Глаз тигра

Это был один из тех сезонов, когда рыба появилась поздно. Моя старушка и ее команда трудились изо всех сил, ежедневно уходя далеко на север и возвращаясь в Грэнд-Харбор уже затемно, и только шестого ноября нам попались первые крупные рыбины, скользящие в пурпурных водах Мозамбика.

К этому времени я уже совсем отчаялся. Мою лодку зафрахтовал один тип из Нью-Йорка, рекламный заправила по имени Чак Макджордж. Он из моих постоянных клиентов, готовых каждый год совершать паломничество длиною в шесть тысяч миль, чтобы поймать большого марлина в водах Сент-Мери. Чак – юркий коротышка, лысый, как страусовое яйцо, но с сединой на висках, у него лицо мудрой коричневой обезьяны и крепкие ноги – вещь совершенно необходимая в рыбной ловле.

Мы, наконец, увидели рыбу: она плыла, играя в волнах высоким плавником, имевшим тот особый изгиб, который отличает марлина от акулы или дельфина. Анджело заметил его одновременно со мной, но остался на передней палубе и оттуда завопил от радости. Цыганские кудри трепались по его щекам, а зубы сверкали на слепящем тропическом солнце.

Рыба то появлялась, то исчезала в глубине моря и походила на плывущее по волнам бревно, черное, тяжелое, массивное. Ее хвостовой плавник изящно повторял повороты спинного, пока, наконец, марлин не ушел в глубину, и вода не сомкнулась над его блестящей спиной.

Я повернулся и кинул взгляд на нижнюю палубу. Чабби помогал Чаку устроиться в большом «рабочем» кресле. Он пристегивал крепкие ремни, подбадривая Чака, и, посматривая вверх, ловил мой взгляд.

Чабби презрительно кривился, плюнул за борт – разительный контраст с тем волнением, которое охватило всех нас. Чабби – настоящий верзила, того же роста, что и я, но гораздо крепче в плечах, да и выдержка у него получше моей. Он один из самых упорных и неисправимых пессимистов в нашем деле.

– Да, застенчивая рыбка! – буркнул Чабби и опять сплюнул.

– Не обращай внимания, Чак! – крикнул я. – Старина Харри не оставит тебя без улова!

– А у меня как раз есть тысяча зеленых, которая мне шепчет, что у тебя ничего не выйдет! – откликнулся Чак, поморщившись от слепящих солнечных бликов, прыгавших по волнам. Его глаза горели тем же азартом.

– На спор! – принял я пари и сосредоточил все внимание на рыбе. Но Чабби, конечно, был прав. После меня он лучший в мире знаток рыбьих повадок. Эта рыба была большая и чертовски пугливая.

Пять раз я кидал ей приманку, стараясь привлечь ее со всей хитростью, на какую способен. Но каждый раз марлин уходил, стоило мне только повернуть «Балерину» ему наперерез.

– Эй, Чабби, там в леднике есть свежие куски дельфиньего мяса. Бросай наживку! Может, он на нее клюнет! – крикнул я, отчаявшись.

Мы дали ему дельфина. Я собственноручно закинул приманку, и она поплыла в волнах, словно живая. Не составило труда уловить момент, когда марлин на нее клюнул: он как бы приподнял свои мощные плечи, и я увидел, как мелькнуло его светлое брюхо, похожее на опущенное под воду зеркало.

– Клюнул! – закричал Анджело. – Он клюнул!

Я отдал рыбу на попечение Чака чуть позже десяти утра. Леска, натянутая в воде, требует от рыбака немалых сил. Но моя работа была потяжелей и требовала большой сноровки. Я направлял «Балерину» по волнам, догоняя марлина. Рыба нещадно тянула леску, делая отчаянные прыжки в воде. Наконец, Чак, усевшись поудобнее в рабочем кресле, вел марлина, упираясь своими чертовски крепкими ногами.

Чуть позже полудня Чак его доконал. Марлин плыл на поверхности, делая круги, которые постепенно сужались по мере того, как Чак натягивал леску.

– Эй, Харри! – голос Анджело вывел меня из задумчивости. – А у нас гости!

– В чем дело? – спросил я.

– Сам Большой Джонни пожаловал к нам! – указал он. – Рыба ранена, и он это учуял.

Я взглянул и увидел приближающуюся акулу. Ее тупой плавник уверенно рассекал поверхность. Она плыла к нам, привлеченная борьбой и запахом крови. Это был большой молот. Я позвал Анджело: – Иди на мостик! – и отдал ему управление.

– Харри, если только этот ублюдок сжует мою рыбу – плакала твоя тысяча зеленых! – буркнул Чак, обливаясь потом на своем стуле.

Я нырнул в рубку и, опустившись на колени, поднял задвижки на дверце моторного отсека. Мне оставалось лишь протянуть руки и ухватить приклад карабина, спрятанного внутри. Вернувшись на палубу, я еще раз проверил, заряжен ли он, и переключил на автоматический огонь.

– Анджело, разверни-ка меня к этому Джонни! Перегнувшись через перила, я прицелился в акулу, а Анджело повел судно прямиком на нее. Да, это действительно был молот, крупная особь, футов двенадцать от носа до хвоста. В прозрачной воде рыба имела какой-то медно-рыжий оттенок. Я осторожно прицелился ей между глаз, сидящих по обеим сторонам уродливой, деформированной головы, и нажал на курок. Прогремели выстрелы, по палубе застучали пустые гильзы, вода взорвалась тысячами брызг. Акула конвульсивно вздрогнула: пули пробили ей голову, разнеся в щепки череп и крошечный мозг. Она перевернулась и стала погружаться в глубину.

– Ну, спасибо, Харри, – отозвался Чак, переведя дыхание, все еще потный и красный.

– Фирма веников не вяжет, – улыбнулся я в ответ и пошел сменить Анджело у руля.

Без десяти час Чак начал вытягивать марлина. Он тащил его до тех пор, пока рыба не перевернулась на бок, слабо похлопывая хвостом и судорожно хватая воздух. Ее помутневший глаз был размером с хорошее яблоко, а тело пульсировало и переливалось всеми оттенками серебра, золота и «царского пурпура».

