Конь Райдера с трудом прокладывал через толпу путь к воротам британского консульства. Кортни не очень-то хотел встречаться с генералом Гордоном и испытал облегчение, увидев его затянутую в хаки фигуру на парапете форта Мукран в окружении пяти или шести офицеров-египтян. Военные смотрели в полевые бинокли, направленные на северный берег Голубого Нила, что позволило Райдеру незамеченным добраться до консульства. Поручив коня заботам стоявшего возле ворот грума, он направился к дверям особняка. В вестибюле двое стражей отдали ему честь.
      Лицо египтянина-секретаря, который торопливо вышел из кабинета навстречу гостю, нервно подергивалось.
      – Консул поднялся на башню, мистер Кортни, и рассчитывает, что вы присоединитесь к нему.
      Когда Райдер вышел на открытую площадку, семейство Бенбрук заметило его не сразу. Все четверо сгрудились вокруг громоздкой подзорной трубы на треноге. У окуляра находилась Эмбер, взобравшись на высокий, с плетеной спинкой стул. Заслышав шаги, Саффрон оглянулась и вскрикнула от удивления.
      – Райдер! – Девочка бросилась к мужчине и крепко сжала его руку. – Ты только посмотри!
      Кортни невольно взглянул на Ребекку. В лице девушки не было и следа переживаний, которые ей пришлось испытать на борту парохода, – наоборот, весь облик Ребекки, одетой в темно-зеленое платье с кринолином, дышал горделивой сдержанностью. Из-под соломенной шляпки с ярко-желтой лентой на плечи падали аккуратные белокурые локоны.
      – Не позволяйте этой упрямице докучать вам, мистер Кортни, – застенчиво улыбнулась Ребекка. – Ее вечно тянет командовать.
      – Повелевать означает держать себя царственно, – невозмутимо откликнулась Саффрон.
      – Ничего подобного! – повернулась от окуляра Эмбер. – Это означает надменную заносчивость.
      – Да будет вам! – хмыкнул Райдер. – Сестрам следует любить друг друга.
      – Рад видеть вас, капитан. – Дэвид Бенбрук приветственно поднял руку. – Простите, что отрываю от дела, но зрелище того заслуживает. Слезай, Эмбер, уступи место мистеру Кортни.
      Райдер шагнул к подзорной трубе и, прежде чем приникнуть к окуляру, пристально оглядел противоположный берег. Увиденное действительно завораживало: казалось, вся саванна охвачена пожаром. Лишь через мгновение Кортни понял, что солнечный диск затмевают не клубы дыма, а пыль, поднятая огромным скоплением живых существ, надвигавшихся из-за горизонта.
      Даже на таком расстоянии воздух содрогался от низкого гула, какой издает рой потревоженных пчел – или море, когда над его просторами гуляет ветер. Но сейчас этот гул исходил от тысяч и тысяч животных; в нем смешивались пронзительные крики ишаков, мычание коров, блеяние овец, перестук копыт, поступь верблюдов и скрип колесных повозок. В грозном стаккато ухо Райдера различило сухие удары древков копий по обтянутым кожей жирафа боевым щитам, бряцание мечей, лязг огнестрельного оружия.
      Издалека доносился вибрирующий плач омбейи – вырезанного из слоновьего бивня рожка суданских воинов. Фоном ему служил рокот сотен барабанов. Племена аборигенов двигались на восток, каждое возглавлял вождь или эмир, вместе с отрядом знаменосцев, барабанщиков и трубачей. Эмира тесным кольцом окружали муладзимины, его кровные братья или побратимы – телохранители. За ними следовали аггагиры. Хотя сейчас все это немыслимое скопище людей свел воедино объявленный божественным Махди джихад, испокон веков враждовавшие меж собой племена так и не научились доверять друг другу.
      На боевых знаменах блестели вышитые золотом суры Корана и славословия Аллаху. Некоторые полотнища были так велики, что несли их, взявшись за углы, четыре человека. Тяжелая яркая ткань знамен и лоскутные джиббы воинов резко выделялись на сером, безликом пространстве саванны.
