Но подлинной причиной, побудившей его отказаться от своего замысла, была мысль, что богатство его растаяло, и эта мысль, наряду с его гордыней, усугубляла страх перед новым поражением. Она пожалела, что он принял это решение, ибо оно нарушало интересы не только его, но и Эмилии, чье счастье, по ее мнению, зависело от его постоянства и привязанности, и пыталась разузнать подробнее о положении его дел, но он не поощрял этих расспросов, стараясь завести речь о чем-нибудь другом.
      После взаимных уверений в дружбе и уважении он пообещал часто навещать ее во время ее пребывания в столице и ушел в странном смятении, вызванном мечтаниями о любви, которые заслонили тяжкую заботу. Не так давно он покинул компанию тех сумасбродов, с которыми предавался разгулу в дни своего благоденствия, и начал общаться с более степенными и серьезными людьми. Но теперь он убедился в невозможности поддерживать знакомство также и с ними, ибо они владели большим состоянием, легко сорили деньгами, а истощенные его финансы не позволяли ему участвовать в их дорогостоящих развлечениях. Посему он должен был спуститься на одну ступень и примкнуть к группе старых холостяков и младших братьев, которые существуют на жалкий годовой доход. В эту компанию входили второсортные политиканы и маленькие критики, которые по утрам прогуливаются по Пел-Мел или посещают выставки картин, раза два в неделю появляются в гостиной, обедают за общим столом в трактире, с сознанием собственного превосходства разрешают споры в кофейне, занимают кресла в партере и раз в месяц проводят вечер с каким-нибудь знаменитым актером, чьи удивительные изречения повторяют затем в назидание своим скромным друзьям.
      В конце концов он не без удовольствия бывал в компании этих джентльменов, которые никогда не раззадоривали его страстей и не досаждали ему назойливыми вопросами о личных его делах, ибо, хотя многие из них давно уже поддерживали близкие и дружеские отношения друг с другом, им и в голову не приходило интересоваться заботами приятеля; а если один из двух задушевных друзей спрашивал другого, как ухитряется он жить, тот очень правдиво отвечал: "Право же, этого я и сам не знаю". Несмотря на такое флегматическое равнодушие, являющееся подлинно английской чертой, все они были безобидными, славными людьми, которые наслаждались шуткой и песней, любили рассказывать забавные историйки и гордились умением добывать провизию, в особенности рыбу, оленину и дичь.
      Наш молодой джентльмен был принят в их среду не как заурядный член, добивающийся доступа; за ним ухаживали, как за особой, обладающей талантами и весом, и его согласие сочли честью, оказанной их обществу. Такое представление об его превосходстве укреплялось его речами, более изящными и учеными, чем те, к которым они привыкли, и окрашенными самонадеянностью, столь приятно смягченной, что она не только не отталкивала, но даже внушала уважение. Они обращались к нему со всеми своими сомнениями касательно чужих стран, где никто из них не бывал, а также прибегали к его познаниям в области истории и богословия, ибо эти предметы часто служили предметом дебатов; и по всем вопросам поэзии он выносил авторитетные решения, которые одерживали верх даже над мнениями самих актеров. Множество разнообразных типов, какие он видел и наблюдал, и высший свет, где он столь недавно вращался, снабжали его бесчисленными занимательными анекдотами. Когда он немного свыкся со своими разочарованиями и начал вновь обретать природную живость, он стал осыпать приятелей таким количеством блестящих острот, что привел их в восхищение и был провозглашен первостепенным остроумцем; они принялись повторять его изречения и даже предлагали близким друзьям прийти послушать его. Один из актеров, который в течение многих лет важно разгуливал по тавернам в окрестностях Ковент-Гардена в качестве великого мастера острот и шуток, стал замечать, что круг его почитателей тает, а некий брюзгливый врач, сверкавший чуть ли не во всех жалких клубах этой части города, принужден был перенести арену своей деятельности в Сити, где ему и посчастливилось укорениться.
