Кортни (№8) - Золотой Лис

— Микки, послушай, но зачем тебе это скрывать? Ведь на дворе тысяча девятьсот шестьдесят девятый год. Если ты так устроен, почему бы тебе не заниматься этим открыто? В наше время это никого не шокирует.

Майкл выудил пачку «Кэмела» из кармана своего халата и закурил. С минуту он разглядывал горящий кончик сигареты, затем медленно произнес:

— Может, для других это и так, но только не для меня. — Он покачал головой. — Не для меня. Видишь ли, что бы там ни было, а я все-таки Кортни. Подумай о бабушке, об отце, Гарри, Шоне, о всей нашей семье, о моей фамилии наконец.

Ей хотелось возразить, но она тут же поняла, что это бесполезно.

— Да, бабушка и отец, — повторил Майкл. — Это убьет их. Неужели ты думаешь, что я не рассматривал этот вариант — перестать прятаться под одеялом. — Он грустно усмехнулся. — Вот уж действительно выразился так выразился.

Она крепко сжала его руку, только теперь начиная сознавать всю серьезность положения, в которой оказался ее брат. Да, он, несомненно, прав. Он не мог рассказать об этом бабушке и отцу. Для них это было бы ужасно — еще хуже, чем в случае с Тарой. Тара, по крайней мере, пришла в семью извне; в Майкле же текла кровь семейства Кортни. Они бы этого не пережили. Это разбило бы им сердце, а Майкл был слишком добр, слишком любил своих близких, чтобы когда-либо допустить такое.

— И когда ты узнал — ну, о том, что ты не такой, как все? — тихо спросила она.

— Еще в младших классах, — честно признался он. — С тех первых детских игр и тисканий под душем и в туалетах… — Его голос осекся. — Я пытался бороться с собой. Мне удавалось подолгу удерживаться от этого. Иногда месяцами, даже целый год — но во мне словно зверь какой-то сидит, Белла, бешеный, дикий зверь, с которым я не в силах совладать.

Она снисходительно усмехнулась.

— Как говорит няня, это горячая кровь Кортни, Микки. У нас у всех те же самые проблемы; никто из нас не может толком совладать с ней, ни отец, ни Гарри, ни Шон, ни мы с тобой.

— Тебе, наверное, неприятно все это обсуждать? — робко спросил он. — Просто у меня столько всего накопилось за эти годы.

— Ты можешь говорить столько, сколько захочешь. Я готова выслушать тебя до конца.

— Все это тянется вот уже пятнадцать лет и, боюсь, будет тянуться еще лет пятьдесят. Самое странное — и самое ужасное с точки зрения нашей семьи — заключается в том, что меня в первую очередь привлекают цветные мужчины. Разумеется, это только усугубляет мою вину и степень моего морального разложения в глазах бабушки, отца, не говоря уже о нашем правосудии. Боже мой, ты только представь себе, какой разразится скандал, если меня поймают и будут судить по тому самому Акту о нарушении общественной морали, изданному нашим просвещенным правительством! — Он содрогнулся, затушил сигарету и тут же вытащил из скомканной пачки еще одну. — Я не знаю, почему меня так тянет к черным. Я много думал об этом. Скорее всего, я в чем-то похож на Тару. Может быть, что-то вроде чувства расовой вины, какое-то подсознательное желание угодить им, смягчить их гнев. — Он саркастически хмыкнул. — Мы их так долго имели. Почему бы теперь не предоставить им возможность поиметь нас?

— Перестань! — тихо сказала Изабелла. — Не унижай себя подобными разговорами, Микки. Ты прекрасный и очень порядочный человек. Никто из нас не отвечает за наши инстинкты и пристрастия.