      – Какова, по-вашему, их численность? – спросил Бенбрук голосом завсегдатая скачек в Эпсоме.
      – Это известно лишь сатане, – покачал головой Райдер. – Отсюда им не видно ни конца ни края.
      – Ну, скажем, тысяч пятьдесят?
      – Больше. Куда больше.
      – А где сейчас, интересно, сам Аталан?
      – В каком-нибудь фургоне, думаю. – Кортни наклонился к подзорной трубе и всмотрелся в гущу алых и черных стягов. – Да вот же он, прямо перед нами!
      – По-моему, вы говорили, что ни разу не встречались с ним лицом к лицу, – удивленно заметил Бенбрук.
      – Это вовсе не обязательно. Смею вас уверить, я не ошибаюсь.
      И действительно, горделивая стройная фигура на палевом коне не могла принадлежать никому другому.
      В темной массе, перемещавшейся по противоположному берегу, внезапно произошло резкое движение. Сквозь мощную оптику Райдер видел, как Осман Аталан, приподнявшись в стременах, размахивает мечом. Вот он пустил лошадь в галоп, и муладзимины устремились за эмиром навстречу небольшой группе всадников, приближавшихся к войску со стороны Омдурмана. На скаку телохранители восторженно палили в воздух из своих ружей. В облачках голубоватого дыма подобно звездам сверкали клинки и наконечники копий.
      – Кому они так обрадовались? – озабоченно спросил консул.
      Райдер чуть шевельнул колесико резкости и, узнав двух мужчин под зелеными тюрбанами, воскликнул:
      – Будь я проклят, если это не Махди и его халиф Абдуллахи! – Голос Кортни прозвучал почти пренебрежительно, однако его насмешка никого не обманула.
      – Та-а-ак, – протянул Бенбрук. – С этой бандой головорезов дорога на север для нас закрыта. – В устремленном на дочерей взгляде консула светилась тревога. – Боюсь, выбраться отсюда уже не удастся.
      Райдер понял, что спорить бессмысленно. Собеседники молча взирали на тех, в чьих обагренных человеческой кровью руках находилась судьба Хартума со всеми его жителями.
 
      Воздев к небу обнаженный меч, Осман Аталан на полном скаку приближался к неподвижно сидевшему в седле Махди. Посланец Аллаха со спокойным величием взирал на мчащегося в облаке пыли всадника. Халиф Абдуллахи на белом жеребце держался чуть позади пророка.
      Когда копыта Хулумайи вросли в землю, за несколько шагов до верховых, Аталан грозно тряхнул клинком.
      – Во имя Аллаха и его пророка!
      Лезвие, без счета разившее врагов и свирепых животных, покачивалось в дюйме от лица Махди. Тот безмятежно улыбнулся; меж верхних резцов обозначилась черная щель – фалья.
      Осман натянул поводья, заставив лошадь сделать круг, и умчался. За эмиром последовали его телохранители – паля в воздух из ружей. Ярдах в трехстах от пророка наездники перегруппировались, чтобы через мгновение вновь устремиться галопом к двум фигурам. За секунду до казавшегося неизбежным столкновения Аталан резко осадил кобылу.
      – Нет Бога, кроме Аллаха! – вскричал он громовым голосом. – И Мухаммед – пророк его!
      Всадники повторили свой маневр – раз, другой, третий. На пятом Мухаммед Ахмед поднял руку и негромко произнес:
      – Господь милостив!
      В то же мгновение Аталан соскочил с лошади, упал на колени и благоговейно поцеловал сандалию на ноге божественного посланца. Поступок этот означал, что теперь душа эмира полностью принадлежит высшему существу. Губы Махди растянулись в улыбке. От пророка исходил явственный аромат сандала и розового масла – запах этот люди прозвали «дыханием Махди».
      – Рад, что ты решил привести своих аскеров и присоединиться к священной войне против турок. Поднимись же, Осман Аталан. Будь уверен, это зачтется. А сейчас мы вместе ступим в город Аллаха – Омдурман.
