Эта записка, без числа и подписи, лишила нашего героя последних остатков благоразумия; в припадке умопомешательства он бросился к хозяину гостиницы и потребовал, чтобы к нему привели человека, доставившего письмо, грозя заколоть шпагой все семейство хозяина. Последний, устрашенный его видом и угрозами, упал на колени и поклялся пред лицом неба, что ничего не ведает и ни в каком оскорблении, ему нанесенном, не повинен и что записка была доставлена человеком, ему неизвестным, который удалился немедленно, сказав, что никакого ответа не нужно.
      Тогда Перигрин дал исход своему бешенству в тысяче проклятий и ругательств, направленных против той, кто написала письмо; он оскорбил ее наименованием кокетки, обманщицы, авантюристки, выманившей у него деньги с помощью сводника монаха. Он грозил мщением капуцину, которого клялся уничтожить, если тот когда-нибудь попадется ему на глаза. Живописца, на беду свою появившегося во время этого приступа бешенства, он схватил за горло, крича, что тот погубил его своим дурацким поведением; и, по всей вероятности, бедняга Пелит был бы задушен, не вступись за него Джолтер, который умолял своего питомца сжалиться над несчастным и с великим беспокойством пытался узнать причину этого яростного нападения. Он не получил никакого ответа, если не считать ответом невразумительные ругательства. Когда же живописец призвал бога в свидетели того, что не совершил никакого поступка, противоречившего его желаниям, гувернер начал всерьез подумывать о том, что необузданность Перигрина перешла в подлинное безумие, да и сам едва не рехнулся от такого предположения. Желая с большей уверенностью судить о том, какое лечение следует применить, он воспользовался своим авторитетом и прибег к дару красноречия с целью узнать непосредственную причину безумия Перигрина. Он не поскупился на самые патетические мольбы и даже пролил слезы, взывая к нему; как только пронесся первый порыв урагана, Пикль устыдился своего безрассудства и ушел к себе в комнату, чтобы собраться с мыслями. Он запер дверь на ключ и, еще раз прочтя роковое послание, начал колебаться в своей оценке характера и намерений особы, написавшей ему. Иной раз он готов был считать ее одной из тех нимф, которые, под маской невинности и простодушия, охотятся за сердцами и кошельками неосмотрительных и неопытных юнцов. Эта догадка была ему внушена злобой, порожденной разочарованием; но, припомнив все ее поступки и воскресив в памяти ее прелести, он смягчил свой суровый приговор, и сердце его высказалось в защиту ее искренности. Однако это соображение только усилило горечь утраты, и ему грозила опасность снова впасть в отчаяние, если бы волнение его не утихло благодаря надежде вновь увидеться с ней либо случайно, либо в результате усердных и настойчивых поисков, которые он решил предпринять немедленно. У него были основания полагать, что сердце ее склонится к нему вопреки ее добродетельному решению, и он рассчитывал встретить капуцина, зная, что в любое время может воспользоваться его услугами. Он утешился этими рассуждениями, и душевное его смятение улеглось. Не прошло и двух часов, как он, уже овладев собой, присоединился к обществу и попросил прощения у живописца за допущенную с ним вольность, причину которой обещал открыть позднее. Пелит готов был на любых условиях примириться с тем, кто помогал ему сохранять равновесие в борьбе с его врагом доктором, а мистер Джолтер был безмерно обрадован выздоровлением своего питомца.
      ГЛАВА LIX
      Перигрин встречает миссис Хорнбек и утешается в своей потере. - Его камердинер ссорится с ее дуэньей, но находит средство ее умиротворить
      Когда все вошло, таким образом, в свое русло, они вместе пообедали в полном спокойствии. Под вечер Перигрин притворился, будто остается дома, чтобы писать письма, а спутники его ушли в кофейню, после чего он приказал нанять карету и вместе со своим камердинером, единственным человеком, посвященным в нынешние его планы, поехал на променаду, куда в летнюю пору отправляются по вечерам все великосветские леди и где он надеялся увидеть и свою беглянку.
      Сделав круг по аллее и пристально вглядевшись во всех находившихся здесь женщин, он заметил вдали ливрею Хорнбека на лакее, стоявшем на запятках кареты. Тогда он приказал своему слуге навести справки касательно упомянутого экипажа, а сам поднял стекло своей кареты, чтобы остаться неузнанным, покуда не получит сведений, коими можно руководствоваться при этой неожиданной встрече, которая уже начинала занимать его наряду с первоначальной целью его прогулки, хотя и не могла отвлечь от мыслей о прекрасной незнакомке.