– Теперь поосторожней! – крикнул я и, надев перчатку, подтянул рыбу ближе к Чабби, который уже поджидал со стальным крюком наготове.

Чабби ответил мне презрительным взглядом. Это, видимо, означало, что когда я беспризорничал в лондонских трущобах, Чабби уже насаживал на гарпун здоровенных рыб.

– Подожди, пока катушка не размотается! – не оставлял я своих советов, чтобы еще немножко задеть его. Чабби скривил губы.

Волна подняла рыбу к нам, обнажив ее серебристую грудь и распластанные плавники.

– Давай! – крикнул я, и Чабби метнул гарпун. Брызнула алая кровь, рыба забилась в агонии, взбивая белую пену и обдавая нас, словно из душа, морскими брызгами.

На Адмиралтейском причале я подвесил рыбу на стрелу портового крана. Бенджамин, смотритель гавани, подписал свидетельство на общий вес в 817 фунтов. И хотя яркие, флюоресцирующие краски поблекли и слились в мутный, темный цвет смерти, туша впечатляла своими размерами – 14 футов 7 дюймов от носа до раздвоенного наподобие ласточкиного хвоста.

«Мистер Харри подвесил на пристани сущего Моисея!» Эту весть уже разнесли по улицам босоногие мальчишки, и жители острова, ухватившись за отличный предлог пораньше улизнуть с работы, заполнили пристань, как в праздник.

Наконец, новость достигла самого правительства, и президентский лендровер с пестрым флажком на капоте пронесся по извилистой улице. Проложив носом путь через толпу, машина остановилась, и из нее появилась Важная Особа. До независимости, Годфри Биддль был единственным адвокатом на острове. Он уроженец Сент-Мери, но образование получил в Лондоне.

– Мистер Харри, какой изумительный экземпляр! – в восторге закричал он. – Улов, подобный этому, мог дать толчок зарождавшемуся на острове туризму, – и Президент пожал мне руку: он всегда старался быть на высоте.

– Спасибо, мистер Президент! – даже с пышной шевелюрой на голове он едва доставал мне до подмышек. Сегодня он был просто симфонией в черном: черный шерстяной костюм, черные лакированные туфли, кожа цвета антрацита и лишь немножко седины на висках.

– Вас действительно можно поздравить! – Президент Биддль не мог устоять на месте от восторга, и я уже знал, что в течение сезона, как обычно, буду получать приглашения на ужин в президентской резиденции. Чтобы добиться этого, мне понадобилось год или два, но президент, в конце концов, все же принял меня, будто я был уроженцем острова. Я стал как бы одним из его детей, со всеми вытекающими отсюда привилегиями.

Прибыл на своем катафалке Фред Кокер, вооруженный всем необходимым для фотосъемки. Пока он устанавливал треногу и прятался под черной тканью, чтобы навести фокус своей допотопной камерой, мы приняли для него позы возле здоровенной туши. Чак стоял в середине с удочками в руке, а все остальные расположились вокруг него, скрестив руки на груди на манер футбольной команды. Мы с Анджело улыбались, а Чабби, даже перед объективом, смог изобразить лишь кривое подобие улыбки. Снимок замечательно подойдет к моей новой рекламной брошюрке: верная команда и ее бесстрашный капитан, из-под козырька выбиваются кудри, ворот рубашки расстегнут, широкие открытые улыбки. Это должно привлечь многих в следующем сезоне.

Я договорился, чтобы рыбу отправили в холодильник ананасового склада. Со следующим рефрижератором ее заберут в Лондон. Чабби и Анджело я отправил драить палубу «Балерины» и наполнять ее баки на заправке компании «Шелл», расположенной на другой стороне гавани. Потом они должны были отвести ее на якорную стоянку. Когда мы с Чаком садились в кабину моего старого, видавшего виды пикапа, тот, пригнувшись, прошептал мне на ухо: «Харри, а как насчет небольшой премии?» И я точно знал, о чем он собирается меня попросить, так как делал это каждый раз: «Миссис Чабби необязательно знать об этом, не так ли?» – «Так точно», – согласился он, и сдвинул на затылок свою замусоленную фуражку.

Я посадил Чака на самолет в девять часов на следующее утро и всю дорогу назад вниз с плато пел и гудел клаксоном своего старого «Форда», когда навстречу мне попадались девушки, работавшие на ананасовых плантациях. Они выпрямлялись и, одаривая меня сияющими улыбками из-под широких полей соломенных шляп, махали мне вслед.

В бюро путешествий Фреда Кокера я обменял туристские чеки, полученные от Чака, вволю поторговавшись с Фредом о курсе обмена. Кокер был в своем парадном одеянии – фрак и черный галстук. Камера и тренога временно отдыхали, а фотограф превратился в распорядителя похорон. Похоронная контора Фреда находилась с обратной стороны его бюро путешествий и выходила на широкий проезд. Катафалк использовался Фредом и для встречи туристов в аэропорту: сменялась лишь рекламная табличка, а на смену подставки для гроба приходили сиденья. Все мои клиенты доставались мне с его помощью, поэтому он заграбастал десятую долю моих чеков. Кроме того, он был и моим страховым агентом, ежегодно вычитая страховку за «Балерину», прежде чем аккуратно свести баланс.

Я каждый раз пересчитывал все так же тщательно. Фред хоть и похож на школьного учителя – такой же высокий, худой и подтянутый – в нем достаточно местной крови, которая не только придает его коже здоровый бронзовый цвет, но и делает его склонным к небольшим махинациям в кассовой книге, не известным до сих пор многим профессионалам.

Нимало не обижаясь, он терпеливо ждал, пока я закончу проверку, и когда я засунул пачку купюр себе в задний карман, он, блеснув золотым пенсне, обратился ко мне, как любящий отец: «Мистер Харри, не забудьте, завтра прибывают ваши новые клиенты.»

– Все в порядке, мистер Кокер, не волнуйтесь, моя команда будет в отличной форме, – заверил я.

– Но они уже сидят у «Лорда Нельсона», – тонко намекнул он.

Фред всегда держит руку на пульсе всей жизни острова.

– Мистер Кокер, я управляю судном, а не обществом трезвости. Не волнуйтесь, – повторил я и встал. – От похмелья еще никто не умер.