 
      Скрестив ноги, божественный Махди сидел на плоской крыше своего дома, на низенькой кушетке, покрытой тканным из шелковых нитей ковром с раскиданными по нему подушками. От лучей солнца террасу защищал легкий навес, позволявший прохладному ветерку с реки обдувать крышу, откуда открывался великолепный вид на Нил и город Хартум. Над городскими постройками мрачно высилась уродливая громада форта Мукран.
      Осман Аталан расположился напротив пророка, а возле кушетки на коленях стояла служанка с чашей воды, где плавали цветки олеандра. Разбрызгав вокруг себя несколько капель, Аталан произнес слова молитвы и скупым жестом отпустил невольницу. Тут же появилась вторая, поставив между мужчинами поднос с тремя серебряными кубками на высоких ножках – потиры эти аггагиры захватили в храме римской католической церкви в Эль-Обейде.
      – Не хочешь ли утолить жажду, Осман? Ты проделал долгий путь, – низким голосом произнес Махди.
      Эмир сдержанно улыбнулся:
      – Благодарю за гостеприимство, но я вволю ел и пил на рассвете и теперь до захода солнца не приму больше пищи.
      Пророк понимающе кивнул. Умеренность Аталана была ему хорошо известна. Махди особо ценил в людях преданность идеалам веры и чувства, заставляющие человека подавлять позывы своей плоти. В памяти его еще были слишком свежи воспоминания о времени, проведенном на острове Аббаса, хотя с той поры миновало уже три года. Подняв кубок, Махди сделал небольшой глоток. Разумеется, возлюбленный Аллахом не мог осквернить свои уста хотя бы каплей спиртного: освежающий напиток для него готовили из сока фиников и молотого имбиря.
      Когда-то пророк был таким же стройным и мускулистым, как и сидевший напротив него воин. Но отшельничество давно закончилось. Теперь Махди стал духовным вождем нации, избранником Аллаха. Прежде он не признавал обуви и сознательно лишал себя мирских удовольствий. Всего годом ранее жители Судана с восхищением шептались, что Мухаммед Ахмед еще ни разу в жизни не испытал тех радостей, что дарит мужчине женское тело. Сейчас Махди никто не назвал бы девственником: его гарем состоял из сотен красавиц, добытых в результате многочисленных побед на поле брани. К нему первому приводили прекрасных пленниц. Эмиры и шейхи слали пророку в дар очаровательных в своей наивности девушек, и в силу высших политических соображений Мухаммед Ахмед никогда не оскорблял дарителей отказом. Количество жен и наложниц пророка перевалило за тысячу, но каждый день в гарем прибывали новые. Женщины завораживали, в их обществе Махди проводил почти все свободное время.
      Наложницы теряли голову от его статной фигуры и тигриной грации, с которой Махди двигался, от исполненного внутренней силы лица, знаменитой фальи и улыбки, способной скрыть любые эмоции этого незаурядного человека. Женщинам нравился исходивший от пророка запах, их завораживало похожее на птицу родимое пятня на щеке пророка и заставляло трепетать его могущество и богатство: сокровищница в Бейт-эль-Мале была полна золотых слитков, драгоценных камней и банковских билетов чужестранцев. В гареме часто звучала песня: «Наш Махди – это солнце в небесах, это вода, струящаяся меж берегов Нила».
      Отставив кубок, Махди протянул руку. Тут же одна из невольниц преклонила колени, чтобы вложить в нее горячую влажную салфетку. Мухаммед Ахмед приложил ее к губам, удаляя остатки шербета.
      Позади него на такой же точно кушетке сидел халиф Абдуллахи – красивый мужчина с тонкими чертами и орлиным носом. Лицо его чуть портило множество мелких вмятинок, следов перенесенной оспы. Характером Абдуллахи походил на леопарда: натуре его были свойственны жестокость и коварство. Эмир Осман Аталан не боялся ни свирепых хищников, ни людей – за исключением тех двоих, что видел перед собой. Они заставляли его душу трепетать от благоговейного ужаса.
