Эти укрытия, построенные батальонными саперами, были отрыты в красной земле почти на глубину человеческого роста, чтобы стрелок не возвышался над уровнем низкорослого пустынного кустарника. Они были аккуратно прикрыты, так чтобы солнцем не напекало голову, а для стрельбы по загоняемой дичи предусмотрели амбразуры. Чтобы не утомлять стрелков во время ожидания, там стояли удобные складные стулья, а для того, чтобы скрасить его, был там и бар, маленький, но со вкусом подобранный, лёд в ведерках, отдельный закрытый нужник, одним словом, все необходимое для приятного времяпрепровождения на охоте.

Укрытие графа, наиболее роскошно отделанное, было расположено в самом центре так, чтобы большая часть дичи попадала ему на мушку. Его младшие офицеры уже имели возможность узнать, что только сумасшедшему могло прийти в голову превзойти графа в охотничьих достижениях или стрелять по дичи, которая направлялась в сторону графа, хотя бы она и шла мимо носа других стрелков. Один такой безумец уже превратился из капитана в лейтенанта и никогда больше не получал приглашений на охоту, а второй сидел в Массауа и корпел над канцелярскими бумагами в штабе.

Джино поддержал графа под руку, когда тот выходил из «роллс-ройса», и помог ему спуститься в укрытие. Джузеппе отдал честь, опять сел в «роллс-ройс» и отогнал его назад, на кряж.

Граф удобно устроился на брезентовом стуле. Он вздохнул и расстегнул пуговицы на своей охотничьей куртке. Джино протянул ему смоченную салфетку. Пока граф утирал пот со лба холодной салфеткой, Джино открыл бутылку охлажденного в ведерке со льдом «Лакрима Кристи», налил в сразу же запотевший высокий хрустальный стакан и поставил его на складной столик возле локтя его сиятельства. Затем зарядил «манлихер» новенькими блестящими медными патронами из только что вскрытого пакета.

Граф отбросил салфетку и подался вперед, не вставая со стула, вглядываясь через амбразуру в раскаленную равнину, где темнел пустынный кустарник в мареве переливавшегося воздуха.

— У меня такое предчувствие, что сегодня нас ждет необычайная охота, Джино.

— Надеюсь, так оно и будет, господин граф, — сказал маленький сержант, стал по стойке «смирно» за стулом полковника с заряженным «манлихером», держа его наготове.

— Ну давай же, милочка, — хрипел Джейк, в сотый раз принимаясь крутить ручку. Пот с подбородка капал на его рубашку. — Не выдавай нас, душенька.

Гарет выбрался на бортовой выступ и долгим отчаянным взглядом посмотрел назад. В животе у него похолодело, дыхание перехватило. Слон был уже чуть ли не в ста шагах, он неуклюже шел прямо на них, огромные уши хлопали на ходу, маленькие свинячьи глазки светились злобой.

За ним по пятам следовал весь итальянский танковый батальон. Солнце сияло на плавно закругленной полированной поверхности лобовой брони и ярко высвечивало нарядные войсковые вымпелы. Из каждой башни высовывалась голова командира в черном шлеме. Они были настолько близко, что в бинокль Гарет видел их лица.

Через несколько минут они будут здесь, и нет никакой надежды, что броневик останется незамеченным. Слон вел итальянцев прямо в лощину, а ветки редкого кустарника обеспечивали маскировку лишь на расстоянии не менее девяноста метров.

Они не смогут даже защититься, потому что пулемет «викерс» направлен в другую сторону, а развернуть его, не заведя мотора, не было никакой возможности. Гарета внезапно захлестнула волна черной горячей ярости на бездушный кусок металла под его ногами. В сердцах он стукнул по башне кулаком.

— Ну ты, сволочь паршивая! — рявкнул он, и в ту же секунду мотор завелся, не почихав и не покашляв для начала, а сразу злобно зарычал.

