Бертрис СМОЛЛ
      ЦАРИЦА ПАЛЬМИРЫ
      ТОМ 1
      Анонс
      Действие романа разворачивается в III веке в Римской империи. Красавица Зенобия, царица Пальмиры, борется за власть с императором Аврелианом и, побежденная, покоряется ему. Развратный император жесток и мстителен. Его любовь - не награда, а тяжкое наказание. Но даже самые страшные испытания не могут убить надежду на счастье, и Зенобия после неисчислимых бед и разочарований все-таки находит его.
      ПРОЛОГ
      Ночь была черная и жаркая. Даже самый легчайший ветерок не шевелил листья великолепных высоких финиковых пальм. Небо цвета оникса было усыпано звездами, сверкавшими подобно бриллиантам. Вокруг стояла тишина, словно сама земля в нерешительности чего-то ждала. В предместье великого города-оазиса Пальмиры <Пальмира (Пальмовый город) - крупный центр караванной торговли в Северо-Восточной Сирии. С I в. находилась в сфере римского владычества.> стоял на отшибе дом известного военачальника племени бедави, Забаая бен Селима. Там, внутри, мучилась в родах женщина, пытаясь произвести на свет ребенка.
      Ее стройное белое тело, мокрое от пота из-за огромных усилий и непереносимой летней жары, напряглось в родовых муках. Она переносила мучения молча и не кричала. Ведь кричать, по ее мнению, значило бы проявить слабость характера, а ведь она покорила Забаая вовсе не слабостью.
      В полубредовом состоянии она вспомнила тот день, когда впервые увидела его. В тот раз он приехал в дом ее отца в Александрии и по ошибке забрел в сад на женской половине дворца. Их взгляды встретились, и ее прелестные серо-голубые глаза широко раскрылись под неистовым взором его черных глаз. Ее нежные розовые губы чуть приоткрылись от неожиданности, а юная грудь, вздымавшаяся от нахлынувших на нее чувств, о существовании которых она прежде и не подозревала, возбуждала его страсть. Ни слова не было сказано между ними. Он даже не спросил, как ее зовут. Он стал действовать: нашел выход из сада, разыскал ее отца и попросил ее руки. Это было величайшей дерзостью с его стороны, ведь ее отец - не только один из богатейших людей Александрии, но и прямой потомок последней великой царицы Египта, Клеопатры.
      Симон Тит в свойственной римлянам манере дал своей дочери свободу выбора. Он спросил, чего она желает. А она желала Забаая бен Селима, этого человека из пустыни, с его ястребиным лицом и пронзительными черными глазами, который за один лишь миг пленил ее душу. Ну и пусть он старше ее на двадцать два года, пусть у него есть уже законная жена и несколько наложниц. Ей нет дела до того, что ребенок, которого она подарит ему, будет занимать менее важное положение по линии наследства. Ничто не имело для нее значения, кроме любви к этому удивительному человеку. Поэтому Симон Тит нехотя дал свое согласие.
      Через месяц они поженились, и она покинула александрийский дом своего отца с его утонченным комфортом, чтобы вести жизнь, которая вынуждала ее первую половину года скитаться по сирийским пустыням, а следующую половину отдыхать в прекрасной Пальмире. Таков обычай бедави - проводить жаркое лето в Пальмире. Частью приданого стал изящный дом с садом на окраине города.
      Ужасающая боль, никогда ранее не испытываемая, пронзила все тело, и она прикусила губу. Скоро все кончится, ее дитя наконец появится на свет.
      Старшая жена Забаая, Тамар, велела ей тужиться, и она так и делала.
      - Тужься, Ирис! Тужься, тужься! - подбадривала ее Тамар.
      - А-и-и-и-й-и-й! - в один голос крикнули остальные женщины, когда ребенок показался между ног матери.
      - Тужься!
      - А я что делаю? - огрызнулась на старшую жену Ирис.
      - Тогда тужься сильнее! - не давала ей снисхождения Тамар. - Ведь ребенок вышел только наполовину. Ирис. Ты снова должна поднатужиться.
      Скрипя зубами. Ирис стала неистово тужиться и вдруг почувствовала, как что-то влажное и теплое выскальзывает из ее тела, словно опустошая его, и боль каким-то сверхъестественным образом начинает утихать.
      Тамар подхватила ребенка и, подняв его, объявила:
      - Это девочка!
      Потом передала малышку другой женщине и толкнула Ирис обратно на родильный стул.
      - Должен выйти послед. Только тогда все закончится. Поднатужься еще один раз - и он выйдет.
      - Я хочу видеть свою дочь!
      - Пусть сначала Ребекка обмоет ее. Ты, как всегда, слишком нетерпелива, бранила ее Тамар.
      В то же время Тамар понимала, что чувствует мать в первый раз - и не только в первый раз, но и всегда.
      Через несколько минут Ирис обтерли губкой, смоченной прохладной розовой водой, и надели на нее простую белую ночную рубашку. Малышку, которая громко закричала сразу после рождения, аккуратно запеленали и вручили матери.
      Тамар взглянула на одну из женщин и резко скомандовала:
      - Приведите моего господина Забаая!
      Ей повиновались, как главной жене, и относились к ней со страхом и почтением. Именно ее сын, Акбар, должен в будущем принять на себя руководство всем племенем.
      Глядя сверху вниз на Ирис, Тамар думала о том, как она прекрасна со своей молочно-белой кожей, светло-пепельными волосами и серо-голубыми глазами! Она так не похожа на других! Эту женщину, Забаай не только любил, он, кроме того, мог подолгу разговаривать с ней.
      Забаай вошел в комнату. Это был мужчина среднего роста и крепкого телосложения. Темные яркие глаза, черные волосы и бороду еще не тронула седина, несмотря на то что ему минуло уже сорок три года, прекрасное лицо с резкими чертами, будто высеченными из мрамора, с высокими скулами и ястребиным носом, губы полные и чувственные - Забаай был красивым мужчиной.
      Его появление заставило всех женщин, кроме Тамар и Ирис, броситься на колени. Он взглянул на двух своих жен, и выражение его черных глаз смягчилось. Он любил их обеих - Тамар, спутницу своей молодости, и Ирис, утешение в старости. Другие женщины давали ему разнообразие и преходящие удовольствия, но этих двух он ценил.
      - Боги осчастливили тебя дочерью, мой господин! - сказала Тамар.
      - Дочерью? Он удивился, - Да, мой господин, дочерью!
      Стоявшие на коленях женщины с лукавством посмотрели друг на друга, а те из них, что были злобны и ревнивы, с трудом сдерживались, чтобы не выдать свою радость. Они - матери сыновей, а единственное, на что способна эта александрийская сука, - всего лишь произвести на свет дочь! Они ожидали справедливого гнева своего господина и полагали, что он откажется от этого отродья и прикажет бросить ее на произвол судьбы.
      Но на его лице появилась улыбка, и он расхохотался.
      - Ирис! Ирис! - воскликнул он, и его глубокий голос потеплел, выражая одобрение. - Ты снова сделала то, чего от тебя не ожидали, и подарила дочь! Спасибо тебе, моя прекрасная жена!
      Спасибо тебе!
      Преклонившие колени женщины были ошеломлены. Ее похвалили за то, что она родила дочь! Но ведь все мужчины хотели иметь сыновей, и чем больше, тем лучше. И Забаай не исключение. Он гордился своими тридцатью пятью сыновьями, даже помнил имя и возраст каждого из них. Однако женщины все поняли: он так любит ее и поэтому готов простить ей все. Они смиренно вздохнули.
      Ирис засмеялась, и ее тихий смех был полон озорного веселья.
      - А разве я когда-нибудь делала то, чего от меня ждали, мой господин? спросила она.
      Его черные глаза смеялись ей в ответ. Бросив взгляд на остальных женщин, Забаай коротко приказал:
      - Оставьте нас!
      - Но только не Тамар, мой господин!
      Ирис не хотела обижать Тамар, которая так добра к ней. Она не забывала: если Забаай умрет, то ее судьба и судьба ее дочери будут в руках старшего сына Тамар, Акбара.
      Забаай наклонился, чтобы взглянуть на свою новорожденную дочь. Привыкший к крупным младенцам - мальчикам, он испытал нечто вроде благоговения при виде нежной крошечной девочки, отцом которой он был. Младенец спал, но изящные томные ресницы слегка трепетали на бледно-золотистой коже. Темные волосы девочки казались маленьким пучком пуха над ее красиво очерченной головой. Несмотря на дремоту, ее крошечные ручки двигались с трепетной неугомонностью, а тоненькие пальчики очаровывали его своими прозрачными миниатюрными ноготками. Он прекрасно знал, как нужно вести себя с сыном, но не знал наверняка, как следует обращаться с дочерью. Этот ребенок - единственный из всех его детей, рожденный от великой любви, которую он испытывал к его матери.
      Подняв глаза, он заметил:
      - Она очень маленькая! Ирис и Тамар рассмеялись.
      - Девочки при рождении обычно бывают меньше мальчиков, мой господин, сказала Тамар.
      - Ох!
      Он чувствовал, что ведет себя немного глупо, но ведь это его первая дочь!
      - Где халдей? - спросил он, внезапно вспомнив о чем-то.
      - Здесь, господин!
      Из темного угла комнаты неожиданно появилась сгорбленная фигура старца с острыми глазками и длинной белой, как снег, бородой. Он был одет в темную, струящуюся мантию, украшенную звездами и лунами, вышитыми серебряной нитью. Старик низко поклонился, и у Ирис захватило дыхание. Ей показалось, что сидевший на его голове немного набок тюрбан вот-вот упадет прямо на подол ее рубашки. Но он так и не упал.
      - Отметил ли ты на небесах точный момент рождения этого ребенка, халдей?
      - Да, отметил, мой господин Забаай! В тот самый момент, когда дочь выскользнула из лона своей матери, небесные тела Венера и Марс встретились и соединились. Никогда еще не видел я столь благоприятных знаков. Это предвещает для нее великие события!
      - Какие великие события, халдей?
      - Все откроется в полном гороскопе ее рождения, мой господин, а сейчас могу лишь сказать, что твоя дочь добьется успеха и в любви, и на войне, ибо боги, как я вижу, уже возлюбили ее, Забаай удовлетворенно кивнул. Халдей был самым уважаемым астрологом на Востоке. Он славился не только точностью своих предсказаний, но также и честностью.
      Когда старик, пятясь, вышел из комнаты, Забаай взглянул на молодую жену с огромной любовью.
      - Как же мне вознаградить тебя, моя любовь, за это изумительное дитя? спросил он.
      - Позволь мне дать ей имя, мой господин! - ответила Ирис.
      - Очень хорошо! - согласился он, довольный. Другая женщина на ее месте попросила бы у него драгоценности. Тамар не смогла сдержать любопытство.
      - Как же ты назовешь ее?
      - Зенобия, - последовал ответ. - Та, которой дал жизнь Юпитер.
      - Зенобия... - размышлял Забаай. - Это хорошее имя!
      - А теперь ты должна отдохнуть, - Тамар забрала у Ирис младенца. - Пусть твоя Баб присмотрит за Зенобией, пока ты будешь спать.
      Ирис кивнула. Теперь, когда возбуждение, вызванное родами, уже позади, она начинала чувствовать сонливость. Забаай поднялся, наклонившись на мгновение, чтобы поцеловать свою молодую жену, а потом вместе с Тамар вышел из комнаты.
      Оставшись в одиночестве, Ирис вздохнула и очень осторожно потянулась, чтобы найти более удобную позу. Как прекрасно ее дитя! Завтра она принесет в жертву ягненка в храме Юпитера, чтобы поблагодарить его за дочь. Ее заинтересовали предсказания халдея, но она не до конца поняла их. Потом, когда ее начал охватывать сон, беспокойство постепенно исчезло. Какое все это имеет значение, раз Зенобия благословенна и находится под покровительством?
      - Пусть боги будут благосклонны к тебе на протяжении всей твоей жизни, доченька моя! - нежно прошептала Ирис и заснула.
      Глава 1
      - С днем рождения, Зенобия!
      Зенобия бат Забаай, которой исполнялось шесть лет, счастливо засмеялась в ответ на поздравление своей семьи. Она была прелестным ребенком - высокая для своего возраста, с длинными непокорными темными волосами, которые ее мать уложила красивыми локонами ради такого торжественного случая, и блестящими серебристо-серыми глазами. Ее незамысловато задрапированная белая туника с поясом из голубого шелкового шнура оттеняла ее светло-золотистую кожу.
      Забаай бен Селим подхватил свою единственную дочь на руки и поцеловал.
      - Разве ты не хочешь узнать, какие подарки тебе приготовили, моя драгоценность?
      Зенобия хихикнула и с озорным выражением взглянула на своего обожаемого отца.
      - Конечно, хочу, папа, но мама сказала, что я не должна спрашивать, пока мне их не предложат.
      Забаай бен Селим не смог удержаться.
      - Али! - взревел он. - Веди сюда подарок ко дню рождения моей дочери.
      В открытый внутренний двор вошел любимый раб отца Зенобии, ведя за собой изящную, горячую, гарцующую серую кобылу в уздечке из красной кожи с позвякивающими на ней медными бубенчиками. На ней было маленькое седло, подходящее по размерам для девочки.
      Зенобия онемела от изумления и восторга. Ничего ей так не хотелось иметь, как свою собственную красивую арабскую лошадь. Последние шесть месяцев она много раз довольно прозрачно намекала на это своему отцу.
      - Ах, папа! - наконец прошептала она.
      - Значит, она тебе нравится? - поддразнивал свою единственную любимую дочь Забаай бен Селим.
      - О, да! Да, папа! Да!
      - Забаай, но ведь ты ничего не сказал мне! Лошадь? Но ведь девочка еще совсем маленькая! - Ирис казалась обеспокоенной.
      - Не беспокойся, любовь моя! Эту кобылу вырастили послушной. Обещаю, все будет хорошо.
      Тамар положила свою нежную руку на плечо Ирис и тихим голосом произнесла:
      - Не оберегай ее чрезмерно. Ирис! Вряд ли такое воспитание пойдет ей на пользу. Женщин племени бедави воспитывают сильными и независимыми!
      - Я хочу покататься на ней сейчас же! - воскликнула Зенобия.
      Забаай поднял дочь и посадил ее на спину кобылы. Она сидела горделиво, словно была рождена для того, чтобы сидеть в седле.
      - Поехали, Акбар! Я буду соревноваться с тобой! - бросила Зенобия вызов наследнику отца.
      - Я должен звать свою лошадь! - запротестовал он, изумленный.
      - Ну так поспеши! - поддразнила она и быстро выехала через ворота внутреннего двора.
      ***
      В тот год, когда Зенобии исполнилось одиннадцать лет, она решила, что не отправится со своей семьей в традиционные зимние скитания. Пальмира вдруг стала для нее необычайно притягательным местом. Как она любила этот город с его улицами, огромными храмами, широкими вымощенными мрамором аллеями, с его великолепными магазинами и рынками! У каждого из этих рынков был свой, непохожий на другие и неповторимый запах: дубящейся кожи, духов; мокрой шерсти, которую подготавливают для прядения и крашения; чанов для окрашивания шелка; скота; пряностей и всевозможной экзотической пищи. Зенобия просто не смогла бы вынести нового расставания с этим городом!