      Его Меркурий, вернувшись с разведки, доложил, что в карете находятся только миссис Хорнбек и пожилая женщина, весьма похожая на дуэнью, и что лакей уже не тот, который служил у них во Франции. Ободренный этим сообщением, наш герой приказал подъехать вплотную к их карете с той стороны, где сидела бывшая его любовница, и обратился к ней с приветствием. Как только эта леди увидела своего кавалера, румянец на ее щеках вспыхнул ярче, и она воскликнула:
      _ Дорогой брат! Как я рада вас видеть! Пожалуйста, пересядьте в нашу карету.
      Он тотчас понял намек, исполнил ее просьбу и с большой нежностью поцеловал новообретенную сестру.
      Видя, что ее спутница крайне удивлена и встревожена этой неожиданной встречей, миссис Хорнбек, с целью рассеять ее подозрения и в то же время дать указания своему любовнику, сообщила ему, что его брат (она имела в виду своего супруга) по случаю недомогания уехал на несколько недель в Спа по совету врачей и что из последнего его письма она с радостью узнала, что здоровье его поправляется. Молодой джентльмен выразил свое удовольствие по поводу этой новости, заметив с родственной заботливостью, что если бы брат щадил свое здоровье, его друзьям в Англии не пришлось бы сетовать на его отсутствие и болезнь, которая заставила его покинуть отечество и родню. Затем он с притворным изумлением спросил, почему она не отправилась вместе со своим супругом, и узнал, что нежная любовь помешала ему подвергнуть ее тяготам путешествия, ибо дорога пролегала среди скал, почти неприступных.
      Когда сомнения дуэньи были рассеяны этими вступительными фразами, он завел речь об увеселительных местах в этом городе и, между прочим, осведомился, была ли она в "Версале". Так называется таверна на канале, на расстоянии примерно двух миль от города, при которой есть приличный сад для гулянья. Получив отрицательный ответ, он вызвался проводить ее туда немедленно, но компаньонка, которая до сей поры сидела молча, восстала против этого предложения, сказав им на ломаном английском языке, что, так как леди находится на ее попечении, она провинится перед мистером Хорнбеком, если разрешит ей посетить такое подозрительное место.
      - Уверяю вас, сударыня, - сказал смелый кавалер, - вы можете быть совершенно спокойны; за последствия отвечать буду я и обещаю вам не навлекать на вас неудовольствия брата.
      Затем он приказал кучеру ехать в указанное место и распорядился, чтобы его собственная карета следовала за ними вместе с камердинером, тогда как старая дама, вняв его убеждениям, спокойно подчинилась его власти.
      Прибыв в назначенное место, он помог обеим леди выйти из кареты и тут только заметил, что дуэнья хрома, каковым обстоятельством он не постеснялся воспользоваться, ибо, как только они вышли и выпили по стакану вина, он предложил сестре прогуляться по саду. Хотя компаньонка ухитрялась почти не спускать с них глаз, они насладились интимной беседой, причем Перигрин узнал подлинную причину ее пребывания в Брюсселе, тогда как ее супруг отправился в Спа, - причину, заключавшуюся в том, что супруг страшился нового общества и знакомств, от коих ревность его побуждала оберегать ее; наш влюбленный узнал также, что она прожила три недели в монастыре в Лилле, откуда была взята по собственному его желанию, так как он не мог долее обходиться без ее общества, и, наконец, что компаньонка ее была сущим драконом и порекомендовал ее мистеру Хорнбеку один испанский купец, за чьей женой она присматривала до самой ее смерти. Однако миссис Хорнбек весьма сомневалась в том, что преданность ее устоит перед деньгами и крепкими напитками. Перигрин обещал проделать этот опыт перед отъездом, и они сговорились провести ночь в "Версале", если старания его увенчаются успехом.