Джейк с багровым лицом вскочил на корпус броневика, с его взмокших волос лил пот, он прохрипел:

— Ты попал в точку, Гэри.

— С женщинами главное — уловить психологический момент, старина, — пояснил Гарет, усмехаясь с облегчением и занимая свое место в башне,

Джейк сел за руль.

Он нажал на педаль, и «Присцилла» вырвалась из-под наваленных на нее колючек. От колес взметнулись клубы красной пыли, она одним махом взлетела на крутой откос и помчалась по равнине — как раз под вытянутым хоботом слона.

К этому времени старый самец натерпелся достаточно, и его охватила слепая ярость. Только этой жужжащей пакости и не хватало, чтобы окончательно вывести его из себя. Неторопливая пробежка, которую он успел совершить, не истощила его сил и решимости. Он издал трубный звук, который, словно глас судьбы, далеко разнесся по безмолвным просторам пустыни, прижал уши к голове, а хобот — к груди и, сотрясая землю, понесся вперед.

По пересеченной местности он развивал скорость большую, чем «Свинка Присцилла», он уже нависал над ней, как гранитная скала — огромная, угрожающая, неуязвимая.

До сих пор капитан гнал старого слона спокойно. Он не хотел, чтобы тот слишком ослабел. Он мечтал предоставить это животное своему командиру в состоянии наибольшей злобы.

Капитан восседал в башне, причмокивая и потряхивая головой в предвкушении удовольствия; до укрытия, где сидели охотники, оставалось еще более полутора километров. Но вдруг прямо перед ним земля разверзлась и оттуда в клубах красной пыли с грохотом выкатился броневик. Такую модель капитан видел только в иллюстрированных книгах по военной истории, он явился как призрак из далекого прошлого.

Несколько секунд капитан смотрел не веря своим глазам, но потом его всегда натянутые нервы напряглись еще больше — он узнал на броне цвета флага противника.

— Вперед! — крикнул он, инстинктивно хватаясь за тот бок, где полагалось быть шпаге. — Вступить в бой с противником!

По обе стороны от него его танки с грохотом понеслись вперед, и за неимением шпаги капитан сорвал свой шлем и стал размахивать им над головой. — В атаку! — закричал он пронзительно. — Вперед!

Наконец-то он уже не загонщик. Наконец-то он ведет своих людей в бой! Его возбуждение оказалось настолько заразительным, а пыль, поднятая броневиком, слоном и стальными гусеницами, настолько густой, что первые два танка, идя бок о бок на полной скорости, не заметили лощины с отвесными краями и глубиной в пять метров и свалились в нее. Так уничтожить их могла бы только стокилограммовая авиабомба — ведущие колеса от удара отлетели в сторону, а гусеницы извивались в воздухе, как живые злющие кобры. Вращающиеся башни соскочили с креплений, при этом они, словно гигантские ножницы, рассекли находившихся в них людей на уровне пояса.

Вцепившись в скобу своей башни и глядя назад, Гарет увидел, что два танка исчезли в разверзшейся земле, и сразу же оттуда высоко в небо поднялись столбы пыли.

— Два готовы, — крикнул он.

— Зато еще четыре идут по пятам, — мрачно ответил ему Джейк, сражаясь с управлением. — А как насчет слона?

— Вот именно!

Слон, разъяренный ревом мотора и грохотом искореженной стали сзади, а также урчащим впереди, подпрыгивавшим автомобилем, развил невероятную скорость.

— Он уже с нами, — нервно договорил Гарет.

Огромное животное было так близко, что Гарету приходилось задирать голову, чтобы увидеть, как оно расправляет хобот и вытягивает его, собираясь стащить Гарета с башни.

— Жми-ка, старина, не то он сядет нам на голову!

— Я же говорил этому идиоту, чтобы он не загонял дичь на такой скорости, — раздраженно прошипел граф. — Десять раз говорил, верно, Джино?

