Когда раздался мелодичный звонок домофона, Саша стирал носки. Не особенно беспокоясь о внешнем виде (он думал, что вернулся Леня), Саша нажал кнопку и, в трусах, с мокрыми носками в руках, решил дождаться появления друга. Саше не терпелось узнать о результатах похода в банк.
      Но в дверях появилась молодая женщина, облик которой напоминал Саше о какой-то истории, происшедшей с ним то ли во сне, то ли в другой жизни. Саша охнул и, оставив дверь открытой, побежал в ванную переодеваться, бормоча на ходу извинения. Он торопливо натянул брюки и, выбрав из белья, предназначенного в стирку, первую попавшуюся майку, направился в комнату.
      Увиденное его удивило. Дама деловито набивала сумку вещами из шкафа. Потом она подошла к компьютеру и стала перебирать дискеты, складывая некоторые в небольшой серый пластиковый пакет.
      — Ты что же тут делаешь? А ну, по ложь на место! — возмутился Саша и попытался вырвать из рук женщины дискеты.
      Но не тут-то было. Женщина, сделав пассы руками, нажала Саше на шею в двух местах, отчего он пришел в состояние легкого опьянения, потом нежно взяла за кисть и так ловко и легко дернула, что он улетел в другой конец комнаты, сбив по дороге стул и смяв журнальный столик. Дневной свет для Саши померк, и изображение комнаты с женщиной, склонившейся над ним, превратилось в узкую сверкающую полоску, а затем выключилось с мелодичным перезвоном мобильника.
      Когда он пришел в себя и открыт глаза, в комнате уже появился Леня, который о чем-то спорил с женщиной. Саша никак не мог понять, о чем они спорят, потому что звуки доносились до него как сквозь воду.
      Наконец женщина взяла сумку и, хлопнув дверью, ушла. Саша попытался ей помешать, но смог только пошевелить пальцами.
      Леня глянул на распростертого на полу приятеля и пошел на кухню. Вскоре там появился и Саша, мотая головой и пытаясь избавиться от легкого звона в ушах.
      — Что ж ты ее отпустил? Она же нас обокрала, — укоризненно попенял он.
      — Это была моя жена. Она взяла свои вещи. Вот и все, — с трудом сдерживая раздражение, объяснил Леня.
      — А я-то смотрю — лицо знакомое. Где, я думаю, ее видел? Слушай, а как же ты с ней справлялся? Она же это… — Он вяло показал рукой что-то наподобие приема каратэ.
      Леня в ответ только поднял вверх средний палец.
      Вдруг заработал телефон-факс, и из него полез листок с адресами.
      — Смотри, как быстро откликнулись! Вот что значит правильно объявление написать, — сказал Леня, рассматривая листок. — Действительно, хватит ерундой заниматься, порадело делать. Начнем вот с этого адреса. Это здесь недалеко. — И Леня обвел фломастером адрес.

      Сидя в салоне машины, друзья сверяли номер дома со своим «списком Казановы».
      — Кажется, здесь, — кивнул Леня на дом. — Двигай, — решительно сказал он, передавая Саше небольшой несминаемый букет невянущих цветов.
      — А ты куда? — участливо спросил Саша.
      — А я — домой. Звякнешь в случае чего. Я буду через двадцать минут. Ну, ни пуха ни пера, — выпихивая Сашу из машины, пожелал Леня.
      — К черту, — угрюмо пробурчал тот, нажимая кнопку домофона.
      — Вас слушают, — выдохнул домофон приятным женским голосом.
      — Добрый вечер. Это Александр. По брачному объявлению, — сказал Саша голосом Левитана.
      — Да, да, пожалуйста, — радостно ответил женский голос. — Я вас жду. Поднимайтесь на третий этаж.
      Домофон пискнул, и замок на входной двери открылся. Саша испуганно оглянулся, но Леня только подбодрил его жестом «всади ей как следует».