      Поведя изящной, почти как у женщины, кистью, Махди указал на противоположный берег Нила. Одиноко стоявшую на парапете форта Мукран фигуру мог различить даже невооруженный взгляд.
      – Это Гордон-паша, – процедил пророк. – Живое воплощение сатаны.
      – Я принесу вам его голову еще до начала праздника Рамадан, – отозвался халиф Абдуллахи.
      – Если только тебя не опередят неверные. – Голос Махди звучал мягко и вкрадчиво. Повернув голову к Аталану, он добавил: – По докладам лазутчиков, армия неверных уже вы– шла в поход. Флотилия их судов движется по реке на юг в расчете спасти осажденного противника от моей справедливой кары.
      – Но пока они вынуждены ползти со скоростью хамелеона, – уточнил Абдуллахи. – А вот стоит им миновать пороги, достичь излучины под Абу-Хамедом, и ветер станет для них попутным, да и встречное течение ослабнет. Тогда суда прибавят хода, раз, я думаю, в шесть. К Хартуму они подойдут еще до спада воды в реке, мы же не сможем атаковать город, пока Нил не отступит, чтобы открыть нам линию обороны Гордона-паши.
      – Пошлешь половину своих воинов под водительством наиболее доверенных шейхов на север. Пусть остановят неверных на подходе к Абу-Кли. – Махди в упор посмотрел на Аталана, и лишь усилием воли тот заставил себя выдержать пронизывающий взгляд. – Сумеешь доставить сюда уши моего врага, эмир?
      – Он целиком будет в ваших руках, о благословенный Аллахом! Именем Всевышнего клянусь низвергнуть к вашим стопам Хартум со всеми его обитателями.
      Глаза троих мужчин устремились через реку. Так охотящиеся львы смотрят на стадо мирных газелей.
 
      Капитан Пенрод Баллантайн уже сорок восемь минут ждал в приемной консульства ее величества в Каире. Стрелки часов над дверью в кабинет генерального консула, казалось, застыли на месте. Слева от тяжелой двери на стене висел портрет королевы Виктории – августейшая особа была запечатлена в полный рост в день своей помолвки: цветущая юная женщина, увенчанная короной Британской империи. Справа от двери на посетителя смотрел портрет ее супруга Альберта, герцога Саксен-Кобург-Готского.
      Баллантайн бросил взгляд в огромное, от пола до потолка, зеркало в золоченой раме, украшавшее стену напротив. Сходство собственного лица с чертами молодого принца-консорта наполнило душу гордостью, вполне естественной еще и потому, что герцог давно уже оставил юдоль мирской скорби, а сам Пенрод ощущал себя полным сил. Новенькие эполеты на плечах офицера и пуговицы его мундира значительно поблескивали золотом, высокие ботинки для верховой езды сияли, ноги обтягивали белоснежные лосины. На поясе – сабля, с левого плеча свисает доломан, перехваченный золотой цепью, под мышкой правой руки зажат высокий гусарский кивер. На груди пурпурная шелковая лента с орденом «За доблесть» – бронзовым крестом, на чеканку которого пошел металл, выплавленный из захваченных под Севастополем российских пушек. Более высокой воинской награды в империи не было.
      В приемную неслышно ступил секретарь сэра Эвелина Беринга.
      – Генеральный консул ждет вас.
      Боясь нарушить великолепие мундира, все сорок восемь минут ожидания Пенрод стоял; складок на рукавах кителя и бриджах почти не было видно. Капитан надел кивер, еще раз взглянул в зеркало и, убедившись, что кокарда расположена прямо над переносицей, переступил порог кабинета.
      Сэр Эвелин Беринг восседал за массивным рабочим столом, перебирая доставленные курьерской почтой депеши. Пенрод молодцевато отдал консулу честь. Занятый корреспонденцией, Беринг кивком подозвал офицера к столу. Секретарь бесшумно закрыл резную дверь.
