— Благодарю за визит, мисс Баллантайн. — Он снова не назвал ее профессиональным титулом. — Надеемся увидеть вас завтра вечером. Будьте добры, разрешите переговорить с капитаном Кодрингтоном наедине.

Робин поднялась, чувствуя, как вспыхнули ее щеки.

— Благодарю, адмирал, вы были очень добры и терпеливы, — язвительно сказала она и выскочила из комнаты.

С Кодрингтоном Кемп был не так мягок. Молодой капитан стоял перед ним, всем своим видом выражая внимание, и адмирал на троне наклонился вперед, вцепившись в подлокотники кресла так, что вены на руках набухли синими веревками.

— Вы совершили ошибку, приведя сюда эту юную особу, когда мы обсуждаем морские дела! — рявкнул он.

— Сэр, мне необходимо было вас убедить.

— Хватит, Кодрингтон, я слышал все, что вы можете сказать. А теперь выслушайте меня.

— Есть, сэр.

— Было бы наивно с вашей стороны не принимать в расчет изменения, произошедшие в американской администрации. Разве вы не знаете, что, по всей видимости, президентом будет избран мистер Линкольн?

— Знаю, сэр.

— Тогда, может быть, даже вы имеете некоторое представление о том, что на карту поставлены весьма деликатные соображения. Министерство иностранных дел уверено, что новая администрация в корне изменит отношение к работорговле.

— Сэр! — коротко кивнул Кодрингтон.

— Вы можете вообразить, что будет для нас значить приобретение полного права на досмотр американских судов в открытом море?

— Сэр.

— Мы его получим, как только мистер Линкольн принесет присягу, если до тех пор некоторые младшие офицеры не предпримут самостоятельных шагов, могущих отрицательно повлиять на отношение к нам американцев.

— Сэр.

Капитан стоял не шевелясь и глядел поверх его головы на картину с изображением укутанной вуалью Венеры, висевшую позади адмирала на филенчатой стене.

— Кодрингтон, — с холодной угрозой проговорил Кемп, — вы уже однажды висели на волоске в Калабаре. Если вы еще когда-нибудь позволите вашему необузданному нраву проявить себя, клянусь, я выгоню вас со службы.

— Сэр.

— Вы получаете строжайшее предписание не приближаться к торговому клиперу «Гурон» менее чем на кабельтов, а если вы встретитесь с ним в море, вы должны оказать ему все положенные почести и избегать всяческих столкновений. Я выражаюсь достаточно ясно?

— Сэр.

Кодрингтон шевелил одними губами, и адмирал дважды глубоко вздохнул, прежде чем продолжить.

— Когда вы отправляетесь в плавание? — спросил он более рассудительно.

— Я получил ваш приказ отбыть с субботним приливом, сэр.

— Вы не могли бы ускорить отплытие?

— Да, сэр, но это означало бы отправиться в путь с неполным запасом боевого снаряжения. Мы ожидаем, что баржа с порохом пришвартуется к нам в субботу на заре.

Командующий покачал головой и вздохнул.

— Мне будет легче, когда вы окажетесь в море, — пробормотал он. — Ну что ж, отлично, в субботу на рассвете я буду ждать, когда вы в знак отплытия поднимете флаг «Голубой Питер».

Робин Баллантайн ждала Кодрингтона в одолженном у Картрайтов экипаже под портиком Адмиралтейства.

Он спустился по лестнице, держа под мышкой треугольную шляпу, и сел рядом с ней на обитое кожей сиденье.

Кучер-готтентот хлестнул лошадей по лоснящимся крупам, и коляска, покачивая пассажиров, затряслась по обсаженной деревьями дороге.

Пока коляска не выехала со двора Адмиралтейства, оба молчали. Спускаясь с холма к Лизбекскому мосту, кучер слегка придержал лошадей.

— Что нам теперь делать? — спросила Робин.

— Ничего, — ответил Клинтон Кодрингтон.

Через двадцать минут они объезжали один из отрогов горы. Внизу в бухте стоял на якоре «Гурон». Глядя на него, Робин снова заговорила:

— Разве вы не можете ничего придумать, как остановить это чудовище?

