Со времени взрыва атомной бомбы под Екатеринбургом прошло уже четыре дня, но ни о каком-нибудь даже захудалом землетрясении в Атлантике слышно не было. Зато здорово тряхануло в Турции и в Гималаях, что было воспринято как грубый просчет группы Рубцова. Хотя ученый божился, что не имеет к этим катастрофам никакого отношения, ему не верили. Как так, бомбу взорвал именно с целью вызвать катаклизм, а от землетрясений отказывается.
      Научная оппозиция Рубцова в лице директора института академика Добродыбова, ревниво следившая за воскрешением группы, приступила к созданию комиссии по расследованию антинаучной антигосударственной авантюристической (не без уголовщины, есть заявление крановщика о нарушении техники безопасности во время произведения ядерного взрыва) деятельности лаборатории так называемой управляемой тектоники.
      Осторожно отмечая некоторые заслуги Рубцова в развитии теории гейронов (без этого не видать бы институту президентского гранта), комиссия сосредоточила весь огонь критики на неточностях и приблизительности атласа гейронов, который был составлен без тщательной всесторонней проверки, на основании только полумифических средневековых инкунабул.
      Геннадию Севастьяновичу было глубоко наплевать на работу этой комиссии; но если Кремль-2 устоит еще хотя бы пару дней, то тогда эта инициатива академика Добролюбова получит высочайшую поддержку, и хотя из соображения секретности Кремль-2 упомянут не будет, все участники этой истории огребут по полной программе. Прямо хоть сам поезжай и рви этот треклятый остров тротиловым эквивалентом.
      Надо было срочно что-то предпринимать, но посоветоваться по жизненно важным вопросам Начальник не мог даже со своим штабом по причине хорошо поставленного стукачества. Стукачество полезно при запуске дезинформации, но во всех остальных случаях его лучше избегать. Таким образом, назрело посещение Мемориального зала Музея Конторы, «комнаты свиданий», как его в шутку называли сотрудники.
      Дело в том, что в этом зале действительно происходило свидание с разведчиками и контрразведчиками прошлых поколений. По положению право на эту встречу имел только действующий Начальник, никакие заместители, даже самые первые и ближайшие, права на посещения Мемориального зала не имели. Как происходили эти встречи, никто толком не знал, и каждое посещение «комнаты свиданий» обрастало легендами, потому что, как правило, история после каждого такого посещения делала зигзаг. А один Начальник, расстреляв всю обойму, последний патрон машинально пустил себе в голову. В кого он там стрелял, осталось тайной, но с тех пор стены Зала покрыли пулеулавливающей частой титановой сеткой, а при входе поставили детектор-металлоискатель. Приходить в Зал без оружия стало для Начальников железным правилом.
      Геннадий Севастьянович принял душ, переоделся во все чистое, надел праздничный пиджак, весивший без малого пуд из-за шестидесяти трех орденов, медалей и золотых нагрудных знаков, запер свой пистолет в сейф и, глубоко вздохнув, направился в Мемориальный зал.
      Два молодых сотрудника, назначенных в этот день по наряду дежурными Часовыми Памяти, закрыли за Начальником дверь Мемориального зала, и он остался один на один с теми, кто до самого своего последнего часа был верен присяге и чьи дела, став легендой, завоевали Конторе мировую славу силы, не знающей преград. В комнате, очертания которой терялись в глубоком полумраке, словно висели в воздухе голографические портреты героев невидимого фронта. Идея создания Мемориала поначалу и ограничивалась созданием портретной галереи, но потом возникла мысль создать компьютерную программу, которая голосом того или иного героя воспроизводила бы его мысли, отрывки из донесений, шифровок, дневников. Голоса были записаны еще при жизни и, пропущенные через компьютер, могли озвучивать любой текст.