      После прогулки, предпринятой с целью истощить силы дуэньи, дабы она тем охотнее согласилась восстановить их стаканом вина, они вернулись в таверну, и бокал, наполненный возбуждающим напитком, был предложен и осушен. Но так как он не возымел того явного эффекта, на какой надеялся Перигрин, и старая леди заметила, что становится уже поздно и скоро запрут ворота, он на прощание снова наполнил стаканы и уговорил ее выпить. Кровь у нее была слишком холодная, чтобы согреться даже от такой неумеренной дозы, тотчас взбудоражившей мозг нашего юноши, который, развеселившись, ошеломил эту женщину-Аргуса таким обилием комплиментов, что от его любезности она опьянела больше, чем от выпитого вина. Когда в разгар веселья он засунул ей за корсаж кошелек, она как будто забыла о том, что надвигается ночь, и с согласия своей спутницы приняла его предложение поужинать.
      Это была великая победа, одержанная нашим искателем приключений, и, однако, он угадывал, что компаньонка неправильно истолковывает его поведение, воображая, будто на нее направлена страсть, в которой он признавался. Так как для исправления этой ошибки оставалось только одно средство - напоить ее так, чтобы сознание ее угасло, - он поспешно обратился к бутылке. Компаньонка так долго от него не отставала, не проявляя никаких признаков опьянения, что у него самого все заплясало перед глазами, и он понял, что, прежде чем удастся осуществить его затею, он будет совершенно непригоден для всех любовных утех. Посему он прибег к помощи своего камердинера, который понял его с первого слова и охотно согласился взять на себя роль, прелюдию к коей разыграл его господин. Когда дело это было улажено к полному его удовольствию, а ночь спорила с рассветом, Перигрин, воспользовавшись случаем, начал нежно нашептывать на ухо своей дульцинее обещания навестить ее, когда его сестра удалится в свою спальню, и умолял ее оставить дверь незапертой.
      Сообщив эту приятную весть, он сделал такое же предупреждение миссис Хорнбек, когда провожал ее в спальню; и как только мрак и тишина воцарились в доме, он и его верный оруженосец тронулись в путь и разошлись в разные стороны. Все соответствовало бы их желаниям, если бы камердинер не погрузился в сон подле своей любовницы и, мучимый кошмаром, не возопил голосом, столь непохожим на голос ее предполагаемого поклонника, что она тотчас обнаружила свою ошибку. Разбудив его щипком и громким визгом, она пригрозила подать на него в суд за изнасилование и осыпала всеми ругательствами, какие ей подсказывало бешенство и разочарование.
      Француз, убедившись, что разоблачен, проявил исключительное присутствие духа и изворотливость. Он умолял ее успокоиться ради ее же собственной репутации, каковая была ему бесконечно дорога, и уверял, что питает глубочайшее уважение к ее особе. Его доводы произвели впечатление на дуэнью, которая, опомнившись, поняла суть дела и решила, что в ее интересах прийти к соглашению. Поэтому она приняла извинения своего любовника при условии, что он загладит женитьбой оскорбление, ей нанесенное, и в этом отношении он успокоил ее сердце, не скупясь на клятвы, которые давал с готовностью, хотя отнюдь не намеревался сдержать слово.
      Перигрин, который был встревожен ее воплем и бросился к двери, готовясь вмешаться, если того потребуют обстоятельства дела, подслушал разговор, закончившийся таким соглашением, и вернулся к своей возлюбленной, которая очень позабавилась рассказом об этом происшествии, предвидя, что в будущем она не встретит стеснений и препятствий со стороны сурового своего стража.
      ГЛАВА LX
      Хорнбека уведомляют о встрече его жены с Перигрином, против коего он замышляет козни, которые не достигают цели благодаря вмешательству Пайпса. Супруга окунают в воду в наказание за его замысел, а нашего героя задерживает патруль
      Однако оставался еще один человек неподкупленный, и это был не кто иной, как ее лакей, чье молчание наш герой попытался купить поутру щедрым подарком, который тот принял, не скупясь на изъявления благодарности и предлагая услуги; но эта учтивость была лишь маской, скрывавшей его намерение осведомить своего господина обо всем, что произошло. Этот лакей был нанят не только шпионить за госпожой, но и следить за поведением компаньонки, и ему посулили завидное вознаграждение, если он когда-нибудь обнаружит нечто преступное или подозрительное в ее поступках. Что же касается до лакея, привезенного ими из Англии, то он был приставлен к особе своего господина, чье доверие утратил, давши ему совет избегать крутых мер, чтобы вернуть супругу, которая своими провинностями навлекла на себя его гнев.