      В это время из соседнего дома вышла девушка в белом тюрбане, в длинном белом шелковом халате и зеленых шароварах, которая вела на поводке (очевидно, на прогулку) черного дога. Леня, уже собравшийся ехать, засмотрелся на девушку. Та тоже взглянула на него.
      Дверь открылась, и на пороге появился Саша, лучась деланной улыбкой.
      — Добрый вечер. Могу ли я видеть, — Саша не смог воспроизвести по памяти имя и смущенно заглянул в карточку, — Вирджинию Теофилиус?
      — Да, это я, — улыбнувшись, сказала женщина.
      Саша качнулся, как от прямого в подбородок. Он был готов ко всяким испытаниям, но чтобы сочетаться браком с этой глубокой, пусть и симпатичной старухой… Комната поплыла у него перед глазами, и он рухнул как солдат в атаке — лицом вперед.
      Старушка, нимало не смутившись этим обстоятельством, сноровисто дотащила Сашу до дивана и, расстегнув на нем рубашку, сделала несколько нажатий пальцами по системе шиацу.
      Саша дернулся, как от удара электрического тока, и открыл глаза.
      — Вы хотите на мне жениться? — спросил Саша севшим голосом.
      — Выйти замуж, если быть точным, — назидательно поправила старуха. — Успокойтесь. Это не входит в мои планы.
      Саша облегченно вздохнул и, ожив, поинтересовался:
      — А зачем же вы ответили на мое объявление?
      — Мой интерес к вам вызван тем, что я писательница. И пишу исключительно порнографические романы. «Глубокую задницу» читали?
      — Ну? Так ее же написала эта… Виктория Трайдент. А, понимаю, — догадался Саша. — Псевдоним. А «Глубокая задница-2» — это тоже вы?
      Старушка кивнула:
      — Но она мне совсем не удалась. Уж если о чем стоит поговорить, то это о трилогии — «Кто-то пролетел над задницей», «Молчание задницы» и «Никогда не говори заднице: „Никогда“».
 
      Снаружи в кабину вежливо заглядывал черный дог. А внутри, в густых сумерках и резких отблесках света угадывалось движение двух тел, совершающих половой акт в хорошей атлетической манере.
      На деке перед передним ветровым стеклом лежала белая чалма.
 
      Саша и писательница заканчивали ужин.
      — Расслабьтесь, Александр. Вы весь вечер какой-то напряженный. Вы думаете, я заманила бедного русского парня, чтобы он стал моим любовником?
      Александр обреченно кивнул.
      Старуха весело расхохоталась:
      — Вы знаете, что по-русски значит «Вирджиния»?
      — Девственница, — почему-то смутившись, произнес Саша.
      — Так вот, я настоящая девственница, не только по имени. Девственность — это мое профессиональное качество. Нереализованные страсти будят фантазию, и каждый год к Дню Валентина я пишу по роману вот уже шестьдесят девять лет. А сейчас я разрабатываю новый замысел с русским героем — «Задница приходит с мороза», но мне не хватает бытовых деталей вашей российской действительности. Я бы могла их выдумать, но хочется написать нечто реалистическое, чтобы не стыдно было перед русским читателем.
      За окном лил дождь.
 
      Снаружи лил дождь. Внутри салона расслабленно молча курили красавица в белом халате и Леня. На заднем сиденье дремал дог. Через переднее стекло видно было, как к дому, из которого вышла девушка, подъехала машина, откуда вышел молодой человек. Он, даже не раскрывая зонтика, в три прыжка преодолел расстояние до дома и скрылся за дверью.
      Девушка быстро загасила сигарету, улыбнулась Лене и, открыв дверь себе и собаке, выскочила на улицу и добежала до подъезда в тот момент, когда парень уже выходил обратно. Они встретились у входа и страстно обнялись, не обращая внимания на струи воды.
      Теперь в кабине о девушке напоминала только чалма. Леня надел ее на голову, превратившись в магараджу.