Я пересек Дрейк-стрит и вошел в лавку Эдварда, где меня встретили, как героя. Сама Ма Эдди выплыла мне навстречу из-за прилавка, и я тут же утонул в ее необъятной груди.

– Мистер Харри, – проворковала она. – А я ходила взглянуть на рыбу, что вы вчера поймали!

Затем, все еще обнимая меня, она повернулась, чтобы крикнуть одной из девушек: «Ширли, принеси мистеру Харри холодного пивка, да поживее!» Я вытащил деньги. Симпатичные местные барышни, увидев их, зачирикали, как воробьи, а Ма Эдди закатила глаза и обняла еще крепче.

– Сколько я вам должен, миссис Эдди?

С июня по ноябрь, в долгий мертвый сезон, когда нет рыбы, Ма Эдди помогает мне протянуть это тощее время. Поудобнее устроившись у прилавка с банкой пива в руке, я выбирал необходимые мне товары из тех, что стояли на полках, разглядывая при этом ножки девушек, когда они в своих мини-юбчонках взбирались по лесенкам, чтобы снять для меня что-то с полки. Когда у старины Харри в кармане лежит сотня—другая долларов, ему сразу становится веселей на душе и хочется немного попетушиться.

Затем я отправился на заправку «Шелл», и управляющий принял меня в объятья прямо у дверей конторы, которая находилась между двумя гигантскими серебристыми емкостями.

– Ну, слава богу, Харри, я жду тебя уже все утро. Начальство мне все уши прожжужало о твоем неоплаченном счете.

– Больше ждать не надо, брат, – ответил я.

«Балерина», как и все красивые женщины, была чертовски дорогой любовницей, и когда я вернулся к своему пикапу, пачка в моем кармане заметно отощала.

Они ждали меня в саду «Лорда Нельсона». Остров гордился своими связями с Королевским флотом, несмотря на то, что уже давно не принадлежит Британии, а шестой год купается в лучах независимости. Но до этого, в течение двухсот лет он служил перевалочной базой британского флота.

Бар украшали старые литографии давно умерших художников. Все они изображали величественные суда, проходящие пролив или застывшие на рейде Адмиралтейской пристани – военные линкоры, торговые суда «Джон и Компания» делали здесь небольшую передышку перед тем, как отправиться дальше на юг, к Мысу Доброй Надежды, а затем в Атлантику.

Сент-Мери так и не забыл ни своего места в истории, ни адмиралов, ни величественные суда, что захаживали в его гавань. Бар «Лорд Нельсон» – пародия на былое великолепие острова, но я предпочитал его дряхлую, пронафталиненную элегантность и ностальгию по прошлому тому уроду из стекла и бетона, недавно сооруженному «Хилтоном» над самой гаванью.

Чабби и его женушка сидели рядышком на скамейке у дальней стены, оба в своем выходном воскресном наряде. Кстати, так было легче всего их различить. Чабби был одет в костюм-тройку, купленный им еще к свадьбе. Некоторые пуговицы болтались или вовсе отсутствовали, а на голове красовалась затвердевавшая от морской соли и перемазанная рыбьей кровью фуражка. Его супруга была наряжена в длинное черное платье из плотной шерсти, порядком выцветшее и позеленевшее от времени, и высокие черные ботинки на пуговицах. В остальном их темные, оттенка красного дерева лица, были почти неразличимы, только Чабби был гладко выбрит, а у нее были небольшие усики.

– Привет, миссис Чабби, как дела? – спросил я.

– Благодарю вас, мистер Харри, – степенно ответила она.

– Может, вы тогда немного выпьете со мной?

– Ну, если только глоток апельсинового джина, мистер Харри, и кружку пива, чтобы разбавить его.

Пока Ма Чабби потягивала сладкий напиток, я пересчитал и выдал ей заработок Чабби. Ее губы беззвучно двигались, когда она считала вместе со мной. Чабби наблюдал с нетерпением, и я не переставал удивляться, как все эти годы ему удавалось обманывать ее насчет премии.

Миссис Чабби выпила свое пиво, и пена еще больше подчеркнула ее усики.

– Ну, я пойду, мистер Харри, – она величественно поднялась и выплыла из дворика. Я подождал, пока она свернет на Фробишер-стрит, и лишь тогда под столом протянул Чабби несколько купюр. Мы направились в бар.

С обеих сторон Анджело сидело по девице, а третья уселась ему на колени. Его черная шелковая рубашка была расстегнута до самого ремня, обнажая крепкие грудные мускулы. Джинсы сидели на нем, как вторая кожа, не оставляя никаких сомнений по поводу его пола, а на ногах были сапоги – настоящие, сшитые вручную, ковбойские ботфорты. Он напомадил свою шевелюру, пригладив ее назад на манер молодого Пресли. Улыбка его сияла на весь зал, как софит, и когда я отдал ему жалованье, он немедленно засунул каждой девице по купюре за вырез блузки.

– Ну-ка, Элионор, посиди на коленях у Харри, но поосторожней! Он у нас еще девственник, не обижай его, ладно? – он зарычал от хохота и повернулся к Чабби. – А тебе, старик, пора перестать хихикать. Только и знаешь, что ухмыляешься, словно идиот.

Чабби надулся, лицо его собралось в складки, как у бульдога.

– Эй, мистер бармен, дай старине Чабби выпить. Может, тогда он прекратит свои дурацкие смешки! – надрывался Анджело.

В четыре пополудни он, наконец, прогнал девиц и остался сидеть один напротив своего стакана. Рядом лежал, зловеще поблескивая в свете ламп, его заточенный, как бритва, рыбацкий нож. Анджело что-то невнятно бормотал себе под нос, погрузившись в глубокую хмельную меланхолию. Время от времени он проверял большим пальцем лезвие ножа и окидывал злым взглядом зал. Никто не обращал на него внимания. Чабби сидел рядом со мной, улыбаясь, как большая коричневая жаба, открыв свои крупные, подозрительно белые зубы и розовые пластмассовые десны.

– Харри, – проговорил он с чувством, обняв меня за шею крепкой, мускулистой рукой. – Ты хороший парень, Харри. Знаешь, я хочу сказать тебе что-то, чего еще никогда не говорил.