— Так точно, господин граф.

— Сначала гнать побыстрей, а потом — последние полтора километра не выматывать. — Граф еще раз сердито глянул в бинокль. — Он дурак, этот тип, несносный дурак, а я терпеть не могу дураков.

— Так точно, господин граф.

— Я отошлю его обратно в Массауа…

Угроза повисла в воздухе, граф резко выпрямился, складной стул скрипнул под его весом.

— Джино, — прошептал он с тревогой в голосе. — Там происходит что-то очень странное.

Оба взволнованно всматривались сквозь амбразуры в клубы пыли, которые приближались к ним с пугающей скоростью.

— Джино, такое может быть? — выдавил из себя граф.

— Нет, господин граф, — заверил его Джино, впрочем, без достаточной убежденности в голосе. — Это мираж. Такого не бывает.

— Ты уверен, Джино?

— Нет, господин граф.

— И я не уверен. Как тебе кажется, на что это похоже?

— Это похоже… — Голос Джино пресекся. — Я бы не хотел говорить, господин граф, — прошептал он. — Я, должно быть, схожу с ума.

В эту минуту капитан, отчаявшись догнать броневик и слона, открыл по ним огонь из пятидесятимиллиметровых «шпандау». Выражаясь более точно, он стрелял в том направлении, где видел клубы пыли, за которыми лишь изредка проглядывали очертания животного и машины. Цель ушла из поля зрения стрелка, расстояние все увеличивалось, броневик, маневрируя, пытался уйти от преследовавшего его слона, да и сам танк страшно трясло на неровностях почвы.

— Огонь! — заорал капитан, и его стрелок послал дюжину бризантных снарядов.

На других танках услышали стрельбу и с восторгом последовали примеру командира.

Один снаряд пробил покрытую соломой переднюю стену укрытия, в котором граф и Джино съежились от ужаса. Он прошиб хлипкую соломенную стенку, не взорвавшись, пролетел на большой скорости чуть ли не в полуметре от левого уха графа, оглушил его воздушной волной, прошил заднюю стену укрытия и, с воем пролетев еще чуть более полутора километров, взорвался в безлюдной пустыне.

— Если господину графу я больше не нужен…

Наспех отдав честь и прежде чем граф сообразил запретить ему покинуть укрытие, Джино одним прыжком выскочил через пробоину, образовавшуюся в задней стене, приземлился довольно далеко от укрытия и со всех ног бросился прочь.

Джино в своем стремлении был не одинок. Из всех укрытий выскакивали охотники, они истерически кричали, но их крики тонули в реве моторов, трубных звуках, издаваемых слоном, и беспрестанном грохоте пушек.

Граф попытался встать со стула, но ноги не слушались его, и он только резко дергался. Рот на мертвенно-бледном лице был широко открыт, но не издавал ни звука. Граф не мог произнести ни слова. Он еще раз отчаянно дернулся, стул повалился вперед, и его сиятельство упал лицом на утоптанную землю, закрыв голову обеими руками.

В это мгновение броневик на полном ходу свалил переднюю стену и потащил ее за собой. Бешено вращавшиеся колеса проскочили в нескольких сантиметрах от простертого тела графа, осыпав его песком и камнями. Секунда — и броневик исчез.

Граф предпринял попытку сесть, и она почти увенчалась успехом, когда на остатки укрытия налетел огромный разъяренный слон. Одной ногой он слегка задел графа по плечу. Граф взвыл, как пилорама, и снова растянулся на полу. Слон находился уже далеко, он продолжал преследовать на полной скорости уносившийся к горизонту броневик.

Земля снова вздрогнула, снова приближалось что-то тяжелое. Оглушенный, ошалевший и парализованный страхом граф распластался на полу укрытия и пребывал в таком положении до тех пор, пока над ним не оказался капитан и заботливо не спросил:

— На сей раз дичь была по вашему вкусу, полковник?