      Дипломат был официальным представителем интересов британского правительства в Египте и наделенным чрезвычайными полномочиями генеральным консулом ее величества в Каире. Фактически Эвелин Беринг являлся вице-королем, руководившим действиями верховного правителя Египта. Поскольку именно английские армия и флот спасли хедива в Александрии от полчищ разъяренных мятежников, древняя страна на деле перешла под протекторат британской короны.
      По молодости лет хедив Тауфиг-паша не мог противостоять консулу Берингу и могущественной империи, которую тот представлял. Уступив англичанам право властвовать, хедив получил в обмен мир и спокойствие, напрочь забытые жителями Кемта со времен фараона Птолемея. В министерстве по делам колоний Эвелин Беринг считался одним из наиболее одаренных чиновников. Британский премьер Уильям Гладстон и его кабинет по заслугам ценили удивительную работоспособность и выдающиеся личные качества консула. Подчиненных Беринг держал в строгой узде и относился к ним со снисходительной покровительственностью. За глаза его именовали не иначе как Венценосцем.
      Именно поэтому он подчеркнуто игнорировал Пенрода, пока тот читал донесения, делая пометки на полях своим золотым пером. Наконец он встал из-за стола и, оставив Пенрода в позе услужливого подчиненного, медленно приблизился к окну, откуда через реку открывался вид на Гизу и мрачные силуэты трех величественных пирамид, возвышавшихся на противоположном берегу.
      «Чертов идиот, – подумал Беринг. – Втянул нас в эту вонючую дыру с протухшей рыбой». Он с самого начала противился назначению Китайца Гордона на должность, желая видеть на этом посту Сэма Бейкера, но Гладстон и военный министр лорд Хартингтон в конце концов одолели его. «В природе Гордона изначально заложена способность провоцировать всевозможные конфликты. Судан давно следовало оставить. Главная задача Гордона заключалась в том, чтобы поскорее вывести наших людей из этой обреченной земли, а не вступать в бессмысленную борьбу с сумасшедшим Махди и его дервишами. Я неоднократно предупреждал Гладстона о подобном исходе событий, но Гордон диктовал свои условия и фактически принудил премьер-министра и его кабинет повторно оккупировать Судан. Если бы не эти несчастные жители, которых он фактически загнал в ловушку, и не честь империи, нам следовало бы оставить Китайца Гордона в этом котле, чтобы он варился там в собственном соку».
      Отвернувшись от окна и прервав размышления, которые навевали бессмертные пирамиды на другом берегу Нила, Беринг взглянул на лондонскую «Таймс», лежащую на его рабочем столе перед любимым креслом. С другой стороны, приходится учитывать мнения насмерть перепуганных сентиментальных обывателей, которыми так ловко манипулируют хитроумные представители прессы.
      Он уже на память мог процитировать передовицу из этой газеты: «Нам известно, что генерал Гордон со всех сторон окружен враждебными племенами и напрочь отрезан от какого бы то ни было сообщения с Каиром и Лондоном. Учитывая эти обстоятельства, палата общин имеет все основания спросить правительство ее величества, намерено ли оно предпринять хоть какие-то меры по его спасению. Или будет и впредь равнодушно взирать на судьбу человека, призванного решить все его проблемы и брошенного на произвол судьбы. Неужели оно не в состоянии предпринять хотя бы какие-то шаги во спасение этого человека?» Именно так высказался 16 марта 1885 года Рэндолф Черчилль в палате общин. Чертовы демагоги! Беринг недовольно зыркнул на капитана.
      – Баллантайн, я хочу, чтобы вы немедленно вернулись в Хартум. – Он впервые обратился к Пенроду с тех пор, как тот переступил порог его кабинета.
      – Разумеется, сэр, – мгновенно отреагировал тот. – Я отправлюсь туда через час. – Он прекрасно понимал, что единственным словом, ласкающим слух этого всемогущего властителя Египта, было «да».