Я мудро кивнул, а он набрался духа, чтобы произнести признание, которое делал каждый раз в день получки: «Харри, я люблю тебя, старина, люблю сильней, чем собственного брата.»

Я приподнял его замусоленную фуражку и легонько погладил его коричневую лысину: «Ах, ты мой возлюбленный, лысоватый блондинчик!» Он на минуту отстранился от меня, вглядываясь в лицо, а затем разразился хохотом, скорее напоминающим рычание льва. Его смех был таким заразительным, что, когда Фред Кокер вошел в бар и присел к столу, мы никак не могли остановиться.

Фред поправил пенсне и чопорно произнес:

– Мистер Харри, я только что получил послание из Лондона. Ваши клиенты не прибудут.

Мне тут же расхотелось смеяться.

– Что за черт, – сказал я. – Две недели бездействия в самый разгар сезона, и получить только две сотни долларов неустойки. Мистер Кокер, вы просто обязаны найти мне новых клиентов! В моем кармане осталось лишь три сотни из тех, что я получил от Чака. Вы просто обязаны это сделать, – повторил я, а Анджело, взяв свой нож, с силой вогнал его в столешницу. Никто не обратил на него внимания, и он снова сердитым взглядом окинул зал.

– Я постараюсь, – ответил Фред Кокер, – но боюсь, что уже поздно.

– Дайте телеграммы тем, кому вы предварительно отказали, – посоветовал я.

– А кто заплатит за телеграммы? – спросил он с намеком.

– К чертям, я заплачу.

Он кивнул и вышел. Я услышал, как на улице заработал мотор катафалка.

– Не бери в голову, Харри, – сказал Чабби. – Я все равно люблю тебя.

Внезапно Анджело отключился. Он упал вперед, звонко ударившись лбом об стол. Я повернул ему голову, чтобы он не захлебнулся разлитой по столу жидкостью, сложил нож и убрал деньги, на которые уже поглядывали вертевшиеся вокруг девицы. Чабби заказал еще по рюмочке и затянул невнятно какую-то песню из местного репертуара. Я сидел и лихорадочно соображал. Кажется, я опять попал в хорошенькие финансовые тиски. Боже, как я ненавижу деньги, вернее – их отсутствие. Эти две недели решат все: протянем ли я и моя «Балерина» мертвый сезон, или мне придется оставить мои благие намерения, снова взявшись за ночные вояжи. Черт, если уж браться за это, то почему бы не сейчас? Я пущу слух, что Харри на мели и готов на сделку. Приняв решение, я почувствовал, как у меня приятно защекотало нервы. Это особое ощущение, что приходит вместе с опасностью. Две недели без клиентов вовсе не означают безделья и могут быть потрачены с пользой.

Я подхватил песню Чабби, хотя и не уверен, что ту самую, что пел он – во всяком случае, когда я заканчивал припев, Чабби его только начинал. Этот небольшой музыкальный праздник привлек внимание блюстителей порядка. На Сент-Мери таковыми являются Инспектор и четверо его сопровождающих. Кстати, этого более чем достаточно для островка. Не принимая во внимание «половую связь с несовершеннолетними» и семейные потасовки, здесь не было преступности в полном смысле этого слова.

Инспектор Питер Дейли был молодым человеком со светлыми усиками, английским румянцем на гладких щеках и светло-голубыми глазами, так близко посаженными, что это придавало ему сходство с канализационной крысой. Одет он был в форму британской колониальной полиции – фуражка с серебряным значком и блестящим лакированным козырьком, рубашка цвета хаки, накрахмаленная и выглаженная до такой степени, что тихонько потрескивала при ходьбе, кожаный ремень и портупея от Сэма Брауна. В руках у него была обтянутая кожей дубинка. Не считая зеленых погон Сент-Мери, он мог бы быть гордостью британской полиции, но те, кто носил эту форму, пал так же, как и сама империя.

– Мистер Флетчер, – произнес он, слегка склонившись над столиком и поигрывая дубинкой. – Надеюсь, этот вечер обойдется без происшествий, не так ли?

– Сэр, – подсказал я ему.

Инспектор Дейли и я никогда не были друзьями. Я не люблю грубиянов, а также тех, кто, находясь на посту, требующем доверия, увеличивают себе жалованье взятками и вымогательством. В прошлом он выкачал из меня довольно много с трудом добытых денежек, и я считал этот факт непростительным грехом с его стороны.

Его лицо приняло каменное выражение, а на щеках еще сильнее выступил румянец.

– Сэр, – добавил он с явной неохотой.

Верно, пару раз в далеком прошлом мы с Чабби дали волю мальчишескому настроению, радуясь первому крупному улову. Но разве это дает основание инспектору Дейли говорить с нами столь непочтительно? Да и кто он такой? Явился на остров по трехлетнему контракту, который – я это знал от самого президента – не будет продлен.

– Инспектор, прав ли я в своем предположении, что это – общественное место, и ни я, ни мои друзья не нарушаем границ ничьей собственности? – осведомился я.

– Да, вы правы.

– Прав ли я, также, в своем предположении, что исполнение мелодичной и вполне пристойной песни не содержит в себе преступного деяния?

– Верно, но…

– Инспектор, катись к черту, – мило произнес я. На мгновение он задумался, глядя на нас с Чабби. Мы оба крепкие ребята, а в наших глазах он не мог не заметить задиристого блеска. Было ясно его сожаление по поводу того, что с ним нет его команды.

– Я постараюсь не упускать вас из вида, – пообещал он зловеще, и, цепляясь за чувство собственного достоинства, как нищий за лохмотья, покинул нас.

– Чабби, у тебя ангельский голос, – сказал я.

– Харри, я закажу тебе еще рюмочку.

Фред Кокер подоспел как раз вовремя, чтобы опять составить нам компанию. Он пил «лагер» и лимонный сок, отчего моему желудку становилось не по себе.

– Мистер Харри, я нашел вам клиентов.

– Мистер Кокер, я люблю вас!

– И я люблю, – добавил Чабби.

В глубине души я почувствовал легкое разочарование, уже приготовившись к очередному ночному вояжу.