      Не должно удивляться таким успехам, если мы вспомним, что, не говоря уже о природных талантах и образовании, наш герой по-прежнему имел возможность узнавать обо всем, происходившем в кругу знатных особ, благодаря своему приятелю Кэдуоледеру, поддерживая с ним дружеские отношения, хотя они и пострадали от многих размолвок, вызванных саркастическими увещаниями мизантропа, не одобрявшего тех проектов, которые для Перигрина закончились неудачно, и теперь не вовремя вздумавшего хвастаться своим предвидением. Этого мало: иногда он каркал, как ворон, предсказывая новые беды, говорил, что министр обманет его, указывал на двуличие его патрона, на глупость знакомого, за которого Пикль поручился, на ненадежность океана и на подлость тех, кому он доверил свои наличные деньги, так как Крэбтри видел и наблюдал все глазами ипохондрика, который всегда подмечает худшую сторону человеческой природы.
      По этим причинам наш молодой джентльмен чувствовал иной раз омерзение к этому старику, которого считал теперь угрюмым циником, не столько возмущенным безумием и пороками рода человеческого, сколько радующимся несчастью ближних. Таким образом, он толковал крайне неправильно взгляды своего друга, ибо по справедливости навлек на себя его осуждение.
      Итак, угрызения совести очень часто разрушают самую близкую дружбу. Человек, сознающий свое безрассудство, бывает неумолимо оскорблен безупречным поведением приятеля, которое почитает издевательством над своими собственными промахами, даже если он и не вкусил горьких упреков, коих ни один грешник не может спокойно переварить. Вот почему дружба, связывавшая Крэбтри и Пикля, выдержала за последнее время немало ударов, которые, казалось, предвещали полный разрыв; многими резкими репликами обменивались они в уединенной беседе, и Крэбтри стал раскаиваться в том, что удостоил своим доверием столь неосторожного, своенравного и неукротимого юношу.
      Под влиянием таких припадков гнева он предсказывал Перигрину беду и даже поведал ему как-то утром, что видел во сне гибель двух ост-индских кораблей вместе с грузом, в который Пикль рискнул вложить свои деньги. Но это было обманчивое видение, так как недели через две один из кораблей причалил к пристани на реке, и Перигрин получил, тысячу фунтов вместо тех восьмисот, которые дал взаймы под обеспечение одному из подшкиперов. В то же время ему сообщили, что другой корабль не прибудет к сроку, ибо еще не обогнул мыса. Перигрин отнюдь не был огорчен этой вестью, зная, что чем дольше придется ему ждать денег, тем больше он получит прибыли; убедившись, что благодаря такому подспорью денежные затруднения теперь устранены, он воспрял духом и вновь обрел беззаботный вид.
      Однако его торжество оказалось недолговечным из-за маленького события, которого он не мог предвидеть. Однажды утром его посетил человек, ссудивший его приятелю тысячу фунтов за поручительством Перигрина, и объявил, что должник скрылся, потерпев неудачу, лишившую его и денег и надежды их вернуть; итак, наш герой нес теперь ответственность, поручившись за уплату долга, причем заимодавец, не желая пострадать от своего человеколюбия, умолял его уплатить согласно обязательству. Легко представить, что, получив такое известие, Перигрин отнюдь не сохранил хладнокровия. Он проклял свою опрометчивость, побудившую его заключить подобный договор с искателем приключений, которого он почти не знал; он вопиял против вероломного и, излив свой гнев в угрозах и проклятиях, осведомился о том, какова была эта затея, закончившаяся неудачей.
      Заимодавец, осведомленный об этом деле, удовлетворил его любопытство, сообщив ему, что беглеца соблазнил некий делец, промышляющий дачей ложных показаний, который взялся распорядиться тысячью фунтов так, что за короткий срок они доставят ему полную независимость, и набросал следующий план. "Половина этой суммы, - сказал он, - пойдет на покупку драгоценных камней, которые я заложу людям богатым и кредитоспособным, ссужающим деньги, под такое обеспечение за непомерные проценты. Другая половина послужит для выкупа камней, чтобы можно было заложить их снова почтенным ростовщикам той же породы; а когда они побывают, таким образом, в разных руках, мы будем требовать денег у каждого из этих лихоимцев, угрожая привлечь их к суду за взыскивание незаконных процентов. И я знаю, что они пойдут на такое вымогательство, только бы избежать позора, сопутствующего подобному обвинению".