      Старуха сидела за клавиатурой и отстукивала то, что диктовал ей русский гость, который сидел на диване со стаканом виски в одной руке, сигаретой в другой и вдохновенно вещал:
      — Трахаются у нас в принципе везде: в подъезде, в подвале, на чердаках, в электричках… Ну, везде.
      — Как и у нас? — разочарованно спросила писательница.
      — Ну, наверное. Вот только на улице у нас трахаться нельзя.
      — Почему? — заинтересовалась писательница.
      — Прохожие советами замучают.
      Писательница зашлась от смеха, сообразив, что это шутка. Пока она смеялась, Саша незаметно посмотрел на часы и стал набирать номер Лениного телефона. Но телефонные звонки гулко разносились по пустой квартире. Потом включился автоответчик и голосом Лени сказал: «С вами говорит автоматический секретарь. После сигнала будет включена запись».
      Озадаченный Саша положил трубку телефона.
      — Но ведь есть же какая-то русская специфика? — с надеждой спросила Вирджиния.
      — Черт ее знает. Разве что вот во время выездов в колхозы. Это вам как писательнице может пригодиться. — Саша решил потянуть время и приоткрыть перед западной писательницей некоторые интимные страницы социалистического бытия.
      — Расскажите, — попросила старуха, изготовившись стучать на своем компьютере.
      Саша обреченно вздохнул, долил себе виски и стал рассказывать, расхаживая по комнате, чтобы прогнать сон:
      — Это было раньше, ну, несколько лет назад. Раз в год почти все городское население выезжало в деревни, в колхозы, помогать собирать урожай.
      — У вас были такие большие урожаи? — изумилась собеседница. — Я следила за прессой, но там об этом…
      — Да какие там урожаи, — перебил ее Александр, — тоталитарный режим. Прикажут — и едешь, — раздраженно уточнил Саша, машинально взглянув в окно. Там он неожиданно для себя увидел знакомую машину и, обрадовавшись, поторопился закончить эту затянувшуюся встречу: — Ну, в общем, там все жили как в концлагере: здесь женский барак, здесь мужской. Но весело, — решил он уравновесить мрачную картину социализма правдивой деталью. — Вечерами пекли собранные овощи и пили, — Саша показал на виски, — распевая песни фривольного содержания. А потом мужчины приходили к женщинам, и там такое начиналось…
      — Группенсекс? — деловито уточнила писательница.
      — Нет, — подумав, сказал Саша. — Группенсекс — это ведь когда все со всеми? — спросил он.
      Писательница кивнула.
      — А здесь трахались все одновременно, но каждый только со своей девушкой. Любовь! — Саша назидательно поднял указательный палец.
      — Поразительно! — восхитилась старушка. — То есть акт совместный и индивидуальный одновременно. А если бы вы попробовали поменять партнера? — усложнила она ситуационную задачу.
      — А если бы вы попробовали поменять партнера, то могли и в глаз получить, — уточнил Саша, приложив к глазу кулак.
      — Поразительно, — шептала писательница, вся уйдя в работу.
      На улице Саша с наслаждением вдохнул ночной туман, пьянящий ароматическими присадками высокооктановых сортов бензина. Он открыл дверцу автомобиля. На сиденье водителя дремал человек в белой чалме.
      — Извините, — сказал Саша и удивленно оглядел машину, так похожую на Ленину.
      — Это ты? Садись, — проснулся человек в чалме, оказавшийся Леней. — Ну, ты марафонец, — добавил он, взглянув на часы. — Совсем себя не жалеешь.
      — Ты знаешь, кто это был? — спросил Саша.
      — Кто?
      — Виктория Трайдент, — торжественно сказал Саша.
      — Кто это? — не сразу сообразил Леня. — Писательница, что ли?
      — Ну да! — заржал Саша.
      — И ты? С ней? Трахался? — восхитился Леня.