      В Мемориальном зале проводили торжественные собрания с вручением наград, тихо праздновали юбилеи живых и мертвых героев, портреты которых говорили синтезированными голосами что-то подходящее случаю. И поначалу все шло, как говорят, штатно, пока однажды, во время празднования годовщины Курской битвы, портреты двух разведчиков не устроили горячий спор, чья шифровка раньше сообщила о готовившемся наступлении фашистов. Присутствующие восприняли спор как очень удачный аттракцион руководства Музея, призванный подчеркнуть воспитательный момент в общем-то заурядного мероприятия. Но после того, как начальника Музея генерал-лейтенанта Лоськова увезли с праздничного вечера с инсультом, разговором двух портретов заинтересовались всерьез. И скоро выяснилось, что портреты могут общаться не только друг с другом, но и с посетителями Музея, ведя диалог, никак не связанный с заложенной в компьютер программой.
      В результате исследований на стол Начальника лег двухстраничный документ с грифом «три звездочки», указывающим на абсолютную секретность и конфиденциальность материала (его нельзя было копировать никому и ни при каких обстоятельствах). В документе на основании материалов расследования, которые к тому моменту уже были уничтожены, утверждалось, что в Мемориальном зале возможны контакты третьей степени с душами покойных сотрудников Конторы. С посторонними душами подобных контактов не наблюдалось. Естественно, режим работы Мемориального зала был моментально изменен, и туда получил доступ только действующий Начальник.
      Геннадий Севастьянович нажал кнопку готовности к контактам. В зале тихо прозвучал мелодичный аккорд, портреты засветились чуть ярче, и в результате (тут уж и не поймешь чего: то ли технической уловки, то ли из-за действительного переселения душ) портреты словно ожили, и в их глазах появился живой блеск.
      — Здравствуйте, Геннадий Севастьянович, — прозвучал знакомый голос.
      — Это вы, Достоевский? — удивился Начальник. — Вы уже здесь?
      — Вы же сами завизировали указ о посмертном присвоении мне звания героя, — в свою очередь, удивился Достоевский.
      — А вы хотели войти в историю как раздолбай с комплексами стареющего козла, который по пьянке завалил операцию на сотни миллиардов долларов? Спасибо, мне такое пятно на Конторе не нужно. Вы погибли как герой, спасибо вам за это.
      — А куда мне было деваться, вы бы везде меня нашли, — с безнадежной тоской в голосе сказал дух. — Вот я и решил продать себя подороже.
      — Хороший финал для разведчика, — одобрил Начальник, — кровавый и романтичный.
      — Ато! — удовлетворенно откликнулся Достоевский.
      — Мы слушаем вас, — сказал голос с сильным английским акцентом.
      — Ким, это вы? — спросил Начальник.
      — Да.
      — Рад вас слышать, — обрадовался Начальник (с Кимом Филби действительно можно было посоветоваться), — я здесь из-за проблемы, возникшей по вине Достоевского.
      — Мы не хотели бы создавать прецедент и ревизовать дела павших героев. Согласитесь, у каждого разведчика в прошлой жизни есть такие моменты, которые можно трактовать по-разному. Но это порочный путь. В конце концов все герои будут низвергнуты, а пьедестал займет какая-нибудь… — Дух Филби ненадолго замолчал, подбирая подходящее известное ему русское слово, потом, стесняясь очевидной неприличности слова, сказал «блядь» и сухо закашлялся.
      — Я далек от того, чтобы ворошить дела Александра Сергеевича, он среди вас и, конечно же, герой, я сам подписался под этим. Так всем спокойнее. Но ситуация с Россией в результате его, блин, геройской деятельности сложилась аховая. Два молодца скупили все долги России, но что они хотят сделать с ними, нам неизвестно.
      — Они хотели вернуть их нам! — выкрикнул Достоевский.
      Голоса на том свете рассмеялись.
      — Подождите, — остановил смеющихся Ким Филби, — насколько я понимаю, дело очень серьезное. То есть страна все время находится под дамокловым мечом политического удара, возможно, с юридическим отчуждением территорий и конечным расчленением страны.
      — Совершенно верно, — подтвердил Начальник, — трудно даже предсказать, какого рода катастрофа нас ожидает.
      — Что же вы предполагаете предпринять? — спросил дуайен цеха тайных агентов внешней разведки Филби.
      — Мне кажется, что проблема во многом будет решена, если владельцы долга почувствуют ответственность за Россию, другими словами, нам надо создать такую ситуацию, когда эти долги станут их долгами.