      Этот проект, хотя и не отличавшийся честностью, был осуществим и произвел такое впечатление на нуждавшегося заемщика, что он согласился на предложение, и, благодаря кредиту нашего героя, деньги были получены. Драгоценные камни были затем приобретены, заложены и выкуплены агентом, взявшимся вести дело; и с таким мастерством справился он с этой затеей, что без труда мог доказать виновность каждого заимодавца. Покончив успешно с этим делом, сей верный агент навестил одного за другим всех кредиторов и сообщил им, что его хозяин намеревается подать на них в суд за лихоимство; после этого каждый дал взятку уведомителю, чтобы тот не давал показания, которое являлось единственным основанием для обвинительного приговора. Получив вознаграждение, агент почел своевременным удалиться во Францию со всей добычей, включая ту тысячу, с какою они затеяли это дело. После побега скрылся и сам должник; вот почему заимодавец принужден был обратиться к поручителю.
      Эта весть доставила большое огорчение нашему молодому джентльмену, который тщетно напоминал рассказчику, что тот обещал не требовать денег, покуда его не призовет к ответу его подопечная, и утверждал, что задолго до этого срока беглец может вернуться и уплатить долг. Но заимодавец остался глух ко всем уговорам; он говорил, что обещание дано условно; он полагал, что должник поступит по чести и совести; но теперь тот потерял все права на дружбу и доверие, взявшись за грязные дела, а вероломное его бегство отнюдь не является ручательством за его честность и намерение вернуться, но, напротив, служит предостережением, научившим его (заимодавца) заботиться о самом себе. Итак, он настаивал на немедленном возмещении убытков, угрожая законом, и Перигрин поневоле должен был расстаться с той суммой, какую только что получил. Но этот платеж был сделан с величайшей неохотой и негодованием и сопровождался объявлением войны беглецу и суровому кредитору, которых он заподозрил в тайном сговоре.
      ГЛАВА XCI
      Кэдуоледер играет роль утешителя при своем друге и в свою очередь утешен Перигрином, который начинает почитать себя отменным простаком
      Это новое несчастье, которое он справедливо приписывал своему безрассудству, вновь повергло его в печаль; и хотя он всеми силами старался утаить это дело от Кддуоледера, сей пытливый наблюдатель обратил внимание на его насупленную физиономию. Внезапное исчезновение должника возбудило подозрения мизантропа, и он с таким мастерством наводил справки, что через несколько дней ознакомился с делом во всех его деталях и решил рассеять свой сплин, повеселившись на счет раздражительного простака. С этой целью он при первом удобном случае обратился к нему с весьма серьезным видом и заявил, что один из его друзей имеет неотложную нужду в тысяче фунтов, и так как Перигрин имеет под рукой такую сумму, то он будет весьма ему признателен, если тот ссудит ее на несколько месяцев под верное обеспечение. Если бы Пикль знал подлинную причину этой просьбы, он, вероятно, дал бы отнюдь не благоприятный ответ; но Крэбтри столь искусно скроил соответствующую мину, что юноша не мог проникнуть в его замысел и с досадой и беспокойством отвечал, что этими деньгами он уже распорядился. Мизантроп, не удовлетворенный его раздражением, воспользовался привилегией друга и столь дотошно начал расспрашивать его о помещении капитала, что Перигрип после многих уклончивых ответов, заставивших его изощряться в выдумке, не мог заглушить свое возмущение и с бешенством воскликнул:
      - Будь проклята ваша назойливость! Эти деньги пошли к черту, и не будем больше говорить о них!
      - В таком случае, - продолжал мучитель с самым невозмутимым видом, который производил в высшей степени раздражающее действие, - я хотел бы знать условия. Ибо, полагаю, вы рассчитываете извлечь из них какую-нибудь выгоду.
      - Проклятье, сэр! - вскричал раздраженный юноша. - Если бы я ждал чего-нибудь от преисподней, я заключил бы соглашение с вами, ибо, клянусь душой, мне кажется, вы - один из любимых ее служителей на земле.
      С этими словами он выбежал из комнаты, а Кэдуоледер остался весьма доволен наказанием, понесенным юношей.
      Перигрин остыл после прогулки по парку, гнев его постепенно испарился, он занялся серьезными размышлениями о положении своих дел и решил с сугубым усердием и настойчивостью посещать патрона и министра, с целью получить какую-нибудь синекуру, которая вознаградила бы его за убытки, понесенные по их вине.
      Он отправился к его лордству и заявил ему о своем требовании, сообщив предварительно, что за последнее время понес еще несколько потерь, которые делают такую меру необходимой как для сохранения чести, так и для удовлетворения неотложных нужд.