      Лакей-фламандец, исполняя взятые на себя обязанности, с первой же почтой написал Хорнбеку, сообщая со всеми подробностями о приключении в "Версале" и тщательно описав нежданно объявившегося брата, после чего у супруга не осталось никаких оснований сомневаться в том, что это прежний его обидчик; в крайней ярости он решил устроить засаду для этого насильника и раз навсегда лишить его возможности нарушать покой, поддерживая сношения с его супругой.
      Меж тем любовники наслаждались без всяких помех, и намерение Перигрина навести справки о прекрасной незнакомке было временно отложено. Его дорожные спутники недоумевали по поводу загадочного его поведения, которое преисполнило Джолтера смятением и ужасом. Сей заботливый руководитель столь хорошо изучил на опыте нрав своего питомца, что дрожал от страха перед каким-либо неожиданным происшествием и жил в вечной тревоге, подобно человеку, разгуливающему под стенами башни, грозящей обвалом. Опасения его отнюдь не рассеялись, когда молодой джентльмен, узнав, что вся компания выражает намерение ехать в Антверпен, заявил, что они вольны следовать своим желаниям, но сам он решил остаться еще на несколько дней в Брюсселе. Это заявление убедило гувернера в том, что он увлечен какой-то интригой. В горькой досаде Джолтер осмелился высказать свои подозрения и напомнить ему о тех опасных положениях, в какие он попадал прежде вследствие своей опрометчивости.
      Перигрин добродушно выслушал его предостережение и обещал поступать осмотрительно, чтобы защитить себя на будущее время от всех неприятных последствий; однако в тот же вечер поведение его ясно подтвердило, что его благоразумие выражалось лишь в пустых словах. Он, по обыкновению, условился провести ночь с миссис Хорнбек и часам к девяти поспешил к ней, но его остановил на улице старый его уволенный друг, Томас Пайпс, который безвсяких предисловий объявил ему, что хотя Перигрин и бросил его на волю ветра, тем не менее он не может не предупредить его заблаговременно о грозящей опасности, видя, как тот несется на всех парусах в гавань своего врага.
      - Я вам вот что скажу, - произнес он, - быть может, вы думаете, что я перед вами заискиваю, чтобы вы снова взяли меня на буксир, но вы ошибаетесь. Я уже стар, могу уйти на отдых, и есть у меня средства, чтобы защитить свой корпус от непогоды. Но вот в чем дело: я вас знаю с той поры, когда вы были не больше свайки, и не хочется мне, чтобы вы в эти годы лишились своей оснастки. А я случайно повстречал сегодня слугу Хорнбека, который мне сообщил, что его господину донесли о том, как вы абордировали его жену, и он тайно прибыл в этот порт с большим экипажем для того, видите ли, чтобы захватить вас, когда вы будете в трюме. А теперь, если вам вздумается преподнести ему соленого угря на ужин, я готов, не ожидая никакой благодарности и вознаграждения, помогать вам, покуда мой остов не развалится; а если я жду награды за это, то не есть мне до конца жизни ничего, кроме конопати, и не пить ничего, кроме трюмной воды.
      Удивленный этим известием, Перигрин подробно расспросил его о разговоре с лакеем и, выяснив, что сведения, доставленные Хорнбеку, исходили от его слуги фламандца, поверил всем сообщениям Тома, поблагодарил за предостережение, попрекнул за дурное поведение в Лилле и объявил, что вина будет Тома, если они когда-нибудь снова расстанутся. Затем он начал размышлять о том, следует ли бить противника его же оружием; но, сообразив, что не Хорнбек был зачинщиком, и поставив себя на место этого злосчастного супруга, он не мог не признать его права на месть, хотя и считал, что мщение должно отличаться большим благородством; посему он решил наказать его за недостаток мужества. Конечно, решение это было в высшей степени дерзким и несправедливым, раз он хотел покарать человека, у которого не хватало духа потребовать удовлетворения за ущерб, какой он сам нанес его репутации и спокойствию; и, однако, такое варварское убеждение зиждется на мнениях и обычаях людей.