      — Простите, но это же… — начал догадываться Филби. — Вы хотите передать им власть? А как же существующий президент?
      — А что существующий президент? — в сердцах воскликнул Геннадий Севастьянович. — Не более чем символ. И то неизвестно чего. Они ему эти долги не отдадут, а если сами возглавят страну, то и долги придут в Россию.
      — Но вы отдаете себе отчет, что они становятся владельцами страны как обладатели контрольного пакета акций? — спросил Филби.
      — Нового царя хотите посадить на престол? — взвизгнул кто-то.
      — Подождите, Блюмкин, — остудил его Филби, — тут действительно дело серьезное, но я, как подданный Великобритании, не вправе вам давать советы по такому щекотливому вопросу. Тут есть ваши товарищи, может быть, они что-то скажут? Товарищ Рамзай.
      — Я немец, товарищ Филби, — ответил голос Рамзая.
      — Берджеса я не спрашиваю, мы с ним земляки, — сказал Филби. — Вы тоже, Блейк, вне игры. Радо, а как вас звать?
      — Шандор. Я венгр, и мне на все российские дела наплевать. Теперь по крайней мере. Я никогда в нее особенно и не верил, просто мне было интересно приносить максимальный вред, а Россия предоставляла для этого неограниченные возможности.
      — Кто тут у нас еще?
      — Рамон Меркадер и Диего Сикейрос! — выкрикнул молодой голос.
      — Но мы мексиканцы, — предупредительно пророкотал другой голос, постарше.
      — Кто же здесь из России? — растерянно спросил Ким Филби. — Вот незадача. Конан Молодый, а вы чего молчите, вы же, кажется, русский?
      — Честно говоря, я так долго скрывал свое происхождение, что твердо ничего сказать не могу. И потом, нас же учили, что только интернациональное имеет какое-то значение, а национальное — это атавизм, от которого надо всячески избавляться.
      — Понятно, — устало подвел итог этой переклички Филби. — Геннадий Севастьянович, вам придется советоваться только с Достоевским.
      — А я литовец, — язвительно сказал Достоевский, — и уж если кто и может претендовать на российский престол, так это наши Ягеллоны. — И дух Александра Сергеевича сатанински захохотал.
      — Купите долги и царствуйте на здоровье. А, кишка тонка? — в свою очередь, съязвил Геннадий Севастьянович. — Самозванцы!.. — процедил он сквозь зубы.
      — Всё, господа, у меня вопросов больше нет! — отрезал Начальник и, услышав возмущенные крики «Товарищи, нас назвали господами!», мстительно нажал кнопку «Отбой».
      Портреты стали постепенно затухать, пока не растворились в темном воздухе.

      — А где же Геннадий Севастьянович? — удивился Президент, увидев перед собой вместо вызванного Начальника его зама Михаила Юрьевича Чехова.
      — Он в Мемориальном зале, — почему-то шепотом ответил Зам.
      — Разве его нельзя было вызвать оттуда? — раздраженно спросил Президент.
      — Никак нет, — ответил Чехов, — когда Начальник в Мемориальном зале, то дверь блокируется и связи с ним нет. Только он сам может открыть дверь изнутри.
      — А я слышал, что у вас был случай, когда Начальника убили в этой комнате, — проявил Президент неожиданную для Чехова осведомленность.
      — Он сам застрелился, — уточнил Чехов.
      — Что же, тогда дверь взламывали?
      — Никак нет, она сама открылась.
      — Странно, — сказал Президент, — и чем же там занимаются ваши Начальники? Не мастурбацией, надеюсь?
      — Никак нет, — автоматически ответил Чехов, с ужасом понимая, что перебарщивает с «никакнетами», — они там общаются с душами героев невидимого фронта.
      «Он сумасшедший», — подумал Президент.
      — И вы в это верите? — Президент испытывающе посмотрел Заму в глаза.
      — Так точно, — с облегчением ответил Чехов, переломив линию «никакнетов».
      «Определенно, сумасшедший. Да, беспокоят меня эти ребята из Конторы. Надо бы поставить там кого-нибудь из своих, поуравновешеннее», — принял Президент очередное кадровое решение.