      Его знатный друг похвалил его за внимание, с каким он печется о своих интересах, почитая это доказательством того, что Перигрин распрощался, наконец, с легкомысленной беззаботностью юности; он одобрил его требование, заявив, что не преминет известить о нем министра и воспользуется своим влиянием, дабы это требование поддержать, и поощрил его надежды, что в настоящее время освободилось несколько прибыльных мест, и, насколько ему известно, они еще не заняты.
      Эта беседа помогла Пиклю вернуть спокойствие духа, хотя он еще не забыл последней обиды, нанесенной ему Кэдуоледером, и тотчас придумал план мести; он знал, что доходы, получаемые мизантропом с его поместья, были последнее время очень невелики вследствие ряда переделок, предпринятых его арендаторами, которые обанкротились; поэтому, несмотря на всю свою бережливость, он едва мог сохранить кредит, и даже этот кредит зависел от получаемой им арендной платы. Будучи, таким образом, хорошо знаком с положением его дел, Перигрин написал Крэбтри письмо, подписанное якобы женой его главного арендатора и извещавшее, что, так как муж ее недавно умер, а большая часть скота пала от заразной болезни, она лишена возможности внести следуемую арендную плату и даже содержать в порядке ферму, если он, к чьей доброте она взывает, не окажет ей поддержки и не освободит от арендной платы на будущий год. Перигрин нашел способ отправить это сообщение по почте из города, в окрестностях которого находилась ферма, адресовав его цинику, чтобы тот, при виде знакомых штемпелей, никак не мог заподозрить обман.
      Как ни был приучен Крэбтри к превратностям судьбы и сколько ни хвастался своим стоицизмом, однако это послание вызвало у него живейшую досаду, и он имел необычайно кислый вид, когда его навестил сочинитель письма, который подстерег почтальона и последовал за ним на приличном расстоянии. Перигрин завел речь о своих неудачах и, перечисляя постигшие его разочарования, сообщил, что управитель его патрона просит снисхождения, так как не может уплатить причитающихся за последнюю четверть года процентов точно в назначенный срок; посему он, Пикль, остается без наличных денег и обращается к Крэбтри с просьбой ссудить сто фунтов из той суммы, какую тот должен получить из деревни.
      Эта просьба вызвала у старика такое раздражение и замешательство, что лицо его искривилось, живо напоминая лицо Диогена; он знал, что признание в истинном положении дел доставит Пиклю возможность ему отплатить и восторжествовать над ним; если же он напрямик откажется прийти на помощь Перигрину, то навеки лишится его дружбы и уважения, и, быть может, тот жестоко отомстит ему за скаредность, покажет всем, каков он на самом деле, и вызовет негодование тех, кого так долго обманывал. Сообразив все это, он некоторое время злобствовал и колебался, а Перигрин, якобы истолковавший ложно его молчание, предложил ему высказаться откровенно, ибо если Крэбтри считает исполнение этой просьбы рискованным, он, Пикль, обратится к другому лицу.
      Такое умышленно неправильное истолкование усилило муки мизантропа, который с великим возмущением вскричал:
      - Черт побери! Разве мои поступки когда-нибудь казались вам подлыми? Почему вы обращаетесь со мной, как с негодяем-ростовщиком?
      Перигрин очень серьезно отвечал, что этот вопрос вовсе не нуждается в ответе.
      - Если бы, - сказал он, - я считал вас ростовщиком, я явился бы к вам с обеспечением подмышкой. Но покончим с увертками. Хотите ли вы мне помочь? Исполните ли мое желание? Получу ли я деньги?
      - Пусть бы они были у вас в брюхе вместе с бочкой пороха! - воскликнул взбешенный циник. - Раз уж приходится мне подвергнуться пытке, вот - читайте эту гнусную бумагу! Проклятье! Почему природа не наделила меня хвостом и парой длинных ушей, чтобы я был настоящим ослом и жевал чертополох на каком-нибудь пастбище, не завися от своих ближних? Хотел бы я быть червем, чтобы зарыться в землю и прикрыть свое жилье одной-единственной соломинкой, а еще лучше стать осой или ехидной, чтобы подлый мир испытал на себе мою злобу! Но почему я говорю о подлости? Глупость, глупость - вот бич человечества! Дайте мне негодяя, но только разумного, и я приму его в святая святых своего сердца! Но дурак зловреднее голода, чумы и войны! Глупая старуха, которая написала или продиктовала это письмо, разорила семью и свела мужа в могилу своим невежеством и неумением вести хозяйство. И она всерьез обвиняет в своем несчастье провидение! А у меня вытаскивают из кармана триста фунтов, большую часть этих денег я должен торговцам, которым обещал заплатить в ближайшие три месяца. Да поразит ее чума! Хотел бы я, чтобы она была рогатой скотиной и заразилась этой болезнью! Поставив меня в такое затруднительное положение, эта ведьма имеет еще наглость просить, чтобы я помог ей заново оборудовать ферму! Клянусь богом, я не прочь послать ей веревку с петлей, и, пожалуй, вторую веревку я купил бы для себя, да вот только не хочется, чтобы надо мной потешались негодяи и шуты!