Изабелла вспомнила, каким Майкл был в детстве: тихий застенчивый мальчик, очень скромный и в то же время с безграничной любовью и сочувствием относящийся ко всем окружающим; но всегда в нем ощущалась какая-то мягкая, задумчивая печаль. Теперь ей стало ясно, откуда бралась эта печаль. Она поняла, какие душевные муки терзали его и терзают до сих пор. И почувствовала такую нежность к нему, какой никогда не испытывала прежде. Последние остатки ее физического отвращения исчезли. Она знала, что увиденное там, наверху в спальне, больше никогда не рассердит и не оскорбит ее. Она будет думать теперь только о тех страданиях, что еще предстоят этому бесконечно дорогому ей человеку; и страстно захотелось защитить его, заслонить от столь безжалостной к нему действительности.

— Мой бедный дорогой Микки.

— Теперь уже не бедный. У меня есть такие сокровища, как твои любовь и понимание.

* * *

Два дня спустя, когда Майкл умчался брать очередное интервью, а Изабелла сидела за своим рабочим столом, заваленным раскрытыми книгами и разбросанными бумагами, в квартире раздался телефонный звонок. Она рассеянно потянулась за трубкой и не сразу узнала прозвучавший в ней хриплый голос; смысл услышанных слов тоже не сразу дошел до нее.

— Рамон? Это ты? Что-нибудь случилось? Ты где? В Афинах?

— Я на квартире…

— Здесь, в Лондоне?

— Да. Ты можешь сейчас приехать? Ты мне очень нужна.

Изабелла гнала «мини» на пределе возможного, продираясь сквозь полуденный поток машин; добравшись до их дома, она помчалась вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и вскоре, совершенно запыхавшись, оказалась на лестничной площадке перед дверью квартиры Района. Долго возилась с ключами, но дверь в конце концов открылась.

— Рамон!

Ответа не последовало, и она бросилась в спальню. Его чемодан лежал открытый на кровати, а посередине комнаты на полу валялась скомканная рубашка. Вся в пятнах крови — старой, высохшей крови темно-красного, почти черного цвета, и более свежей, поярче.

— Рамон! Боже мой! Рамон! Ты меня слышишь?

Она подбежала к ванной. Та была заперта изнутри. Отступила чуть назад и ударила в дверь каблуком. Это был один из ударов, которым он ее научил; непрочный замок отлетел, и дверь распахнулась.

Рамон лежал на кафельном полу возле унитаза. Должно быть, падая, он ухватился за полочку над раковиной, и ее косметика полетела вниз, в раковину и на пол, рассыпавшись повсюду. Он был голым по пояс, грудь перевязана бинтами. С первого взгляда она определила, что перевязывала опытная умелая рука. Как и брошенная рубашка, белые бинты тоже пропитались кровью; на них легко можно было различить темные и свежие, еще влажные пятна.

Изабелла опустилась подле него на колени и повернула его голову.

Кожа была бледной, почти молочного цвета, Лоснящейся от холодного пота. Она приподняла и положила голову себе на колени. Затем схватила полотенце, висевшее на краю ванны. Не вставая с пола, с трудом дотянулась до крана с холодной водой, намочила полотенце и вытерла им пот с его лица и шеи.

Веки дрогнули, глаза открылись и взглянули на нее.

— Рамон!

Его взгляд прояснился.

— Кажется, я упал, — пробормотал он.

— Любимый мой, что с тобой случилось? Ты весь в крови.

— Помоги мне добраться до кровати.

Стоя перед ним на коленях, она бережно приподняла его и придала сидячее положение. В силе Изабелла не уступала многим мужчинам; мышцы ее рук и спины были очень развиты благодаря теннису и верховой езде. Тем не менее, прекрасно понимала, что дотащить Рамона до кровати без посторонней помощи будет не под силу даже ей.

— Ты сможешь встать на ноги, если я буду тебя поддерживать?

Он что-то пробурчал и попытался подняться, но тут же скривился и судорожно вцепился в окровавленные бинты, ибо боль пронзила его, как раскаленный нож.

— Спокойно, спокойно, — шептала она; с минуту он так и стоял, согнувшись пополам, затем медленно выпрямился.

— Порядок. — Он стиснул зубы; она осторожно повела его в спальню, подпирая плечом и пытаясь принять на себя большую часть веса, и бережно опустила на кровать.