— А вы можете? — резко спросил он, и больше никто из них не произнес ни слова.

Наконец они доехали до причала.

Рыболовецкие лодки уже вернулись, их вытащили на берег, рядом на песке разложили улов. Домохозяйки и слуги сновали вокруг сверкающей серебром и рубинами груды, торговались со смуглыми босоногими рыбаками, а подручные трубили в рог, вызывая из города новых покупателей. Двое в экипаже наблюдали за суматохой с неестественным вниманием, избегая встречаться взглядами.

— Вы будете завтра на балу в Адмиралтействе? Я слышал, Трудяга Кемп сказал, что вы придете.

— Нет. — Робин рассерженно покачала головой. — Терпеть не могу пустую болтовню и глупую манерность таких сборищ, а особенно не хочу снова быть гостьей этого человека.

Впервые с той минуты, как они въехали на причал, Кодрингтон обернулся к ней. Она привлекательная женщина, подумал Клинтон, у ее кожи такой нежный глянец, а глаза — вдумчивые, темно-зеленые, под темными изогнутыми бровями. Ему нравилась эта высокая сильная женщина, он успел хорошо узнать силу ее духа и относился к ней с уважением, которое, понял капитан, легко может перерасти в восхищение.

— Смогу ли я уговорить вас передумать? — тихо спросил он, и Робин с испугом взглянула на него. — Возьму на себя смелость предложить себя в качестве собеседника и достойного партнера для танцев.

— Я не танцую, капитан.

— Рад слышать, — признался Кодрингтон. — Потому что я тоже не танцую, если можно отвертеться. — Он улыбнулся. Робин не могла припомнить, видела ли когда-нибудь его улыбку. Она его разительно меняла. Из бледно-голубых глаз исчез холод, они потемнели от радости, две веселые морщинки зародились в уголках рта и взбежали к тонкому прямому носу. — У Трудяги Кемпа чудесный повар. — Клинтон улещал ее, как мог. — Тонкая еда и серьезная беседа.

На фоне темного морского загара отчетливо выделялись его зубы, белые, как фарфор, очень ровные. Она почувствовала, как уголки ее губ сами собой потянулись вверх, Кодрингтон это заметил и усилил натиск:

— Может быть, у меня будут новости, появятся какие-нибудь планы насчет «Гурона», и понадобится их с вами обсудить.

— Перед вами невозможно устоять. — Робин наконец рассмеялась с удивительно непринужденной веселостью. Случайные прохожие оглянулись на нее и с пониманием улыбнулись.

— Я за вами заеду. Когда? Куда? — Пока доктор не рассмеялась, капитан не осознавал, насколько она привлекательна.

— Нет. — Робин положила ладонь ему на руку. — Меня проводит мой брат, я буду с нетерпением ждать нашей серьезной беседы.

Дочь Фуллера Баллантайна почувствовала, что в ней снова просыпается чертик, и пожала его руку. Он откликнулся мгновенно, под ее пальцами мускулы Клинтона напряглись, и ей это понравилось.

— Подождите, — сказала она кучеру и долго смотрела вслед высокой стройной фигуре, бредущей по пляжу. Невдалеке Клинтона ожидал вельбот с «Черного смеха».

Для визита к адмиралу Клинтон надел парадную форму. Эполеты золотого шитья подчеркивали ширину его плеч, портупея делала талию выше. Внезапно ей захотелось узнать, какого цвета волосы у него на груди, такие ли они светлые, как косичка на затылке, — и в следующий миг она устыдилась. Раньше такие мысли ей никогда не приходили в голову. «Что значит — раньше?» — спросила она себя, и ответ был ясен: до той ночи на «Гуроне». Манго Сент-Джон за многое в ответе. Найдя того, кто во всем виноват, Робин успокоилась, отвела взгляд от гибкой фигуры Клинтона Кодрингтона и наклонилась к кучеру:

— Домой, пожалуйста.