      Прочитав записку и выслушав эти возгласы, Перигрин отвечал с большим хладнокровием, что ему стыдно за человека, который, достигнув таких лет и называя себя философом, приходит в смятение от пустяка.
      - Значит, для вас прошли бесследно все преодоленные вами тягости, которыми вы хвалились, - сказал он, - а также и все ваши хитроумные наблюдения над человеческой природой? Где то стоическое равнодушие, которого вы, по вашим словам, достигли, если это ничтожное разочарование может до такой степени вас взволновать? Что значит потеря трехсот фунтов по сравнению с теми бедствиями, какие постигли меня на протяжении последних двух лет? Однако вы берете на себя смелость выступать в роли цензора и обвинять нетерпеливую и пылкую юность, словно вы сами одержали полную победу над всеми страстями. На днях вы были так любезны, что, несмотря на мою печаль, упрекнули меня в неблагоразумии и дурном поведении; а что, если я теперь верну вам ваше обвинение и спрошу, как мог человек, наделенный столь глубоким умом, доверить свое имущество благоусмотрению невежественных крестьян? Как могли вы быть столь слепы, что не предвидели необходимости починок и переделок, а также забыли о возможном банкротстве, падеже скота или неурожае? Почему не обратили свою землю в наличный капитал и, так как у вас нет родственников, почему не купили ренты, на которую могли бы жить в довольстве, не страшась никаких последствий? Неужели вы не можете извлечь из всего вашего философического багажа ни одного изречения, которое помогло бы вам спокойно перенести столь обычную неприятность?
      - Будь проклята ваша торопливость! - вскричал циник, задыхаясь от желчи. - Если бы рак или сифилис забрались вам в глотку, я меньше страдал бы от вашего языка. А впрочем, сорока - и та рассуждала бы разумнее! Неужели вы не понимаете, мистер Умная Голова, что этот казус не имеет никакого отношения к философии? Если бы мне отсекли все конечности, если бы терзала меня подагра или каменная болезнь, если бы меня лишили свободы и отняли единственного ребенка или был бы я наказан смертью дорогого друга вроде вас - философия могла бы стать моей утешительницей! Но разве философия заплатит мои долги или освободит меня от бремени обязательств перед людьми, которых я презираю? Говорите - изрекайте - доказывайте - или пусть небо замкнет вам уста навеки!
      - Вот приятные плоды вашей мизантропии, - отвечал юноша, - вашей похвальной затеи освободиться от уз, налагаемых обществом, и вращаться в своей собственной высшей сфере. Не будь вы таким удивительным умником, желающим посмеяться над людьми, вас не могло бы огорчить столь ничтожное затруднение. Любой из ваших друзей снабдил бы вас нужной суммой. А теперь свет может отплатить вам за насмешки; ибо у вас такие милые отношения с вашими знакомыми, что им доставит величайшее удовольствие весть о том, как вы ускользнули от всех бед с помощью хорошо затянутой петли. Об этом я упоминаю лишь вскользь, предлагая вам хорошенько обдумать дело; а если конец будет именно таков, я воспользуюсь своим влиянием на коронера, чтобы он вынес приговор: "Сумасшествие" - и ваши останки удостоились христианского погребения.
      С этими словами он удалился, чрезвычайно довольный своею местью, которая возымела такое действие, что если бы не единственное соображение, упомянутое выше, Крэбтри, вероятно, не преминул бы прибегнуть к указанному средству. Но нежелание доставить удовольствие и развлечение своим ближним заставило его воздержаться от этой меры, а следующая почта, по счастью, вывела его из заблуждения касательно положения его дел; и это известие подействовало на него так сильно, что он не только простил нашему герою стратагему, автора коей тотчас угадал, но и предложил ему свой кошелек; итак, все закончилось дружеским соглашением.