– Когда они прибывают? – спросил я.

– А они уже здесь – ждали меня в моем офисе, когда я вернулся.

– Честно?

– Они знали, что ваша первая группа отменила заказ, и сразу спросили меня о вас. Видимо, они прибыли тем же самолетом, что и почта.

Мои мозги плохо соображали, иначе бы я удивился. Что за странное совпадение – одни отказались, а другие прибыли?!

– Они остановились в Хилтоне.

– Мне забрать их прямо из отеля?

– Нет, они встретят вас на Адмиралтейском причале завтра в десять утра.

Я был благодарен, что клиенты назначили отплытие на столь поздний час. На следующее утро команда «Балерины» состояла из зомби. Анджело стонал, и лицо его темнело всякий раз, когда он наклонялся за мотком веревки или связкой удочек. Чабби потел и источал запах алкоголя, а выражение его лица было просто ужасающим. За все утро он не произнес ни слова. Мне также было не позавидовать. «Балерина» покачивалась у причала, а я стоял перегнувшись через перила мостика. Мои глаза закрывали темные стекла очков «поляроид», и хотя кожа головы напоминала о себе постоянным зудом, я не отваживался снять фуражку, чтобы не потерять целиком весь скальп.

Единственное на острове такси, «ситроен» шестьдесят второго года, проехало по Дрейк-стрит и остановилась у начала пристани, высадив моих новых клиентов. Их было двое, хотя я ожидал троих. Я был точно уверен, что Кокер вел речь о троих.

Они направились вдоль вымощенного камнем причала, идя бок о бок, и я, постепенно выпрямляясь, наблюдал за ними. Я чувствовал, как мое физическое недомогание улетучивалось, сменяясь духом приключений, по спине и рукам пробежали мурашки.

Один из них был высокого роста и шагал хорошо мне знакомой, непринужденной походкой профессионального спортсмена. Он был с непокрытой головой, и его рыжеватые волосы аккуратно прикрывали раннюю лысину, просвечивающую розовым цветом. Он был тонок в талии и, казалось, постоянно находился начеку. Это, пожалуй, единственное слово, которое передает исходившее от него чувство готовности.

Такого можно узнать с первого взгляда. Таковы типы, способом существования которых является насилие. Сплошные мускулы, он был настоящий «боец». Для таких не имеет значения – по какую сторону закона применять свое мастерство. Его появление не предвещало ничего хорошего. Как бы я хотел, чтобы эта барракуда никогда не появлялась в водах Сент-Мери! От таких мыслей у меня появилось неприятное ощущение в желудке. Я перевел взгляд на его спутника. Не могу сказать, что этот был мне так же неприятен – видимо, возраст и внешний вид смягчали впечатление. Было, тем не менее, ясно – нас ждут неприятности. «Ну и дела, Харри,» – сказал я сам себе. – «К похмелью в придачу еще и эта компания.»

Теперь было видно, что командовал старший из них. Он шел на полшага впереди, и тот, что помоложе и повыше, принимал это с почтением. Он был чуть старше меня, лет под сорок. Над пряжкой его крокодилового ремня уже намечалось брюшко, а под подбородком повисли небольшие мешки, но прическа, несомненно, была сделана на лондонской Бонд-стрит. Рубашка фирмы «Салко», а на ногах мягкие туфли от «Гуччи». Какого полета была эта пташка, сомневаться не приходилось. Шагая по пристани, он несколько раз вытер лицо белым носовым платком, и я заметил у него на мизинце небольшой, около двух каратов, бриллиант, вставленный в простое золотое кольцо. Золотыми были и часы на руке – видимо, «Ланвэн Пиаже».

– Флетчер? – спросил он, остановившись напротив меня. Глаза его напоминали черные бусины, как у хорька. Это были глаза хищника, холодные и пронзительные. Он оказался старше, чем мне первоначально показалось: видимо, красил волосы, чтобы скрыть седину. Кожа на щеках была неестественно натянута, и я разглядел у корней волос рубцы от пластической операции. Тщеславный тип – отметил я про себя.

Это был старый солдат, прошедший службу от рядового до командных высот. Несомненно, он являлся мозгами компании, а тот, что шел следом – ее мышцами. Кто-то выставил вперед ударную команду, и я внезапно понял, почему не прибыли мои запланированные клиенты. Телефонный звонок, а то и визит этой пары отобьет желание ловить марлина у кого угодно. Но они явно поторопились, это могло пойти им во вред.

– Мистер Матерсон? Поднимайтесь к нам! – я был уже абсолютно уверен, что они явились сюда вовсе не ради рыбной ловли, однако решил не выдавать себя, пока не пойму, на что мне рассчитывать.

Тот прыгнул на палубу, приземлившись по-кошачьи мягко и легко. При этом я заметил, что его переброшенный через руку плащ тяжело покачнулся, видимо в кармане лежало что-то массивное. Он повернулся к нам, задрав подбородок, и бегло окинул нас взглядом.

Анджело выдал подобие своей знаменитой улыбки и козырнул.

– Добро пожаловать, сэр.

Чабби тоже расцвел и пробормотал что-то похожее на ругательства, что, однако, несомненно было приветствием. Тип проигнорировал наши вежливости, повернувшись, протянул Матерсону руку, помогая тому подняться на палубу. Последний остался, а его телохранитель внимательно изучил салон «Балерины». Затем Матерсон вошел внутрь, и я последовал за ним.

Внутри у нас просто шикарно, не меньше, чем на сто двадцать тысяч «зеленых». Кондиционер остудил утреннюю духоту, и Матерсон вздохнул с облегчением. Он еще раз вытер лицо, усевшись поудобней в одном из мягких кресел.

– Это Майк Гатри, – указал он на телохранителя. Тот двигался по салону, проверяя крепления, открывая двери и явно усердствуя.

– Рад познакомиться, мистер Гатри, – я улыбнулся своей самой подкупающей улыбкой, но он, не глядя, помахал рукой.

– Желаете выпить, господа? – спросил я, открывая бар.

Оба взяли по кока-коле, мне же требовалось что-то покрепче, лекарство от похмелья. Первый глоток пива вернул меня к жизни.