Она решила не ходить на бал к адмиралу и принялась декламировать про себя христианские символы веры.

Зуга, однако, разрушил ее благие намерения. Капский осенний вечер был насыщен благоуханием, и они ехали в открытой коляске вместе со старшей незамужней дочерью Картрайтов.

Картрайт с женой тянулись следом в закрытом экипаже и обсуждали предстоящее мероприятие.

— Я уверена, что он всерьез увлечен Алеттой, — утверждала миссис Картрайт.

— Дорогая, как бы то ни было, у этого юноши нет никакого состояния.

— Но он подает надежды, — милостиво произнесла миссис Картрайт. — На этой экспедиции он много заработает. Он из тех молодых людей, которые добьются успеха, я в этом не сомневаюсь.

— Я предпочитаю, чтобы у него были деньги в банке, дорогая.

— Все только о нем и говорят, я тебя уверяю. Такой серьезный и разумный молодой человек, и очень привлекательный. Алетта может гордиться им, а ты мог бы подыскать ему место.

В Адмиралтействе горели все огни, гостей встречала феерия золотого света. В саду на деревьях были развешаны разноцветные фонарики.

Морской оркестр в алых с золотом мундирах разместился на открытой веранде. На танцплощадке в саду, открывая бал, в быстром вальсе кружились первые танцоры и они приветственно махали руками опоздавшим. Экипажи один за другим подъезжали по извилистой аллее к портику главного входа и там выстраивались в очередь.

Облаченные в парики лакеи в парадных ливреях, в шелковых чулках и туфлях с пряжками откидывали лестницы и подавали руку дамам, помогая им спуститься на красную ковровую дорожку. Мажордом густым басом представлял прибывающих.

— Майор и доктор Баллантайн. Мисс Картрайт.

Робин еще не успела привыкнуть к возмущенному шепотку любопытных дам, который сопровождал любое ее появление на общественных собраниях колонии. Спрятавшись за веерами, дамы быстро переглядывались, кивали и шептались. До сих пор у нее от этого начинало быстрее колотиться сердце, а в душе поднималось чувство горького презрения к ним всем.

— Ты принесла тампон, сестренка? Они так надеются, что ты им в кого-нибудь запустишь, — прошептал Зуга. Она дернула его за руку, приказывая замолчать, но он продолжал: — Или что ты сбросишь юбки и побежишь по лестнице в брюках.

— Испорченный мальчишка. — Робин почувствовала себя увереннее и благодарно улыбнулась.

Они пробирались через толпу, пестревшую ливреями, золотым шитьем на синих кителях морских офицеров и алым сукном парадных гвардейских мундиров. Мрачную черноту вечерних костюмов оттеняли большие белые банты и кружевные манжеты шелковых рубашек.

Пышные юбки дам из тафты и шелка, украшенные оборками, покачивались как пирамиды. Однако все наряды отставали от лондонской моды по меньшей мере года на два, и лишь самые храбрые дамы осмеливались обнажить плечи, напудрив их до мертвенной белизны.

Шерстяное платье мисс Баллантайн не содержало никаких уступок моде, лиф не украшали ни жемчуг, ни блестки. Робин носила это платье уже много лет, и оно было ее единственным нарядом, мало-мальски подходящим к случаю. Робин не припудрила волосы алмазной пылью, не вставила в прическу страусовых перьев и в то же время не казалась замарашкой, а лишь интригующе выделялась из толпы.

Она сказала Кодрингтону, что не танцует, но это объяснялось тем, что до сих пор ей не выпадало случая, и теперь, глядя, как Зуга провел Алетту Картрайт в зал и они закружились в грациозном вихре вальса, молодая женщина горько сожалела об этом.

Мисс Баллантайн понимала, что никто не пригласит ее на танец, а если и пригласит, она окажется неуклюжей неумехой. Она огляделась, ища хоть одно дружелюбное или знакомое лицо. Робин испытывала чувство одиночества в этой толпе. Она пожалела, что изменила своему решению остаться дома.