      Беринг позволил себе слабо улыбнуться, что означало безусловное одобрение. Его ум простирался до неведомых пределов и предугадывал всевозможные последствия, коренившиеся в самых потаенных глубинах египетского общества – от самых верхних правительственных чинов и военных кругов до тайных помыслов фанатично религиозных мулл в мусульманских мечетях и христианских епископов в кафедральных соборах и монастырях коптской церкви. Он имел своих агентов во дворцах хедива и гаремах пашей, на шумных базарах, в уютных чайных и в самых разнообразных общинах как крупных городов и мелких селений.
      Пенрод был всего лишь крошечным головастиком в гнилом болоте интриг, в мутной воде которого сэр Эвелин Беринг ловил крупную рыбу искусно расставленными сетями. Однако с некоторых пор он начал ощущать некоторую симпатию к этому парню. За аристократической внешностью красивого человека он обнаружил яркий, чрезвычайно живой ум и необыкновенно развитое чувство долга – его собственный портрет в этом возрасте. Его семейство было безупречным во всех отношениях. Старший брат – баронет проживал в большом поместье на границе с Шотландией. Сам же Пенрод Баллантайн имел весьма значительный доход из семейного трастового фонда, а пурпурная лента на его груди свидетельствовало о храбрости. Более того, этот парень успел уже продемонстрировать недюжинные способности разведчика. Нет никаких сомнений, что он медленно, но настойчиво создает себе репутацию весьма ценного сотрудника – разумеется, не незаменимого, поскольку таковых просто нет в природе, а именно ценного. Возможно, единственная слабость, которую Беринг успел обнаружить в этом человеке, таилась в его брюках.
      – По известным причинам я не могу дать вам письменных распоряжений, – сказал он.
      – Разумеется, сэр.
      – Одно сообщение предназначено генералу Гордону, а другое – Дэвиду Бенбруку, британскому консулу. Эти послания вы ни в коем случае не должны перепутать. Они могут показаться вам в высшей степени противоречивыми, но вас это не должно волновать.
      – Да, сэр. – Пенрод давно понял, что Беринг всецело доверял Бенбруку, считая его довольно бесхитростным и не слишком умным, и вовсе не доверял Китайцу Гордону, видя в нем совершенно противоположные качества.
      – Вот что вы должны передать им обоим… – И Беринг в течение получаса говорил, не заглядывая в бумаги и останавливаясь лишь для того, чтобы перевести дыхание. – Вы все поняли, Баллантайн?
      – Понял, сэр.
      «Одно из бесценных качеств этого парня, – подумал Беринг. – Никому и в голову не придет, что за холеной внешностью и аристократическими чертами скрывается столь глубокий ум, позволяющий ему с первого раза запомнить весьма пространное и довольно сложное сообщение, а потом практически дословно передать его нужному человеку месяц спустя».
      – Очень хорошо, – спокойно произнес он. – Но вы должны непременно доказать генералу Гордону, что правительство ее величества не имеет намерений вновь завоевывать Судан. В настоящее время британская армия поднимается вверх по Нилу и не располагает достаточными силами для подобной операции. Это не оккупационная армия, а спасательное подразделение, обладающее минимальной вооруженной силой. Главная цель этого формирования – внедрить передовой отряд регулярных войск в Хартум и взять под контроль защитников города, чтобы своевременно эвакуировать оттуда наших людей. Как только эта задача будет выполнена, мы немедленно покинем этот город дервишей и уберемся восвояси.
      – Я понимаю, сэр.
      – Передав сообщение Бенбруку и Гордону, вам надлежит вернуться на север и присоединиться к отряду Стюарта. Вы проведете его через излучину Нила к тому месту, где в Метемме вас будут ждать пароходы Гордона, чтобы переправить отряд вверх по реке. При этом постарайтесь поддерживать со мной постоянный контакт, используя наши обычные коды.
      – Разумеется, сэр Эвелин.
      – Очень хорошо. Майор Адамс из штаба генерала Уолсли ожидает вас на втором этаже. Насколько я знаю, вы уже знакомы.
      – Да, сэр. – Конечно, Беринг хорошо знал, что Пенрод получил свой крест Виктории за спасение Сэмюэла Адамса во время кровопролитного сражения под Эль-Обейдом.