— Ты что, в таком состоянии проделал весь путь от Афин до Лондона?

Он кивнул. Разумеется, это была ложь. Он вызвал Изабеллу в Афины в качестве курьера. Возникла чрезвычайная ситуация, причем совершенно неожиданно, и у него под рукой не оказалось ни одного агента. Кроме того, пора было ей принимать боевое крещение. Она уже вполне созрела для этого. Была приучена без лишних вопросов выполнять все его распоряжения, а на первый раз он собирался поручить ей очень легкое задание. Она идеально подходила для него: молодая, привлекательная женщина, к тому же беременная, сразу располагающая к себе. К тому же ничем не запятнана и, соответственно, неизвестна ни одной из секретных служб мира, включая Моссад. Одним словом, на профессиональном жаргоне такие именовались «девственницами». Вдобавок ко всему у нее был южноафриканский паспорт, а Израиль поддерживал с этой страной дружеские — если не сказать более — отношения.

Ей предстояло слетать из Афин в Тель-Авив, забрать бумаги из тайника и тут же вернуться обратно. Все это можно было проделать за один день. К несчастью, план рухнул, поскольку ей не удалось добраться до Греции. А бумаги эти нужно было добыть во что бы то ни стало. Они содержали подробности сотрудничества между израильскими и южноафриканскими учеными в разработке систем тактического ядерного оружия. Так что Рамон был вынужден сам отправиться в Тель-Авив, даже несмотря на весьма высокую вероятность того, что его личность была хорошо известна Моссаду.

Он как мог изменил внешность и, разумеется, не взял с собой никакого оружия. Было бы безумием пытаться пронести оружие через израильскую таможню. Он воспользовался мексиканским паспортом на вымышленное имя. И все же его засекли в аэропорту Бен Гурион, сели на хвост и шли за ним до самого тайника.

Заметил, попытался оторваться, но они загнали его в угол. Сломал шею одному из сотрудников Моссада и взамен получил этот свинцовый гостинец. Несмотря на тяжелое ранение, удалось добраться до конспиративной квартиры ООП в Тель-Авиве. За двенадцать часов они переправили его по своим каналам в Сирию.

Тем не менее, лишь в Лондоне он мог почувствовать себя в полной безопасности. К тому же у него было слишком много дел, чтобы оставаться в Домаске. Глава местной резидентуры КГБ лично посадил его на рейс «Аэрофлота» до Лондона. Он позвонил Изабелле, как только перешагнул порог своей квартиры. После чего, едва успев добраться до ванной, рухнул на пол и потерял сознание.

— Нужно вызвать врача!

— Никаких врачей! — Несмотря на свою слабость, он произнес это тем холодным, властным тоном, которому она привыкла беспрекословно повиноваться.

— Что я должна сделать?

— Принеси мне телефон, — приказал он, и она поспешила в гостиную.

— Рамон, ты ужасно выглядишь. По крайней мере, позволь мне тебя чем-нибудь накормить — хотя бы супом, а, милый?

Кивнул, не отрывая глаз от телефонного диска. Пока набирал номер, она пошла на кухню и подогрела банку густого овощного супа. С кухни слышала, как он с кем-то говорит по телефону на испанском языке. Однако знаний, приобретенных ею с помощью лингафонного курса, было явно недостаточно, чтобы уяснить суть этого разговора. Когда он повесил трубку, она принесла ему поднос с супом и сухим печеньем.

— Дорогой, так что же с тобой случилось? И почему ты не хочешь, чтобы я вызвала врача?

Он скорчил гримасу. Если бы английский врач увидел его раны, то должен был бы сообщить об этом куда следует. А если бы сюда явился врач из кубинского посольства, эту квартиру почти наверняка можно было считать проваленной. Так что ему пришлось принять иные меры. Однако он не дал прямого ответа на ее вопрос.