Спасение пришло так быстро, что Робин едва удержалась, чтобы не кинуться капитану на шею. Вместо этого она произнесла ровным голосом:

— О, капитан Кодрингтон. Добрый вечер.

Он один из самых красивых мужчин в этом зале, подумала Робин. Кодрингтон предложил ей руку, она спиной ощутила негодующие взгляды юных дам и неторопливо, чтобы все видели, взяла его под руку. К удивлению Робин, капитан сразу вывел ее в сад.

— Он здесь! — тихо сказал Клинтон, как только они отошли подальше.

Ей не было нужды спрашивать кто, Робин вздрогнула от испуга и на мгновение замолчала.

— Вы его видели?

— Он прибыл за пять минут до вас, в карете губернатора.

— Где он сейчас?

— Пошел в кабинет Трудяги, вместе с губернатором. — Лицо капитана сурово застыло. — Он бессовестно кичится собой.

К ним подошел слуга с серебряным подносом, полным бокалов с шампанским. Робин рассеянно покачала головой, но Клинтон взял бокал и осушил в два глотка.

— Самое худшее то, что никто не может его пальцем тронуть. — Кодрингтон кипел от злости.

Вечер густел, стало прохладнее, и морской оркестр перебрался на оркестровую лоджию над бальным залом. Музыканты наигрывали танцевальные мелодии в бодром военном ритме, танцующие весело кружились в такт музыке.

Всеобщее внимание привлекал один танцор. Он выделялся не только благодаря своему росту. Другие скакали с раскрасневшимися лицами, едва переводя дыхание, а Манго Сент-Джон вращался, приседал и скользил с размеренной, неторопливой грацией. Несмотря на это, он совершил круг по залу быстрее остальных танцоров. В его объятиях неизменно кружились самые хорошенькие женщины, они смеялись, их щеки пылали от возбуждения, а подруги с тайной завистью поглядывали на них через плечи партнеров.

Клинтон и Робин, стоя на огороженном колоннадой балконе, что тянулся вдоль стен бального зала, тоже смотрели на него. Их окружала небольшая компания офицеров — однополчан Клинтона — и их дам, но они не пытались принять участия в легкой болтовне.

Робин поймала себя на том, что ждет, когда Сент-Джон посмотрит на нее и она сможет выплеснуть ему в лицо свою ненависть. Но он ни разу не взглянул в ее сторону.

Она даже подумывала, не предложить ли Клинтону Кодрингтону потанцевать, забыв о том, что сама отказалась от танцев, но быстро передумала. Робин понимала, что в качестве танцора капитан не выдержит сравнения с элегантным американцем.

Идя к ужину под руку с Клинтоном, она заметила впереди Сент-Джона. Он вел блондинку, слывущую самой красивой, самой богатой и самой жадной вдовой колонии. Ее прическа была украшена пышным сооружением из алмазной пыли и страусовых перьев, плечи обнажены, парчовый лиф, усыпанный жемчугом, почти не скрывал грудь.

Манго Сент-Джон носил простой черно-белый вечерний костюм с куда большим шиком, чем окружающие — самые вычурные мундиры.

На глазах у Робин женщина похлопала его веером по плечу, чтобы привлечь внимание, привстала на цыпочки и что-то шепнула ему на ухо, а Сент-Джон степенно склонился к ней.

— Эта баба — бесстыжая шлюха, — прошипела Робин.

Клинтон кивнул, пытаясь не подать виду, как поразили его эти слова.

— Да и сам он дьявол.

Словно услышав их разговор, Сент-Джон поднял взгляд и увидел, что они с другого конца зала наблюдают за ним. Он поклонился доктору и улыбнулся.

Улыбка была такой интимной и понимающей, что Робин показалось, будто он снова раздел ее, точно так же, как тогда, в каюте на корме «Гурона», и ее наполнило то же чувство беспомощности.

Напрягая все свое естество, мисс Баллантайн сумела отвернуться, но Клинтон наблюдал за ней. Она была не в силах встретиться с ним взглядом, Робин казалось, что в ее глазах он все прочтет.