      — А о чем же он может советоваться с этими… призраками? — с напускным простодушием спросил Президент. — Быть может, по поводу своего завирального плана об управлении энергией Земли? — бросил он Чехову спасительную соломинку.
      Чехов животом почувствовал недоверие Президента к затее Начальника со взрывом бомбы под Екатеринбургом.
      — Так точно, — с готовностью ответил он. — Геннадий Севастьянович, по-моему, давно потерял связь с реальностью, окружил себя проходимцами и авантюристами от науки, свидетельством чему может служить этот, как вы изумительно точно выразились, «завиральный» план со взрывом острова Кремль-2 при помощи управляемой вулканической энергии. Хотя есть другие пути, гораздо более реальные, а главное — законные. Ведь наша сила в чем?
      — Пока не знаю, — ответил Президент, не сообразив, что вопрос риторический.
      — Наша сила в правде, — торжественно провозгласил Чехов, подняв вверх указательный палец.
      «Точно, сумасшедший, — с огорчением подумал Президент, — только было решил, что он может заменить своего начальника, как он тут же, к счастью, и облажался».
      Еще во время своей избирательной кампании, которую для верности поручили команде ушлых американских пиарщиков, Президент убедился в побеждающей правильности выбранного теми лозунга «All you need lie», то есть «Все нуждаются во лжи». Эти слова, разумеется, нигде не звучали, но они были запрятаны внутрь любого выступления, любой речи и самого будущего президента и его команды. Потому что, как заметил креативный руководитель американской бригады, «если вашему народу рассказать всю правду, то люди разведут руками в отчаянии, и вся жизнь в вашей стране остановится». Сколько раз Президент убеждался в справедливости этих слов! Только ложь помогала выходить из многих критических кризисных ситуаций, когда любое другое буржуазное правительство давно бы уже пошло на дно, наше, обманывая и изворачиваясь вместе с Президентом, продолжает оставаться на плаву.
      — И что же это за правда? — спросил Президент, заранее готовый услышать какую-нибудь чепуху.
      — Правда такова, что Александр Кузнецов и Леонид Левин не являются гомосексуалистами, — вполголоса сказал Чехов.
      — Так, — начал соображать Президент, — и что же нам это дает? — уже с интересом спросил он, почувствовав упругую живую плоть хорошей интриги.
      — Можно попробовать дискредитировать их как владельцев фонда Гугенройтера, поскольку, не являясь гомосексуалистами, они грубейшим образом нарушают одно из главных условий обладания этим фондом. Это, если хотите, даже уголовной ответственностью пахнет, мошенничеством в особо крупных размерах. А если удастся поколебать их положение в фонде, можно попробовать оспорить и скупку российских долгов, поскольку…
      — Понятно, — нетерпеливо перебил его Президент. Ему начинал нравиться этот парень. — Но это ведь очень сложно доказать, нужны надежные свидетельства…
      — Они у нас есть. В свое время, когда фондом занимался Достоевский, он попытался ликвидировать секретаря фонда Валентина Педерсена как раз за то, что тот единственный знал правду о Кузнецове и Левине, ну, что они не гомики. Но мне удалось спасти Валентина.
      — Где он сейчас?
      — На Минском радиозаводе, сменный мастер на сборке.
      Президент удивленно вскинул брови.
      — Это место закреплено за нами и со времен Ли Харви Освальда было вакантным, вот я и подумал…
      — Что вы подумали? — настороженно спросил Президент. Он ожидал услышать какой-нибудь подловатый план, под которым не сможет поставить свою подпись, и не ошибся.
      — Надо будет заманить этих ребят в Москву, здесь их прилюдно разоблачить при помощи Педерсена, тут же арестовать, засунуть куда-нибудь поглубже, пустить грязную волну правдивых разоблачений и начать качать права с фондом, восстановив там воскресшего Валентина Педерсена.
      — Хорошо, только вы понимаете, что я не могу санкционировать арест и прочее? Здесь такое обширное поле для произвола, что мне даже, может быть, по требованию мировой общественности, хотя бы тех же гейских кругов, в связи с арестом Кузнецова и Левина придется как-то формально бороться с нарушениями прав человека в вашей организации. Вы должны быть к этому готовы. Но на это уйдет какое-то время, за которое вы должны успеть прокачать ситуацию с долгами. Если вы этого сделать не успеете, не обессудьте — на вас обрушится вся очищающая сила нашего закона.