— Я хочу, чтобы ты немедленно поехала на станцию метро «Слоун-сквер». Выйдешь на платформу, ведущую в западном направлении, и медленно пойдешь по ней от начала до конца. По дороге тебе в руку вложат конверт…

— Кто вложит? Как я узнаю?

— Тебе не надо узнавать, — резко оборвал он ее. — Он сам тебя узнает. Ты не должна говорить с ним и вообще обращать внимание. В конверте найдешь рецепт и подробные указания, как нужно меня лечить. Рецепт отнесешь в дежурную аптеку на Пикадилли Серкус, получишь лекарства и принесешь их сюда.

— Хорошо, Рамон, но ты мне еще не рассказал, что с тобой случилось.

— Привыкай делать то, что тебе говорят — безо всяких этих нудных вопросов. Пошевеливайся!

— Хорошо, Рамон. — Она взяла куртку и шарф, затем склонилась над кроватью и поцеловала его. — Я люблю тебя, — прошептала и быстро вышла из квартиры. Стала спускаться по лестнице и вдруг остановилась на полпути. Никто — ну, может быть, кроме бабушки — никогда не осмеливался говорить с ней таким тоном с самого детства. Даже отец всегда просил, а не приказывал. И после этого она бежит вприпрыжку выполнять его поручение, как ручная собачонка. Белла надула губки, но тут же сорвалась с места и выбежала на улицу.

Не успела она дойти до конца платформы, как сзади кто-то лекго коснулся ее запястья, и в ее руке оказался конверт. Она оглянулась через плечо, но посыльный уже быстрым шагом удалялся. На нем была синяя шерстяная шапочка и длинный, темного цвета плащ, но лица ей разглядеть не удалось.

В аптеке фармацевт прочел рецепт и поинтересовался:

— Кто-то, вероятно, серьезно пострадал? Но она покачала головой.

Я просто работаю регистратором у доктора Алвеса.

Так что я не в курсе.

И он без дальнейших расспросов выдал ей все нужные лекарства.

Рамон, казалось, спал, но как только она вошла в спальню, тут же открыл глаза. При виде его лица Изабелла вновь испытала то же чувство страха за него, что и тогда в ванной. Глаза глубоко запали и превратились в два черных провала; кожа была мертвенно бледной, как у трупа двухдневной давности. Однако она быстро взяла себя в руки и, отбросив дурные предчувствия, спокойно и методично приступила к делу.

В университете она посещала курсы по оказанию первой медицинской помощи, организованные Красным Крестом. В Велтевредене часто помогала врачу в больнице для цветных работников поместья. Так что она достаточно навидалась оторванных пальцев, раздробленных стоп и прочих повреждений, причиняемых всевозможными сельскохозяйственными механизмами, чтобы теперь испытывать какую-либо брезгливость.

Первым делом выложила на стол медикаменты, принесенные из аптеки, и быстро пробежала глазами несложные указания, которые были напечатаны на листке бумаги. Затем тщательно вымыла руки в тазике, добавив в воду полчашки «Деттола», усадила Рамона в постели и стала осторожно разматывать бинты.

Кровь давно высохла, и бинты прочно пристали к краям раны. Он закрыл глаза; пот выступил на лбу и подбородке, когда она попыталась их отодрать.

— Прости. Я постараюсь сделать так, чтобы тебе не было больно.

Наконец, бинты отошли; она увидела его раны и с трудом сдержала возглас изумления и ужаса. В нижней части груди, чуть сбоку, было глубокое точечное отверстие, а в гладких мышцах спины вторая рваная рана прямо напротив первой, забитая черным сгустком запекшейся крови. Кожа вокруг обеих ран воспалилась, чувствовался слабый тошнотворный запах, характерный при заражении.

Изабелла моментально поняла, что это были за раны. Когда в последний раз гостила в охотничьих владениях Шона в долине Замбези, соседняя деревня племени батонка подверглась нападению террористов, и они поспешили на помощь. И там впервые увидела раны от пули, прошедшие навылет: маленькое входное отверстие и второе, расширенное, в том месте, где пуля вышла наружу. Рамон внимательно наблюдал за ней, так что она промолчала и постаралась сохранить на лице бесстрастное выражение; затем обработала раны дезинфицирующим раствором и заново перевязала их чистыми, белоснежными бинтами.