      С упрямой решимостью она спряталась, и теперь радостно поздравляла себя, убежденная, что ее не найдут.
      - Зенобия! - голос Тамар эхом отдавался по пустому дому.
      - Зе-но-би-я! Где ты, дитя? Ну, иди же, сколько можно прятаться от нас! Путешествие уже началось!
      - Зенобия, ты ведешь себя глупо! - Голос Ирис все больше наполнялся раздражением.
      - Иди сейчас же к нам!
      Тихонько посмеиваясь, девочка скорчилась под огромной кроватью в спальне своего отца. Нет, в этом году она не хочет проводить зиму в этой проклятой пустыне! Только одни боги знают, как она ненавидит ее! Мили, мили и мили бесконечного песка! Длинные, скучные дни, голубое небо, безоблачное и неподвижное, словно каша. Она даже фыркнула от отвращения.
      И эти козы! В то время как лучшая ее подруга Юлия Туллио проводила восхитительный зимний сезон в Пальмире, ходила в театры и на игры, она, Зенобия бат Забаай, вынуждена пасти этих бессловесных, вонючих коз! Это просто возмутительно! Бедави измеряли богатство человека количеством скота, которым он владел, а у ее отца было очень много стад. Но как же невыносимо всю зиму гоняться за этими глупыми, норовистыми козами!
      Лишь ночи в пустыне очень интересные. Она любила то время, когда небо темнело и покрывалось звездами. Некоторые из них были такие яркие и большие, что, казалось, до них можно дотронуться. Отец научил ее читать звезды, и она знала, что, пока есть звезды на небе, она сможет найти обратный путь в Пальмиру даже из подземного царства Гадес.
      - А, Зенобия! Так вот ты где!
      Тамар протянула руку и вытащила девочку из-под кровати.
      - Нет! - яростно сопротивлялась Зенобия. - Я не поеду! Я ненавижу эту пустыню! Ненавижу!
      - Не будь глупенькой! - терпеливо отвечала ей Тамар. - Ведь ты - бедави, а пустыня - это наш дом. А теперь поедем, Зенобия! Ты же моя хорошая девочка!
      И Тамар подняла ее на руки.
      Но дерзкая девчонка вырвалась, и глаза засверкали недобрым огнем.
      - Я бедави только наполовину, но даже эта моя половина не любит пустыню!
      Тамар рассмеялась. Это правда, и в самом деле ей не в чем обвинять Зенобию. Она еще такая юная, и город манит ее к себе. Подошла Ирис, и Зенобия бросилась к своей прелестной матушке.
      - Я не хочу ехать, мама! Почему мы не можем остаться здесь? Мы обе? Папа не будет возражать. Театральный сезон как раз начинается, и Юлия говорит, что этой зимой выступает прекрасная труппа танцоров и актеров из Рима.
      - Наше место - рядом с твоим отцом, Зенобия! Ирис никогда не повышала голос, но тон его не оставлял сомнений в безусловности повиновения. Она погладила темную головку своего ребенка. Какой красавицей становится эта крошка, и как сильно она. Ирис, любит ее!
      - А нельзя ли мне остаться с Юлией? Ее мама согласна. Неужели так необходимо, чтобы я пасла коз! - сделала Зенобия последнюю отчаянную попытку.
      - Да, Зенобия! - последовал твердый и спокойный ответ. Однако едва заметная улыбка задрожала в уголках губ Ирис. "Бедная Зенобия", - подумала она. Теперь она знает, что чувствует ее дочь. Надо молчать, ведь сочувствие лишь подталкивает к бунту. Ирис тоже ненавидела пустыню, но за все эти годы она ни разу не призналась в этом вслух. Пустыня - часть жизни ее мужа, и выйдя за него замуж, она приняла ее. Она протянула дочери руку.
      - А теперь пойдем, моя дорогая! Пойдем без дальнейших препирательств. Караван уже успел далеко уйти, а ведь ты знаешь, как я не люблю скакать галопом на верблюде! Ты же не хочешь, чтобы меня стало тошнить от тряски. Ну, пойдем же!
      - Да, мама. - Зенобия вздохнула, побежденная. Они направились к двери, как вдруг услышали на лестнице за дверью спальни звуки чьих-то шагов. Тамар окаменела, почувствовав опасность. Потом, оттащив Зенобию от матери, толкнула девочку под кровать с ярко-красными атласными занавесями.
      - Оставайся здесь! - торопливо прошипела она, - и, что бы ни случилось, не вылезай отсюда, пока я не скажу! Ты поняла меня? Не вылезай, пока я не позову тебя!
      Прежде чем Зенобия могла выразить протест, дверь спальни рывком распахнулась. Из своего укромного места она не могла видеть, как в комнату ворвался отряд римских солдат.
      Тамар быстро выступила вперед и сказала:
      - Доброе утро, центурион! <Центурион - командующий центурией, подразделением римского войска, состоявшим из ста или менее воинов.> Чем я могу быть вам полезна? Центурион дерзко рассматривал ее, думая, что у этой женщины красивая фигура и большие мягкие груди, она выглядит чистой и здоровой.
      - Чей это дом? - спросил он.
      Тамар поняла его взгляд. Она молилась о том, чтобы ей удалось сохранить спокойствие.
      - Это дом Забаая бен Селима, военачальника племени бедави, центурион. Разрешите мне представиться - Тамар бат Хаммид, старшая жена Забаая бен Селима, а эта, другая госпожа, - вторая жена моего господина, Ирис бат Симон.
      - Почему вы одни? Где слуги? - голос центуриона звучал высокомерно.
      - Я вижу, вы недавно в Пальмире, центурион. Бедави проводят в Пальмире лишь половину года. Другую же половину мы кочуем в пустыне. Мой муж уехал всего несколько минут назад.
      Мы с Ирис проверяем, все ли в порядке. Ведь нельзя полагаться на рабов.
      На минуту она сделала паузу, надеясь, что центурион удовлетворится и позволит им уйти. Однако, видя, что его намерения все еще не изменились, она решилась перейти в атаку.
      - Могу ли я спросить, почему вы вошли в этот дом, центурион? Это не в обычаях римской армии - входить в частные дома в дружественном городе. Мой муж - глубоко уважаемый гражданин этого города, почитаемый всеми, кто его знает. У него есть римское гражданство, центурион, и он лично знаком с губернатором. Я также скажу вам, что Забаай бен Селим приходится двоюродным братом правителю этого города, князю Оденату.
      Центурион сказал, не глядя на нее:
      - Когда мы проезжали мимо, ворота были широко распахнуты, и так как мы увидели, что дом пуст, то решили проверить, не грабят ли разбойники собственность римского гражданина.
      Он лгал, и оба они знали это. Когда Забаай уехал, он крепко запер за собой ворота. Тамар стало страшно, но она знала, что если покажет свой страх, то этим только побудит этих людей совершить то злодейство, которое они задумали.
      - Римляне, как всегда, хранители мира. Я расскажу моему господину Забааю о вашей заботе, центурион. Ему будет очень приятно услышать это, - сказала Тамар, и ее голос звучал твердо и искренне.
      Она повернулась к Ирис, которая, нервничая, стояла позади нее.
      - Пойдем, Ирис! Мы должны поспешить, чтобы встретиться с нашим господином Забааем. Верблюды стоят в стойлах, центурион. Не будет ли один из ваших людей так добр привести их?
      - А откуда мне знать, что вы действительно те, за кого себя выдаете? сказал центурион. - Может быть, вы воровки, и тогда у меня и у моего командира будут неприятности. Кольцо мужчин все теснее смыкалось вокруг них. - Мой господин Забаай, его жены и вся его семья хорошо известны римскому губернатору города! - угрожающе повторила Тамар.
      Теперь она не на шутку испугалась. Тамар поняла, что эти люди не легионеры, а иностранные наемники, варвары, завербованные в галльских и германских племенах, известные своей безжалостностью, лишенные милосердия и уважения к кому бы то ни было, в том числе и к женщинам.
      - Я не сомневаюсь в том, что вы обе хорошо известны в городе, - вкрадчиво произнес центурион.
      Окружавшие его мужчины засмеялись, и в их глазах загорелось возбуждение. Его взгляд был дерзким и жестоким, он протянул руку и оттолкнул Тамар в сторону.
      - А вот тебя я хочу получше разглядеть! - сказал он Ирис, вытащив ее вперед.
      Вначале она глядела на него, не дрогнув, и ее серо-голубые глаза выражали презрение. Но сердце так тяжело билось в груди. Ей казалось, что она смотрела в лицо смерти. Центурион не спеша гладил ее пепельно-белокурые волосы. Потом его рука медленно скользнула по ее телу вниз и скала ласкать ее груди.
      - Центурион, - сказала она тихим, напряженным голосом, - я не только жена Забаая бен Селима, но и единственная дочь крупного банкира Симона Тита из Александрии. Не допустите, чтобы простая грубость переросла в серьезное преступление!
      - Ты лжешь! - нагло ответил он. - Ты - пальмирская проститутка!
      - Центурион, не делайте этого! - сказала Ирис, и теперь ее голос дрожал. Разве у вас нет жены или сестры? Понравилось бы вам, если бы кто-нибудь сделал с ними такое?
      Он бесстрастно взглянул на нее, и она не увидела ни жалости, ни сострадания в его синих, как лед, глазах.
      - Прошло уже много времени с тех пор, как я в последний раз спал с блондинкой, - сказал он и опрокинул ее на кровать.
      Она попыталась вырваться, но он грубо пихнул ее назад. Самообладание покинуло Ирис. Она визжала в страшном испуге. Центурион злобно ударил ее, разорвал на ней платье и задрал его вверх, к животу. Его колено протиснулось между ее ног, а она боролась с ним, царапая ногтями лицо, сходя с ума от страха и испытывая стыд от того, что происходило с ней. Она не знала других мужчин, кроме своего любящего, нежного мужа. Ирис не могла представить себе, что мужчина мог сделать с женщиной такое. Она поняла - бороться бесполезно, но в глубине души отказывалась принимать весь этот ужас. Центурион в ярости от того, что ему мешают, продолжал бить ее, чтобы заставить покориться. Ее глаза распухли и почти закрылись, и тут она почувствовала, что он одолевает ее и, причиняя ей жестокую, жгучую боль, проникает в ее сопротивляющееся тело. Наконец, рассудок покинул ее, а он снова и снова бил ее, не думая ни о чем, кроме собственного удовольствия от того, что подчинил себе эту женщину.
      - Ей Богу, - проворчал он, - это самая лучшая сука из всех, которых я трахал за многие месяцы!
      Под кроватью, скрытая покрывалами, маленькая Зенобия закрыла глаза, плотно сжимая веки. Странные звуки наверху пугали ее. Она дрожала и была смущена, услышав, как ее мать умоляла кого-то таким испуганным голосом. Потом ее мать пронзительно закричала, и больше она не слышала голосов женщин, а только грубый смех мужчин и слова, которых она не понимала.
      Ирис не услышала эти слова. Она так и не узнала, что ею овладел не только центурион, но и полдюжины других мужчин, которые терпеливо ждали своей очереди, чтобы изнасиловать ее теперь уже неподвижное тело. В конце центурион изнасиловал ее во второй раз и выругался, потому что кончил слишком быстро. В раздражении он перерезал ей горло, так, как режут беззащитного ягненка быстро и бескровно.
      Тамар, которую опрокинули на спину на холодный, покрытый плитками пол и задрали платье на голову, пришлось лишь немногим лучше, чем Ирис. Но Тамар не пыталась сопротивляться. Ее, изнасилованную, оставили умирать, даже не потрудившись прикончить ножом. Она лежала, едва дыша, пока солдаты грабили комнату, забирая те немногие вещи, которые в ней еще оставались. Ведь большую часть обстановки, как всегда, Забаай бен Селим увез с собой. Тамар испуганно затаила дыхание, когда они сорвали с кровати занавески вместе с покрывалом. Она молила всех богов, каких только могла вспомнить, о том, чтобы в своей алчности и похотливой торопливости они не заметили маленькую Зенобию. И эти горячие молитвы были услышаны. Ее глаза встретились с испуганными глазами дочери Ирис, и она предупредила девочку, чтобы та не двигалась и была безмолвна, как могила.
      Казалось, целую вечность Тамар лежала на животе на холодных плитках пола. Ее изнасилованное тело непереносимо болело. Она не осмеливалась даже стонать из страха, что солдаты поймут, что она жива. Наконец, обыскав все комнаты в поисках ценностей, они покинули дом Забавя бен Селима. Тамар услышала, как их лошади стучали копытами во внутреннем дворе, и удивилась, как это она не слышала их раньше. Возможно, они намеренно бесшумно ввели животных внутрь с тем, чтобы захватить врасплох людей, оставшихся в доме. Теперь, по крайней мере, она знала, что они кавалеристы, и это сузит круг поисков ее мужа, когда он будет искать виновных.
      Уверенная в том, что теперь они остались одни, Тамар застонала от боли и попыталась сесть. Зенобия выкарабкалась из-под кровати. Ее личико было мокрым от слез, когда она помогала Тамар. Девочка была бледна и дрожала от страха. Она старалась не смотреть в сторону кровати.
      - Моя мама мертва? Тамар кивнула.
      - Не гляди на нее, дитя мое!
      - По почему, Тамар? Почему они сделали это? Ведь вы сказали им, кто вы такие! Почему же они причинили тебе боль? Почему они убили мою маму?
      Тамар выплюнула выбитый зуб.
      - Этим римлянам и слова нельзя сказать, - презрительно произнесла она.
      С помощью Зенобии ей удалось, наконец, сесть, привалившись спиной к кровати. Вдруг, смутившись от того, в каком беспорядке ее одежда, она одернула юбки, разрезанные, разорванные и испачканные солдатами.
      - Думаю, они вряд ли украли наших верблюдов, дитя мое. Иди в конюшню, возьми одного из них и скачи к своему отцу как ветер. Расскажи ему о том, что случилось! Я не могу ехать, Зенобия, мне придется ждать здесь!
      - Это моя вина! - воскликнула Зенобия, и из ее ясных глаз хлынули слезы. Моя мама мертва! Ах, это все мои капризы, уехали бы мы все вместе, не случилось бы этого!
      И она горько расплакалась.
      Тамар глубоко вздохнула. У нее все болело, и ей хотелось громко крикнуть Зенобии, что действительно это она виновата в том, что задержала их. Но потом женщина взглянула в лицо ребенку, только что потерявшему мать.
      - Нет, дитя! - твердо произнесла она и вдруг сама поверила в это. - Ты не должна обвинять себя. Это - судьба, воля богов. А теперь поезжай и приведи сюда своего отца!
      - А как же ты? - беспокойно вздохнула Зенобия.