– Итак, господа, думаю, что могу предложить вам отличную морскую охоту. Не далее, как вчера, я поймал великолепный экземпляр, и все говорит за то, что нас ждет удача.

Майк Гатри подошел ко мне и изучающе посмотрел мне в глаза. У него были зеленые глаза, с коричневыми крапинками, будто ручной работы твид.

– Мне кажется, я тебя где-то видел.

– Не думаю, что вы имели такое удовольствие.

– Но ты из Лондона, не так ли? – уловил он акцент.

– Я давно оттуда уехал, браток, – осклабился я от уха до уха. Он не ответил на улыбку и уселся напротив меня, положив руки на стол между нами, ладонями вниз и растопырив пальцы. Он все еще изучал меня. Крепкий орешек, чертовски крепкий.

– Боюсь, что сегодня уже поздно, – бодро продолжал я. – Если вы желаете рыбачить в Мозамбике, нам надо выйти из гавани часов в шесть. Но можно выйти завтра, пораньше.

Матерсон прервал мою болтовню:

– Проверь этот список, Флетчер, и скажи, чего тебе не хватает.

Он протянул мне сложенный лист бумаги, и я взглянул на написанные от руки колонки. Это были принадлежности для спуска с аквалангом и подводных спасательных работ.

– Так значит, господа, вас не интересует рыбалка? – старина Харри изобразил удивление таким ходом развития событий.

– Мы должны провести небольшое исследование.

Я пожал плечами:

– Кто платит, тот и распоряжается. Мы к вашим услугам.

– У тебя есть все это?

– Почти все.

В мертвый сезон я помогаю за умеренную плату с прокатом аквалангов, что служит мне хорошим подспорьем. У меня есть полный комплект оборудования для подводных работ, а в машинном отсеке «Балерины» – компрессор для заправки аквалангов.

– У меня нет только воздушных мехов и такого количества веревок.

– Но их можно достать?

– Безусловно, – у Ма Эдди был хороший выбор всякой корабельной всячины, а папаша Анджело умеет делать паруса. Он смог бы смастерить воздушные мехи за пару часов.

– О’кей, доставь их на судно.

Я кивнул.

– Когда вы хотите отплыть?

– Завтра утром. С нами будет третий.

– Надеюсь, мистер Кокер сообщил вам, что это будет стоить пятьсот долларов в день, и отдельная сумма за дополнительное оборудование.

Матерсон наклонил голову и вроде собрался встать.

– Не желаете ли внести небольшой задаток? – вкрадчиво произнес я.

Они застыли. Я заискивающе улыбнулся.

– После долгой тощей зимы, мистер Матерсон, мне необходимо купить снаряжение и заполнить топливом баки.

Матерсон достал бумажник и отсчитал триста фунтов пятерками. Затем своим мурлыкающим голосом он произнес.

– Нам не понадобится помощь вашей команды, Флетчер. Мы втроем сможем управлять судном.

Я был ошеломлен, такого я не ожидал.

– Но они должны получить полное жалованье, если вы отказываетесь от их услуг. Я не могу снижать расценки.

Майк Гатри все еще сидел напротив меня и теперь наклонился вперед:

– Ты слышал, что тебе сказано, Флетчер? Пусть твои негритосы убираются на берег.

Я аккуратно сложил пачку пятифунтовых купюр и положил их в нагрудный карман. Затем вновь посмотрел на Гатри. У него была отличная реакция. Я заметил, как он весь напрягся навстречу мне, и впервые в его холодных глазах мелькнуло какое-то выражение. Это было предвкушение. Он знал, что задел меня, и полагал, что я отвечу тем же. Ему хотелось привести меня в ярость. Его руки все еще лежали на столе, ладонями вниз. Я подумал, с каким бы удовольствием я оттяпал ему мизинцы и сломал бы их пополам, словно сырные палочки. Я знал, что смогу это сделать прежде, чем он успеет пошевелиться, и эта мысль была мне чертовски приятна, ведь я был зол. У меня немного друзей, но те, что есть, мне дороги.

– Ты слышал, парень, что я сказал? – прошипел Гатри, а я опять вытащил на свет глуповатую улыбку, которая так и осталась сидеть у меня на лице.

– Да, сэр, мистер Гатри, вы платите, наше дело подчиняться, – произнес я, хотя изнутри меня душила ярость. Гатри откинулся назад, и было заметно, что он разочарован. Это была настоящая горилла. Он любил свою работу, и у меня возникло предчувствие, что мне придется его убрать. Эта мысль утешала меня, и я продолжал улыбаться.

Матерсон наблюдал за нами своими пронзительными глазками. Его интерес был отчужденным, как у врача: так ученый в лаборатории изучает подопытных животных. Он видел, что противостояние закончилось мирно, и вновь заговорил мягким, мурлыкающим голосом.

– Прекрасно, Флетчер, – и направился к палубе. – Соберите снаряжение и будьте готовы встретить нас завтра в восемь утра.

Они ушли, а я остался один допивать свое пиво. Может, виной всему было похмелье, но меня начинало охватывать весьма неприятное предчувствие. Может, оно и к лучшему, что Чабби и Анджело останутся на берегу. Я отправился сообщить им это.

– Эти двое ненормальные, но ничего не поделаешь. У них какие-то секреты, и вы останетесь на берегу.

Я заправил акваланг из компрессора «Балерины», и мы ушли с судна на пристань. Я пошел к Ма Эдди, а Чабби с Анджело направились с моими рисунками воздушных мехов в мастерскую его отца.

Мехи были готовы к четырем, и я приехал за ними на моем «форде». Отвезя на судно, я сложил их в ящик для парусов под сиденьями нижней палубы. Затем я провел несколько часов, проверяя работу аквалангов и другого подводного снаряжения. На закате я сам отвел «Балерину» на якорную стоянку и уже был готов вернуться на берег, когда мне в голову пришла одна мысль. Я вернулся в рубку и снял задвижки с дверцы машинного отделения. Вытащив карабин из тайника, я зарядил его, установил на автоматический огонь и нажал на предохранитель, перед тем, как повесить обратно.