      — Нет, конечно, — не смог солгать Александр. — Мы разговаривали. Она очень интересовалась, что я думаю о ее романах.
      — Она столько денег небось за них получает, что в гробу она видала, что ты там думаешь о ее творчестве. Серьезно, о чем разговор был, если не секрет?
      — Она сейчас новый роман пишет, там действие в России происходит.
      — Ну? — нетерпеливо подстегнул Леня.
      — Ну и ей нужно было просто посоветоваться с кем-нибудь, знающим Россию.
      — И чего ты ей мог рассказывать про Россию четыре часа? — недоуменно пожал плечами Леня.
      — Вспомнил, как мы в колхоз ездили, ну и…
      — Оклеветал родину, — констатировал Леонид. — Она тебя подпоила и, угрожая стриптизом, заставила клеветать. Или ты это делал за деньги? Где они? — Леня попытался свободной рукой пошарить у друга за пазухой.
      Тот захихикал от щекотки.
      — Иди ты, — отбился он наконец от руки, — ничего я не клеветал, а даже… приукрасил. Хотя стыдно было, — вздохнул Саша. — Я взглянул на нас ее глазами: дикари, питекантропы. На тоталитаризм сослался, мудила, как будто это чего-то оправдывает. У нас и тоталитаризм был…
      — Был? — невинно спросил Леня.
      — Был, есть, какая разница… только потому, что мы уроды-в-жопе-ноги, и все у нас наоборот, шиворот-навыворот.
      Алкоголь начал ослаблять свое гипнотическое действие, приукрашивающее действительность, и проявилась усталость от напряженного интеллектуального общения с очень умной женщиной.
      — Клеветал, — неожиданно обиделся Саша и патетически воскликнул: — Россию невозможно оклеветать!
      — Это еще почему? — весело спросил Леня.
      Он любил это состояние друга, когда из того выходил хмель, тогда Саша словно подключался к Логосу и начинал опрокидывать привычные понятия, потрясать основы и прорицать. У Лени тоже случались подключения, но они были бледным подобием апокалиптических озарений Александра. Возможно, сказывалось то, что Лене даже в сильном подпитии удавалось сохранять холодную голову, а это для проникновения в горние сферы совершенно не годится. Логика с откровениями никогда не бывает в ладу. Поэтому даже после большой пьянки Леня почти не опрокидывал привычных понятий, очень слабо потрясал основы и совсем не прорицал. Но все равно и для него душа, освобождающаяся ранним утром из алкогольного плена, была словно энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, который знает ответы на все вопросы бытия.
      Это хрустальное состояние души друзья называли «Есть такая вещь — „Пять часов утра“».
      — Так почему Россию невозможно оклеветать? — спросил Леня, толкнув засыпающего Александра.
      — Что? — не понял тот спросонок. — Где мы едем? Строгино, что ли? — спросил Саша, увидев в предрассветном тумане баржи.
      — Ага, — подтвердил Леня, — сейчас искупнемся в теплых водах Курчатника и по пивку, а?
      Саша тяжело вздохнул, поняв, что Москва только промелькнула во сне, а он по-прежнему за границей, и все плохо, и первая попытка жениться на иностранке, как первый блин, вышла комом.
      — Россию невозможно оклеветать, — скучным голосом хорошо оплачиваемого политтехнолога сказал он, — потому что какую гадость про нее ни скажешь, все скорее всего окажется правдой, а чаще — еще мерзее и подлее, чем можно себе представить. Ни одного светлого пятна.
      — Ну да? — недоверчиво спросил Леня. — Так уж и ни одного?
      — Назови любое событие — и обязательно найдутся какие-нибудь неизвестные страницы истории, которые расскажут такую правду о нем, что хоть стой, хоть падай. Сколько мы всего узнали про революцию, про войну?
      — Какую войну? — спросил Леня, который не терпел приблизительности, особенно в такой важной теме, как клевета на родину.