      С такими мыслями вернулся он в гостиницу и, сунув в карман пару пистолетов, приказал своему камердинеру и Пайпсу следовать за ним на небольшом расстоянии, чтобы он мог их позвать в случае необходимости, а затем поместился в тридцати ярдах от двери своей дульцинеи. Не прошло и получаса, как четыре человека заняли позицию на противоположной стороне, с целью, как он догадывался, подстеречь его у входа, чтобы застигнуть врасплох. Но, после того, как они провели немало времени в этом углу и не дождались никаких результатов, их начальник, полагая, что кавалер успел пробраться тайком, подошел к двери вместе со своими спутниками, которые, следуя полученным инструкциям, ворвались в дом, как только увидели дверь открытой, и оставили своего хозяина на улице, где тот почитал себя в большей безопасности. Наш герой, видя его в полном одиночестве, быстро приблизился и, приставив ему пистолет к груди, потребовал, чтобы тот безмолвно следовал за ним под страхом смерти.
      Испуганный столь неожиданным появлением, Хорнбек молча повиновался, и через несколько минут они вышли на набережную, где Пикль, остановившись, дал ему понять, что знает о его гнусном замысле, и добавил, что если он почитает себя оскорбленным каким-либо его поступком, то сейчас ему предоставляется возможность получить удовлетворение, как подобает человеку чести. - У вас есть при себе шпага, - сказал он, - а если вы не желаете прибегнуть к этому оружию, то вот пара пистолетов, выбирайте любой.
      Подобное предложение не могло не смутить человека с таким характером. После недолгих размышлений он, запинаясь, сказал, что у него не было намерения нанести увечье мистеру Пиклю, но что он почитал себя вправе воспользоваться законом, по которому мог получить развод, представив доказательство измены своей жены, и с этой целью нанял людей, чтобы извлечь выгоду из полученных им сведений. Что же касается другого выхода, то он его решительно отклоняет, ибо не понимает, какое удовлетворение он получит, еслиему прострелит голову или пронзит легкие человек, который уже причинил ему непоправимый вред. Наконец, страх внушил ему предложить, чтобы дело это было передано на разрешение двух достойных доверия людей, совершенно не заинтересованных в споре.
      На эти доводы Перигрин с горячностью юноши, сознающего непростительность своего поведения, отвечал, что каждый джентльмен должен сам быть судьей своей чести, а посему он не подчинится решению каких бы то ни было посредников; что он готов извинить трусость, которая может быть природным недугом, но низкого его лицемерия он не простит; что, получив достоверные сведения о гнусных целях засады, он не намерен применять к нему его же предательское средство, но подвергнет его позорному наказанию, достойному негодяя, если тот не сделает усилия, чтобы поддержать свою честь. Затем он снова предложил пистолеты, которые были отвергнуты, как и раньше, после чего подозвал двух своих помощников и приказал им окунуть его в канал.
      Это распоряжение было дано и исполнено чуть ли не в одну секунду, к невыразимому ужасу и смятению бедного трепещущего пациента, который, будучи погружен в воду, заметался, как тонущая крыса, визгливо взывая о помощи и отмщении. Крики его были услышаны направлявшимся сюда патрулем, который взял его под свое покровительство и, вняв его жалобе и объяснению, погнался за нашим героем и его слугами, которые были вскоре настигнуты и окружены. Как ни был стремителен и безрассуден молодой джентльмен, однако он не стал обороняться против шеренги мушкетеров, хотя Пайпс и выхватил свой кортик; но Перигрин сдался, не оказывая сопротивления, и был препровожден на гауптвахту, где офицер, очарованный его внешностью и манерами, обошелся с ним весьма учтиво. Выслушав рассказ о его приключении, он уверил его, что принц примет эту историю как tour de jeunesse {Проделка молодости (франц.)} и даст приказ о немедленном его освобождении.
      На следующее утро этот офицер, явившись с докладом, дал столь благоприятный отзыв об арестованном, что нашего героя должны были вот-вот освободить, но тут Хорнбек подал жалобу, обвиняя его в покушении на убийство и прося, чтобы его приговорили к такому наказанию, какое его высочество сочтет соответствующим характеру преступления. Принц, приведенный в замешательство этой петицией, в результате коей предвидел необходимость нанести обиду британскому подданному, послал за истцом, о котором уже слыхал, и лично упрашивал его отказаться от преследования, каковое послужит только к разоблачению его же собственного позора. Но Хорнбек был слишком взбешен, чтобы внимать таким советам, и настойчиво требовал суда над арестованным, которого изобразил как подозрительного искателя приключений, не раз покушавшегося на его честь и жизнь. Принц Карл заявил, что совет он дал в качестве друга; но раз Хорнбек настаивает на том, чтобы было поступлено по закону, дело будет расследовано и решено сообразно требованиям справедливости и истины.