      - Принеси мне кувшин воды, и я как-нибудь переживу. А после этого сразу же поезжай. Но будь осторожна!
      - Я выеду через задние ворота! - пообещала Зенобия. Тамар устало кивнула. Она вдруг почувствовала себя очень утомленной и очень, очень старой. Она выживет, хотя бы для того, чтобы увидеть, как покарают тех, кто сделал с ней это и кто так бессмысленно убил Ирис. Она долго сидела в полуденной жаре, бесстрастно наблюдая, как два больших слепня летали, жужжа, вокруг зверски растерзанного тела Ирис.
      Зенобия покинула дом, пройдя из сада, располагавшегося рядом с кухней, в конюшни, где ждали три нетерпеливых и норовистых верблюда, жевавших свою жвачку. Она ничего не чувствовала - ни горя, ни гнева, ни страха. Она оцепенела от пережитого потрясения, вспоминая, как ее мать молила о милосердии. Никогда прежде Зенобия не слышала, чтобы голос ее матери звучал так умоляюще и испуганно. Этот голос все еще звучал в ее ушах, и она знала, что не забудет его до конца дней.
      Она рассеянно похлопала своего верблюда, необычайно кроткого, со светлой шерстью. Оседлав животное, она направила его через задние ворота дома своего отца, наклонилась, чтобы отодвинуть засов, и выехала на дорогу, ведшую в пустыню. Верблюд двигался быстро, его шаги становились все больше и больше, и наконец он, казалось, полетел над дорогой.
      Зенобия сидела на его спине, надежно устроившись в седле из красной кожи. Свой белый льняной хитон она подтянула вверх, чтобы свободно управлять верблюдом, в то время как ум напряженно работал. Почему эти люди убили ее мать? Она не могла понять этого, ведь в своей жизни она видела от людей только добро и снисходительность. Ее отец, старшие братья, их друзья баловали ее. Она знала, что мужчины, случается, бьют своих жен. Однако все это не выходило за рамки приличий. Все говорили, что женщин время от времени необходимо наказывать. Однако ей никогда не приходилось видеть, чтобы ее отец бил своих жен. А ведь ее мать даже не знала мужчин, которые напали на нее. Но раз она не знала их, тогда почему же они так жестоко поступили с ней, почему причинили ей боль, почему убили ее? Она не могла понять этого.
      Значит, жестокость - это черта, характерная для одних только римлян? Может быть, их поразила какая-то особая форма сумасшествия, которая заставляла нападать на невинных чужеземцев?
      Маленькими пятками она побуждала верблюда бежать еще быстрее, - впереди была видна пыль, которую поднимал караван ее отца. Вскоре она уже проезжала мимо групп семей, входивших в их племя. Все махали ей руками и окликали, приветствуя, когда ее верблюд галопом скакал мимо. Они улыбались ей вслед, любимице всех членов племени. Они любили ее не за то, что она дочь их предводителя. Зенобию бат Забаай - веселого и доброжелательного ребенка невозможно было не любить. Во главе группы она увидела своего отца и старшего из своих братьев, Акбара. Она принялась махать им и неистово кричать, и ее юный голос глухо отдавался в ее ушах.
      - Привет, малышка! Не хочешь ли ты на этой старой, искусанной блохами кляче соревноваться с моим чемпионом? - воскликнул, поддразнивая ее, Акбар.
      Но тут он увидел ее измученное и бледное маленькое личико и, повернувшись к своему отцу, крикнул:
      - Отец, что-то случилось!
      Караван остановился. Забаай, сойдя с верблюда, спустил на землю свою юную дочь. Вокруг них начала собираться толпа.
      - В чем дело, мой цветок? - спросил военачальник бедавийцев. - Где твоя мать и Тамар?
      - Римляне... - начала Зенобия, - пришли римляне, и мама мертва, а Тамар тяжело ранена!
      - Что?! Что ты говоришь, Зенобия? Ведь римляне - наши друзья!
      - Римляне убили мою мать! - пронзительно завизжала Зенобия. Она совершенно потеряла самообладание, и горячие слезы грязными ручейками стекали по ее маленькому личику.
      - Тамар спрятала меня под кроватью. Я не видела их, но все слышала. Они сделали с моей мамой что-то такое, что заставило ее пронзительно кричать, плакать и молить их о милосердии. Я еще никогда не слышала, чтобы моя мама кого-нибудь умоляла, но они заставили ее умолять, а потом убили ее! Тамар в таком ужасном состоянии, что не смогла даже подняться с пола. Ты должен ехать домой, отец! Ты должен ехать домой Забаай бен Селим почувствовал, что ноги под ним подкашиваются. Он понял, что сделали с его женами, хотя его невинная юная дочь не знала этого. Единственный вопрос, который он задавал себе, - почему? Воя от гнева, боли и горя, он начал рвать на себе бороду и одежду. Потом, когда первая яростная атака боли миновала, он начал отдавать приказы. Караван быстро развернулся. Однако Забаай бен Селим, его старшие сыновья и дочь не стали ждать остальных. Вскочив на верблюдов, они быстро поехали обратно по дороге через пустыню по направлению к предместью Пальмиры, где в лучах яркого полуденного солнца стоял их дом. Они скакали так быстро, что следовавший за ними караван видел на своем пути лишь пыль от их верблюдов, которая все еще клубилась в воздухе, приобретая от жары желтый цвет.
      Они нашли Тамар в полубессознательном состоянии. Теперь Зенобия наконец осмелилась взглянуть на оскверненное тело своей матери, и у нее перехватило дыхание от ужаса перед тем, что она увидела. Тело Ирис было распростерто на кровати в нелепой позе, ее бледно-голубое платье и белоснежная нижняя туника разорваны и обнажали ее прелестные груди, покрытые синяками и ранами. Молочно-белые бедра в огромных багряных пятнах. Ее прекрасное милое лицо с серо-голубыми глазами, навеки закрытыми, ее нежный алый рот, злобно и жестоко искусанный - все это" узнавалось с трудом. Как же ее изуродовали!
      - Мама!
      Этот крик вырвался из самой глубины души Зенобии. Она тупо уставилась на тело убитой матери, не в состоянии полностью осознать все происшедшее. Глядя на тело, она не желала верить в то, что Ирис действительно мертва.
      - Уведите отсюда ребенка! - лаконично скомандовал Забаай, не обращаясь ни к кому в отдельности. - Ей не следует видеть это! Уведите ее отсюда!
      - Нет! - Зенобия увернулась, хотя дрожала от пережитого потрясения и горя. - Я должна запомнить и уже никогда не забыть этого! Я буду помнить о том, что сделали римляне!
      Акбар не стал спорить со своей младшей сестрой. Он подхватил и вынес ее, плачущую, из комнаты. Девочка свернулась в его руках калачиком, словно пытаясь скрыться от правды. Ее горькие рыдания разрывали его сердце. Утомившись, он сел на ступеньку лестницы, ведущей на нижний этаж дома, и стал укачивать свою маленькую сестричку.
      Ирис была на несколько лет моложе Акбара, когда его отец привез новую жену из Египта. Некоторое время он воображал себя ее любовником. Он подозревал, что Ирис знала об этом, но никогда не смущала его и не заигрывала с ним. Она относилась к нему с уважением. И тяжелые всхлипывания вырвались из его горла.
      Воспоминания прервал голос Зенобии.
      - Но почему они убили ее, Акбар? Почему? Теперь она глядела на него снизу вверх, и ее маленькое личико а форме сердечка было грязным и мокрым от слез.
      - Они убили ее, потому что они - римские свиньи! - гневно ответил он. Всех, кто не родился римлянами, они называют варварами, но именно они и есть самые настоящие варвары. Они говорят, что Рим основали два брата - сироты, оставленные на смерть на склоне холма, но спасенные и вскормленные волчицей. И я верю в это! Они так и остались дикими зверями до сегодняшнего дня!
      - А что они сделали с моей матерью, Акбар? - боязливо спросила она.
      Он заколебался, не уверенный, следует ли ему отвечать. Ведь она еще ребенок. Она могла быть его собственной дочерью. У него сын ее возраста. Он не знал наверняка, насколько она осведомлена об отношениях между мужчинами и женщинами. Однако из своего прошлого опыта он знал, что от Зенобии так просто не отделаешься.
      - Знаешь ли ты, маленький цветок, как происходит зачатие ребенка?
      - Да, - тихо ответила она. - Мама рассказывала мне об этом, потому что, говорила она, когда-нибудь я стану женщиной. Когда мужчина занимается с женщиной любовью, то вполне естественным результатом их союза будет ребенок. И моя мама говорила, что это хорошо!
      - Это правильно, - ответил он ей.
      Ему не пришлось обдумывать свои слова. Она уже понимала достаточно много, чтобы можно было все объяснить ей, и он сказал:
      - Римляне принудили твою мать заниматься с ними любовью, Зенобия. Когда женщину принуждают к этому, это называется изнасилованием. Римляне изнасиловали твою мать, тем самым обесчестив ее, обесчестив нашего отца, нашу семью и всех бедавийцев. Затем они перерезали ей горло, чтобы не осталось свидетелей их преступления. Моя мать сказала, что ее сочли убитой и не стали добивать ножом.
      На мгновение Зенобия оставалась безмолвной, а потом спросила:
      - Значит, Тамар тоже изнасиловали?
      - Да, - сказал он напряженным голосом. - Мою мать тоже изнасиловали.
      - Значит, поэтому она и спрятала меня, Акбар? - спросила Зенобия. - Она не хотела, чтобы меня тоже изнасиловали?
      - Если бы изнасиловали тебя, это было бы самое худшее бесчестье. Ведь ты девственница, ты никогда не знала мужчины. Часть твоей ценности для твоего будущего жениха как раз и заключается в твоей девственности. Мужчина, женясь на девственнице, не хочет путешествовать по дороге, по которой прошли другие! - торжественно произнес Акбар.
      Она снова умолкла и еще крепче прильнула к его коленям. Теперь она понимала, почему ее мать кричала и умоляла римлян. Она пыталась спасти свою добродетель и честь своего мужа. Какие же страшные звери эти римляне! Зенобия жаждала мести!
      Из спальни ее отца доносились звуки причитаний. Прибыли другие члены их племени, и женщины, входившие в комнату, всхлипывали, испытывая печаль, сочувствие и стыд. Забаай бен Селим вышел из своей комнаты и коротко сказал старшему сыну:
      - Отведи Зенобию в ее комнату, я расспрошу ее.
      Акбар поднялся и отнес сестру в ее комнату, находившуюся в женской половине дома. Посадив ее на кровать, он успокаивающе похлопал ее по плечу и чуть-чуть улыбнулся. У самого Забаая лицо было мрачным и угрожающим. Он сурово взглянул на свою юную дочь.
      - Я выслушал рассказ Тамар, а теперь хочу услышать это из твоих уст.
      Она сглотнула, а потом изложила ему эту историю со своей, детской точки зрения. Она обвиняла себя в том, что стала причиной задержки; Забаай ничего не сказал. Какой бы гнев он ни испытывал, этот гнев таял перед лицом их общего горя. Римляне заплатят за это! О да, они заплатят! Он уже послал дюжину своих сыновей в город, приказав им привести к нему римского губернатора вместе с молодым правителем Пальмиры князем Оденатом. Только после того, как они увидят весь ужас того, что случилось с его женами, он уберет из своей спальни тело Ирис и похоронит его с теми почестями, которые она заслужила.
      Он нежно обнял Зенобию.
      - Ты не виновата, дитя мое. А теперь отдохни, я пошлю к тебе Баб. Сожалею, но тебе придется повторить свой рассказ в последний раз в присутствии губернатора.
      Забаай вышел из комнаты. Гнев огненной лавой залил душу, стучал в висках, не оставляя места грусти. Всю свою жизнь он был гражданином Пальмиры, а кроме того, еще и римским гражданином, как и все жители Пальмиры. Казалось невероятным, что солдаты империи вышли из-под контроля в мирном торговом городе. Ему вдруг захотелось остаться наедине со своим горем. Но это потом, когда он насытится местью. Сначала он должен потребовать справедливой мести.
      Вернувшись в туалетную комнату, он смыл с лица пыль пустыни и переменил одежду. Рабы убрали таз с розовой водой, надушили и расчесали его бороду. Он все еще был красивым мужчиной, среднего роста, с густой черной бородой, в которой уже проглядывала седина. Только темные глаза, потускневшие от страданий, выдавали его чувства.
      В комнату вошел его сын.
      - Они здесь, отец!
      Заабай кивнул и вышел, чтобы приветствовать гостей.
      - Мир вам, мой господин князь, и вам также, Антоний Порций. Добро пожаловать в мой дом, хотя теперь это дом скорби!
      - Мир и тебе тоже, кузен! - ответил князь. Но, прежде чем он успел произнести что-нибудь еще, римский губернатор заговорил в раздражении:
      - Что за срочность такая? - спросил он, и его хорошие манеры словно испарились из-за жары и головной боли. - Меня буквально стащили с ложа эти бородатые хулиганы, твои сыновья, Забаай бен Селим, и безо всяких объяснений заставили пойти с ними! Напоминаю тебе, вождь бедави, что я - императорский губернатор Пальмиры, и ко мне должны относиться с почтением!
      - Именно из-за твоего положения, Антоний Порций, я и вызвал тебя сюда!
      - Ты? Ты вызвал меня?!
      Голос Антония Порция перешел в гневный визг. Его маленький двойной подбородок сердито дрожал.
      - Да! - прогремел ему в ответ Забаай. - Я, Забаай бен Селим, военачальник бедави, вызвал тебя! И лучше тебе, мой господин губернатор, внимательно выслушать, о чем я хочу рассказать тебе. В это утро я со своей семьей выехал из Пальмиры в ежегодное зимнее кочевье в пустыню. Как ты хорошо знаешь, каждый год в это время мы уезжаем на сезон дождей в пустыню, чтобы пасти наши стада. Так вот, двое из моих жен были вынуждены остаться, потому что моя единственная дочь Зенобия не выносит наши зимние странствия по пустыне. Со своей детской логикой она решила, что если спрячется, то нам придется оставить ее в Пальмире. Конечно, ее мать и Тамар нашли ее. Когда женщины уже собирались ехать, они услышали на лестнице, ведущей к моей спальне, чьи-то шаги. С невероятной предусмотрительностью Тамар спрятала мою маленькую дочь под кровать. Хвала богам, что она сделала это!
      В мой дом ворвались римские солдаты, Антоний Порций! Под предводительством своего центуриона они напали на обеих моих жен и, изнасиловав их, бросили Тамар умирать, а моей несчастной Ирис перерезали горло. И все это время, спрятанная под кроватью, моя бедная маленькая девочка сидела, скорчившись в ужасе!
      Эти люди были римскими наемниками, Антоний Порций! Наемники из алы <Ала отряд конницы союзников в римском войске.>. Для тебя не составит труда выловить их. Я хочу, чтобы они были наказаны! Я согласен только на их смерть, не меньше! Слышишь, императорский губернатор? На смерть, не меньше!