До наступления темноты я взял свою старую сеть и побрел по лагуне к главному рифу. Вода переливалась в лучах заходящего солнца всеми оттенками пылающей меди. Уверенным движением руки я, как лассо, забросил сеть вперед. Она наполнилась воздухом, словно парашют, и, очертив широкий круг, опустилась на стайку полосатых рыб. Я потянул за веревку, и сеть сомкнулась над ними. В сеть попало пять крупных, в половину моей руки, рыб. Они отчаянно били хвостами в мокрых складках грубой рыбацкой сети. Я зажарил на углях две из них и поужинал на веранде своего дома. На вкус они были лучше форели. Я налил себе вторую рюмку виски и сидел до самой темноты.

Обычно в это время суток меня окутывает умиротворение и, мне кажется, появляется ясность по вопросу о смысле жизни. Этот вечер был совсем иным. Я был зол. На остров явились непрошеные гости, а вместе с ними зараза, которая может погубить всех нас.

Пять лет назад я бежал от нее, полагая, что нашел место, где мне ничего не угрожает. Но в глубине души, если честно признаться, я чувствовал возбуждение, приятно щекотавшее мне нервы. Опять рисковое дело, где нужны выдержка и хладнокровие. Я еще не был уверен – что поставлено на карту, но уже знал, что ставки высоки и мои противники тоже ребята не промах.

Меня снова несло на кривую дорожку. Я ее выбрал еще в семнадцать лет. Я нарочно плюнул на университетскую стипендию, которой был награжден, и, удрав из сиротского приюта Сент-Стивен, что в северном Лондоне, отправился навстречу приключениям. Соврав насчет своего возраста, я был принят на китобойное судно, направляющееся в Антарктику. Там, у кромки вечных льдов, я окончательно потерял всякий аппетит к академической карьере.

Когда мои карманы вновь опустели, я записался в специальный батальон, где научился смертельному, но тонкому искусству насилия. Я воплощал это искусство в жизнь в джунглях Малайи и Вьетнама, а позже в Конго и Биафре, пока однажды, в далекой, затерянной в джунглях деревушке, где горели тростниковые крыши, наполняя неподвижный, душный воздух черным, липким дымом, а мухи слетались синим гудящим роем на мертвые тела, мне не стало тошно. Я решил выйти из игры.

В Южной Атлантике я полюбил море и стал мечтать о том, чтобы обосноваться у него, покачиваясь в лодке долгими мирными вечерами. Но для этого нужны деньги, много денег, так много, что заработать их можно было лишь моим прежним искусством. Ну, последний разок, – думал я и разработал план с предельной тщательностью. Мне нужен был напарник, и я выбрал парня, которого знал еще в Конго. Вдвоем мы увели ценную коллекцию из Британского Музея нумизматики, что на Белгрейв-сквер. Три тысячи редких дорогих монет легко поместились в средних размеров дипломате: монеты римских цезарей и византийских императоров, монеты первых государств Америки и английских королей-флорины и леопарды Эдуарда III, благородные профили Генрихов, ангелы Эдуарда IV, со времен правления Генриха VIII, пятифунтовые монеты Георга III и Виктории. Три тысячи монет, которые стоили не менее двух миллионов долларов, даже если продавать их тайком на черном рынке.

Тогда я совершил свою первую ошибку, как профессиональный преступник: я доверился другому преступнику. Я нагнал его в арабском отеле в Бейруте и, прижав к стенке, спросил:

– Куда ты подевал дипломат с монетами?

В ответ он из-под матраца вытащил «беретту» тридцать восьмого калибра. Мне пришлось защищаться, в результате чего у него оказалась сломанной шея. Это была ошибка. Я не хотел его убивать, но еще сильнее я не хотел быть убитым. Я повесил на дверь табличку «Просьба не беспокоить» и первым же рейсом улетел в Европу. 10 дней спустя полиция обнаружила дипломат с монетами в бюро забытых вещей на лондонском вокзале Пэддингтон. Эта новость обошла передовицы всех британских газет.

Вторую попытку я совершил на выставке бриллиантов в Амстердаме. Плохо изучив схему электронной сигнализации, я пересек луч, который не заметил. Агенты безопасности в штатском, нанятые организаторами выставки для ее охраны, бросились вперед, а навстречу им от главного входа спешила вооруженная полиция. Получился неплохой спектакль с пальбой, в то время, как абсолютно не вооруженный Харри Флетчер прошмыгнул никем не замеченный, в темноту ночи. За спиной у него раздавались крики и выстрелы. Я был уже на полпути в аэропорт «Шипол», когда противоборствующие стороны наконец-то догадались прекратить огонь. Но сделали они это довольно поздно – сержант голландской полиции получил смертельное ранение в грудь. Я сидел, беспокойно кусая ногти, окруженный бесчисленными банками пива, в номере гостиницы «Холлидей-Инн» возле Цюрихского аэропорта и по телевизору наблюдал, как отважный сержант боролся за свою жизнь. Я торжественно поклялся, что если он умрет, мне не должно быть места под солнцем.

Но сержант оказался живучим. Когда, наконец, врачи объявили, что его жизнь вне опасности, я почувствовал за него гордость. А когда услышал, что он получил повышение по службе на должность помощника инспектора и в придачу 5000 гульденов премии, то совсем уверился, что я для него был эдакой крестной феей из сказки, за что мне полагается вечная благодарность.

И все-таки, неудачи выбили меня из колеи. Я нашел место инструктора в школе наемников и в течение шести месяцев размышлял о своем будущем. В конце концов, я решил рискнуть еще раз.

На этот раз я тщательно подготовился к делу. Я уехал в Южную Африку, где со своими знаниями получил место оператора в фирме, обеспечивающей сохранность золотых слитков при их транспортировке из Южно-Африканского резервного банка за границу.

Около года я проработал на перевозке золотых слитков, стоивших не менее сотни миллионов долларов, и досконально изучил систему.

Самым слабым звеном, как я обнаружил, был Рим, но мне опять требовалась помощь.

На этот раз я обратился к профессионалам и цену запросил такую, чтобы им выгоднее было мне заплатить, чем вовсе убрать. Так я застраховал себя от предательства.