Даже после того как Джино вернулся, поставил графа на ноги, отряхнул с него пыль и посадил на заднее сиденье «роллс-ройса», из осипшей глотки графа все сыпались, лились потоком угрозы и оскорбления:

— Выродок и трус! Вы забыли свой долг, это полная безответственность! Вы виновны в том, что дали им уйти и оставили меня в смертельной опасности…

Граф уже был усажен на подушки заднего сиденья «роллс-ройса», «роллс-ройс» давно уже мчался в лагерь, а прощальные залпы в адрес капитана все изрыгались:

— Да, вы безответственный дегенерат, вы трус и большевик, я буду лично командовать расстрельным взводом…

Голоса его уже не было слышно, но и скрываясь за линией горизонта, граф все еще продолжал жестикулировать здоровой рукой.

Слон гнался за ними по пустыне еще долго после того, как танки отказались от преследования. Постепенно старый самец тоже стал отставать и прекратил погоню. Но, даже доведенный до полного изнеможения, он по-прежнему хлопал ушами и грозил хоботом, то есть вел себя почти как человек, вызывающий врага на поединок.

Когда они оторвались наконец от слона, Гарет почтительно с ним попрощался, оставив эту высокую черную скалу стоять среди блеклой пустыни. Пригнувшись к башне, чтобы укрыться от ветра, он прикурил две сигары и одну протянул Джейку.

— Отличная работа, старина. Двух нечестивцев мы раздолбали, остальным вправили мозги.

— Повтори, не понял, — сказал Джейк, благодарно затягиваясь сигарой.

— В следующий раз эти танкисты припустят за нами, ни с чем не считаясь, и не отстанут от нас, как свора кобелей от суки.

— И что тут хорошего? — спросил Джейк, вынув ради этого сигару изо рта.

— Это в самом деле очень хорошо.

— Да ладно, меня не одурачишь.

Еще несколько минут Джейк вел броневик по направлению к горам в полном молчании, потом вдруг недоуменно покрутил головой.

— Раздолбали? А что это за слово такое?

— Только что выдумал, — сказал Гарет. — Выразительное, правда?

Граф лежал на своей койке лицом вниз, на нем были только шелковые трусы нежно-голубого цвета с вышитым фамильным гербом.

Его гладкое, белое и откормленное тело обладало тем мягким свечением, для достижения которого требуется много денег хорошая еда и питье. На белой коже вились темные и жесткие волосы, как только что пробившиеся листья салата-латука. На плечах они росли легким облачком, спускались по спине и исчезали, как струйка дыма, между молочно-белыми ягодицами, застенчиво выглядывавшими из-под приспущенной резинки.

Но теперь идеальный цвет его кожи был подпорчен отвратительными красными ссадинами и свежими фиолетовыми синяками, которые пышно расцвели на ребрах, покрывали ноги и руки.

Джино стоял над ним на коленях, закатав по локоть рукава рубашки, и втирал мазь; граф при этом постанывал от боли и удовольствия одновременно. Сильные, темные пальцы Джино глубоко погружались в лоснившуюся белую плоть, от запаха мази у него щипало глаза, свербило в носу.

— Не так сильно, Джино, не так сильно, мне же больно.

— Прошу прощения, господин полковник.

И Джино продолжал молча работать, а граф стонал, рычал и сопел.

— Господин полковник, позвольте мне сказать…

— Не позволю, — рявкнул полковник. — Жалованье у тебя и так достаточное. Я ведь плачу тебе, как принцу.

— Вы меня не поняли, господин полковник. Сейчас я вовсе не собирался говорить о столь суетных вещах.

— Счастлив слышать, — проворчал граф. — Ага, вот здесь! Вот оно!

Несколько минут Джино усердно массировал больное место.