      Князь Оденат казался огорченным, услышав слова своего двоюродного брата.
      - Твоя прелестная Ирис мертва? Забаай, что я могу сказать тебе? Как могу утешить после такой потери?
      И он стал рвать на себе одежду, выражая этим жестом сочувствие.
      - А что с ребенком, с твоей дочерью Зенобией? Ее не тронули?
      - Нет, хвала богам! Солдаты не подозревали о том, что моя невинная маленькая дочь тоже в комнате. У меня нет ни малейшего сомнения, что если бы они нашли мое драгоценное дитя, то набросились бы и на нее с не меньшей яростью. Как же вы допускаете таких людей в легионы в наши дни, Антоний Порций? Ведь Пальмира - это не какой-нибудь завоеванный город, где римляне могут насиловать и грабить сколько душе угодно. Наши горожане гордятся, что имеют римское гражданство!
      Антония Порция потрясло услышанное. Он был справедлив и любил Пальмиру. Ведь губернатор прожил в ней большую часть своей жизни. Но необходимо удостовериться, что бедавиец сказал правду.
      - Но откуда мне знать, что ты не выдумал все это? Где, говоришь ты, напали на этих женщин? Смогут ли они опознать тех, кто насиловал и убивал?
      - Пойдемте со мной!
      Забаай провел их в свою спальню, где все еще лежало тело Ирис, избитой, в разорванной в клочья одежде. Тамар все еще сидела на полу, привалившись спиной к кровати. Взгляд ее был отсутствующим, запах крови в жаркой закрытой комнате стал невыносимым, и мухи, жужжа, летали вокруг мертвого тела.
      Римский губернатор, маленький, полный человечек, глядел на Ирис с нескрываемым ужасом. Он несколько раз встречался с ней и помнил ее красивой и любезной женщиной. К горлу его подступала тошнота, и он неловко старался справиться с ней, испытывая перед лицом этой трагедии стыд за весь свой пол.
      - Доказательства неопровержимы, - с грустью произнес он. - Рим не находится в состоянии войны с Пальмирой и ее лояльными гражданами. Мы хранители мира. Те, кто виновен в этом ужасающем происшествии, будут немедленно найдены, подвергнуты суду и наказаны. Суд должен быть скорым.
      - Сегодня же! - последовал резкий ответ. - Солнце не успеет зайти, как эти преступники будут наказаны. Душа моей любимой Ирис взывает к справедливости, Антоний Порций!
      - Будь благоразумным, Забаай бен Селим! - умолял Антоний Порций.
      - Я благоразумен! - гремел в ответ бедавийский вождь. - Я ведь не стал посылать своих людей в город, чтобы они перерезали горло всем римским солдатам, которые им попадутся. Вот что значит быть благоразумным, господин губернатор!
      Внезапно лицо Тамар вновь приняло сосредоточенное выражение, и она заговорила:
      - Я смогу опознать центуриона и его людей, замешанных в этом, господин губернатор! Я никогда не забуду его злобных дьявольских глаз! Они подобны голубому стеклу! В них совсем нет чувства. Никакого. Они у него пустые. С ним было восемь человек, и их лица будут преследовать меня во сне. Я никогда не забуду их!
      Антоний Порций в смущении отвернулся. Ему хотелось всегда выглядеть важным вельможей, но на самом деле это был добрый человек. Доказательства, представшие перед его потрясенным взором, вызывали у него отвращение.
      - Госпожа Тамар, - сказал он, вновь повернувшись к сидевшей на полу женщине. - Вы говорите, что эти люди наемники, что они из алы. Откуда вы знаете об этом?
      - Они очень высокие, - ответила Тамар, - с желтовато-белокурыми волосами, с глазами, голубыми, как небеса над нами, а их кожа, там, где она еще не стала коричневой от загара, белая, как мрамор. Они говорили с сильным акцентом, видимо, латинский язык не слишком хорошо им знаком. Кроме того, они приехали на лошадях, господин губернатор и одеты были как легионеры. Я не ошибаюсь и ничего не перепутала, хотя и истерзана. Я все помню! Я всегда буду помнить это!
      Он кивнул и еще раз спросил ее мягким голосом:
      - Вы совершенно уверены, что они полностью осознавали, кто вы такие?
      - Обе мы, и Ирис, и я, объяснили им несколько раз, подробно и медленно. Но они с самого начала настроились на злодейство, мой господин губернатор. Центурион сказал, что Ирис лжет, что она... - и Тамар в ужасе взглянула на своего мужа.
      - Что она... Кто? - спросил Забаай бен Селим.
      - Пальмирская проститутка! - прошептала Тамар. Забаай бен Селим взвыл от гнева при этих словах. Антоний Порций содрогнулся.
      - Я вынужден задать вам один вопрос, госпожа Тамар, - сказал он извиняющимся тоном, бросив беспокойный взгляд в сторону Забаая бен Селима. Кто убил госпожу Ирис? Знаете ли вы это, можете ли вспомнить?
      Снова задрожав от пережитого, Тамар произнесла:
      - Центурион взял Ирис дважды. Именно он убил ее после того, как изнасиловал во второй раз. Я же притворилась мертвой, поэтому они оставили меня в покое.
      - А что мог видеть ребенок? - спросил губернатор.
      - Она ничего не видела, хвала богам! - ответила Тамар. - Однако слышала все. Покрывало скрыло ее от их похотливых глаз. Я всегда буду помнить смущенное выражение в глазах Зенобии! Эти глаза задавали мне тысячу вопросов, на которые я не могла ответить. Как это отразится на ней, Антоний Порций? Ведь она никогда не знала в этом мире ничего, кроме доброты.
      Губернатор повернулся к Забааю бен Селиму.
      - Можно ли подготовить госпожу Тамар к поездке? Я распоряжусь, чтобы весь гарнизон выстроился перед городскими стенами. Имея такого свидетеля, нетрудно найти виновных. Только один легион наемников из Галлии; другой - из Африки, и люди из этого легиона черны, как черное дерево.
      - Мне нужен центурион! С его людьми можете делать, что хотите, но мне нужен центурион! - спокойно произнес Забаай. Антоний Порций тут же согласился и сказал:
      - Только при условии, что вы подвергнете его наказанию и казните в присутствии всего гарнизона. Я хочу преподать всем на его примере суровый урок, чтобы такого больше никогда не случилось. Нам лучше избавиться от таких подонков!
      - Согласен! - ответил Забаай бен Селим.
      - Я поеду с губернатором в город, мой добрый кузен! - воскликнул молодой князь. Достаточно ли будет двух часов, чтобы подготовить госпожу Тамар к поездке в поисках справедливости?
      Прежде чем Забаай бен Селим успел ответить, Тамар произнесла неожиданно твердым голосом:
      - Я буду готова, мой господин князь! Пусть я проживу хотя бы одну минуту после того, как опознаю этих зверей! Это успокоит мою душу!
      Князь Оденат обнял своего двоюродного брата, а потом вместе с римским губернатором вышел из комнаты. На полпути им встретилась Зенобия, выходившая из своей комнаты. Следом за ней шла Баб, служанка ее матери.
      Оденат остановился и любезно приветствовал Зенобию.
      - Ты помнишь меня, моя маленькая кузина? Ее красота поразила его. Он знал, что ей всего одиннадцать лет, тем не менее она обещала стать неслыханно прекрасной женщиной. Она подросла с тех пор, как он видел ее в последний раз около двух лет назад, однако не оформилась и была ребенком. Ее длинные волосы, распущенные и не стянутые лентами, бархатным пологом струились по плечам.
      Оденат протянул руку и погладил ее по голове, как гладил свою любимую охотничью собаку. Его рука приподняла ее овальное личико. Волосы у нее были мягкими, так же как и бледно-золотистая кожа, глаза невероятно прекрасными; миндалевидные, с длинными, густыми черными ресницами, темно-серые, цвета грозовой тучи, однако в их глубине он заметил золотистые искорки, которые теперь потускнели от горя; прямой маленький нос и прелестный ротик. Ему пришлось сдерживать себя, чтобы не наклониться и не поцеловать ее в губы. Он строго напомнил самому себе, что она еще ребенок, однако в то же время необычайно соблазнительное создание, настоящая нимфа.
      - Я помню тебя, мой господин князь, - тихо ответила Зенобия.
      - Держись, Зенобия, - беспомощно сказал он.
      И тут ее глаза цвета серебристой грозовой тучи сверкнули.
      - Почему ты терпишь присутствие в Пальмире этих римских свиней? - в гневе бросила она ему.
      - Римляне - наши друзья и были ими всегда, мой цветок! Это просто несчастное стечение обстоятельств, - спокойно произнес он, помня о сопровождавшем его императорском губернаторе.
      - Друзья не насилуют и не убивают невинных женщин! - сказала она с презрением. - Ты стал одним из них, мой господин князь! Жеманный и надменный римский хлыщ! Ненавижу их! Ненавижу их и тебя тоже ненавижу - за то, что ты позволил им надеть на наши шеи ярмо!
      Ее глаза наполнились слезами, но прежде чем он успел произнести хоть слово, она отвернулась от него и убежала, а следом засеменила ворчащая служанка.
      - Бедная девочка! - грустно произнес князь Оденат. - Единственный ребенок у своей матери! Они были так близки между собой, Антоний Порций. Какой удар для ребенка!
      Римский губернатор посмотрел вслед Зенобии.
      - Да, - согласился он, а про себя подумал: "У Рима есть дурной обычай наживать себе врагов".
      Вернувшись в город, Антоний Порций немедленно призвал к себе командиров легионов и подробно объяснил ситуацию. Затем спросил:
      - Поддержат ли нас командиры легионов наемников?
      - Я ручаюсь за моих африканцев, - сказал трибун девятого легиона. - Они ненавидят галлов.
      Его товарищи кивнули, выражая согласие.
      - Не вижу причины, по которой мои галлы могли бы счесть наказание несправедливым, Антоний Порций, - сказал, с трудом переводя дыхание, трибун шестого легиона.
      - Тогда соберите весь гарнизон! - приказал губернатор. Два римских легиона, состоявшие из тысячи двухсот пеших солдат и двухсот сорока кавалеристов, и два подразделения наемников, по численности равных легионам, собрались за главными воротами Пальмиры. Такой сбор не мог не вызвать любопытства. Поскольку слухи о передвижении солдат распространились по всему городу, горожане поспешили выйти за ворота, узнать, что случилось.
      ***
      На высоком помосте, под тентом, в жаркий послеполуденный час сидел римский губернатор Антоний Порций. Он был великолепен в белой тоге с пурпурным кантом, в венке на лысой голове. Он сидел и ждал вместе с царственным правителем Пальмиры Оденатом Септимием. Князь, двадцатидвухлетний юноша, был предметом мечтаний не одной женщины в Пальмире. Высокий, с красивыми мускулистыми руками и ногами. Короткая юбочка белой туники была вышита золотом. Черные, как полночь, вьющиеся волосы, карие бархатистые глаза, широкий и чувственный рот, высокие скулы - он был красив.
      Умный и образованный, Оденат вел с римлянами хитрую политику. Он еще недостаточно силен, чтобы справиться с захватчиками, но у него зреют планы. Брошенные Зенобией гневные обвинения в том, что он стал одним из римлян, доставили ему удовольствие, - это означает, что его уловка удалась. Римляне доверяют ему.
      Подняв руку, Оденат поправил на голове корону Пальмиры, отлитую из золота и выполненную в форме венка из пальмовых ветвей. "Однако очень жарко!" подумал он, вздохнул и смахнул каплю пота, катившуюся по щеке.
      Трубачи затрубили в фанфары, и шумная толпа затихла. Антоний Порций встал и подошел к краю помоста. Торжественно, со свойственной политикам склонностью к актерству, он бросил взгляд, полный драматизма, на притихшую толпу. Наконец, заговорил, его гнусавый голос оказался на удивление громким.
      - Сегодня слава Рима была запятнана. Это сделали те, кому империя столь снисходительно даровала свое гражданство как награду. Рим не потерпит такого! Рим не позволит, чтобы оскорбляли тех, кого мы поклялись защищать! Рим накажет того, кто нарушил его законы и законы Пальмиры!
      Он замолчал, чтобы его слова запечатлелись в памяти слушателей, а потом продолжал:
      - Сегодня утром супруга Забаая бен Селима, великого вождя племени бедави, была зверски изнасилована и убита в своем собственном доме! Вторая жена этого верноподданного гражданина также подверглась нападению, и ее бросили умирать!
      Вслед за всеобщим вздохом изумления собравшихся граждан Пальмиры послышался низкий зловещий ропот. Антоний Порций поднял руки, чтобы успокоить гнев горожан.
      - И это еще не все! - громко крикнул он, и толпа снова умолкла. Оставшаяся в живых женщина отбросила прочь стыдливость и приехала сюда, чтобы опознать тех, кто напал на нее и на несчастную покойницу.
      Едва лишь смолкли его слова, как толпа граждан Пальмиры расступилась, чтобы пропустить верблюдов Забаая бен Селима к помосту. Зрелище было одновременно и пугающим, и впечатляющим.
      Вождь племени бедави возглавлял отряд, сидя на спине верблюда, следом за ним - сорок его сыновей, начиная с самого старшего, Акбара бен Забаая, и кончая самым младшим, шестилетним мальчиком, который гордо и без страха восседал на верблюде. Позади вождя бедави и его сыновей следовали мужчины его племени в сопровождении идущих пешком женщин, одетых в траурные одежды и причитающих скорбными голосами.
      У подножия помоста верблюды остановились и опустились на колени на теплом песке, чтобы дать возможность своим седокам спешиться. Ко всеобщему изумлению, один из сыновей Забаая бен Селима на самом деле оказался его единственной дочерью, его любимицей Зенобией. В сопровождении отца и Акбара бен Забаая, стоявших по обе стороны от нее, она встала, выпрямившись, с холодным выражением глаз перед римским губернатором и князем Оденатом.
      - Мы пришли сюда в поисках справедливости, Антоний Порций! - воскликнул Забаай бен Селим.
      Его голос четко прозвучал в послеполуденной тишине.
      - Рим слышит твое заявление и ответит тебе по справедливости, Забаай бен Селим! - послышался ответ губернатора. - Луций Октавий!
      - Да, господин!
      Вперед выступил трибун, командовавший шестым легионом.
      - Собери свою алу!
      - Да, господин. - Послышался лаконичный ответ.
      Повернувшись, трибун выкрикнул команду:
      - Эй, галльская ала - вперед!
      Сто двадцать кавалеристов из галльских провинций медленно выехали вперед. Наконец, они остановились и выстроились в десять рядов по двенадцать человек в каждом. Их лошади нервно переступали с ноги на ногу, чувствуя смятение людей. Забаай бен Селим направился туда, где в безмолвии стояли женщины его племени, и вывел вперед старшую жену Тамар. Вместе они пошли вдоль рядов римских всадников, и вскоре послышался громкий голос Тамар. Она указывала на виновных своим коротким коричневым пальцем.