      Тем временем Перигрин неустанно посещал вельможу; он не пропускал ни одного утреннего приема, не щадил сил и изощрял свой ум, стараясь разведать о свободных должностях, и ежедневно просил содействия у своего патрона, который, казалось, искренно защищал его интересы; однако он всегда опаздывал со своими просьбами, или же должность, которой он добивался, находилась вне ведения министра.
      Хотя эти сообщения сопровождались самыми горячими уверениями в дружбе и сочувствии, тем не менее молодой джентльмен был глубоко обижен, так как видел в них увертку двуличного придворного, и громко жаловался его лордству, заявляя в то же время о своем намерении продать закладную за наличные деньги и истратить их до последнего фартинга на то, чтобы расстроить планы министра на первых же выборах, которые тот будет проводить. В таких случаях его лордство всегда находил нужный ответ. Теперь он уже не пытался успокоить его уверениями в благосклонности министра, заметив, что это лекарство вследствие частого употребления перестало действовать на нашего героя, чьи угрозы он начал отражать такими доводами: у министра кошелек тяжелее, чем у мистера Пикля; стало быть, юноша неизбежно потерпит поражение, если вздумает вступить с ним в борьбу; в таком случае он лишится всех средств к существованию и потеряет всякую надежду на обеспечение.
      Справедливости этого замечания наш молодой джентльмен не мог не признать, хотя оно отнюдь не оправдывало поведения министра. В сущности Пикль начал сомневаться даже в искренности своего патрона, который, казалось ему, забавляется его нетерпением и придумывает неудачные отговорки, не желая устроить для него еще одну аудиенцию у министра. К тому же его лордство стал менее доступен, чем раньше; и Перигрину пришлось настойчиво требовать денег у управителя, прежде чем тот вручил ему, наконец, проценты за последнюю четверть года.
      Встревоженный такими размышлениями, он пошел посоветоваться с другим пэром, которому помог в истории с его сыном, и к великому своему огорчению услыхал, что тот, кому он так долго доверял, стяжал плохую славу. Сей новый советчик, который, будучи придворным, являлся соперником первого, дал понять нашему герою, что он полагается на человека ненадежного; что у его патрона состояние расстроено, а влияние его незначительно, и ограничивается оно только улыбками и нашептыванием; что он лично гордился бы возможностью ходатайствовать за мистера Пикля перед министром.
      - Но раз вы поручили себя покровительству другого пэра, - сказал он, чьи интересы сталкиваются с моими, я не могу теперь заботиться о вас, не навлекая на себя обвинения, будто я обольщаю приверженцев этого лорда, а такие упреки я меньше всего желал бы слышать. Однако я всегда готов помочь вам советом, и - вот вам доказательство: сейчас я рекомендую настаивать на свидании с самим сэром Стэди Стируэлом, дабы вы могли лично заявить ему о своих претензиях, не рискуя быть ложно истолкованным; и постарайтесь добиться от него какого-нибудь определенного обещания, которое он уже не может взять назад без ущерба для своей репутации; ибо неопределенное заверение в благосклонности является неизменной броней, носимой всеми министрами для защиты против домогательства тех, кому они не намерены покровительствовать и не хотят отказывать.
      Так как этот совет совпадал с его собственными домыслами, наш герой при первом удобном случае потребовал аудиенции и заявил напрямик своему патрону, что, если ему не окажут этой милости, он будет почитать влияние его лордства весьма незначительным, а свои надежды несбыточными; в таком случае он намерен продать закладную и жить независимо на ежегодную ренту.
      ГЛАВА XCII
      Он удостаивается второй аудиенции у министра, в чьей искренности убеждается. - Его гордость и честолюбие вновь оживают и вновь его ждет разочарование
      Если бы деньги молодого джентльмена находились в других руках, быть может пэр прилагал бы очень мало усилий, чтобы удовлетворить его требования или предотвратить его месть; но он знал, что продажа закладной неизбежно повлечет за собой дознание, которого он желал избежать. Поэтому он воспользовался всеми своими связями, чтобы добиться желанной аудиенции. Получив ее, Перигрин с великим воодушевлением и пылкостью распространился об ущербе, нанесенном его состоянию в деле с боро, от которого он выставил свою кандидатуру; он упомянул о разочаровании, постигшем его на других выборах, напомнил о тех посулах, какими его тешили, и в заключение пожелал узнать, на что может он рассчитывать от его щедрот.