      — Мы успеем, — сказал Чехов, дернув от волнения кадыком, и Президент понял, что если они не успеют, то живыми ребят уже никто не увидит: сгорит камера в тюрьме, взорвется утренняя пайка каши, упадет метеорит — в «Луна-парке» Конторы еще много разных смертельных аттракционов на все случаи жизни.
      — Когда радиомастер может быть здесь? — спросил Президент, уже начиная планирование операции.
      — Через час. Доставим на истребителе.
      — Надо будет каким-то образом заманить в Москву этих ребят, есть какие-нибудь идеи?
      — Дать заверенную телеграмму на остров Кремль-2, что мать Кузнецова находится при смерти. У нее действительно неважное здоровье, и у них очень нежные отношения. Примчится как миленький.
      — А второй? Его родители, кажется, в Израиле?
      — Второму тоже дать телеграмму, что его родители приехали к матери Кузнецова и свалились с инфарктом. Короче, тоже при смерти.
      — А если он не поверит? — справедливо усомнился в осуществимости плана Президент. — Возьмет и позвонит родителям.
      — Мы блокируем всю мобильную связь планеты. Часов двенадцать продержимся.
      — А почему вы думаете, что они поверят вашим телеграммам? — Президент еще раз проверил на прочность план Чехова.
      — Потому что эти телеграммы будут подписаны вами, — как о само собой разумеющемся сообщил Чехов.
      — Я же сказал, без меня, — побелев от ярости, процедил Президент. «Абсолютно безнадежный тупица», — подумал он о Чехове.
      — Естественно, ведь вас мы тоже обманем, и эти подписи будут поддельные.
      «А может быть, именно такой и нужен на этом месте», — с облегчением вздохнул Президент.
      — Ну, действуйте, — благословил Президент Чехова.
      — А как быть с Геннадием Севастьяновичем? — спросил Чехов почти от дверей.
      — Подождем еще сутки и создадим комиссию по расследованию несанкционированного ядерного взрыва.
      — Может, арестовать его от греха подальше?
      — Успеется, — буркнул Президент, недовольный тем, что Чехов уже стал забываться и смеет давать ему непрошеные советы. — Господи, помоги мне! — истово прошептал он, когда Чехов удалился. — Если тебе так надо, я тоже могу стать голубым.

      Получив телеграммы за подписью Президента, ребята вылетели сразу, не наводя никаких справок. Тревога за близких оказалась сильнее здравой предосторожности, хотя никакой опасности для себя в прилете на родину они не видели, так как знали, что почти все вооруженные силы на их стороне. Более того: они ожидали увидеть самый теплый прием и вроде бы не ошиблись.
      Саша и Леня вышли из самолета под восторженный гул толпы. В них сразу же полетели букеты цветов, в изобилии заготовленные командой Чехова. Друзья, взволнованные, стояли на верхней площадке трапа и приветственно махали руками, как вдруг над толпой взмыл Вилли Педерсен, которого они считали покойником.
      — Господа! Товарищи! — трагически возопил Педерсен, стоя на площадке телескопического подъемника, уносившего его все выше и выше. — Это мошенники! Они не есть настоящие гомосексуалисты!
      В свите Саши и Лени возникло замешательство, и мгновенно они остались одни перед толпой, настроение которой начало меняться роковым для них образом. Послышались злобные выкрики «Долой!», «Бей мошенников!».
      — Они обманули бедных наивных геев и вас обманут! Не верьте им! Они скупили долги России, чтобы сделать вас рабами! Смерть им!
      К толпе встречающих тут же подрулила, завывая сиреной и сверкая мигалками, милицейская машина с приклеенными надписями на бортах на английском языке «Blue power», то есть «Власть голубым». Задняя дверца машины открылась, и два милиционера в голубых форменных рубахах и бронежилетах стали раздавать встречающим фирменные пакеты с финскими камнями для сауны, которые те передавали по цепочке ближе к трапу самолета. Камни немедленно полетели в Сашу и Леню.