      - Вот этот! И этот! И эти двое!
      Легионеры шестого легиона стащили обвиняемых с лошадей и поволокли их к губернатору. В самом конце Тамар остановилась, и Забаай почувствовал, что ее охватила сильная дрожь. Посмотрев вверх, он увидел пару холодных голубых глаз и тонкие, жестокие губы, растянутые в насмешливой улыбке.
      - Это он, муж мой! Это и есть тот самый центурион, который изнасиловал и убил Ирис!
      Забаай, заглянув в пронзительные глаза галла, мгновенно понял, какой ужас и стыд испытывала в свои последние минуты его милая, любимая жена. Бешеный гнев наполнил его грудь, и с диким яростным криком он стащил центуриона с лошади. В мгновение ока он приставил к его шее нож и прочертил им поперек его горла тонкую красную линию. Только настойчивый голос Тамар смог предотвратить немедленную казнь.
      - Нет, муж мой! Он должен страдать так же, как страдала наша Ирис! Умоляю, не даруй ему счастливую возможность быстрой смерти! Он не достоин этого!
      Сквозь красную пелену гнева Забаай ощутил на своей руке ладонь жены, услышал ее мольбы и опустил нож. Его черные глаза внезапно наполнились слезами, и он отвернулся, чтобы скрыть их. Он утирал рукавом эти доказательства своей слабости, чтобы другие не заметили их.
      - Это все, Тамар? - спросил он хриплым голосом.
      - Да, мой господин! - тихо ответила она, чувствуя желание обнять и утешить его.
      Для нее это было ужасным испытанием, но и для него тоже. Он потерял ту, что была для него дороже всего на свете. Он потерял свою милую Ирис, и Тамар знала, что никогда счастье не коснется его своим свежим дыханием. И это печалило больше всего, ведь она любила его.
      Она взяла его за руку, и они вместе направились к подножию помоста. Забаай спокойно произнес:
      - Моя гиена опознала виновных, Антоний Порций!
      Римский губернатор поднялся со своего резного кресла и шагнул вперед, к краю помоста. Его голос зазвучал над толпой.
      - Этих людей обвиняет их жертва, которую они бросили на смерть. Может ли кто-нибудь из них отрицать свое участие в этом деле?
      Губернатор взглянул на восьмерых обвиняемых, которые стояли, опустив головы, будучи не в силах взглянуть в лицо Тамар и всем остальным.
      Антоний Порций снова заговорил:
      - Мой приговор окончателен. Эти звери будут распяты. Центурион передается племени бедави для пыток и казни. Римский общественный порядок восторжествовал!
      Хор приветственных криков рванулся в небо. Потом несколько легионеров из шестого легиона вытащили вперед деревянные кресты, которые принесли заранее. С виновных сняли военную форму и раздели донага. Потом привязали к крестам. Кресты подняли, и несколько солдат удерживали их в вертикальном положении, в то время как другие вколачивали их в песчаную почву, стоя на специальных лестницах.
      В этот послеполуденный час стояла непереносимая жара, но если бы галлам удалось дожить до полудня следующего дня, их мучения стали бы еще сильнее. После того, как они проведут утро под жаркими лучами солнца сирийской пустыни, их языки распухнут и почернеют. Влажные ремни из сыромятной кожи, которыми их руки и ноги привяжут к деревянным крестам, высохнут и врежутся в плоть, пережимая кровеносные сосуды и причиняя непереносимую боль. Слабые умрут быстро, а вот физически сильные и выносливые помучаются, прежде чем смерть сжалится над ними.
      Крики их центуриона, Винкта Секста, будут преследовать их по пути в ад; он еще поживет, но, оставаясь среди живых, позавидует мертвым. Его уже раздевали под их испуганными взглядами, чтобы начать пытку.
      В землю вбили столб, центуриона привязали к нему, поставив лицом к столбу, а спиной - к толпе. Забаай бен Селим, державший в руке тонкий кнут из конского волоса, нанес ему первые пять ударов, не слишком сильных, зато острых, режущих и причиняющих сильнейшую боль. Тамар, которая все еще не совсем пришла в себя, тоже смогла нанести пленнику пять ударов. Потом каждый из сыновей Забаая бен Селима хлестнул римлянина по одному разу. Последние пять ударов ему нанесла Зенобия, которая владела кнутом на удивление хорошо. Пятьдесят пять рубцов пересекли спину Винкта Секста, однако галл был вынослив и ни разу даже не вскрикнул.
      Забаай бен Селим мрачно улыбнулся. Еще не пришло время для крика, а этот галл будет молить о милосердии, как молила его жена, его милая Ирис. Пройдет еще много, много часов, прежде чем Винкт Секст испустит дух. Он тысячу раз пожелает смерти, Прежде чем смерть, наконец, придет к нему.
      Порка закончилась, центуриона отвязали и поволокли по горячему песку к мраморной колоде. Рядом с ней стоил котел, бурливший над скачущими языками пламени. Винкта Секста заставили опуститься на колени, и он с ужасом увидел, как его руки быстро отделили от тела. Крик протеста постепенно затихал в жарком послеполуденном воздухе.
      - Только не руки? - пронзительно кричал он. - Ведь я солдат! Мне нужны руки!
      Окружавшие его люди лишь насмешливо скалили зубы в ответ, и тогда он понял, что даже если они оставят его в живых, он будет слишком сильно изувечен и вряд ли когда-нибудь снова сможет сражаться.
      Он смотрел, словно зачарованный, как кровь из разорванных артерий алой дугой стекала на золотистый песок. Потом его поволокли к кипящему котлу и погрузили в бурлящую смолу обрубки его рук, чтобы не дать ему умереть от потери крови. В этот момент сквозь ряды зрителей прорвался его первый настоящий пронзительный крик от испытываемой им страшной боли. Зрители, все как один, вздохнули с облегчением: наконец-то центурион испытал такую боль, какую заслужил.
      Сын Забаая поднял с песка две отрубленные кисти рук с вытянутыми в знак протеста пальцами. Вождь бедави снова улыбнулся.
      - Никогда больше эти руки не смогут причинять людям боль, галл! Мы отнесем их в пустыню и скормим шакалам! - сказал он.
      Винкт Секст содрогнулся. Самое ужасное для людей его племени - умереть искалеченным. Без рук он станет скитаться в царстве мертвых, и это царство не будет ни землей, ни раем его лесных богов. Он приговорен, хотя все еще продолжал бороться.
      Его проволокли по песку обратно и положили на спину, широко распластав на земле. Тут, проталкиваясь сквозь толпу, к Забааю подошли две женщины с улицы проститутки - и представились ему. Одна из них сказала:
      - Мы поможем тебе, вождь бедави, и ничего не попросим взамен. С тех пор, как этот человек приехал в Пальмиру, он издевался над женщинами из нашей общины. Мы были беззащитны перед ним.
      Одна из женщин, высокая брюнетка, уже вошла в пору зрелости. Другой, искусно накрашенной, прекрасной молодой девушке, которая вышла вперед вместе с ней, не было и четырнадцати лет. Голубоглазая золотоволосая блондинка из северной Греции не стала изображать из себя скромницу, скинула бледно-розовые шелковые одежды и предстала перед толпой обнаженная. Ее юное тело было само совершенство, с дивными белыми грудями шарообразной формы, тонкой талией и пышными бедрами. По толпе пронесся вздох.
      С нарочитой медлительностью девушка подошла к Винкту Сексту, встала у него за головой, грациозно опустилась на колени, наклонилась и коснулась его лица сначала одной из своих полных грудей, а потом другой. Центурион застонал от чувства безнадежности, в то время как низкий голос Забаая насмехался над ним:
      - Какие великолепные плоды, не правда ли, галл? Винкт Секст ощутил боль в пальцах и дернулся, чтобы схватить соблазнительную плоть, которая терлась о его лицо. Он инстинктивно изо всех сил пытался пошевелить связанными руками. Слишком поздно он вспомнил, что у него больше нет рук, и проклятия посыпались из его уст.
      Теперь отрубленными кистями рук галла завладел самый младший сын Забаая бен Селима, шестилетний Гассан. Он злорадно приплясывал вокруг связанного человека, потрясая своими трофеями. Взяв кисти рук, он положил их на пышные груди проститутки и стал бесстыдно гладить их. Шалости мальчишки вызвали раскаты смеха со стороны толпы. Центурион пронзительно кричал, перейдя на свой родной язык, но все поняли, что он проклинал толпу, свою судьбу и вообще все, что приходило ему в голову.
      - Он должен испытывать ужасную боль. Почему же он не корчится от боли? спросил князя Антоний Порций.
      - Кипящую смолу смешали с болеутоляющим наркотиком. Они не желают, чтобы он умер от боли, вот почему облегчили его страдания, - ответил князь.
      Губернатор кивнул.
      - Они искусные мучители, эти бедави. Если мне когда-нибудь понадобятся такие люди, я приглашу их.
      Толпа охала и ахала при каждой новой изощренной пытке. Отцы держали своих детей на плечах, чтобы им было лучше видно. Два римских легиона и наемники стояли безмолвно, в положении "смирно", однако у многих из них лица побелели, в особенности у тех, кто стоял ближе других к злосчастному галлу. Антония Порция стошнило в серебряный тазик, который держал перед ним его слуга.
      В качестве завершающей пытки Винкта Секста осторожно выкупали в подогретой воде, подслащенной медом и апельсиновым соком. Потом каждый из сыновей Забаая бен Селима вытряхнул на его беспомощное тело по небольшому блюду, полному черных муравьев. Это было чересчур даже для закаленного галла. Он неистово и пронзительно закричал, умоляя о милосердии и прося убить его немедленно. Его большое тело отчаянно корчилось, силясь стряхнуть крошечных насекомых, впившихся в его тело. Вскоре его крики стали слабеть.
      Поняв, что представление окончено, пальмирцы еще довольно долго оставались на месте, глазея, как римские солдаты ломают ноги распятым на крестах, а потом потянулись в город. Следом за ними маршировали легионы. Солдаты из шестого и девятого легионов по возвращении выпили огромное количество вина в усилии забыть о том, что произошло.
      Римский губернатор довольно шаткой походкой сошел с помоста и направился туда, где со своими сыновьями и маленькой Зенобией стоял Забаай бен Селим.
      - Удовлетворен ли ты римским правосудием, вождь бедави? - спросил он.
      - Да, удовлетворен. Я не верну мою милую Ирис, но со смертью этих людей, она по крайней мере отомщена.
      - Теперь ты отправишься в пустыню?
      - Мы останемся здесь до тех пор, пока эти преступники не умрут, - спокойно ответил Забаай. - Только тогда свершится правосудие! Потом мы возьмем их тела с собой в пустыню, где они пойдут на корм шакалам и стервятникам.
      - Да будет так? - Антоний Порций почувствовал облегчение от того, что с этим грязным делом наконец-то покончено. "Что ж, - подумал он про себя, - хоть что-то хорошее из всего этого вышло". Эта юная белокурая проститутка - самое прелестное создание, которое ему приходилось видеть за последние месяцы. Он намеревался выкупить ее у хозяев, так как ему уже надоела его любовница, жена богатого пальмирского торговца. Он нетерпеливо подал знак слугам, которые несли его носилки.
      - Да будут с тобой боги этой зимой, Забаай бен Селим?
      Мы будем счастливы снова увидеть тебя в Пальмире, когда придет весна.
      После этого римский губернатор вскарабкался на носилки и приказал носильщикам поспешить обратно в город.
      Князь Оденат наблюдал, как он удалялся, а потом улыбнулся злорадной улыбкой.
      - Он прозрачен, как хрустальная ваза, наш римский друг! - сказал он Забааю бен Селиму. - Его страсть к этой блондинке-проститутке совершенно очевидна. Но она не достанется ему! Такая смелая девушка заслуживает лучшего, чем наш жирный римский губернатор.
      - Полагаю, она уже на пути во дворец! - весело подхватил Забаай бен Селим.
      - Разумеется, кузен! Ложе князя бедави куда предпочтительнее ложа простого римлянина!
      Забаай бен Селим не мог не улыбнуться своему молодому кузену. Князь Пальмиры - очаровательный молодой человек. Он обладает не только острым умом, но и тонким чувством юмора. Однако, как и многие в Пальмире, Забаай все же испытывал беспокойство из-за того, что Оденат все еще не женат и у него нет наследника. Ведь, согласно пальмирским законам, внебрачные дети не могли наследовать трон. Он пристально посмотрел на Одената и спросил.
      - Когда же ты собираешься вступить в брак, мой князь?
      - Ты говоришь точно так же, как мои министры. Этот вопрос они задают мне каждый день. Он вздохнул.
      - Сад жизни наполнен множеством прекрасных цветов, мой кузен, однако я должен найти всего лишь один-единственный прекрасный бутон, который настолько привлечет меня, что сможет стать моей княгиней. - Он усмехнулся. - Быть может, я подожду, пока вырастет твоя маленькая Зенобия.
      Эти слова были сказаны в шутку, но как только они слетели с уст князя Одената, Забаай бен Селим понял, что это самое лучшее решение проблемы поиска мужа для его дочери. Они с Ирис не раз говорили об этом, ведь никто из молодых мужчин их племени не был подходящим женихом для их дочери. И дело не только в том, что Зенобия отличалась от других девочек. Она не только красивее, чем обычная девочка из племени бедави, но хорошо образованна, бесстрашна и независима.
      Она одинаково хорошо держалась в седле на верблюде и на коне. Отец позволял ей упражняться во владении оружием вместе с ее младшими братьями. Она умоляла позволить ей это, и он признавал, что она - лучшая ученица из всех, кого он обучал в течение многих лет. Она превосходила даже брата Акбара. Зенобия обладала природной грацией и особыми способностями в обращении с оружием. Как ни странно, никто особенно не задумывался над тем, насколько необычна дочь Забаая. Но это - Зенобия, и она не похожа на всех других девочек, которых когда-либо производило на свет его племя. И он гордился своей дочерью.
      Однако никто из молодых мужчин-бедави не желал иметь жену, которая не только ездит верхом лучше него, но и может превзойти в умении обращаться с мечом, копьем и пращой. Женщинам предназначено готовить пищу, рожать детей, пасти скот и шить одежду. Зенобия определенно не относилась к тому типу женщин, которых мужчина из ее племени мог бы любить и лелеять. Однако Оденат мужчина совсем другого типа. По отцу он тоже бедави, однако никогда не покидал город, не выезжал в пустыню и предпочитал образованных женщин.
      Забаай бен Селим взглянул на своего юного кузена и сказал:
      - Ты действительно считаешь, что Зенобия могла бы стать твоей женой, Оденат? Я не думал об этом, но; возможно, ты прав. Лучшей жены тебе не найти! У нее более чем достаточно высокое происхождение, ведь по моей линии у вас общий прадед, а по линии матери она происходит от Клеопатры, последней царицы Египта. Она пока еще не стала женщиной, но через несколько лет вступит в возраст, подходящий для замужества. Однако я отдам ее лишь в качестве жены, а не наложницы, и мы должны условиться между собой, что ее сыновья будут твоими наследниками.