К Двум часам пополуночи морской оркестр играл уже с меньшим усердием. Его слушали лишь влюбленные и романтики, что продолжали кружиться по бальному залу, тогда как большинство гостей поднялись в игорные залы, расположенные на втором этаже, если не поиграть, то хотя бы потолкаться вокруг столов и понаблюдать за игрой, затаив дыхание или разражаясь аплодисментами при особенно дерзких и удачных ходах.

В самом большом зале шла игра в вист, там собрались Трудяга Кемп и другие гости постарше. В другом зале молодежь играла в легкомысленный шмен-де-фер. Когда Робин вошла, ей улыбнулся Зуга. Он сыграл одну партию на пару с Алеттой Картрайт, и девушка радостно взвизгнула, выиграв пригоршню серебряных шиллингов.

Робин и Клинтон прошли в последний зал, самый маленький. Там шла игра, которая когда-то была популярна только в Америке. Недавно, однако, ее нашла очаровательной сама королева, и она неожиданно вошла в моду при дворе, а следовательно, на ней помешалась и вся империя. Игра носила странное название — покер, «кочерга».

Несмотря на интерес со стороны Ее Величества, эта игра все еще не считалась приличествующей для дам, особенно в смешанной компании. За столом, крытым зеленым сукном, сидели только мужчины, а дамы порхали вокруг, как яркие бабочки.

Напротив двери сидел Манго Сент-Джон. Робин увидела его, едва войдя в зал. Он лениво развалился в кресле, держа тугой веер карт у белоснежного кружевного жабо, темные волосы ниспадали гладкими волнами, словно вырезанные из полированного эбенового дерева. В зубах он зажал длинную незажженную сигару. На глазах у Робин светловолосая вдова перегнулась через его плечо, продемонстрировав бархатистую ложбинку между грудями, и поднесла к сигаре восковую спичку.

Сент-Джон раскурил сигару, выпустил длинное облачко синеватого дыма и взглядом поблагодарил ее. Потом объявил ставку в следующей партии.

Он явно выигрывал, перед ним по столу небрежно рассыпалась горка золотых монет с отчеканенным греческим профилем королевы Виктории. Королева на монетах выглядела намного моложе своих сорока лет… а пока Робин и Клинтон смотрели, американец выиграл еще раз.

Этот человек осязаемыми волнами источал возбуждение, которое заражало женщин, столпившихся вокруг стола, они радостно восклицали при каждой сделанной им ставке и разочарованно вздыхали, если он складывал карты и отказывался играть партию. То же возбуждение передалось и пяти его партнерам по столу. Их глаза сверкали, костяшки пальцев, сжимавших карты, побелели, они выдавали себя опрометчивыми возгласами и не покидали стола еще долго после того, как судьба и удача явно поворачивались к ним спиной. Было ясно, что главным противником все они считают Сент-Джона, и, если он пропускал партию, напряжение в игре тотчас шло на убыль.

Робин почувствовала, что те же чары охватывают и ее. Когда напряженное ожидание становилось все невыносимее и в центре стола позвякивали золотые, она бессознательно сжимала руку Кодрингтона, а когда в конце каждой партии все открывали карты, доктор, словно со стороны, слышала собственные горестные или облегченные вздохи.

Незаметно для себя она подошла ближе к столу, притянув за собой Клинтона. Кто-то из игроков воскликнул:

— Пятьдесят гиней — вполне достаточно для одного вечера. Прошу прощения, джентльмены. — И, собрав со стола последние оставшиеся у него золотые монеты, отодвинул стул.

Им пришлось отстраниться, чтобы пропустить его.

Робин с удивлением заметила, что Клинтон высвободил руку из ее пальцев и тихо скользнул к свободному стулу.

— Разрешите к вам присоединиться, джентльмены.

Остальные были слишком поглощены игрой и лишь утвердительно замычали. Только Сент-Джон поднял глаза и вежливо спросил:

— Капитан, вам известны ставки?