      Всё — возмущенные лица, выкрики, выступление Педерсена, камни, летевшие в Сашу и Леню, — снимали шесть телевизионных камер, и смонтированное изображение тут же уносилось в прямой эфир.
      Дверь в самолет захлопнулась, и растерянные друзья остались один на один с разъяренной толпой, из которой тучей летели камни.
      Под крики «Гомики-то подмененные!» их стащили с трапа и стали добивать на земле. Сотрудники Чехова разошлись не на шутку, и ребят надо было спасать. Та же милицейская машина, которая привезла камни, но уже со снятыми надписями, разрезала толпу, и бравые милиционеры, с удовольствием ударив пару раз наугад в толпу дубинкой, погрузили бесчувственные тела Саши и Лени в кузов и уехали в неизвестном никому, кроме Чехова, направлении.
      Очнулись ребята уже в лазарете Лефортовской тюрьмы. Они лежали в разных палатах и, пожалуй, впервые так остро почувствовали, как им не хватает друг друга.
      Первое, что увидел Саша, очнувшись, были руки. Какие-то очень знакомые. Он с трудом поднял глаза и увидел маму. Она смотрела на него и, когда их взгляды встретились, крикнула:
      — Доктор, скорее! Он пришел в себя!
      Саша хотел сказать маме, как он ее любит, но только скривился от боли. Разбитые губы покрылись коркой и при малейшем движении трескались, вызывая острую боль.
      — Молчи, молчи, — сказала мама, гладя сына по руке. — С Леней все хорошо, он уже пришел в себя. К нему тоже приехали родители. Президент телеграммой сообщил им, что тут с вами произошло, они сразу и приехали. Бедные дети, — прошептала мама, и из ее глаз потекли тихие слезы.
      — Ну что тут у нас? — спросил подошедший доктор. — Да мы молодца! — сказал он, грубо и больно нажимая на побитые Сашины ребра.

      Выйдя из Мемориального зала, Геннадий Севастьянович обнаружил, что провел там за коротким, как ему казалось, разговором почти двое суток. Времени, отпущенного ему на уничтожение Кремля, не осталось совсем. Надо было что-то делать, и первое, что он приказал, — арестовать и доставить к нему Рубцова. Практического смысла в этом не было никакого, но надо было хоть душу отвести, сорвать на ком-то накопившееся деструктивное зло.
      — Ну что, сука, где твое гребаное землетрясение? — спросил Начальник почти ласково, когда Рубцова в наручниках привели к нему в кабинет. — Что, посмеяться решил над властью? Игры кончились, паскуда. Меня засудят, но ты этого не увидишь. — Он приставил к голове ученого пистолет и с сухим металлическим щелчком снял оружие с предохранителя.
      Рубцов закричал от ужаса, и в этот момент в кабинет без стука вбежал референт Начальника. Ни слова не говоря, он включил телевизор на новостях CNN.
      Диктор, судя по всему, сообщал о мощном землетрясении в Атлантике. На компьютерной схеме была восстановлена картина погружения Кремля-2 в глубины океана. Погибших, судя по сообщениям, не было, на оранжевых спасательных плотах пускали в небо сигнальные ракеты веселые охранники и инженеры интернет-центра. Потом эти же охранники и инженеры пили шампанское на борту американского эсминца, который охранял остров после объявления Кремля-2 республикой.
      — Умница, — сказал Начальник и поцеловал Рубцова в голову. За две минуты ученый совершенно поседел. — Министру печати — все телеканалы отключить на профилактику. Вертолет. Я — в «Останкино».
      Когда все ушли и он на мгновение остался один, Геннадий Севастьянович достал из стола две обоймы и сунул их в карманы, не обращая внимания на испачканные смазкой брюки.
      — Помоги, Господи, если хочешь! Но если нет, то лучше смотри в другую сторону, — на всякий случай пригрозил Начальник неизвестно кому и вышел.