      Князь Оденат погрузился в размышления. Это определенно неплохая идея. Этот брак полезен во многих отношениях. Во-первых, Зенобия бат Забаай с династической точки зрения подходящая пара. Кроме того, она образованная и умная девочка, судя по тому, что он знал о ней. "Если мужчина хочет иметь умных сыновей, он должен жениться на умной женщине", - подумал Оденат. Когда-нибудь она, возможно, станет очень интересной женщиной.
      - Как скоро после того, как Зенобия станет женщиной, ты пожелаешь отдать ее мне, Забаай? - спросил он.
      - Самое меньшее - через год, - последовал ответ. - Я даже не буду обсуждать с ней этот вопрос прежде, чем у нес начнутся месячные. А после этого ей еще потребуется время, чтобы привыкнуть к мысли о замужестве. Она прожила всю свою жизнь в простом окружении, среди членов своего племени. Но все же моя дочь совсем не такая, как все остальные девушки, Оденат. Она - бесценная жемчужина.
      Молодой правитель Пальмиры бросил взгляд туда, где, скрестив ноги, на песке пустыни сидела Зенобия, наблюдая удивительно бесстрастным взглядом за мучениями убийцы ее матери. Она сидела очень прямо и очень спокойно, словно была высечена из камня. Ему приходилось видеть молодых кроликов, которые сидели точно так же. Казалось, она не дышала.
      Он удивленно покачал головой. Галл ужасно мучился, однако ребенок не выказывал ни малейших признаков сострадания или хотя бы отвращения. Мужчина сможет зачать сильных сыновей в лоне женщины, в которую когда-нибудь превратится этот ребенок. Однако Оденат почувствовал мимолетное сомнение: признает ли такая женщина своего мужа господином? Может быть, если он возьмет ее в жены достаточно рано и сам сформирует ее женский характер, это станет возможным. Оденат понял, что хочет рискнуть. Он убедился - его необъяснимо влечет к Зенобии, ибо сама сила ее характера чрезвычайно интригует его.
      Он улыбнулся про себя. Нет, он не даст Забааю бен Селиму слишком большого преимущества. Поэтому он сказал тоном, который, как наделся, выражал легкую скуку и пресыщение:
      - Брак между Зенобией и мною возможен, кузен. Не обещай ее другому. Вернемся к нашему разговору, когда ребенок превратится в женщину, если только мое сердце к тому времени не займет другая.
      Забаай широко улыбнулся.
      - Будет так, как ты сказал, господин! - спокойно ответил он.
      Его ни на минуту не обманули ни прохладный тон Одената, ни его видимое безразличие. Он заметил искренний интерес в горячих карих глазах молодого человека, когда он так долго, пристально и задумчиво смотрел на Зенобию.
      - Ты попрощаешься с моей дочерью, князь? - спросил он. - Мы не вернемся в город до начала лета. Как только эти солдаты умрут, мы отправимся в путь, в пустыню, как и планировали.
      Оденат утвердительно кивнул и пожелал Забааю бен Селиму благополучного путешествия. Потом направился к тому месту, где сидела Зенобия. Усевшись рядом с ней, он взял ее маленькую ручку в свою. Ее рука была холодна, и он инстинктивно стремился согреть ее, крепко зажав в своей ладони.
      - Это римлянин умирает достойно, - сказала она, заметив его присутствие. Но еще рано, и в конце концов он будет взывать к своим богам о милосердии!
      - А для тебя так важно, чтобы он молил о милосердии?
      - Да!
      Она выкрикнула это слово неистово, и он понял, что она снова погружается в свои тягостные размышления. Она испытывала слишком сильную ненависть для столь юной девочки, которая до сегодняшнего дня не знала зла. Этот ребенок все больше и больше очаровывал его.
      - Я хочу попрощаться с тобой, Зенобия, - сказал он, снова отвлекая ее.
      Зенобия подняла на него взгляд. "Как же он красив, - подумала она. - Если бы только он не уступал римлянам так легко? Если бы только он не был таким слабовольным человеком!"
      - Прощайте, мой господин князь! - холодно произнесла она и снова отвернулась, чтобы созерцать умирающего.
      - До свидания, Зенобия! - нежно произнес он, легко прикоснувшись рукой к ее мягким темным волосам.
      Но она даже не заметила этого. Он поднялся и пошел прочь. Закатное солнце обагрило белые мраморные башни и портики Пальмиры. Но Зенобия не видела ничего. На песке пустыни вспыхнули бивачные костры, а она все сидела в безмолвии, наблюдая за человеком, который лишил ее матери. Вокруг нее люди из племени бедави занимались своими обычными вечерними делами. Они все понимали и терпеливо ждали, пока ребенок не удовлетворит свою жажду мщения.
      Винкт Секст некоторое время лежал без сознания, однако потом начал понемногу приходить в себя, пробужденный волнами боли, которая словно вгрызалась в его тело и душу по мере того, как болеутоляющие средства прекращали свое действие. Его удивило, что он до сих пор еще не в царстве теней. Он медленно, с усилием открыл глаза и увидел стройную девочку, сидевшую возле его головы и созерцавшую его страдания.
      - - К-кто... Ты? - с трудом удалось ему выговорить пересохшими и потрескавшимися губами.
      - Я - Зенобия бат Забаай, - ответила ему девочка на латинским языке, гораздо более чистом, чем тот, на котором говорил он. - Та женщина, которую ты зарезал, была моей матерью, свинья!
      - Дай... Мне попить! - попросил он слабым голосом.
      - Здесь, в пустыне, мы не тратим воду понапрасну, римлянин! Ты умираешь. Дать тебе воду - значит потратить ее понапрасну.
      Ее глаза напоминали серьге камни. Когда они смотрели на него, в них не отражалось никаких чувств.
      - У... Тебя... Нет... Милосердия? Странный человек!
      - А ты был милосерден по отношению к моей дорогой маме? Глаза девочки вспыхнули ненавистью.
      - Нет, ты не проявил к ней ни малейшего сострадания, и я тоже не проявлю к тебе сострадания, свинья! Ни малейшего!
      В ответ ему удалось изобразить лишь пародию звериного оскала, и они поняли друг друга. Он не проявил по отношению к ее матери, белокурой красавице, ни доброты, ни милосердия. "Интересно, - думал он, - теперь, когда он уже знает свою судьбу, сделал бы он снова то же самое или нет?" И он решил, что да, сделал бы. Смерть есть смерть, и эта блондинка с лихвой заслужила ее. Люди умирали и за меньшее. Он быстро моргнул несколько раз, чтобы рассеять туман, застилавший глаза, и получше разглядеть девочку. У нее красивое лицо, а тело еще детское, плоское и несформировавшееся.
      - Все женщины.., умоляют... Когда они под мужчиной. Разве... Твоя мать... Никогда... Не говорила тебе.., об этом?
      Зенобия отвернулась от него и стала смотреть на пустыню, не поняв до конца его слов. Солнце уже село, и быстро наступила ночь. Вокруг нее весело горели золотистые бивачные костры, а звезды глядели вниз в серебристой тишине.
      - Ты будешь умирать медленно, римлянин, и я останусь здесь, чтобы увидеть это! - спокойно произнесла она. Винкт Секст слегка кивнул головой. Конечно, он мог понять ее желание отомстить. Этим ребенком можно гордиться, хотя она всего-навсего девочка.
      - Я сделаю все.., что в моих силах.., чтобы доставить тебе удовольствие... - сказал он с презрительной и вызывающей усмешкой.
      После этого впал в беспамятство.
      ***
      Когда он снова открыл глаза, вокруг уже стояла кромешная тьма, которую рассеивал лишь свет бивачных костров. Девочка все еще сидела возле него, неподвижная и настороженная. Он снова потерял сознание и очнулся, когда наступил рассвет. Его тело терзала мучительная боль. Он знал, что смерть уже близка.
      Узкие рубцы на спине ночью загноились. Тысячи муравьиных укусов непереносимо жалили и жгли. Путы из сыромятной кожи на руках и ногах уже высохли и болезненно врезались в его лодыжки и запястья. Горло так пересохло, что даже простое глотание причиняло боль. Солнце поднималось все выше и выше и слепило его даже тогда, когда он закрывал глаза. Он слышал, как те из его висевших на крестах товарищей, которые были еще живы, стонали и взывали к своим богам и матерям. Он попытался повернуть голову, чтобы взглянуть на них, но это ему не удалось. Он был широко распластан на песке и стянут путами. Даже самое незначительное движение невозможно.
      - Пятеро уже мертвы, - злорадно произнесла девочка. - Вы, римляне, не слишком сильны. Бедави жили бы по крайней мере три дня.
      Вскоре стоны прекратились, и ребенок объявил:
      - Ты остался один, римлянин, но могу сказать - ты недолго протянешь. Твои глаза покрыла молочная пелена, а твое дыхание затруднено.
      Он знал, что она говорит правду, он уже чувствовал, что его дух силится покинуть тело. Он устало закрыл глаза и вдруг снова очутился в лесах своей родной Галлии. Высокие зеленые деревья грациозно взмывали в небо, их ветви колебал легкий ветерок. Перед ним расстилалось прекрасное и прохладное голубое озеро. Он чуть было не вскрикнул во весь голос от радости, и его губы прошептали слово "Вода!"
      - Нет никакой воды!
      Голос девочки безжалостно ворвался в видение, и он открыл глаза, но увидел только жаркое, пылающее солнце. Это уже слишком! Ей-богу, это уже слишком!
      Винкт Секст открыл рот и завыл от безнадежного унижения и боли. Звуки победоносного детского смеха - вот последнее, что он услышал. Эти звуки дразнили его, пока его душа летела прямиком в ад, в то время как тело стало частью пустыни.
      Зенобия встала, пошатываясь, так как ноги одеревенели. Она просидела возле Винкта Секста более восемнадцати часов, и все это время не ела и не пила. Вдруг ее подхватила и подняла вверх пара сильных рук, и она заглянула в восхищенное лицо своего старшего единокровного брата Акбара. На его коричневом от загара лице сверкали белые зубы.
      - Ты - настоящая бедави, - сказал он. - Я горжусь тобой, моя маленькая сестричка! Ты вынослива, как воин. Я готов сражаться бок о бок с тобой в любую минуту!
      Его слова приятно ласкали слух, но она только спросила;
      - А где отец?
      Ее голос неожиданно стал совсем взрослым.
      - Наш отец уехал, чтобы похоронить твою мать с тем почетом и достоинством, которые она заслуживает. Ее положат в могилу в саду возле дома.
      Зенобия удовлетворенно кивнула и сказала:
      - Он умолял, Акбар, в конце он умолял так же, как вынудил умолять мою мать!
      Она сделала паузу, словно обдумывая все это, а потом тихо произнесла:
      - Я никогда не стану никого умолять, Акбар! Что бы ни случилось со мной в жизни, я никогда никого не буду умолять! Никогда!
      Акбар обнял девочку и прижал ее к своей груди.
      - Не говори "никогда", Зенобия! - мягко предостерег он. - Жизнь часто играет с нами странные шутки. Ведь боги, как известно, капризны и не всегда добры к нам, смертным.
      - Я никогда не буду умолять! - твердо повторила она. Потом нежно улыбнулась своему брату и добавила:
      - А кроме того, разве я не любима богами, Акбар? Они всегда будут защищать меня!
      Глава 2
      Оденат, князь Пальмиры, сидел верхом на коне и наблюдал за маневрами военного корпуса бедави, состоявшего из всадников на верблюдах. Воины из этого корпуса были великолепно обучены и под руководством своего предводителя выполняли маневры исключительно хорошо. Князь обернулся и сказал своему гостю:
      - Ну, мой кузен Забаай, если все твои войска так же хорошо обучены, командиры столь же умелы, я предвкушаю тот день, когда смогу выгнать римлян из моего города.
      - Да исполнят боги твое желание, мой господин князь! Слишком долго уже висит на наших шеях золотое ярмо, и с каждым годом римляне забирают себе все больше и больше из тех богатств, что идут к нам из Индии и Китая. Мы дошли до нищеты, пытаясь насытить их алчный аппетит.
      Оденат кивнул в знак согласия и сказал:
      - Ты представишь меня командиру твоего корпуса? Мне хотелось бы поздравить его.
      Забаай спрятал улыбку.
      - Разумеется, мой господин!
      Он поднял руку, подавая сигнал, и кавалерия на верблюдах унеслась в пустыню. Потом воины повернули, помчались обратно и остановились как вкопанные перед князем и своим предводителем.
      - Князь хотел бы высказать тебе свое удовлетворение, командир! - сказал Забаай.
      Командир корпуса соскользнул со своего верблюда и изящно поклонился князю.
      - Вы отлично руководите своими людьми, командир! Надеюсь, мы когда-нибудь поездим вместе.
      - Это будет для меня честью, господин, хотя я не привыкла делить с кем-нибудь командование.
      Тут бурнус взметнулся вверх, и правитель Пальмиры с изумлением обнаружил, что смотрит в лицо прекрасной женщине. Она засмеялась, заметив его удивление, и сказала:
      - Ты не узнаешь меня, кузен?
      - Зенобия?!
      Он был поражен. Неужели это Зенобия! Ведь Зенобия - еще ребенок! Эта статная богиня не может быть тем плоскотелым и длинноногим ребенком, которого он помнит! Три с половиной года прошло с тех пор, как он видел ее в последний раз.
      - Ты так пристально смотришь на меня! - рассмеялась она.
      - Что?
      Он пребывал в полном смущении.
      - Ты так пристально смотришь на меня, мой господин! Что-нибудь не так?
      - Ты изменилась! - с трудом выдавил он каким-то придушенным голосом.
      - Ведь мне уже почти пятнадцать лет, мой господин.
      - Пятнадцать... - глупо повторил он. О боги, какое славное создание!
      - Теперь можешь ехать, Зенобия! - произнес, отпуская ее, Забаай. - Мы ждем тебя к вечерней трапезе.
      - Да, отец.
      Зенобия повернулась и, схватив поводья своего верблюда, снова вскочила в седло. Подав сигнал поднятой рукой, она повела свой корпус прочь, а двое мужчин снова вошли в палатку Забавя бен Селима.
      - Разве ты не предлагал мне несколько лет назад брак между твоей дочерью и мной, Забаай? - спросил князь Пальмиры.
      - Да, предлагал.
      - Девушка должна была стать моей женой через год после того, как станет женщиной. Разве это не так?
      - Да, это так, мой господин.
      - Но ведь теперь она уже достигла зрелости?
      - Да, мой господин.
      Забаай бен Селим не мог больше сдерживать смех. Желание Одената было столь неприкрытым, что это даже смущало его.
      - Так почему же она все еще не стала моей женой? - послышался мучительный крик.