      — Все равно какую, — безразлично махнул рукой Саша.
      — Нет, ну о последней войне мы все-таки кое-что знаем, — попытался хоть как-нибудь возразить Леня.
      — Что? — искренне удивился Александр. — Что ты знаешь? Ты знаешь, из-за чего она началась? — издевательски спросил он. — Кто там с кем воевал? Или ты хочешь сказать, что знаешь, чем она закончилась? Это мы потом узнаем из газет, в рубрике «Неизвестные страницы истории».
      — Да вся наша история состоит из неизвестных страниц! Ая думаю, — произнес Леня, осененный догадкой, — я думаю, что эти неизвестные страницы становятся известными тоже не случайно, а по чьей-то воле.
      — Это по чьей же? — спросил Саша.
      — А черт его знает, — пожал плечами Леня. — Ты думаешь, только в России такая история, с изнанкой? Да любую историю копни — тоже дерьма хватает, и тоже не сразу оно всплывает. Я не понимаю только, на хрена сообщать, если до этого скрывали?
      — Замысел, — зловеще сказал Саша.
      — Какой еще замысел? — с усмешкой спросил Леня.
      — Не какой, а чей? Я ничего тебе доказывать не буду, потому что сам не до конца уверен, но есть, например, одна история, у которой нет неизвестных страниц. В принципе. Наглухо.
      — Что это за история?
      — Библию читал? — спросил Саша.
      — Ах, ты вон о чем, — рассмеялся Леня, — но это же…
      Он хотел сказать, что это в общем-то, строго говоря, не совсем история, но подумал: «Апочему, собственно, не история — вон сколько людей, и не самых плохих, верят, и наша мораль, в хорошем смысле этого слова, вся оттуда…» Леня посмотрел на друга: тот сидел, обессиленный ночным процессом, когда его половая энергия, не находя выхода, превращалась в духовную, и этот процесс, судя по всему, еще не закончился.
      — Так ты думаешь, что все истории, кроме этой, упомянутой тобой, — с неожиданной осторожностью выразился Леонид, — от лукавого?
      — Лень, ну чего ты меня мучаешь? Откуда я знаю? Но похоже на то. Все эти твои истории — мутняк и заморочка, а про Христа никто не смог еще сказать, что он был привезен в Иудею в пломбированном вагоне и действовал на немецкие деньги. У тебя выпить в машине есть? — взмолился Саша.
      — Конечно.
      Верный друг достал из бардачка фляжку виски «Шотландские братья» и с облегчением выдохнул. Ему совсем не хотелось в пять утра размышлять о такой серьезной материи, как история, особенно история России. Она всегда представлялась емугиблойтопью, не имеющей верных спасительных троп и вешек, где никогда заранее нельзя сказать, куда выйдешь, даже идя по указаниям академиков-болотоведов. Кроме того, болотина эта была заминирована, и роль мин играли те самые «неизвестные страницы». Время от времени взрываясь — то на газетной полосе, то под книжной обложкой, не то открывая, не то скрывая истину, — они обдавали всех правдой, от которой тошнотворно несло тиной, мертвечиной и серой.
      Оглушенная история в очередной раз всплывала вверх брюхом, алюдидумали, что они постигли истинный смысл исторического события, не подозревая, что эти откровения про прошлые негодяйства служат не назиданием, а тайным оправданием негодяйствам сегодняшним, о которых узнают только будущие поколения, когда придет срок обсирать дела нынешних правителей. Хорошо, что Саша соскочил с этойтемы, потому что Леня не знал, что говорить ему дальше; до сегодняшнего утра он был уверен, что правда — это всегда хорошо, но Саша подтолкнул его к мысли, что правда, может быть, так же относительна, как пространство и время, соотношение валют, индекс Доу-Джонса, оценки в фигурном катании за художественность — короче, как и все в этом мире. Шутить не хотелось, для серьезного разговора было маловато выпивки, но потребность в нравственной опоре была.