      На телевидении он заперся с выпускающей новостной бригадой, и за семнадцать минут они слепили репортаж о сегодняшнем экстренном дружественном визите Президента на остров Кремль-2, который закончился трагической гибелью главы страны. От первого до последнего кадра репортаж был безукоризненной фальшивкой, в которой были использованы материалы репортажей о посещении Президентом острова Новая Земля и фрагменты передачи «Наедине с…», где Президент был снят в интерьерах Московского Кремля. Последними кадрами в этом репортаже стали планы людей на борту американского эсминца, которые под трагическую музыку Малера пускали в небо сигнальные ракеты, судя по дикторскому тексту, прощаясь с Президентом. Некоторые вопросы могли возникнуть в связи с улыбками на лицах пускавших ракеты, но эти планы запечатали до глухой темноты. Ночь, штормовой океан, тревожные всполохи ракет, туристические проспекты Кремля-2, плавающие среди пластмассовой парковой мебели, — вот что служило фоном для текста, который с мужественным трагизмом читал опытный диктор.
      Время выхода этого информационного сообщения в эфир Геннадий Севастьянович назначил на два часа дня.
      В два часа три минуты, когда изумленный Президент смотрел репортаж о собственной гибели, в кабинет вошел Геннадий Севастьянович.
      — Что все это значит? — спросил Президент, прекрасно понимая, что все это значит, и потянулся к звонку.
      — Руку, аккуратнее, — предупредил Начальник, доставая пистолет.
      — Вы меня убьете? — спросил Президент севшим голосом. — Но как же вы вытащите отсюда мой труп? — пытался он воззвать к логике.
      — Труп будет живой, — успокоил его Начальник.
      — Что значит «живой»? — возмутился Президент, поняв, что прямо здесь и по крайней мере сейчас его убивать не будут.
      — Вы скорее всего этого не знаете, но во время вашей предвыборной кампании американцы вас зомбировали, чтобы вы не натворили чего-нибудь выходящее за рамки контракта.
      — Что? — спросил Президент упавшим голосом. Он давно чувствовал в себе некую раздвоенность, иногда даже слышал голоса, но списывал это на физическую усталость. — Это больно? — невольно вырвалось у него.
      — Это совсем не больно и не страшно, просто я назову раскодирующий пароль, и вы будете выполнять мою волю.
      — Раскодирующий пароль, что за чепуха? — рассмеялся Президент, думая, что это затянувшийся неумный розыгрыш Начальника, который почувствовал, что ему светит близкая отставка.
      Геннадий Севастьянович вытянул вперед руку и ровным голосом произнес:
      — Тридцать две тысячи четыреста сорок шесть… с половиной.
      Президент побледнел, покачнулся, но устоял на ногах.
      — Я вас слушаю, Геннадий Севастьянович, — таким же ровным голосом сказал он.
      — Мы сейчас выйдем из вашего кабинета. Не обращайте внимания ни на кого, кроме меня. Вы слышите только мой голос и делаете только то, что я вам говорю.
      — Хорошо, — спокойно сказал Президент.
      В приемной с большим изумлением смотрели репортаж о гибели Президента, когда он сам, живой и здоровый, вышел в сопровождении Начальника из своего кабинета.
      — Быстро машину к подъезду, — скомандовал Геннадий Сергеевич референту Президента. — Надо спасать дублера Президента, — кивнул он на фигуру, безмолвно смотрящую в экран телевизора, где чешский герольдмейстер Йозеф Страшлипка брал всю ответственность за гибель Кремля-2 на себя, поскольку это именно он составил герб, несущий такую трагическую ауру. Ни в коем случае нельзя было изображать Кремль, поднимающийся из воды, потому что все знаки и символы имеют свой зеркальный смысл.
      После новостей без рекламной паузы стразу пошел старый американский фильм «Гибель Атлантиды».

      Вся страна ждала этого момента. После трагической гибели прежнего Президента на острове Кремль-2, ушедшем под воду, подобно легендарному славянскому Китеж-граду, некоторое время бушевали политические страсти о дальнейшем пути страны. Но потом споры стали затихать, и вдруг оказалось, что все, почти единодушно, хотят попробовать вернуться к монархии, хотя, как известно, в одну воду два раза не ступишь, тем более что и монархия на современном этапе приобретала необычную форму диархии, поскольку во главе государства все захотели видеть двоих — Сашу и Леню.