Знала, что все сделала, как надо; он тоже это понял и, когда она бережно опускала его на подушки, тихо пробормотал:

— Хорошо. Ты свое дело знаешь.

— Я еще не закончила. Тебе нужно сделать укол. Так велел доктор. — Она даже попыталась пошутить. — Ну-ка, покажи мне свою восхитительную задницу, приятель!

Стоя в ногах кровати, сняла с него туфли и носки, затем взялась за манжеты брюк и стала их осторожно стягивать, он же выгнул спину и слегка приподнялся на локтях.

— А теперь трусы. — Спустила их до колен и с деланным облегчением вздохнула. — Ну что ж, по крайней мере, ты не повредил мое самое драгоценное достояние. А то я бы этого не пережила. — На этот раз он улыбнулся и осторожно перевернулся на бок.

Изабелла наполнила одноразовый шприц сильнодействующим антибиотиком и всадила в гладкую, упругую поверхность ягодицы. Затем тщательно укутала его в пуховое одеяло.

— А теперь выпей эти две пилюли — и баиньки.

Он без возражений принял снотворное, она поцеловала его и выключила настольную лампу у изголовья.

— Если я тебе понадоблюсь, я буду в гостиной.

* * *

К утру он выглядел уже намного лучше; щеки порозовели, антибиотик, судя по всему, сделал свое дело. Температура спала, и его взор был ясен и чист, как прежде.

— Ну, как тебе спалось?

— Таблетки просто зверские. Я моментально отрубился. Теперь хорошо бы принять ванну.

Она напустила воду и помогла ему добраться до ванной. Усадив его по пояс в горячую воду, протерла губкой участки кожи возле края бинтов; затем ее внимание переключилось на нижнюю часть его туловища, причем орудовала намыленной губкой более чем успешно.

— Ага, сверху-то тебя малость повредили, зато внизу дела обстоят весьма недурственно, должна тебе сказать.

— Разрешите полюбопытствовать, сестра, что вы в данный момент делаете — работаете или развлекаетесь?

— Я совмещаю приятное с полезным, правда, приятного все-таки больше.

Вновь оказавшись в постели, он попытался было протестовать, когда Изабелла наполнила шприц очередной дозой антибиотика, но она строго оборвала его:

— И почему это все мужчины такие трусы? Ну-ка, зад вверх! — И он послушно перевернулся. — Умница, — кивнула удовлетворенно, вытащив иглу и смазав уколотое место спиртом. — Вот теперь ты заслужил завтрак; пожалуй, я дам тебе копченой рыбки, если, конечно, будешь хорошо себя вести.

Ей нравилось ухаживать за ним. Наконец-то можно приказывать, а он вынужден подчиняться. Пока она возилась на кухне, Рамон говорил по телефону, опять же на испанском и так быстро, что ничего не удавалось разобрать. Тем не менее Изабелла внимательно вслушивалась, пытаясь хоть что-то понять, и мало-помалу вчерашние опасения начали возвращаться к ней. Чтобы отогнать мрачные мысли, она тихонько выскользнула из квартиры и сбегала к ларьку на углу, прямо напротив входа в метро, где продавались цветы и фрукты.

Выбрала розу, темно-красный бутон сорта «Папаша Мейон», и великолепный золотистый персик и поспешила обратно домой, пока ее не хватились. Когда вошла, Рамон все еще говорил по телефону.

Роза и персик украсили поднос с завтраком. Когда он торжественно был внесен в спальню, Рамон оторвался от телефона и одарил ее своей редкой и потому столь драгоценной для нее улыбкой.