      Когда проситель, заручившись этим обещанием, удалился, ответчик в свою очередь предстал перед судьей, чье расположение к нему в значительной мере охладело после того, как его противник опорочил его происхождение и репутацию.
      ГЛАВА LXI
      Перигрин освобожден. - Джолтер сбит с толку его загадочным поведением. - Между поэтом и живописцем разгорается спор, который прекращен благодаря вмешательству их, дорожных. спутников
      Наш герой, угадав по некоторым фразам, сорвавшимся у принца, что его принимают за шулера и мошенника, попросил позволения послать кое за какими бумагами, которые должны восстановить его доброе имя, рассеяв наветы его противника. Добившись разрешения, он написал письмо своему гувернеру, выражая желание, чтобы тот принес ему рекомендательные письма, полученные от британского посла в Париже, и другие документы, которые, по его мнению, подтверждали его прекрасную репутацию.
      Записка была вручена одному из младших дежурных офицеров, который доставил ее в гостиницу и пожелал видеть мистера Джолтера. Пелит, случайно стоявший у двери, когда явился этот вестник, и слышавший, как тот осведомляется о воспитателе, ворвался прямо в комнату сего джентльмена и с явной тревогой сообщил ему, что громадного роста солдат с чудовищными усами и в меховой шапке величиной с бушель справляется о нем у двери. Бедный гувернер задрожал при этом известии, хотя не знал за собой таких проступков, которые могли бы привлечь внимание правительства. Когда офицер появился в дверях спальни, волнение его усилилось до такой степени, что рассудок его покинул, и посланец должен был трижды объяснять цель своего прихода, прежде чем тот уразумел смысл его слов и отважился взять доставленное письмо. Наконец, он собрался с духом и прочитал письмо, после чего ужас его сменился беспокойством. Страх подсказывал ему, что Перигрин заключен в темницу за какое-то преступление.
      В тревоге он бросился к чемодану и, выхватив связку бумаг, последовал за своим проводником, сопутствуемый Пелитом, которому намекнул о своих опасениях. Когда они проходили мимо солдат, стоявших под ружьем, у обоих замерло сердце, а когда их ввели в кабинет, физиономия Джолтера выражала такой беспредельный ужас, что принц, при виде его отчаяния, милостиво утешил его, сказав, что бояться ему нечего. Ободренный этими словами, он оправилсянастолько, что понял желание своего воспитанника, просившего предъявить письма посла; некоторые из них не были запечатаны, и их немедленнно прочел его высочество, который был лично знаком с автором и знал кое-кого из аристократов, которым они были адресованы. Эти рекомендации были так тепло написаны и изображали молодого джентльмена в таком выгодном свете, что принц, убедившись в несправедливости обвинений Хорнбека, опорочившего его репутацию, взял нашего героя за руку, попросил прощения за сомнение в его благородстве, объявил его с этой минуты на свободе, отдал приказ выпустить его слуг и обещал Перигрину свою защиту и покровительство, покуда тот остается в Австрийских Нидерландах. В то же время он предостерег его против опрометчивых галантных похождений и взял с него слово чести, что он откажется от преследования Хорнбека во время своего пребывания в этом городе.
      Преступник, столь почетно оправданный, поблагодарил принца в самых почтительных выражениях за его великодушие и искренность и удалился со своими друзьями, которые были изумлены и не знали, что думать по поводу всего виденного ими и слышанного, ибо все происшедшее оставалось попрежнему вне сферы их понимания, каковая отнюдь не расширилась после необъяснимого появления Пайпса, который вместе с камердинером присоединился к ним у ворот замка. Будь Джолтер наделен пылким воображением, его мозг несомненно пострадал бы, расследуя загадочное поведение питомца, которое он тщетно старался понять; но ум у него был слишком трезвый, чтобы его могли заразить фантастические бредни, а так как Перигрин не счел нужным осведомить его о причине своего ареста, он удовольствовался предположением, что в дело замешана какая-нибудь леди.