      — Ты, может быть, считаешь, что и Бог есть? — спросил он друга.
      — Есть, — убежденно ответил Саша, глотнув добрую четверть фляги.

      Вечером этого же дня, после того как Саша хорошенько выспался и пришел в себя после изнурительного марафонского диалога с Викторией Грайдент, Леня отвез его еще по одному адресу из пришедших в ответ на объявление.
      — Ты не суетись, но сразу сориентируйся, — напутствовал Леня Сашу, словно тренер боксера перед боем, — пойми, чего она от тебя хочет, а то видишь, какие аномалии случаются? Посмотри на обстановку, оцени достаток. Хотя сейчас по мебели судить нельзя, всяких понтов, наворотов много, а все — пластик. Лучше бы, конечно, в банковский счет заглянуть, но это как смерть Кощеева, не доберешься.
      Саша нетерпеливо посмотрел на часы.
      — Презерватив взял? — спросил Леня тоном командира, отправляющего бойца в разведку.
      Саша достал и показал яркий пакетик.
      — Один? — удивился Леня.
      — А сколько же еще надо? — недоуменно пожал плечами Александр.
      — На два, на всякий случай, — положил Леня в ладонь Саши еще пару пакетиков с японскими иероглифами. — Мало ли как дело пойдет, может, и этих не хватит. Да, — спохватился Леня, — с сексом не затягивай, на вопросы отвечай, а сам ручонками тянись, имитируй страсть. Может, виагру примешь?
      — Зачем? — испугался Саша. — Я и без допинга могу пока.
      — Ну, чтоб об этом вообще не думать и сосредоточиться только на духовном, — оправдался Леня. — Ну, ни пуха ни пера.
      — К черту, — сказал Саша и решительно шагнул в подъезд, лестницы которого были устланы синтетическими коврами.
      Женщина оказалась блондинкой неопределенного возраста (хотя Леня с ходу дал бы ей лет сорок и ошибся бы года на два). Блондинка, молча улыбаясь, провела Сашу по лабиринту полутемных комнат и коридоров, делающих самые неожиданные повороты, так что он не то что не увидел мебели, но даже планировку квартиры представлял себе с трудом.
      Наконец Блондинка привела его в комнату с широкой плоской кроватью посредине, лишенной какой бы то ни было другой мебели, если не считать таковой музыкальный центр со специальным концертным устройством для световых эффектов.
      Блондинка взяла с сервировочного столика пульт, щелкнула им во все стороны — и комната ожила.
      Свет стал постепенно гаснуть, как в кинотеатре, музыкальный центр ожил и передернул винчестер компакт-дисков.
      Зазвучала томная, страстная музыка, в такт которой световой автомат начал выдавать свои эффекты.
      По полу повалил безвредный эстрадный дым.
      Блондинка начала медленно раздевать Сашу. Саша залпом допил виски и стал помогать девушке раздеваться.
      Он обнимал и, гладя ее, сдирал с нее одежду, как старую кожу со змеи. Но вдруг он заметил, что, кроме его рук, над девушкой хлопочет еще чья-то. Потом еще одна. Следующая рука погладила уже самого Сашу. Живот девушки уже гладили четыре руки. Саша отшатнулся от Блондинки и оглянулся: комната, а главное, постель были полны полуобнаженными мужиками с атлетическими фигурами. Одни из них копошились в кровати вокруг Саши и Блондинки, другие общались между собой — поглаживая друг друга по бицепсам и трицепсам, улыбаясь и тихо разговаривая.
      Саша чертыхнулся сквозь зубы и полез из кровати, довольно бесцеремонно расталкивая непрошеных помощников.
      Девушка, не обращая внимания на исчезновение Саши, уже плыла в других объятиях.