Она присела на край кровати и стала кормить его, аккуратно отделяя вилкой сочную лососину от костей и по кусочку засовывая ему в рот, а телефонный разговор все продолжался. Когда Рамон поел, унесла поднос на кухню, принялась за мытье посуды и только тогда услышала, что он, наконец, повесил трубку.

Быстро вернулась в спальню и уселась на своей половине кровати, поджав под себя ноги, в той типично женской позе, которая совершенно недоступна для мужчины.

— Рамон, — произнесла спокойно и серьезно, — это пулевое ранение.

Его глаза мгновенно превратились в два куска зеленого льда; лицо будто окаменело.

— Как это случилось? — Он по-прежнему молча смотрел на нее. Она почувствовала, что решимость покидает ее, но все же заставила себя продолжать.

— Ты ведь не банкир, не так ли?

— Большую часть времени я действительно банкир.

— А меньшую?

— Я патриот. Я служу своей стране.

У нее словно гора свалилась с плеч. Всю ночь она воображала себе одну картину страшнее другой: он представлялся ей то торговцем наркотиками, то банковским грабителем, то членом какого-нибудь преступного синдиката, воюющего со своими конкурентами.

— Испания, — осенило ее. — Ты работаешь на испанскую разведку, ведь так?

Рамон опять помолчал, внимательно наблюдая за ней и просчитывая свои дальнейшие шаги, он был непревзойденным мастером постепенного саморазоблачения. Жертву следовало вовлекать медленно, шаг за шагом, чтобы она этого не замечала, а значит, и не противилась, как насекомое, которое село на разлитый мед и с наслаждением барахтается в этой сладкой луже, не ведая, что ему уже не суждено выбраться из липкой, безжалостной трясины.

— Ты сама понимаешь, Белла, что даже если бы ты и была права, я все равно не мог бы тебе в этом признаться.

— Ну разумеется. — Она счастливо кивнула. Ей уже приходилось встречать человека из этого опасного и увлекательного мира шпионажа и политических интриг. То был единственный мужчина до Рамона, в которого, как ей тогда казалось, она была по уши влюблена. Служил в южноафриканской службе безопасности в чине бригадира и тоже обладал властной и жесткой натурой, способной подчинить и удержать в узде самые бурные порывы ее чувств. Они с Лотаром Де Реем прожили шесть счастливых и безумных месяцев, как муж и жена, в уютной йоханнесбургской квартире. Когда он внезапно и безо всякого предупреждения разорвал их отношения, она была совершенно подавлена. Теперь-то понимала, это было всего-навсего легкое, несерьезное увлечение, не идущее ни в какое сравнение с той страстью, что она испытывала к Рамону Мачадо.

— Рамон, милый мой, я все понимаю, ты можешь на меня положиться. Я не буду больше задавать глупых вопросов.

— Я уже доверил тебе свою жизнь. Ведь ты была первой, к кому я обратился за помощью.

— И я горжусь этим. И поскольку ты испанец и при этом дорогой для меня человек, отец моего ребенка, я тоже чувствую себя во многом испанкой. Я хочу помочь тебе всем, чем только могу.

— Да. Я понимаю. И я как раз думал о нашем ребенке. — Протянул руку и дотронулся до ее живота; рука была твердой и холодной. — Я хочу, чтобы мой сын родился в Испании; тогда он тоже будет испанцем и сможет с полным правом унаследовать титул.

Это заявление застигло ее врасплох. Она была абсолютно уверена, что будет рожать в Лондоне. Ее гинеколог уже зарезервировал за ней место в одном из родильных домов.

— Ты выполнишь мою просьбу, Белла? Ты согласна, чтобы наш сын был настоящим испанцем? — он спросил так, что все сомнения улетучились.

— Да, конечно, любимый. Я сделаю все, что ты хочешь. — Она нагнулась и поцеловала его. Затем пристроилась рядом на подушке, очень осторожно, чтобы не потревожить его раны. — И если ты хочешь, чтобы я рожала в Испании, нам нужно все это как следует устроить.