      – Адамс предоставит вам более подробную информацию и снабдит всем, что может понадобиться в пути. Сегодня вечером вы можете сесть на пароход Кука, и во вторник в полдень будете в Асуане. Далее вам придется продолжить путь самостоятельно. Как далеко оттуда до Хартума, Баллантайн? Вы уже не раз проделывали столь опасное путешествие.
      – Это зависит от условий в пустыне Матерь Камней. Если колодцы еще сохранились, сэр, – сухо ответил Пенрод, – я могу сократить извилистый путь вдоль реки и достичь Хартума через двадцать один день. В противном случае путешествие может растянуться на двадцать шесть дней.
      Беринг молча кивнул.
      – Постарайтесь уложиться за двадцать дней, а не за двадцать шесть. Сделайте все возможное. – С этими словами консул отпустил его, даже не пожав на прощание руку. Не успел Пенрод дойти до двери, как тот уже полностью погрузился в свои депеши. Берингу было совершенно безразлично, нравится он людям или нет. Главное, чтобы они хорошо делали свою работу.

* * *

      Полковник Сэм Адамс рад был снова увидеть Пенрода. Сейчас он передвигался с помощью только одной палки.
      – Хирург-костоправ говорит, что к Рождеству я снова смогу играть в поло. – При этом он даже словом не обмолвился о долгом и мучительном путешествии с поля боя под Эль-Обейдом. Все, что можно было сказать по этому поводу, давно сказано. И тем не менее Адамс с нескрываемым восхищением смотрел на бронзовый крест на груди Пенрода.
      Капитан быстро составил зашифрованную телеграмму офицеру-разведчику, который находился в авангарде отряда, направлявшегося к месту сбора в Вади-Халфе, что в восьмистах милях вверх по Нилу. Адъютант Адамса отнес ее телеграфисту на первый этаж и вскоре вернулся с подтверждением, что телеграмма отправлена и получена адресатом. После этого майор Адамс пригласил Пенрода отобедать в отеле Шепарда, но тот деликатно отказался, сославшись на срочные дела. Он ушел сразу, как получил все необходимые для путешествия бумаги. Конюх держал его боевого коня у ворот, и через полчаса быстрой езды по берегу реки он уже был в клубе Гезира.
      Леди Агата ждала его на «Женской веранде». Она была младшей дочерью герцога и в свои двадцать лет имела ежегодный доход в размере двадцати тысяч, а ее крестным отцом являлся виконт Уолсли – главнокомандующий британской армии в Египте. Помимо всего прочего, она была весьма симпатичной блондинкой, изящной и в высшей степени утонченной особой, но в то же время несносным существом для любого претендента на ее руку.
      – Я бы предпочел иметь дело с какой-нибудь трипперной француженкой, нежели с леди Агатой, – услышал Пенрод сальную шутку в баре отеля Шепарда и не знал, как реагировать на эти слова – рассмеяться в ответ или вызвать шутника во двор для выяснения отношений. В конце концов он просто угостил его выпивкой.
      – Вы опоздали, Пенрод, – сказала она, покачиваясь в кресле-качалке и недовольно хмуря брови, когда он поднимался из сада вверх по ступенькам. Капитан поцеловал ей руку и посмотрел на большие настенные часы, висевшие над входом в столовую. Она перехватила его взгляд. – Иногда десять минут кажутся вечностью.
      – К сожалению, дела, моя дорогая. Интересы королевы и государства.
      – Какая жуткая тоска. Дайте мне бокал шампанского.
      Пенрод поднял голову, и в тот же миг, как джинн из волшебной лампы, откуда-то появился слуга в длинном белом одеянии – галабийя – и феске с кисточкой.
      Агата пригубила шампанское.
      – В эту субботу Грейс Эверингтон выходит замуж.
      – Так неожиданно?
      – Ничего неожиданного, как раз вовремя. Пока все еще не слишком заметно.
      – Надеюсь, она с радостью ожидает этого момента.