— Если вы почитаете биографии великих итальянских полководцев, господин полковник… Юлия Цезаря, например… — И Джино умолк, срочно пытаясь выискать в своей памяти какого-нибудь великого итальянского полководца не столь древнего; однако молчание слишком затягивалось, и Джино повторил: — Возьмите хоть Юлия Цезаря.

— И что же?

— Даже Юлий Цезарь сам не размахивал мечом. Истинно великий полководец никогда сам не кидается в битву. Он планирует, управляет, командует простыми смертными.

— Это правда, Джино.

— Любой мужлан может махать мечом или стрелять из ружья. Да и что они такое, как не просто скот?

— И это верно.

— Возьмите Наполеона Бонапарта или англичанина Веллингтона…

Джино оставил попытки откопать великого итальянского воина в истории последнего тысячелетия.

— Так что же, Джино?

— Когда они вели сражение, они держались вдали от самой схватки. Даже когда они сошлись под Ватерлоо, все равно держались на расстоянии нескольких километров друг от друга… оба, как два великих шахматиста, управляли, маневрировали, командовали…

— Джино, что ты хочешь сказать?

— Простите меня, господин граф, но, может быть, вам не следует разрешать вашей храбрости ослеплять вас… может, лучше бы не давать воли вашей воинственной природе, которая требует от вас одного — самолично перегрызть горло врагу… может быть, вам не следует упускать из виду истинное назначение командира — стоять позади сражающихся и направлять общий ход битвы?

Джино с трепетом ждал, как отреагирует граф на его слова. Для произнесения этой речи ему потребовалось все его мужество, но даже ярость графа не могла бы перевесить ужаса, который охватывал его при мысли, что придется еще раз подвергнуться подобной опасности. Место Джино рядом с графом, но если графу по-прежнему угодно подставлять их обоих всем кошмарам этой бесплодной и враждебной земли, то Джино так больше не может. Нервы его были уже на пределе, он был подавлен, по ночам его одолевали сны, от которых он, дрожа, просыпался в холодном поту.

А с некоторых пор стадо дергаться еще и нижнее веко под левым глазом. Он быстро исчерпывал свои нервные резервы. В нем вот-вот что-то может оборваться…

— Пожалуйста, господин граф. Для нашего общего блага вы должны умерить ваш пыл.

Джино задел чувствительную струну. Он совершенно точно выразил ощущения самого графа, те чувства, которые за последние недели, исполненные отчаянных приключений и авантюр, уже переросли в глубокую убежденность. Граф приподнялся на локте, вскинул благородную голову с насупленными сурово бровями и посмотрел на маленького Джино.

— Джино, — провозгласил он, — ты философ.

— Слишком много для меня чести, господин граф.

— Нет! Я знаю, что говорю. В тебе есть великая нутряная мудрость, здравый смысл простого человека.

Джино думал о себе несколько иначе, но спорить не стал и склонил голову в знак согласия.

— Я был несправедлив к моим храбрым сыновьям, — сказал граф, и всю его мрачность как рукой сняло; он улыбался и лучился добродушием, как выпущенный из тюрьмы узник. — Я думал только о себе, о своей славе, о своей чести, я бесстрашно искал опасности, не считаясь с последствиями. Я не брал в расчет тот чудовищный риск, которому подвергал своих мальчиков — они могли ведь остаться без командира, словно сироты без отца…

Джино пылко закивал:

— Кто может заменить вас в их сердцах, в их душах?!

— Джино! — Граф по-отечески похлопал его по плечу. — В будущем мне следует думать не только о себе.

— Господин граф, вы даже вообразить не можете, как я счастлив слышать ваши слова, — вскричал Джино, с облегчением думая о долгих днях спокойствия и безделья, которые он будет проводить в полной безопасности за оборонительными линиями лагеря Халди. — Ваш долг — командовать нами!

— Планировать!

— Направлять! — подхватил Джино.

— Боюсь, такова моя судьба.

— Богом порученное вам дело.

Джино поддержал вновь укладывавшегося на койку графа и с обновленными силами принялся за работу.