Вместо ответа Кодрингтон вынул из внутреннего кармана рулон пятифунтовых банкнот и положил перед собой. Такая сумма удивила Робин, здесь было не меньше сотни фунтов стерлингов. Потом она вспомнила, что Клинтон Кодрингтон много лет считался одним из самых удачливых охотников за невольничьими кораблями на побережье. От брата Робин слышала, что за эти годы он заработал свыше десяти тысяч фунтов призовых денег, хотя она почему-то не воспринимала его как богатого человека.

Потом Робин внезапно осенила догадка: этим жестом Клинтон бросил молчаливый вызов, а Манго Сент-Джон с мимолетной улыбкой принял его.

Робин встревожилась. Было ясно, что Клинтон Кодрингтон избрал себе слишком опытного и умелого противника. Она припомнила, что Зуга, который утверждал, что азартная игра изрядно пополняет его полковое жалованье, даже при более скромных ставках никогда не мог играть с Сент-Джоном на равных, а Клинтон, пав духом, весь вечер беспрерывно пил. Робин была уверена, что, даже разбирайся ее спутник в игре лучше, он не смог бы сейчас рассуждать здраво.

Сент-Джон сразу почти незаметно изменил стиль игры. Американец удваивал ставки перед каждым прикупом, тянул игру на себя, господствовал в ней, опирался на преимущество своих уже немалых выигрышей, а Кодрингтон, казалось, потерял уверенность в себе, колебался, принимая удвоенные ставки, предпочитал скорее сбросить карты, шел на риск не больше чем на несколько гиней, ему не хватало выдержки, чтобы во всеоружии бороться с Сент-Джоном.

Она слегка подвинулась, чтобы видеть обоих мужчин. Бледность Клинтона просвечивала даже сквозь морской загар, его ноздри побелели, губы сжались в тонкую черточку. Робин припомнила, что за вечер он выпил не меньше дюжины бокалов шампанского.

Кодрингтон нервничал, каждый зритель ощущал его нерешительность, и публика явно разочаровывалась. Когда он широким жестом бросил на стол сотню фунтов стерлингов, все надеялись увидеть драматический поединок, но, по мере того как в ходе малоинтересной сверхосторожной игры пачка денег мало-помалу таяла, внимание присутствующих переключилось на веселую стычку между Манго Сент-Джоном и одним из сыновей Клюте, владеющего половиной долины Констанция с ее знаменитыми виноградниками.

Они смеялись над добродушными шутками, с которыми противники делали ставки, восторгались невозмутимостью проигравшего и непринужденными манерами победителя. На остальных игроков почти никто не обращал внимания.

Робин оставалось лишь жалеть Клинтона, бледного и взволнованного. То он неловко вертел карты и раньше времени показал одну из своих немногих выигрышных сдач, то под смешки зрителей выиграл жалкие несколько гиней вместо пятидесяти, которые мог бы получить, если бы сыграл правильно.

Робин пыталась встретиться с ним взглядом, убедить его уйти и не терпеть дальнейших унижений, но Клинтон продолжал игру, решительно не желая поднимать на нее глаза.

В следующую сдачу Клюте получил карты, позволяющие назначить кон, и, пользуясь своим правом, игрок отметил удачу.

— Три одинаковых открывают кон. Ставки растут по гинее, — объявил он и ухмыльнулся Сент-Джону через стол. — Вам угодно, сэр?

— Весьма, — улыбнулся в ответ Сент-Джон, а остальные игроки постарались скрыть замешательство.

Дело принимало опасный оборот — чтобы начать игру, один из них должен получить при сдаче три карты одного достоинства, в противном случае все игроки кладут на кон по гинее. Тот, кому повезет, сможет увеличить ставку на столько, сколько денег уже лежит на столе. Так можно быстро дойти до очень крупных сумм, и отказаться нельзя. Очень опасная игра.

Десять раз при раздаче никто не получал требуемых карт, игра так и не началась. Когда на кону лежало семьдесят гиней, Манго Сент-Джон негромко объявил:

— Кон открыт, джентльмены, и разинут, как рот моей тещи.

На всех остальных столах в зале игра прекратилась, а Сент-Джон продолжал:

— Дальнейшая игра будет стоить каждому по семьдесят золотых.