      – Нет, сказала мне, что очень недовольна, но отец просто озверел и требует непременно пройти через это. Честь семьи. Разумеется, торжество готовится втайне, без лишнего шума, но мне удалось получить для тебя приглашение, так что сможешь меня сопровождать. Полагаю, будет чрезвычайно любопытно понаблюдать, как она станет его дурачить и изворачиваться.
      – Мне очень жаль, но, боюсь, к этому времени я буду очень далеко.
      Агата мгновенно выпрямилась в кресле, как стальная пружина.
      – О Господи! Нет! Только не сейчас. Не так быстро.
      Пенрод пожал плечами:
      – Мне не оставили выбора.
      – Когда же ты должен уехать?
      – Через три часа.
      – И куда они посылают тебя на этот раз?
      – Вы и сами хорошо знаете, куда именно.
      – Ты не можешь уехать, Пен. Завтра вечером в австрийском посольстве большой прием, и по этому случаю я приготовила новое платье.
      Пенрод снова пожал плечами.
      – И когда же ты вернешься?
      – Это известно только здешним ветрам.
      – Три часа, – тихо сказала она и поднялась с кресла. Это движение привлекло к себе внимание всех слуг, находившихся на веранде. – Идите! – скомандовала Агата.
      – Обед? – удивился он.
      – Вовсе нет. – Она направилась в апартаменты, которые ее семейство постоянно снимало в отеле Шепарда, и Пенрод послушно пошел следом. Когда дверь номера закрылась за ними, она бросилась к нему на шею, как кошка на клубок с шерстью, – игриво, грациозно и искренно. Он легко подхватил ее на руки и понес в спальню.
      – Живо! – приказала она. – Но не слишком быстро.
      – Я офицер ее величества, а приказ есть приказ.
      …Леди Агата, соблазнительно растянувшись на постели, словно приглашая полюбоваться собой, молча наблюдала, как он одевается. – Ты все равно не найдешь ничего лучше этого, Пенрод Баллантайн, – игриво улыбнулась она, приподнимая упругие груди – белоснежные и несоразмерно большие по сравнению с осиной девичьей талией – и сжала пальцами соски, отчего он застыл на мгновение, наблюдая за ней. – Видишь? Они действительно тебе нравятся. Когда ты на мне женишься?
      – О! Неужели мы не можем обсудить этот вопрос чуть позже?
      – Ты невыносимое чудовище… – Она соблазняюще теребила кудряшки внизу живота. – Мне погладить себя в этом месте? Арабские девушки так делают.
      – Ваша осведомленность в таких вещах, несомненно, превосходит мои скромные познания.
      – Я слышала, тебе нравятся арабские девушки.
      – Иногда вы просто обворожительны, леди Агата, но порой такой не кажетесь. То ведете себя как истинная леди, то являетесь ее полной противоположностью. – Он набросил на плечо доломан, пристегнул к краю мундира, поправил золотую цепь и повернулся к двери.
      Она взлетела с кровати как раненый леопард, и он едва успел защитить лицо от острых ногтей, готовых вонзиться ему в глаза, но, к счастью, вовремя перехватил ее руки. Тогда она попыталась укусить его, щелкнув зубами возле самого носа, но Пенрод отпрянул и уберег важную часть своего облика. Ухватив за плечи, он оттолкнул ее, но Агата попыталась ударить его коленом в пах, и тогда он повернул ее к себе спиной и согнул пополам. Женщина оказалась бессильной что-либо предпринять и пошла на хитрость. Крепко прижавшись упругим задом, она ощутила его нарастающее возбуждение и томно застонала, празднуя победу над противником. Она больше не сопротивлялась и, медленно опустившись на колени, высоко подняла ягодицы, подобные половинкам полной луны. Раздвинув бедра, Агата явила розовые тайники своего тела и исступленно прошипела:
      – Ненавижу тебя!
      Пенрод опустился на колени позади нее – в сапогах, полном обмундировании и с саблей на боку, судорожно расстегнул военные бриджи, и Агата невольно вскрикнула, когда он резко вошел в нее. Едва все закончилось, капитан вскочил на ноги, а она осталась лежать на полу, цепляясь за его сапоги.