— Джино, — сказал граф немного спустя, — когда последний раз мы беседовали с тобой о жалованье?

— Несколько месяцев назад, господин граф.

— Давай вернемся к этой теме, — предложил успокоенный Альдо Белли. — Ты — бесценный бриллиант… В общем, еще сто лир в месяц.

— Мне приходила в голову сумма сто пятьдесят, — почтительно прошептал Джино.

Когда вечером в палатке-столовой, за ликерами и сигарами, граф изложил свою новую военную философию приближенным офицерам, они приняли ее с восторгом. Мысль о руководстве боевыми операциями из тыла казалась им не только разумной и полезной, но и внушенной свыше. Однако их энтузиазма хватило ровно до той минуты, когда они узнали, что новая военная доктрина не распространяется на весь офицерский корпус третьего батальона, а касается только полковника лично. Всем прочим предписывалось при любом удобном случае жертвовать собой во имя Бога, Родины и Бенито Муссолини. На этой стадии новая доктрина лишилась всенародной поддержки.

В конце концов сторонниками ее остались только трое — сам граф, Джино и майор Луиджи Кастелани.

Майор настолько возрадовался, что отныне ему вручается непосредственное командование батальоном, что впервые за многие годы он взял к себе в палатку бутылку граппы и долго смаковал ее, то и дело потряхивая головой.

На следующее утро кошмарная, чудовищная головная боль, какая бывает только после граппы, в сочетании с только что обретенной свободой привели к тому, что хватка майора стала еще крепче. Новый дух распространился по батальону, как огонь по сухостою. Люди чистили оружие, драили пуговицы, застегивали их доверху, старательно тушили сигареты, одним словом, слегка струхнули. Майор молнией носился по лагерю, неукоснительно исполняя долг свой, выявляя симулянтов и выпрямляя спины с помощью стека, который не выпускал из правой руки.

Почетный караул, который во второй половине дня встречал первый самолет, приземлившийся на только что сооруженной взлетно-посадочной полосе, так великолепно выглядел в своих глянцевитых кожаных портупеях, с сиявшими пуговицами, так превосходно маршировал, что даже граф Белли отметил это и выразил свое удовольствие вслух.

Самолет, трех моторный бомбардировщик «Капрони», с ревом появился в небе с севера, сделал широкий круг над запекшейся от зноя пустыней и приземлился, подняв своими пропеллерами настоящую пыльную бурю.

Первым из люка на брюхе показался политический представитель из Асмары, синьор Антолино; в своем льняном тропическом костюме, мятом и мешковатом, он казался еще более болезненным и потрепанным. Он приподнял соломенную шляпу в ответ на пылкое фашистское приветствие графа, они коротко обнялись — уж слишком низко стоял представитель на социальной и политической лестнице, — после чего граф повернулся к пилоту.

— Я хотел бы полетать на вашей машине.

Граф потерял всякий интерес к своим танкам, теперь он решительно ненавидел их и их капитана. По здравом размышлении он понял, что расстреливать капитана не стоит, и даже не отослал его в Асмару. Он ограничился тем, что накатал разгромную характеристику на целую страницу в его послужном списке и испытывал при этом огромное удовольствие, так как знал — таким способом он окончательно портит его карьеру. Ублаготворив себя этой местью, граф с танками покончил. Теперь у него был самолет. И романтично, и волнующе!

— Мы с вами облетим позиции противника, — заявил граф. — На соответствующей высоте.

Он подразумевал под этим — вне пределов досягаемости оружейного огня.

— Попозже, — сказал политический представитель таким властным тоном, что граф с достоинством выпрямился и одарил его самым высокомерным взглядом, под которым тот непременно должен бы был дрогнуть.

Однако на него это не произвело ровным счетом никакого впечатления.

— Я привез срочные предписания генерала Бадолио, которые он отдал лично вам устно.