      - Ведь формально ты еще ничего не предлагал мне, мой господин! Раз ты официально не попросил у меня руки моей дочери, я был вынужден сделать вывод, что ты не заинтересован в этом по-настоящему. Кроме того, хорошо известна твоя привязанность к твоей фаворитке Делиции. Ведь она подарила тебе двоих сыновей, не правда ли?
      - Делиция - моя наложница! - запротестовал Оденат. - Ее сыновья не являются моими наследниками. Только сыновья моей жены будут пользоваться этой привилегией.
      - Но ведь у тебя нет жены! - напомнил ему Забаай бен Селим.
      - Не играй со мной, кузен! - воскликнул Оденат. - Ты прекрасно знаешь, что я хочу взять в жены Зенобию. Ты хорошо знал, какое впечатление она произвела на меня. Почему же ты не представил ее мне? К чему вся эта глупая шарада с войском на верблюдах?
      - Но это вовсе не шарада, мой господин. У Зенобии есть свой собственный военный корпус, которым она командует вот уже два года. Если я позволю тебе жениться на ней, то при этом будет подразумеваться, что она вольна поступать по-своему. Она - не украшение, которое можно поместить в твой гарем, словно прекрасный драгоценный камень - в шкатулку. Моя дочь ведет свое происхождение от правителей Египта, и она свободна как ветер. Ведь нельзя же запереть ветер, Оденат!
      - Я соглашусь на все, что пожелаешь, Заабай, но я желаю Зенобию! безрассудно пообещал князь.
      - Прежде всего я хочу, чтобы вы получше узнали друг Друга. Возможно, у Зенобии уже тело женщины, но там, где дело касается мужчин, она еще совсем ребенок.
      - Она все еще девственница? Забаай усмехнулся.
      - Нельзя сказать, чтобы молодые люди из моего племени не делали попыток, однако моя дочь - все еще девственница. Очень трудно заниматься любовью с девушкой, которая может побороть тебя. Зенобия, как ты уже, несомненно, заметил, очень высока для девушки. Свой рост она унаследовала от своих греко-египетских предков, а не от бедави. Она по крайней мере с тебя ростом, Оденат, совсем не такая, как твоя Делиция, которая может смотреть на тебя снизу вверх. Зенобия будет смотреть тебе прямо в глаза.
      - Почему же ты снова не предлагаешь ее мне, Забаай? Скажи правду, кузен!
      Забаай бен Селим вздохнул.
      - Потому что я отдам ее тебе без особой охоты, Оденат. Она - моя единственная дочь, дитя Ирис. Она покинет мой дом, который сразу опустеет. Ты найдешь ее общество очень интересным. Она может стать тебе другом, возлюбленной, но никогда не жди от нее покорности, как от женщины из гарема. В достаточной ли степени ты силен и благороден, чтобы принять женщину на таких условиях?
      - Да! - без колебаний ответил князь.
      - Тогда пусть так и будет! - сказал вождь бедави. - Если у Зенобии не будет возражений, ты сможешь взять ее в жены.
      - Можно мне сказать ей об этом? - спросил Оденат.
      - Нет, я сам сделай это, мой кузен, и немедленно, чтобы между вами не было излишнего смущения и сдержанности.
      После этого мужчины расстались. Князь вернулся в свою палатку, а военачальник бедави направился в палатку своей дочери. Когда он вошел к ней, она обтиралась губкой, смоченной душистой водой из маленького тазика и, как обычно, недовольно ворчала по поводу нехватки в пустыне этой драгоценной жидкости. Она старалась не расходовать воду зря и использовала ее по несколько раз, сливая ее в мешок из козьей шкуры.
      - Хвала Юпитеру, скоро вернемся в Пальмиру! - приветствовала она отца. Ты не представляешь, отец, как я жажду принять настоящую ванну!
      Он усмехнулся и сел на ковер, скрестив ноги.
      - Оденат хочет жениться на тебе! - сказал он, переходя прямо к делу.
      - А разве не этого ты всегда желал для меня, отец? Она взяла маленькое льняное полотенце и вытерла стол.
      - Ты должна, наконец, выйти замуж, Зенобия, но я хочу, чтобы ты была счастлива. Оденат богатый, милый и умный молодой человек. Однако если у тебя есть кто-то, кого ты предпочла бы ему, будет так, как ты пожелаешь, дитя мое.
      - Только одно из качеств князя беспокоит меня, - задумчиво сказала она. Меня огорчает, что он так легко уступает римлянам, и притом без всякой борьбы. Я не понимаю этого.
      - Это же совсем просто, Зенобия! - ответил Забаай. - Пальмира, как ты знаешь, была основана Соломоном Великим, царем Израиля. Она всегда существовала как торговое государство. Мы никогда не участвовали в захвате земель наших соседей. Наш единственный интерес - делать деньги, и поскольку все нуждались в нас и в наших талантах и, кроме того, в удобном расположении здесь, в сирийской пустыне, никто нас не тревожил. Мы дружили со всем миром. Однако Рим - государство-завоеватель, и оно испытывает страх перед соседями, свойственный всем завоевателям. Пальмира - это аванпост Рима против Персии, Китая и Индии. Но мы - нация торговцев, а не солдат, поэтому мы никогда не готовились к обороне. В конце концов мы никогда и не испытывали в этом необходимости. Если Оденат когда-нибудь попытается пойти наперекор Риму, они, не раздумывая, разрушат наш город. Но он очень мудро поступает - он приветствует их и тем самым спасает всех нас. Не осуждай его слишком резко! Придет время, и мы выгоним их с нашей земли и тогда снова станем хозяевами своей судьбы.
      - А если я выйду замуж за князя, будут ли мои дети его наследниками? Ходят слухи, что он очень любит одну из своих наложниц и ее детей. Я не потерплю, чтобы дети другой женщины оттеснили моих детей!
      - Твои дети станут его законными наследниками, дочь моя!
      - Тогда я выйду за него замуж, отец!
      - Подожди, дитя мое! - предостерегал ее Забаай. - Узнай его получше, прежде чем давать согласие на этот брак. Если и после этого ты все же захочешь выйти за него замуж, то так тому и быть.
      - Ты сказал, отец, что в конце концов мне придется выйти замуж. Князь попросил моей руки, и я дам свое согласие! Если уж я должна выйти замуж, то пусть это по крайней мере будет человек, который живет в Пальмире, так что я наконец-то освобожусь от твоей пустыни!
      Она озорно сверкнула глазами, а Забаай снисходительно усмехнулся. Как он любил этого ребенка!
      - Князь красив, - продолжала Зенобия, - он всегда был добр ко мне; я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь говорил о нем плохо. Кажется, чувство злобы у него полностью отсутствует.
      Зенобия понимала, что каким бы справедливым по отношению к ней ни хотел быть ее отец, она не может Отказать князю. Однако она еще сильнее полюбила Забаая за то, что он хотя бы сделал вид, что выбор за ней.
      - Ты ничего не говоришь о любви, дитя мое. Для того, чтобы брак был благополучным, между мужчиной и женщиной должна быть любовь. С той самой минуты, как я увидел твою мать много лет назад в Александрии, я понял, что люблю ее, и она тоже поняла, что любит меня. Любовь поддерживает мужчину и женщину в трудные времена.
      - Вы с мамой - необычные люди, отец. Тамар рассказывала мне, что любовь это чувство, которое вырастает между мужчиной и женщиной постепенно. Я верю, что со временем смогу полюбить Одената, а он уже любит меня. Я уверена в этом! Видел ли ты, как глупо он вел себя сегодня? Я не собиралась смеяться над ним, но он казался таким смешным со своим открытым ртом!
      И она захихикала при воспоминании об этом. Забаай подумал, что еще не пришло время объяснить дочери разницу между вожделением и любовью. Пусть думает, что Оденат действительно влюблен в нее. Не помешало бы еще посильнее раздразнить аппетит князя.
      - Укрась себя получше, дитя мое, - сказал он и поцеловал Зенобию в щеку, открыто демонстрируя свою любовь к ней, что случалось довольно редко. - В этот вечер ты можешь поужинать с нами, а не с женщинами.
      Оставшись одна, Зенобия повернулась к зеркалу и задумчиво всматривалась в него. Все называли ее красавицей и сравнивали с другими девушками. Но сможет ли она конкурировать с пальмирскими женщинами? Сочтет ли ее Оденат достаточно красивой? Ей все известно о его наложнице Делиции, она знала, что ей придется мириться с ее присутствием. О Делиции, девушке-рабыне из северной Греции, говорили, что она очень красивая: белокожая, голубоглазая и золотоволосая.
      Зенобия окинула себя критическим взглядом. Бледно-золотистая кожа, овальное лицо, щеки абрикосового оттенка, длинные густые прямые черные волосы, шелковистые на ощупь... Возможно, ему будет приятно прикасаться к ним. Она вспомнила, что при встрече он всегда ласково гладил ее по голове.
      Девушка взглянула на себя более пристально. Она слишком высока для женщины и знала это, но тело безупречно, а формы округлые, но не полные, благодаря активной жизни, которую она вела. Она провела тонкими руками под грудью и критически оглядела их: круглые, твердые и полные. Она знала, какое значение мужчины придают этой части тела женщины, и с удовлетворением отметила, что грудь хороша. Талия тонкая, бедра стройные, но приятно округлые. Пристальный взгляд Зенобии снова переместился вверх, к лицу, и она стала внимательно всматриваться в него.
      Скулы высокие, нос - совершенно прямой, классической формы, губы - , полные, подбородок - маленький, квадратный и решительный. Самое лучшее, решила она, это глаза. Миндалевидной формы, обрамленные тонкими дугообразными черными бровями и густой бахромой черных ресниц, они были темно-серые с крошечными золотистыми крапинками, напоминавшими листья в зимнем пруду. И становились почти черными, когда она сердилась. В эти глаза невозможно не заглянуть. А заглянув, любой узнал бы все ее секреты.
      - Если он не будет считать тебя самой прекрасной женщиной на свете, значит, он слеп на оба глаза, сестренка! Зенобия отвела глаза от зеркала.
      - Из-за кого я беспокоюсь, так это из-за его любимой наложницы, Акбар. Мужчины из пустыни неравнодушны к белокурым женщинам.
      - Но он не женился на ней! - последовал ответ.
      - Она ведь рабыня, Акбар. Мужчины не женятся на своих рабынях. Они могут любить их, но не женятся на них. А что если он любит ее, а на мне женится только ради наследников? Всю свою жизнь я была окружена любовью, Акбар. Я зачата в великой любви. Я не могу жить без нее! Что если он не любит меня?
      - Но ты ведь не обязана выходить за него замуж, сестренка. Отец сказал, что не станет принуждать тебя.
      - Мне уже почти пятнадцать лет, брат. Большинство девушек моего возраста уже два года как замужем и имеют детей. Я могу и не встретить любовь. Если не за князя Одената, то за кого же мне тогда выходить, Акбар? Кто возьмет в жены образованную женщину? Я часто думаю, не оказали ли мне мать и отец медвежью услугу тем, что учили меня? Возможно, меня стоило учить только тому, что положено знать женщине.
      Она вздохнула и бросилась на ложе.
      Акбар в изумлении уставился на сестру, а потом рассмеялся.
      - Клянусь Юпитером, ты испугалась! Вот уж никогда не думал, что настанет день, когда Зенобия бат Забаай испугается. Но ты действительно испугалась! ты боишься, что не понравишься Оденату, ты боишься этой голубоглазой, золотоволосой проститутки! Зенобия, сестра моя, бедный князь Пальмиры уже наполовину влюблен в тебя. Если ты будешь благосклонна к нему, он станет твоим преданным рабом на всю оставшуюся жизнь. Единственное, чего он желает - это хотя бы небольшого поощрения. Что же касается его наложницы Делиции, он, разумеется, любит ее. Она - добродушное создание, так что ты, конечно, не должна испытывать страх перед этой девчонкой.
      - Она так... Так женственна, а я лучше управляюсь с оружием, чем с флаконами духов!
      - Ты - единственная в своем роде, сестра моя!
      - А тебе понравилась бы такая женщина, как я, Акбар?
      Озабоченность, отражавшаяся на ее юном личике, была так велика, что ему стало обидно за нее.
      - Слишком легкая победа, быть может, и приятна, зато ужасно скучна, сестра моя. Будь с Оденатом такой, какая ты есть на самом деле. Он полюбит тебя!
      Акбар приблизился к ней, наклонился и поцеловал в голову.
      - Хватит размышлять, глупое дитя, лучше приведи себя в порядок для встречи с князем! Скоро я вернусь и сам буду сопровождать тебя в палатку отца на вечернюю трапезу.
      Когда она подняла глаза, он уже ушел, а в палатку входила Баб. "Милая Баб, - с нежностью подумала Зенобия, - с какой радостью она вернется в город!" Баб - служанка ее матери и приехала вместе с Ирис из Александрии. Когда Ирис умерла, она перешла по наследству к Зенобии и продолжала выполнять прежние обязанности. Теперь, с годами, она постарела, и ей все стало труднее переносить тяготы скитаний по пустыне. Она наблюдала любящим взглядом, как старая служанка ходит по палатке, приготавливая для своей хозяйки одежду на вечер.
      - Ах, как была бы рада этому браку твоя милая матушка! - заметила Баб. Ведь твой сын станет следующим правителем Пальмиры после Одената!
      - По крайней мере, если я выйду за него замуж, - поддразнила ее Зенобия, ты проведешь свои преклонные годы в городе, а не в пустыне.
      На морщинистом и обветренном лице Баб отразилась минутная обида.
      - Преклонные годы?! И кто же это в преклонных годах, хотела бы я знать? Я служила твоей матери, служу тебе и ожидаю, что когда-нибудь послужу и твоей дочери. Преклонные годы, гм!
      Баб склонилась над кедровым сундуком и достала оттуда мягкую белую хлопковую рубашку и белоснежную тунику.
      - Ты оденешь вот это! - сказала она, протягивая одежду Зенобии.
      Зенобия кивнула и сбросила в плеч короткий черный хитон. Баб взяла маленькую морскую губку и, погрузив ее в душистое масло, провела ею по обнаженному телу своей хозяйки. Девушка расширила ноздри. Она любила этот пряный гиацинтовый аромат. Она вспомнила, как Ирис подарила ей маленький флакончик этого ароматического масла, когда ей исполнилось десять лет. Баб надела на Зенобию сначала рубашку, потом тунику из тончайшего полотна, подвязала ее ремешком из тонкой кожи, украшенным серебряным листиком. Под стать ему на стройные ножки Зенобии были надеты серебряные сандалии.
      Туника без рукавов ниспадала складками от глубокого выреза горловины, обнажая нежные, безупречные груди Зенобии. Баб усадила девушку и долго расчесывала ее длинные черные волосы. Затем заплела их, уложила петлей на голове и скрепила заколкой для волос, украшенной жемчугом и алмазами. Потом подала своей юной хозяйке маленькую шкатулку с драгоценностями. Несколько минут Зенобия пристально осматривала ее содержимое. Наконец вынула резной серебряный браслет, потом гладкий браслет из слоновой кости, окаймленный серебром, браслет из резной слоновой кости и еще один из полированной синей ляпис-лазури и надела их себе на руки. В уши вдела серьги из серебра и ляпис-лазури, а пальцы украсила кольцами - с большой круглой жемчужиной кремового цвета и с вырезанным из синей ляпис-лазури скарабеем.