— Я уже все продумал, — признался он. — В окрестностях Малаги есть превосходная частная клиника. Мой друг, он работает в управлении нашего банка в Малаге, подыщет нам квартиру с горничной. Я уже договорился о своем переводе в управление, так что когда ребенок появится на свет, я буду рядом с тобой.

— Все это очень здорово, — согласилась она. — Но если уж ты выбираешь место, где родится наш ребенок, тогда я буду решать, где мы поженимся, когда, наконец, сможем это сделать. Это будет по-честному, разве не так? Он улыбнулся.

— Да, это будет по-честному.

— Я хочу, чтобы мы поженились в Велтевердене. В поместье есть старая церковь; построили для рабов сто пятьдесят лет тому назад. Моя бабушка распорядилась, чтобы ее полностью отреставрировали и обновили к свадьбе моего брата Гарри. Знаешь, там так красиво, и бабушка велела все наполнить цветами для Гарри и Холли. А у меня на свадьбе будут лилии. Некоторые считают, что они не приносят счастья, но это мои любимые цветы, и к тому же я не суеверная, ну, во всяком случае, не очень суеверная…

Он терпеливо слушал ее болтовню, время от времени поддакивая и дожидаясь подходящего момента для очередного хода; вскоре она сама предоставила ему удобный случай.

— Но, Рамон, дорогой мой, нас уже сильно поджимает время. Бабушке понадобится минимум шесть недель для того, чтобы все подготовить, а к тому времени я уже не буду пролезать в двери. И когда пойду к алтарю, впору будет играть не свадебный марш, а песенку «Слоненок на прогулке».

— Нет, Белла, — возразил он. — На свадьбе ты будешь стройной и прекрасной — потому что уже не будешь беременной.

Она резко приподнялась и села в постели.

— Что ты хочешь этим сказать, Рамон? Что-то случилось?

— Да. Ты угадала. Боюсь, что моя новость тебя не обрадует. Я получил известие от Натали. Она все еще во Флориде. Она заупрямилась, и все дело застопорилось.

— Ах, Рамон!

— Мне это столь же неприятно, как и тебе. Я делаю все, что от меня зависит, поверь мне.

— Я ненавижу ее, — прошептала она.

— Да, иногда у меня возникает такое же чувство. Но, в конце концов, здесь нет ничего ужасного, это всего лишь маленькое неудобство. Ведь мы в любом случае поженимся, и все будет так, как ты хочешь — и маленькая церковь для рабов, и твои любимые лилии. Просто наш сын родится до того, как все это произойдет.

— Рамон, обещай мне, поклянись, — что мы поженимся, как только ты будешь свободен.

— Клянусь.

Изабелла вновь улеглась рядом с ним, положила голову на его здоровое плечо и уткнулась в него лицом, чтобы скрыть всю степень своего разочарования.

— Я ее ненавижу, но тебя я очень люблю, — призналась она, и на губах Района промелькнула мрачная самодовольная ухмылка; но, увы, незамеченная.

* * *

Рана приковала его к постели на целую неделю, и у них было много времени для разговоров. Белла рассказала Району о Майкле, и ей польстил тот интерес, который он проявил к брату.

Она долго расписывала ему достоинства Майкла и их особые, доверительные отношения. Рамон слушал и понемногу вытягивал из нее все новые и новые сведения. С ним было так просто разговаривать. Он казался ей продолжением ее самой. Незаметно для себя перешла на другие темы, рассказала о других членах семьи, о том, что скрывалось за тем блестящим фасадом, который выставлялся на всеобщее обозрение: об их семейных тайнах, слабостях и скандалах, о разводе Шасы и Тары. Даже упомянула о некоей давней и темной истории, согласно которой ее бабушка будто бы когда-то произвела на свет незаконнорожденного сына где-то в глуши южноафриканских пустынь.

— Разумеется, все это только слухи, никто никогда не пытался этого доказать. И я не думаю, что у кого-то хватило бы смелости попытаться. Бабушка — это страшная сила. — Рассмеялась. — Это еще слабо сказано. И тем не менее тогда, в двадцатые годы, с ней определенно была связана какая-то очень сомнительная история.