Ледяное достоинство графа тут же куда-то испарилось.

— В таком случае пойдемте поговорим за стаканчиком вина, — с величайшей любезностью предложил он и, взяв представителя под руку, повел его к своему «роллс-ройсу».

— Генерал сейчас стоит под Амбой Арадам. Там, в горах, противник сконцентрировал большие силы, генерал их обстреливает тяжелой артиллерией и бомбит с воздуха. В соответствующий момент он нанесет решающий удар, и результат не вызывает сомнений.

— Совершенно с вами согласен, — с самым умным видом кивнул граф.

Мысль о сражении, которое состоится на сотни километров севернее, наполняла его искреннейшей гордостью за итальянское оружие.

— В течение следующих десяти дней разбитые армии противника будут пытаться отступить по дороге на Дэссе и соединиться с силами Хайле Селассие у озера Тана, но ущелье Сарди — это кинжал, вонзенный им в сердце. Ваш долг, полагаю, вам ясен.

Граф снова кивнул, но уже без прежнего пыла. Тут дело касалось его непосредственно.

— Я прибыл сюда, чтобы окончательно договориться с эфиопским расом, который поддерживает нас, с будущим императором Эфиопии, с нашим тайным союзником. Необходимо окончательно скоординировать наши планы, чтобы его переход на нашу сторону причинил противнику наибольший ущерб и чтобы при овладении ущельем Сарди и дорогой на Дэссе вы могли бы извлечь максимальную пользу из участия в сражениях его армии.

— А! — издал граф междометие, в котором не звучало, правда, ни согласия, ни протеста.

— Мои люди работают в горах, и они подготовили встречу с будущим императором. На этой встрече мы должны вручить расу оговоренную сумму, чтобы гарантировать его верность данному слову. — На лице представителя появилась гримаса от вращения. — Ну и люди! — Он вздохнул при мыс ли о том, что человек способен продать родину за золото, но, махнув рукой, выкинул ее из головы. Встреча назначена на нынешнюю ночь. Я привез с собой проводника. Условленное место находится примерно в восьмидесяти километрах отсюда. Нам следует выехать на закате, и тогда у нас будет достаточно времени, чтобы до полуночи успеть на место встречи.

— Отлично, — согласился граф. — Необходимый транспорт я вам предоставлю.

Политический представитель поднял руку.

— Дорогой полковник, вам надлежит возглавить делегацию.

— Невозможно. — Не мог же граф так сразу забыть свою новую философию. — Мой долг — быть здесь и готовиться к контрнаступлению.

Кто знает, какие ужасы таятся в ночной пустыне?

— Ваше присутствие — главное условие успеха переговоров. Ваш мундир произведет большое впечатление…

— Видите ли, я плохо себя чувствую после контузии, так что путешествие для меня сейчас несколько обременительно. Я отправлю своего офицера, капитана танкового батальона, форма у него великолепная.

— Нет, — покачал головой синьор Антолино.

— Есть у меня один майор, очень представительный человек.

— Генерал совершенно ясно выразил пожелание, чтобы именно вы возглавили делегацию. Если вы сомневаетесь в моих словах, прикажите радисту связать вас с Асмарой.

Граф вздохнул, открыл рот, закрыл его и с сожалением расстался с твердым решением не покидать лагеря Халди в течение всей кампании.

— Ну что ж, выезжаем на закате.

Граф вовсе не был расположен снова бросаться в опасное предприятие очертя голову. И потому вечером в огненном пламени заката из расположения лагеря выехала колонна, составленная таким образом: два танка СV-3 во главе, затем четыре грузовика с пехотой и еще два танка в арьергарде.