      Баб кивнула, выразив одобрение по поводу выбора Зенобии, взяла маленькую щеточку и погрузила ее в краску для век. Она осторожно подкрасила глаза девушки, чтобы оттенить их, но губы Зенобии и ее алые щеки не нуждались в краске. Потом девушка достала флакон для духов из слоновой кости и, откупорив его, надушила себя духами с экзотическим гиацинтовым ароматом. Она встала и, взглянув на себя в зеркало, сказала:
      - Ну, кажется, я готова, Баб. Баб захихикала.
      - Он придет в восхищение, любимая моя! Зенобия улыбнулась, но в ее улыбке не было никакого энтузиазма.
      ***
      Забаай бен Селим любил комфорт. Его палатку установили на невысоком помосте, который для удобства транспортировки разбирался на несколько частей. Пол покрыли толстыми шерстяными коврами красного, синего, золотистого и кремового цветов. Шесты палатки были позолочены, а с потолка свисали изящнейшие латунные и серебряные светильники, в которых горело ароматное масло. Большая палатка была разделена на две части. Меньшая предназначалась для сна и отделялась от основной части ткаными шелковыми персидскими коврами. Обстановка была простая, но богатая: низкие столики из дерева и латуни, сундуки из кедра и множество ярких подушек.
      Кроме князя и отца Зенобии, в палатке присутствовало еще несколько мужчин. Кроме Акбара, она увидела других братьев:
      Гуссейна, Хамида и Селима. Все они были родными братьями Акбара, сыновьями Тамар. Они понимающе усмехнулись при виде Зенобии, и ее щеки залила краска смущения. По необъяснимой причине их самодовольство вызвало волну возмущения в ее сердце и мыслях. Как они смеют вести себя так, будто бы все уже решено?
      - Входи, дочь моя, и садись между нами! - мягко обратился к ней Забаай.
      Он увидел пламя в ее глазах и догадался, что она чем-то недовольна.
      Зенобия спокойно села, опустив глаза. Она злилась на себя за робость, которую вдруг почувствовала. Безмолвные рабы начали подавать еду. Принесли зажаренного молодого козленка, блюдо риса с изюмом. Зенобия пришла в восторг, обнаружив в центре стола целую композицию из фруктов, которых не видела с тех пор, как они уехали из Пальмиры шесть месяцев назад: грозди пурпурного и зеленого винограда, инжир и финики, персики и абрикосы. Легкая довольная улыбка изогнула уголки ее губ, и она протянула руку, чтобы взять абрикос.
      - Ты должна благодарить Одената за столь щедрый подарок, Зенобия! - сказал ее отец.
      - Ты привез эти фрукты из Пальмиры?
      Она взглянула на князя снизу вверх своими дивными глазами, и на мгновение он подумал, что вот-вот утонет в их глубине. Наконец ему удалось обрести дар речи.
      - Я вспомнил, что ты терпеть не можешь пустыню, и подумал, что ты ужасно соскучилась по свежим фруктам.
      - Ты привез их для меня?
      Она вновь почувствовала смущение.
      - Видишь, как легко угодить ей, Оденат? - поддразнил князя Акбар. - Другая потребовала бы изумрудов и рубинов, а моя сестренка довольствуется абрикосами. Для жены - это восхитительное качество.
      - Благодарю тебя за фрукты, мой господин.
      Зенобия вновь умолкла.
      Забаай выглядел озабоченным. Как это непохоже на Зенобию - тиха, застенчива! Он подумал, уж не заболела ли она, и тут вспомнил, что и князь также очень мало говорил во время трапезы. Оба они, и он, и Зенобия, вели себя словно два молодых зверька, впервые посаженных в одну клетку. Они осторожно ходили вокруг Друг друга, изучая и не доверяя. Предводитель бедави улыбнулся про себя, вспомнив, как в юные годы вел себя с каждой новой девушкой - с каждой, кроме Ирис. С Ирис все было иначе. Зенобия, казалось, неохотно разговаривала с молодым князем Оденатом, но ведь нужно учитывать, что ее еще никогда прежде не представляли как невесту.
      Трапеза завершилась сладкими слоеными лепешками из меда и мелко нарубленных орехов. На протяжении всего ужина подавали чудесное греческое вино, и мужчины расслабились, Зенобия пила очень мало и, казалось, была необычайно чувствительна к поддразниванию своих братьев. Обычно она тоже не оставалась в Долгу.
      Наконец, Забаай произнес, как он полагал, довольно бесцеремонно:
      - Дочь моя, сегодня луна взойдет совсем поздно. Звезды прекрасно видны. Возьми с собой Одената и продемонстрируй ему свои познания в астрономии. Вы можете отвезти Зенобию в любое место на этой земле, мой князь, и она сумеет найти дорогу обратно в Пальмиру. Небо укажет ей путь.
      - У меня во дворце есть хорошая обсерватория, - ответил Оденат. - Надеюсь, ты когда-нибудь посетишь ее.
      Он поднялся и, протянув руку, помог Зенобии встать.
      Они вместе вышли из палатки, а в это время позади них Забаай сурово взглянул на своих сыновей и заставил их прекратить свои шуточки. Зенобия и Оденат в молчании прогуливались по лагерю, и девушка украдкой поглядывала на князя из-под длинных ресниц. Она вынуждена была признать, что он действительно очень красив. В отличие от ее отца и братьев, которые носили длинные накидки, Оденат был одет в короткую тунику, раскрашенный кожаный нагрудник и красный военный плащ. Зенобии понравилось его простое и яркое облачение и прочные, практичные сандалии.
      Когда они шли, она заметила, что руки у него мозолистые, сухие и крепкие. "Это хороший признак", - подумала она.
      - Прямо над нами находится планета Венера, - заговорила Зенобия. - Когда я родилась, Венера и Марс были в наибольшем сближении. Халдейский астроном, присутствовавший при моем рождении, предсказал, что мне будет сопутствовать удача и в любви, и на войне.
      - И тебе действительно везло? - спросил он.
      - Мои братья и родители всегда любили меня. Что же касается войны, то о ней я ничего не знаю.
      - Разве ни один молодой человек не заявлял тебе о своей вечной любви?
      Она остановилась и некоторое время размышляла.
      - Некоторые молодые люди глупо суетились вокруг меня. Они вели себя точно так же, как поступают молодые козлы, когда пытаются привлечь внимание желанной козы.
      - Ты хочешь сказать, что они бодаются? - пошутил Оденат. Зенобия усмехнулась.
      - Они делали все что угодно, разве что до этого еще не дошли. Однако я не думаю, что это и есть любовь.
      - Быть может, ты просто не давала им шанса предложить тебе свою любовь, как отказала в этом шансе и мне сегодня вечером?
      Он повернул ее к себе, и они стояли теперь лицом к лицу. Но она застенчиво отвернулась.
      - Посмотри на меня, Зенобия! - мягко приказал он ей.
      - Не могу! - прошептала она.
      - Что?
      И он снова стал поддразнивать ее.
      - Неужели девушка, которая командует отрядом воинов, не может взглянуть на мужчину, который любит ее? Я ведь не съем тебя, Зенобия! По крайней мере до сих пор еще не съел! Взгляни же на меня, мой цветок! Погляди же в глаза князя, который положит свое сердце к твоим ногам!
      Он ваял ее за подбородок и приподнял голову. Их глаза встретились. Зенобия задрожала, хотя ночь была теплой.
      Своими изящными пальцами Оденат с нежностью исследовал ее лицо: очертил контур ее подбородка, коснулся кончиками пальцев высоких скул, провел ими вниз по носу и губам.
      - Твоя кожа подобна лепестку розы, мой цветок! - проговорил он глубоким и страстным голосом.
      Зенобия уставилась в землю. Она подумала, что вот-вот упадет в обморок. Казалось, она не может отдышаться. Но когда она неуверенно покачнулась, он протянул к ней свои руки и привлек ее к себе. Она и понятия не имела о том, какой соблазнительной казалась князю со своими влажными коралловыми губками, слегка раскрывшимися, и широко открытыми темно-серыми глазами. Ее искренняя наивность мучила его, возбуждала страсть. Однако Оденат сохранял контроль над своими желаниями. "Как легко можно овладеть ею в эту минуту", - подумал он. Как легко опустить ее на песок! Какое наслаждение получил бы он, научив эту прелестную девушку искусству любви! Но какой-то глубокий инстинкт предостерегал его, что время для этого еще не пришло.
      Он крепко сжал ее в объятиях и сказал голосом, который, как он надеялся, снова стал спокойным:
      - Мы узнаем друг друга, мой маленький цветок! Тебе сказали, что я хочу взять тебя в жены. Но я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива. Если ты станешь моей женой и это принесет тебе печаль, то пусть лучше этого не будет! Ты окажешь мне честь, если проведешь это лето в моем дворце. Тогда мы сможем получше узнать Друг друга в кругу наших семей и под их покровительством.
      - Я.., я должна спросить у отца, - мягко ответила она.
      - Уверен, Забаай бен Селим согласится.
      Он выпустил ее из своих объятий, взял за руку и повернул обратно к лагерю. Проводив ее до палатки, он учтиво поклонился и пожелал ей спокойной ночи.
      Смущенная Зенобия прошла в свое жилище. Ночная пустыня становилась прохладной, и Баб дремала, сидя возле жаровни. При виде нее Зенобия почувствовала облегчение, - у нее не было желания разговаривать, хотелось побыть какое-то время одной в тишине и подумать. Князь Оденат пробудил в ней какое-то чувство, но она не была уверена, что это и есть та самая любовь, которая возникает между мужчиной и женщиной. Да и откуда ей знать это? Ведь она никогда еще не испытывала любви. Зенобия вздохнула так глубоко, что Баб вздрогнула и проснулась.
      - Ты вернулась, дитя мое? Старуха медленно поднялась на ноги.
      - Позволь мне помочь тебе приготовиться ко сну. Ты провела приятный вечер? Гуляла с князем? Целовал ли он тебя? Зенобия рассмеялась.
      - Как много вопросов. Баб! Да, вечер был приятным, но князь не целовал меня, хотя, думаю, был момент, когда он мог это сделать.
      - И ты не ударила его, как поступала с молодыми людьми из своего племени? - беспокойно спросила Баб.
      - Нет, я не сделала этого, и даже если бы он попытался поцеловать меня, не стала бы сопротивляться.
      Старая женщина удовлетворенно кивнула. Князь, очевидно, старался завоевать расположение ее милой девочки, и это хорошо. Вероятно, он чувствительный мужчина, и это тоже похвально. Зенобию, этого маленького шершня, можно завоевать только медоточивым убеждением. Сила была бы пагубна.
      Баб помогла своей юной хозяйке раздеться и уложила ее в постель.
      - Спокойной ночи, дитя мое! - сказала она и, наклонившись, поцеловала девушку в лоб.
      - Он хочет, чтобы я провела лето у него во дворце, Баб. Как ты думаешь, отец согласится на это?
      - Конечно согласится! А теперь засыпай, моя дорогая, и пусть тебе снятся прекрасные сны о твоем красивом князе!
      - Спокойной ночи. Баб, - последовал ответ.
      ***
      На следующий день, к полудню они снялись с лагеря и отправились в обратный путь в великий город-оазис. Князь ехал рядом с Зенобией, которая в седле оказалась куда более разговорчивой, чем накануне вечером. Два дня спустя показался город, и к тому времени они постепенно стали друзьями. Князь расстался с караваном Забаая бен Селима возле его дома и поехал дальше, к своему дворцу, чтобы подготовиться к визиту Зенобии.
      Его приветствовала его мать, персидская княжна Аль-Зена. Слово "Аль-Зена" на персидском означало "женщина" - самая женственная женщина, воплощающая красоту, любовь и верность. Изящная мать Одената олицетворяла собой все эти качества. Она была невысокого роста, зато весьма царственна. Ее кожа была бела как снег, а волосы и глаза - черны как ночь. Аль-Зена любила своего сына, свое единственное дитя, больше всего на свете. Но это была женщина с сильной волей, не желавшая иметь серьезных соперников, претендующих на внимание ее сына. Она презирала Пальмиру и всегда сравнивала ее, отнюдь не в ее пользу, со своими любимыми персидскими городами. Вследствие этого она была непопулярна среди жителей Пальмиры, хотя ее сын, который любил и защищал свой город, пользовался любовью граждан.
      Она узнала, что Оденат вернулся, прежде, чем он въехал в ворота дворца, но ждала, когда он сам придет к ней. Проходя через прихожую, она бросила взгляд на свое отражение в серебряном зеркале. То, что она увидела, успокоило. Она все еще прекрасна. Лицо гладкое, без морщин, черные, как полночь, волосы не тронула седина, глаза ясные. Она носила одежду по парфянской моде: вишневые шаровары, бледно-розовую блузу без рукавов, вишневую тунику с длинными рукавами, вышитую золотой нитью и украшенную маленькими жемчужинами. На ногах у нее были сандалии из покрытой позолотой кожи. Ее волосы собраны высоко на голове и образовывали целое сооружение из кос и локонов, украшенное мерцающими гранатами.
      Войдя в комнату, она заметила в глазах Одената восхищение, и это было ей приятно.
      - Оденат, любимый мой! Мне не хватало тебя! Где же ты был эти дни? произнесла она своеобразным хрипловатым голосом, являвшим собой разительный контраст с ее женственной внешностью, и обняла сына.
      Он улыбнулся и увлек ее за собой на покрытую подушками скамью.
      - Я был в пустыне, мама, в лагере моего двоюродного брата, Забаая бен Селима. Я пригласил его дочь Зенобию провести лето здесь, в нашем дворце.
      Аль-Зена ощутила неприятный холодок, а ее сын довольно уверенно продолжал:
      - Я хотел бы жениться на Зенобии, но она еще молода и колеблется. Я подумал, что если бы она провела лето здесь и получше узнала нас, то не чувствовала бы себя так неуверенно. Хотя ее отец может приказать ей выйти за меня замуж, для меня гораздо предпочтительнее, чтобы она сама захотела этого.
      Аль-Зена была не подготовлена к новости, которую сообщил ей сын. Ей нужно время, чтобы подумать. Однако она сказала то, что казалось ей совершенно очевидным:
      - Оденат, ведь у тебя впереди еще предостаточно времени, чтобы жениться. К чему такая спешка?
      - Но, мама, ведь мне уже двадцать пять лет! Мне нужны наследники!
      - А как же дети Делиции?
      - Они - мои сыновья, но они не могут быть моими наследниками. Ведь они дети рабыни, наложницы. Ты же все это знаешь, мама. Знаешь, что когда-нибудь я должен жениться.
      - Но ведь не на девушке из племени бедави! Оденат, неужели ты не мог придумать ничего получше?