В конце концов Рамон вновь перевел разговор на Майкла.

— Если он сейчас здесь, в Лондоне, почему бы тебе нас не познакомить? Ты что, стыдишься меня?

— Ой, а можно? Мне в самом деле можно привести его сюда, Рамон? Я ему немного рассказывала о тебе, о нас.

Знаешь, он очень хочет познакомиться с тобой, и я уверена, что он тебе понравится. Он единственный милый и приятный человек из всех Кортни. Что же касается всех остальных… — Она комично закатила глаза.

Майкл заявился с бутылкой отцовского бургундского под мышкой.

— Сначала я хотел принести цветы, — объяснил он, — но потом решил захватить с собой что-нибудь более полезное.

Они с Районом пожали руки, в то же время внимательно изучая друг друга. Изабелла, в свою очередь, взволнованно наблюдала за ними, надеясь, что они друг другу понравятся.

— Как твои ребра? — спросил Майкл.

Изабелла сказала ему, что Рамон упал с лошади и сломал три ребра.

— Твоя сестра держит меня под замком. В сущности, у меня нет ничего такого, чего нельзя было бы вылечить стаканом этого прекрасного бугрундского. — Рамон буквально излучал то особое очарование и обезоруживающее дружелюбие, против которых устоять не мог никто. Изабелла почувствовала огромное облегчение. Было ясно, что два самых дорогих и важных для нее человека легко найдут общий язык.

Она взяла бургундское и пошла на кухню за штопором. Когда вернулась с открытой бутылкой и двумя бокалами, Майкл сидел на стуле возле кровати, и оба были уже целиком поглощены разговором.

— В нашем банке мы получаем твою газету «Голден Сити Мейл», авиапочтой, — говорил ему Рамон. — Больше всего мне нравятся в ней статьи, посвященные финансовым и экономическим вопросам.

— А, так, значит, ты занимаешься банковским делом, — кивнул Майкл. — Белла мне об этом не рассказывала.

— Да, я работаю на коммерческий банк. Мы специализируемся на странах Африки южнее Сахары. — И они тут же принялись обсуждать проблемы этого региона Белла сбросила туфли, закатала штанины джинсов и пристроилась на кровати рядом с Рамоном. Она не принимала участия в разговоре, но слушала очень внимательно.

Прежде она понятия не имела, что Рамон так прекрасно разбирается в африканских делах и реалиях, что он настолько глубоко знает людей, места и события, из которых складывалась красочная и причудливая мозаика ее родины. По сравнению с этой дискуссией, все ее предыдущие разговоры с ним казались поверхностными и банальными. Сейчас, слушая, она узнавала все новые и новые факты и открывала для себя идеи, которые никогда раньше не приходили ей в голову.

Судя по всему, знания Рамона произвели на Майкла не меньшее впечатление, чем на нее. Было очевидно, что ему доставляет истинное наслаждение оттачивать свои представления и убеждения на столь сильном и в то же время доброжелательном оппоненте.

Было уже далеко за полночь; принесенная Майклом бутылка вина давно опустела, так же, как и вторая, которую Изабелла извлекла из своих скромных кухонных запасов. Вся спальня насквозь пропиталась дымом сигарет «Кэмел»; наконец, она взглянула на часы и воскликнула:

— Тебя приглашали всего-навсего на бокал вина, Микки, а вы уже выдули две бутылки, к тому же Рамон все еще болен. Так что пора и честь знать. — И принесла его пальто.

Помогала ему влезть в рукава, когда Рамон, приподнявшись с постели, негромко произнес:

— Если уж ты решил сделать серию интервью с политэмигрантами, то твоя коллекция будет неполной без Рейли Табаки.

Микки печально усмехнулся.

— Я бы отдал душу дьяволу, чтобы добраться до этого таинственного Табаки. Увы, это просто невозможно; как выражался старик Редьярд, «куда по утрам уходит туман, найдешь там его следы».