«Роллс-ройс» был зажат в самой середине этой колонны, похожей на бутерброд. Политический представитель сидел рядом с графом, поставив ноги на тяжелый деревянный ящик. Проводник, которого представитель извлек из фюзеляжа «Капрони», оказался тощим, очень черным галла. Один глаз у него был затянут голубоватым бельмом, что придавало ему особенно подлый вид. Его некогда белое шамма совершенно почернело от грязи; от проводника разило, как от козла, недавно сразившегося с хорьком. Граф один раз вдохнул и тут же прижал к носу надушенный платок.

— Скажите ему, пусть едет в первом танке, с капитаном. — И глаза его злобно засверкали. Он повернулся к капитану: — Вы слышали, я сказал — в танке. Рядом с вами.

Фары в пути они не зажигали и медленно тряслись по залитой лунным серебром равнине вдоль нависавших стеной темных гор. На условленном месте их ждал единственный всадник — темная тень в еще более темной тени верблюжьей колючки. Представитель поговорил с ним на амхари и повернулся к графу:

— Рас боится ловушки. Мы должны оставить охрану и дальше идти пешком.

— Нет, — крикнул граф, — нет и нет! Я отказываюсь, я решительно отказываюсь.

Только через десять минут и после многократных повторений имени генерала граф позволил себя переубедить. С понурым видом он снова сел в «роллс-ройс», Джино печально посмотрел на него с переднего сиденья, и беззащитная, страшно уязвимая машина двинулась дальше в лунном свете за всадником на косматой лошадке.

В скалистой долине, которая врезалась в горный массив, им пришлось оставить «роллс-ройс» и завершить путешествие пешком. Джино и Джузеппе тащили деревянный ящик, граф вынул пистолет из кобуры и держал его в руке. Они поднимались по каменистому осыпавшемуся склону.

В скалистой впадине, по краям которой стояли мрачные, темные грозные часовые, находился большой кожаный шатер. Вокруг него пофыркивали на привязи диковатые косматые лошадки, внутри горели коптевшие парафиновые лампы и на корточках рядами сидели воины. В неверном свете их темные лица казались такими черными, что ясно видны были только белки глаз и зубы.

Политический представитель прошел по проходу впереди графа туда, где на куче подушек под двумя лампами возлежал человек в широком одеянии. По обе стороны от него находились две женщины, молодые, но в полном расцвете — с тяжелыми грудями, со светлой кожей, в переливающихся шелках, в грубых серебряных украшениях, длинных серьгах и в обвивавших красивые шеи ожерельях. Они смотрели на пришельцев черными смелыми глазами, и в другое время и при других обстоятельствах граф проявил бы к ним более серьезный интерес. Но сейчас колени у него подрагивали, сердце стучало, как боевой барабан. Политический представитель вел его за руку.

— Будущий император, — шепнул ему представитель, и граф посмотрел на женоподобного пухлого человека с жирными, унизанными перстнями пальцами и подведенными, как у женщины, глазами.

— Рас племени галла Кулла, — добавил представитель.

— Скажите ему все, что следует, — велел граф хриплым от напряжения голосом, и пока представитель произносил длинную цветистую речь, рас внимательно изучал графа.

Раса поразила внушительная фигура в зловещей черной форме. В тусклом свете знаки различия поблескивали, эмалевый крест на муаровой ленте сиял, как маяк. Взгляд раса упал на инкрустированный драгоценными камнями кинжал и пистолет с рукояткой из слоновой кости — оружие богатого и благородного воина, и он снова посмотрел графу в глаза. Они светились чуть ли не бешеным, фанатичным огнем, черты лица исказились, между бровями залегла опасная складка. Он дышал, как бык на арене. Признаки усталости и крайнего страха рас по ошибке принял за проявления воинственного духа неистового воина. Это внушило ему почтение и благоговейный страх.

Но когда в палатку, обливаясь потом, вступили согнувшиеся под тяжестью деревянного ящика Джино и Джузеппе, внимание раса сразу же переключилось на них. Рас Кулла приподнялся и встал на колени, мягкое брюхо его выпятилось под шамма, глаза заблестели, как у пресмыкающегося.