Он удвоил кон, зрители зааплодировали и выжидающе посмотрели на других игроков.

— Я с вами, — сказал Клюте, но голос его дрогнул. Он сосчитал банкноты и монеты и добавил их к немалой груде денег в центре стола.

Остальные игроки спасовали, с явным облегчением бросив карты. Они были рады, что отделались всего десятью гинеями, но Клинтон Кодрингтон с несчастным видом сгорбился над картами, и Сент-Джону пришлось слегка подтолкнуть его к принятию решения:

— Прошу вас, не торопитесь, капитан. У нас весь вечер впереди.

Клинтон поднял глаза и отрывисто кивнул, словно не доверяя собственному голосу, а потом пододвинул к середине стола пачку банкнот.

— Игроков трое, — сказал Сент-Джон и быстро пересчитал деньги на кону. — Двести десять гиней!

Следующий игрок мог удвоить сумму, третий — удвоить ее еще раз. В комнате воцарилось молчание, все игроки с других столов встали со своих мест и наблюдали, как раздатчик выдал Сент-Джону две карты вместо сброшенных. Он прикупал честно, пытался дополнить тройку[2], которой открыл кон, не блефовал, изображая флеш[3] или фул[4]. Клюте прикупил три карты, явно надеясь получить третью к высокой паре. Потом наступила очередь Клинтона заказывать карты.

— Одну, — промямлил он и поднял один палец. Палец еле заметно дрожал. Раздатчик кинул ему карту, Кодрингтон накрыл ее ладонью, не в силах заставить себя взглянуть на нее. Было ясно, что он надеется получить карту, недостающую для флеша или стрита[5].

— Открывающий делает ставку, — объявил раздатчик. — Мистер Сент-Джон.

Наступило молчание. Сент-Джон обмахивался картами, как веером, а потом произнес, не меняясь в лице:

— Ставка удваивается.

— Четыреста двадцать гиней, — громко воскликнули в публике, но на этот раз никто не зааплодировал.

Все взгляды обратились к Клюте. Он долго всматривался в карты, потом резко покачал головой и бросил их. К своей паре он не получил короля.

Теперь все смотрели на последнего оставшегося игрока. С Клинтоном Кодрингтоном произошла перемена, но трудно было определить, в чем она заключалась. Краска чуть тронула смуглые щеки, губы слегка приоткрылись, он впервые в упор взглянул на Сент-Джона. Из него ключом били уверенность в себе и едва подавляемое нетерпение. Ошибиться было трудно. Он просто сиял.

— Удваиваю снова, — громко произнес Кодрингтон. — Восемьсот сорок гиней.

Он еле сдерживался, и все собравшиеся понимали, что ему досталась выигрышная карта.

Сент-Джон размышлял всего несколько секунд.

— Поздравляю, — улыбнулся он. — Вы получили то, что ждали, придется вам уступить.

Он бросил карты и отодвинул их.

— Можем мы увидеть, чем вы открыли кон? — застенчиво спросил Клинтон.

— Прошу прощения. — В голосе американца звучала легкая ирония.

Он перевернул карты лицом вверх. На столе лежали три семерки и две разные карты.

— Благодарю, — сказал Клинтон.

Его поведение снова изменилось. Исчезли и трепещущее нетерпение, и тревожная нерешительность. С ледяным спокойствием он начал собирать в кучки разбросанные по столу монеты и банкноты.

— Какие у него были карты? — нетерпеливо спросила одна из дам.

— Ему нет нужды их показывать, — объяснил ее партнер. — Он победил остальных, не раскрывая карт.

— Ах, мне до смерти хочется их увидеть, — пропищала она

Клинтон на миг перестал собирать выигрыш и поднял глаза

— Умоляю вас, мадам, не делать этого, — улыбнулся он. — Не хочу, чтобы у меня на совести была ваша гибель.

Кодрингтон выложил карты на зеленое сукно лицом вверх. Присутствующим потребовалось несколько долгих секунд, чтобы осознать увиденное. На столе лежали карты всех мастей, и ни одна не подходила к другой.

