяти образ Эмилии, все его существо было потрясено. Он ласково взял друга за руку и, как только обрел дар речи, которого лишился от наплыва чувств, сказал Гантлиту, что не питает к нему никакой вражды, но видит в нем товарища, чье дружеское расположение остается неизменным при всех невзгодах. Он отозвался о Софи в самых почтительных выражениях, говорил об Эмилии с благоговением, как о предмете своей вечной любви и преданности, но отказался питать какие бы то ни было надежды завоевать ее уважение и не пожелал прибегнуть к помощи Годфри; он с решительным видом заявил, что порвал все связи с человечеством и с нетерпением призывает смерть, которую, если она заставит себя ждать, решил ускорить своими силами, так как не намерен быть жертвой презрения и тем более невыносимого сострадания подлых людей.
      Гантлит восстал против этого безумного решения со всем пылом дружбы, но его увещания не возымели желаемого действия на нашего отчаявшегося героя, который спокойно отверг все его возражения, защищая правоту своего поведения против доводов рассудка и истинной философии.
      Пока длился этот спор, причем одна сторона спорила с жаром, а другая рассудительно, Перигрину принесли письмо, которое он небрежно бросил в сторону, не вскрывая, хотя почерк показался ему незнакомым; по всей вероятности, содержание письма так и осталось бы неизвестным, если бы Гантлит не попросил его не церемониться и тотчас же прочесть письмо. Уступая просьбе, Перигрин вскрыл записку и к немалому своему удивлению прочел следующее:
      "Мистеру П. Пиклю.
      Сэр, позвольте вас уведомить, что после многих опасных испытаний я, благодаря богу, благополучно прибыл в Дауне на борту корабля Ост-Индской компании; и я надеюсь возвратить вам с процентами семьсот фунтов, взятые мною у вас взаймы перед отъездом из Англии. Я пользуюсь случаем переслать письмо через нашего казначея, отправляющегося немедленно с депешами для компании, чтобы вы получили как можно скорее настоящее извещение от человека, коего вы, по-видимому, давно считали исчезнувшим. Я вкладываю это извещение в письмо своему маклеру, который, полагаю я, знает ваш адрес и перешлет его вам. Остаюсь, сэр, ваш покорный слуга
      Бенджемин Чинтц".
      Как только Перигрин бросил беглый взгляд на это приятное послание, его физиономия прояснилась, и, протягивая письмо своему другу, он сказал с улыбкой:
      - Вот здесь самый убедительный аргумент в вашу пользу из всех, какие могут выставить казуисты всего мира.
      Удивленный этим замечанием, Гантлит взял письмо и, пробежав его, поздравил Перигрина, выражая при этом живейшую радость.
      - Не сумма меня радует, - сказал он, - ибо, клянусь, я готов был бы заплатить втрое больше, чтобы вы были удовлетворены, но, мне кажется, это письмо примиряет вас с жизнью и склоняет вас разделить блага, доставляемые обществом.