      Подхватив свою одежду, Саша, как был в трусах, стал на ощупь искать выход. Световые сполохи не давали разглядеть эту проклятую дверь. Наконец Саша ее нашел, но, очевидно, это была не та дверь, через которую он сюда попал.
      Саша очутился на кухне. Там никого не было. На столе стояли открытая бутылка «Абсолюта» и три бокала. Саша налил себе полбокала и выпил водку как воду. Вместо закуски он быстро достал из кармана брюк сигарету и глубоко затянулся.
      Оглядевшись кругом и успокоившись, он включил небольшой телевизор, стоявший на буфетной стойке, переключил наугад несколько каналов и вдруг попал на трансляцию какого-то футбольного матча.
      Саша взял пепельницу и сел перед телевизором, намереваясь досмотреть матч до конца, чтобы как-то убить время до того момента, когда прилично будет выйти к Лене, не вызывая лишних вопросов.
      На мокром поле шла упорная мужская жесткая игра… двух женских команд. Трибуны пестрели клубными стягами и ходили волнами.
      Один из игроков — высокая белокурая девушка — классным дриблингом обошла нескольких игроков и метров с семи вколотила мяч мимо опешившей вратарши.
      Трибуны всколыхнулись.
      Девушка выбежала за кромку поля и международным жестом «Я их трахнула» показала публике, как она это сделала.
      На нее налетели подруги и, страстно обнимая и целуя, свалили на землю. Она стояла на коленях на дорожке стадиона и продолжала показывать рукой, как она их трахнула.
      — Что делает! — не удержался от оценки Саша.
      С этими словами он обернулся налить себе еще водки и застыл — сзади стояли и смотрели футбол голые мужики, очевидно, сбежавшие из спальни. Из дверей выползал еще один любовник-сачок.
      Мужик тихо затворил за собой дверь, но та внезапно распахнулась.
      В проеме стояла разъяренная обнаженная Блондинка.
      — В чем дело, ребята? — сердито спросила она и вернулась в комнату.
      Мужики с сожалением стали гасить сигареты и уныло потянулись в спальню.
      Когда последний из них скрылся за дверью, Саша стал надевать брюки.

      Так в напрасных матримониальных хлопотах прошло полторы недели. Саша каждый день, как на работу, ходил на свидания. За это время он познакомился с двумя десятками женщин и одним лицом, пол которого он определить затруднился.
      Свидания (наверное, по вине Саши) проходили без малейшего налета романтики, весьма прозаически. Он расспрашивал новых знакомых о жизни, рассказывал о себе скучную правду, и они расставались вроде бы по-дружески, но обещание позвонить еще раз не выполнялось ни разу. От этого Саша постепенно терял уверенность, и в его поведении на встречах появились заискивающие нотки. Он с досадой это чувствовал, но поделать ничего не мог и гробил одно свидание за другим. Список, который вначале напоминал запись очередников на улучшение жилищных условий, постепенно таял и наконец стал коротким, как перечень кандидатур на замещение выборной должности папы римского.
      Саша стал впадать в панику и на каждое свидание шел, как в последний бой: в чистом исподнем и с ладанкой на груди, где лежала молитва оптинских старцев. Женщины чувствовали его истерический настрой, пугались, принимая за маньяка, и исчезали, даже не выпив оплаченного Сашей кофе. Леня почувствовал апокалиптические настроения друга и поэтому перестал говорить с ним о сексе, женщинах и ограничился в общении пересказом содержания выпусков телеканала «Евроньюс», из чего Саша сделал вывод, что даже Леня не верит в успех их предприятия.
      Терять было попросту уже нечего, и на последнюю встречу Саша пошел, наплевав на все свои благоприобретенные фобии. Он был в меру развязен, пошл — и дело, кажется, шло на лад. Лед тронулся, глаза девушки загорелись неподдельным интересом, она явно поощряла Сашу, но в это время раздался мелодичный перезвон его мобильника.
      Звонила мама. Выслушав сокрушительные новости из дома, Саша более не был в силах ни шутить, ни улыбаться.