Послышались восторженные возгласы — такие карты ничего не стоили. Их можно было побить единственной парой семерок, не говоря уже о трех семерках, которые раскрыл Сент-Джон.

С такими никчемными картами молодой капитан военно-морского флота перехитрил американца, надув его почти на девятьсот гиней. Публика постепенно начинала понимать, как тщательно все было разыграно, как Клинтон заманил противника в сети, притворяясь, будто до поры до времени нащупывает свою игру, а в нужный момент смело и решительно нанес удар. Все невольно разразились аплодисментами, дамы восторженно ахали, мужчины выкрикивали поздравления.

— Здорово разыграно, сэр!

Сент-Джон продолжал улыбаться, но это давалось ему нелегко. Он сжал губы, и, по мере того как Манго вглядывался в карты и осознавал, как его провели, в глазах все ярче разгорался свирепый блеск.

Аплодисменты стихли, кое-кто из зрителей направился к выходу, по дороге обсуждая игру Кодрингтона. Сент-Джон начал собирать карты и тасовать их, и тут Клинтон Кодрингтон заговорил. Его голос звучал тихо, но внятно, и никто в зале не мог упустить ни слова.

— Иногда удача изменяет даже работорговцу, — сказал он. — Должен признать, я бы с большим удовольствием подловил вас на вашем гнусном занятии, чем обставил сегодня на несколько гиней.

Собравшиеся оцепенели, разинув рты и уставившись на Клинтона с ужасом и изумлением; выглядела компания довольно забавно. Тишина в зале казалась непроницаемой, ее нарушал лишь шелест карт, которые тасовал Манго Сент-Джон. Он со щелчком раскрывал колоду и мимолетным движением пальцев вдвигал половинки друг в друга.

Тасуя карты, он ни разу не взглянул на свои руки. Он не сводил глаз с лица Кодрингтона, и улыбка до сих пор играла у него на губах, лишь щеки, темные от загара, слегка вспыхнули.

— Вам нравится вести жизнь, полную опасностей? — усмехнулся Сент-Джон.

— О нет. — Клинтон покачал головой. — Мне опасность не грозит. Как следует из моего опыта, все работорговцы—трусы.

Улыбка слетела с губ Сент-Джона, его лицо стало ледяным, в нем сквозила смертельная угроза, но пальцы ни на мгновение не сбились с ритма. Карты мелькали безостановочно. Клинтон бесстрастно продолжал:

— Я пришел к убеждению, что так называемые луизианские джентльмены имеют некий преувеличенный кодекс чести. — Он пожал плечами. — Полагаю, сэр, что вы являетесь живым опровержением этого вывода.

Собравшиеся потеряли дар речи. Они не могли поверить своим ушам: человека обвиняют в торговле рабами. Для англичанина худшего оскорбления не существовало.

Последние английские дуэли произошли в 1840 году, когда лорд Кардиган застрелил капитана Таккетта, и в 1843-м, когда Монро убил своего зятя полковника Фосетта. Последствием этих схваток явилось то, что королева изъявила желание изменить положение, и на следующий год в военный устав была внесена поправка, объявляющая дуэли преступлением. Само собой разумеется, джентльмены, чтобы уладить вопросы чести с помощью пистолета и шпаги, стали выезжать за границу, чаще всего во Францию. Но дело происходило в Капской колонии, одном из бриллиантов в короне империи, а капитан военно-морского флота был произведен в чин приказом Ее Величества. Вечер оказался занятным сверх всяких ожиданий. В игорном зале запахло кровью и смертью.

— Джентльмены, — раздался настойчивый голос. Из комнаты, где играли в вист, появился капитан адмиральского флагманского корабля и принес приказы от адмирала. — Произошло недоразумение.

Но никто из спорящих не взглянул в его сторону.

— Не думаю, что произошло недоразумение, — ледяным тоном произнес Манго Сент-Джон, не сводя глаз с Клинтона. — Оскорбления капитана Кодрингтона нельзя интерпретировать двояко.