      Министр, терпеливо выслушав его до конца, отвечал весьма приветливо, что он получил прекрасные отзывы о его заслугах и преданности и весьма расположен воздать ему должное; но вплоть до последнего времени он не ведал о природе его чаяний, равно как и не властен был создавать должности для тех, кому склонен был услужить; впрочем, если мистер Пикль придумает какое-нибудь средство, с помощью которого можно проявить дружеское к нему расположение, он, министр, не замедлит этим средством воспользоваться.
      Услыхав такие слова, Перигрин назвал несколько должностей, которые, как было ему известно, оставались свободными. Но министр снова прибег к старой уловке: одна из этих должностей не была ему подведомственна, вторая обещана третьему сыну некоего графа еще при жизни лица, это место занимавшего, третья связана с выплатой пенсии, поглощавшей добрую половину дохода. Короче, в ответ на все предложения Перигрина выдвигались непреодолимые препятствия, хотя он прекрасно понимал, что это всего-навсего благовидные отговорки, имеющие целью смягчить унизительный отказ. Возмущенный такой неискренностью и неблагодарностью, он сказал:
      - Я легко могу предвидеть, что в подобных затруднениях недостатка не будет всякий раз, когда мне придется о чем-нибудь просить; поэтому я избавлю себя от труда обращаться с новыми просьбами.
      С этими словами он круто повернулся и вышел, пылая злобой и жаждой мести. Но его патрон, не считая нужным доводить его до крайности, убедил министра предпринять что-нибудь для умиротворения юноши; и в тот же вечер наш герой получил извещение, что его лордство желает видеть его немедленно.
      Тогда Пикль отправился в дом лорда и предстал перед ним с весьма мрачным видом, который свидетельствовал о том, что раздражение его слишком велико, чтобы он мог выслушивать упреки. Посему проницательный пэр не стал журить его за его поведение во время аудиенции, а только сообщил, что министр, в благодарность за его услуги, посылает ему банкнот в триста фунтов и обещает платить эту сумму ежегодно, покуда дела его не будут устроены. Это известие немного успокоило юношу, соизволившего принять подарок, а на утреннем приеме он выразил благодарность министру, который удостоил его самой благосклонной улыбки, окончательно рассеявшей его неудовольствие; ибо, не имея возможности угадать подлинную причину этой временной поблажки, он принял такое снисхождение за неоспоримое доказательство искренности сэра Стэди и твердо поверил, что при первом же удобном случае тот предоставит ему какое-нибудь место, только бы не платить пенсию из собственного кармана. Вероятно, предположения оправдались бы, если бы непредвиденная случайность не опрокинула корабль его упований при дворе.
      Тем временем мимолетная улыбка фортуны воскресила горделивые и честолюбивые замыслы, какие он лелеял в прошлом. Снова он высоко поднял голову, доброе расположение духа вернулось к нему, и лицо прояснилось. Мало того, его начали почитать восходящим светилом приверженцы министра, которые заметили те особые знаки внимания, какие были ему оказаны на утреннем приеме; и по этой причине кое-кто из них стал перед ним заискивать. Теперь он уже не сторонился прежних друзей, с которыми промотал значительную часть своего состояния; со свойственной ему непринужденностью и фамильярностью он встречался с ними в общественных местах и, воодушевленный своими надеждами, участвовал даже иной раз в кутежах. Вместе с Кэдуоледером он вновь принялся за свои каверзы и совершил ряд подвигов, служивших к посрамлению тех, кто навлек на себя их неудовольствие.
      Но вскоре эти забавы были прерваны происшествием роковым и неожиданным. Его знатного покровителя хватил апоплексический удар, от которого его спасли врачи, чтобы затем отправить на тот свет по всем правилам: через два месяца после их визита милорда постигла участь всех смертных. Перигрин был весьма опечален этим событием, так как не только питал дружеские чувства к покойному, которому считал себя многим обязанным, но и опасался, что его собственным интересам жестоко повредит смерть этого пэра, являвшегося, по его предположениям, главным их защитником. Поэтому он облачился в траур из уважения к памяти усопшего друга и предался искренней скорби и печали, хотя в действительности у него были более серьезные причины для огорчения, чем полагал он в ту пору.