      — Сынок, мы все знаем, — торжественно сказала мама.
      — Что вы знаете, мам? — спросил Саша невинным голосом.
      — Что ты попал на бабки, — сказала мама.
      — Кто вам это сказал? — поинтересовался Саша, прекрасно зная ответ. И он его услышал.
      — Тут приходил твой друг, Фаренгейт, он очень переживает за тебя и готов помочь. Он спрашивал, где ты. Но мы ему не могли ничего сказать, мы же сами не знаем, где ты. Я ездила вместе с ним на твою квартиру, но тебя там давно не было. Сынок, где ты скрываешься?
      — Нигде я не скрываюсь, с чего ты взяла? Я просто выехал за город, живу тут на даче.
      — Василий говорит, что мог бы продать твою квартиру и заплатить твой долг, — сказала мама.
      — Кто еще такой этот Василий? — спросил Саша.
      — Фаренгейт, ты разве не знаешь, что его зовут Василием? — удивилась мама.
      — Слушай, мам, держитесь от него подальше, это мой самый злейший враг. Ему-то я и должен эти деньги, а он за них и человека убить может, — объяснил Саша и тут же пожалел об этом.
      — Знаю, — просто произнесла мама. — Сынок, я не знаю, где ты, но не приезжай. Я боюсь за тебя.
      В трубке что-то звякнуло, Саша услышал голос отца:
      — Саш, извини, маме плохо, я должен вызвать «скорую». Береги себя. — И отец положил трубку.
      Саша долго сидел молча, не умея справиться с разбегающимися мыслями. Все эти натужные знакомства показались ему идиотской выдумкой. В то время как его самым близким людям угрожает реальная опасность, он отсиживается в спокойной Европе, пьет пиво и говорит барышням скабрезности, склоняя их к сожительству. Сашу замутило от нахлынувшего омерзения к самому себе.
      Девушка, видя его муки, вызванные телефонным разговором, сочувственно положила руку на его сжатые кулаки и, извиняюще улыбнувшись, ушла.
      С тяжелым сердцем Саша подошел к двухэтажному коттеджу и, сверившись с запиской, где был отчеркнут очередной адрес, позвонил. Дверь ему тут же открыли, и он вошел в дом, где его тут же, весело галдя, окружили пятеро негритят. Из комнаты вышла высокая стройная негритянка, приобретшая с материнством особое женственное обаяние, и улыбнулась Саше. Саша растерялся и, торопливо вручив букет, стал тыкать пальцем в записку с адресом. Женщина прочла записку, засмеялась и показала ее огромному гороподобному негру, одетому, несмотря на жару, в кабинетный шелковый смокинг. Тот тоже внимательно прочел записку и терпеливо объяснил непонятливому белому, что они живут на набережной Роз, написано «улица Роз», неужели это так трудно уяснить. Извинившись, Саша повернулся и вышел на улицу.
      Он не видел, как несколько секунд спустя из дома выскочил негр и яростно затолкал букет в уличную урну. Затем из дома вышла молодая красивая негритянка и высыпали ее дети. Негр повернулся к жене и стал что-то возмущенно говорить ей на непонятном языке, яростно показывая рукой в сторону, куда ушел Саша. Негритянка в ответ только усмехнулась, забрала детей и ушла в дом. Чуть поостыв, ушел и муж.
      Некоторое время спустя Саша вернулся к дому, но, увидев свой букет в урне, передумал заходить внутрь. Он еще раз сверил адрес на бумажке с планом города и отправился искать счастье на улицу Роз.
      В просторном помещении не было ничего лишнего, что могло бы отвлечь от секса, — огромная кровать под кроваво-красным шелковым покрывалом, унитаз и биде. Пол был покрыт тускло мерцающим матовым металлом с выступающими рядами клепок. Рядом с кроватью возвышалась тумбочка бара-холодильника.