      Живописец, отличаясь умом более легковесным, строил тысячи фантастических догадок, о которых сообщал Пиклю намеками, надеясь по его ответам и минам узнать правду; но юноша, желая его помучить, увертывался от всех расспросов с такой нарочитой заботливостью и ловкостью, что разжег его любопытство, не давая ему достигнуть цели, и довел до такого возбуждения, что мысли у него начали путаться. Тогда Перигрин решил его успокоить, сказав по секрету, что был арестован как шпион. Эта тайна оказалась для Пелита еще нестерпимее, чем прежняя неизвестность. Он бегал из комнаты в комнату, словно гусыня, собирающаяся снести яйцо, и горел желанием снять с себя это тяжкое бремя; но так как Джолтер был занят разговором со своим воспитанником, а все обитатели дома не знали того единственного языка, на коем Пелит мог говорить, он вынужден был с великой неохотой обратиться к доктору, который заперся в своей комнате. Постучав в дверь без результата, он заглянул в замочную скважину и узрел врача, который сидел за столом перед листом бумаги, держа в одной руке перо, а другой подпирая голову, и взгляд его был устремлен в потолок, словно он погрузился в транс. Пелит, полагая, что с ним столбняк, попробовал взломать дверь, и произведенный им шум оторвал доктора от грез. Сей поэтический республиканец, столь некстати потревоженный, порывисто вскочил, распахнул дверь и, увидав того, кто помешал ему, в бешенстве захлопнул ее у него перед носом и обругал его за дерзкое вторжение, лишившее его очаровательнейшего видения, когда-либо услаждавшего воображение человека. Ему привиделось, как сообщил он впоследствии Перигрину, что, наслаждаясь прогулкой по цветущей долине, граничащей с Парнасом, он встретил почтенного мудреца, в коем по божественному огню в глазах он тотчас признал бессмертного Пиндара. В тот же миг он был охвачен благоговейным уносом и пал ниц перед призраком, который, взяв его за руку, ласково поднял с земли и голосом, слаще, чем пчелиный мед Гиблы, сказал ему, что из всех людей нового времени его одного посещает то небесное вдохновение, которое воодушевляло самого Пиндара, когда он творил наипрославленнейшие свои оды. С этими словами он повел доктора на вершину священного холма, убедил утолить жажду водами Иппокрены, а затем представил гармонической музе, которая увенчала его чело лавровым венком.
      Не чудо, что он пришел в бешенство, когда его оторвали от столь изысканного общества. Он поносил по-гречески назойливого посетителя, который был так поглощен своим делом, что, забыв о причиненной ему обиде и пренебрегая явным неудовольствием врача, прижался губами к двери и взволнованным голосом сказал:
      - Давайте побьемся об заклад на что угодно, что я угадал истинную причину ареста мистера Пикля.
      На это предложение он не получил никакого ответа, а посему повторил его, добавив:
      - Должно быть, вы воображаете, будто его арестовали за то, что он дрался на дуэли, оскорбил аристократа, спал с чьей-нибудь женой или проделал что-нибудь в этом роде, но, ей-богу, вам никогда еще не случалось так заблуждаться, и я ставлю свою Клеопатру против головы вашего Гомера, что вы и через сутки не угадаете настоящей причины.
      Любимец муз, возмущенный неуместной назойливостью живописца, который, по его мнению, явился сюда, чтобы дразнить его и оскорблять, отвечал: - Я охотно принес бы в жертву Эскулапу петуха, будь я уверен, что кто-нибудь возьмется стереть с лица земли такого надоедливого гота, как вы. А что касается до вашей хваленой Клеопатры, которая, говорите вы, писана с вашей жены, то полагаю, что портрет имеет столько же to kalon {Прекрасное (греч.).}, сколько и оригинал; принадлежи он мне, я бы его повесил в храме Клоацины как изображение этой богини, ибо он осквернил бы всякое другое помещение.
      - Эй вы, сэр, - вскричал Пелит, взбешенный в свою очередь таким презрительным отзывом о драгоценном его произведении, - можете позволить себе что угодно с моей женой, но картин моих не трогайте! Они - дети моей фантазии, рожденные пламенным воображением и созданные мастерством моих рук. Сами вы - гот, турок, татарин, бесстыдный хвастун и нахал, если относитесь столь неуважительно к произведению, которое, по мнению всех знатоков нашего века, явится в законченном своем виде шедевром и прославит человеческий гений и искусство.