Все прошло гладко, как я и планировал. Жертв не было: никто не был ранен пулей, никому не разбили череп. Мы просто вынули часть груза, положив взамен свинец. А две с половиной тонны золотых слитков были переправлены через швейцарскую границу в фургоне для перевозки мебели.

В Базеле, в пышных апартаментах какого-то банкира, обставленных бесценным антиквариатом, с окнами, выходящими на быстрые воды Рейна, по которым царственно скользили белые лебеди, я получил причитающуюся мне долю. Мэнни Резник подписал чек о переводе на мой зашифрованный счет ста пятидесяти тысяч фунтов.

– Ты еще вернешься, Харри – ты узнал вкус крови и ты вернешься. Отдохни, как следует, и возвращайся ко мне, если придумаешь что-нибудь стоящее, вроде этого дела.

Он ошибся, я не вернулся. На взятой напрокат машине я приехал в Цюрих откуда вылетел в Париж, в Орли. Там в туалете я сбрил бороду, и из ячейки камеры хранения вынул дипломат, в котором лежал паспорт на имя Харольда Делвилла Флетчера. Затем рейсом «Пан Ям» я добрался до Австралии, в Сидней.

«Балерина» обошлась мне в сто двадцать пять тысяч фунтов, и я с хорошим запасом топлива прошел на ней через океан две тысячи миль до Сент-Мери. Во время этого путешествия мы полюбили друг друга.

На Сент-Мери я купил себе двадцать пять акров уединения. Своими руками выстроил дом – четыре комнаты, крытая тростником крыша, просторная веранда – высоко над белым пляжем. Если не считать редких случаев, когда обстоятельства вынуждали меня браться за ночные вояжи, я старался не сбиваться с пути истинного. Это мне удавалось.

Было поздно, когда я вырвался из плена воспоминаний. В лунном свете прилив подкрадывался к пляжу. Я бросил прощальный взгляд на море и вернулся в дом, где заснул до утра сном невинного младенца.

На следующий день компания появилась вовремя. Они вышли из такси у начала пристани, когда я уже заводил «Балерину». Оба ее мотора нежно урчали.

Я наблюдал за их приближением, сосредоточив внимание на третьем в их компании. Вопреки ожиданиям это оказалось нечто другое. Высокий и подтянутый, с открытым, доверчивым лицом и темными мягкими волосами. В отличие от других, его лицо и руки были покрыты темным загаром, отчего зубы казались очень крупными и белыми. На нем были надеты джинсовые шорты и белая майка. У парня были широкие плечи отличного пловца и крепкие руки. Я понял, что нырять с аквалангом будет он.

На его плече висела большая холщовая сумка с принадлежностями. Он нес ее без видимых усилий, хотя было заметно, что она достаточно тяжела; при этом он дружелюбно беседовал с двумя остальными, которые односложно отвечали ему. Они шли у него с двух сторон, словно тюремные надзиратели.

Он взглянул на меня, поравнявшись с «Балериной», и я увидел как он молод и полон нетерпения. Оно сразу бросалось в глаза. Вообще-то он напоминал мне самого себя десятью годами раньше.

– Привет, – произнес он с улыбкой, такой непринужденной и дружелюбной. Я заметил, какой он чертовски красивый парень.

– Салют, – ответил я. У меня сразу возникла к нему симпатия, хотя казалось странным, что его так угораздило попасть в эту волчью стаю. Под моим руководством они снялись с якоря, и из этого нетрудного упражнения я понял, что новый парень – единственный из них, кто умеет обращаться с небольшими судами.

Когда мы вышли из гавани, он и Матерсон поднялись на мостик. Матерсон слегка взмок и запыхался после непродолжительной, но непривычной работы. Он представил мне новичка.

– Это Джимми, – сказал он, переведя дух. Мы пожали руки, и я на взгляд определил его возраст – чуть больше двадцати. Разглядев его вблизи, я не нашел причин менять мое первоначальное мнение о нем. У него был спокойный, даже невинный взгляд серых глаз, а пожатие сухим и крепким.

– Она у тебя просто чудо, шкипер, – произнес он. Это мне было также приятно слышать, как если бы матери сказали, что ее ребенок – истинный ангел.

– Да, старушка еще ничего, – признал я.

– Сорок четыре – сорок пять футов в длину?

– Сорок пять, – ответил я. Он мне нравился все больше.

– Джимми будет давать вам указания, а вы должны им следовать, – сказал мне Петерсон.

– Прекрасно, – ответил я.

Несмотря на загар, было заметно, что Джимми слегка покраснел.

– Это не указания, мистер Флетчер, я просто буду говорить вам, куда нам следовать.

– Хорошо, Джим. Я тебя понял.

– Как только мы покинем остров, поверните на запад.

– И как долго идти в этом направлении? – спросил я.

– Мы хотим пройти вдоль африканского побережья, – вставил Матерсон.

– Замечательно, просто великолепно! – сказал я. – Но разве вам не известно что там не вывешивают приветственных флагов, когда приближаются чужаки?

– Постараемся держаться подальше от берега.

Я на мгновение задумался. Меня так и подмывало вернуться назад на Адмиралтейскую пристань и высадить на берег всю эту компанию.

– И куда вам надо – севернее или южнее устья реки?

– Севернее, – сказал Джимми.

Это слегка меняло их план в лучшую сторону. К югу от реки побережье патрулируется вертолетами, и не вздумай кто сунуть нос в их территориальные воды. Днем бы я туда не пошел ни за какие деньги. К северу побережье было более пустынно. Возле Зинбаллы курсировало единственное спасательное судно, и если вдруг случалось, что его моторы были в исправности, то команда скорее всего находилась в полном бесчувствии, напившись пальмовой самогонки, которую здесь производили повсеместно. Когда же команда и моторы находились в рабочем состоянии одновременно, они были в состоянии делать не более пятнадцати узлов. Моя «Балерина», если ее хорошенько попросить, делала двадцать два. Ну, а последняя мелочь состояла в том, что я мог провести «Балерину» через лабиринт прибрежных рифов и островков в самую темную ночь при ревущем муссоне, зная по своему опыту, что командир спасательного судна, как правило, избегает подобных экстравагантностей. Даже в яркий солнечный день, когда море было спокойно, как блюдце, он предпочитал тишину и умиротворенность залива Зинбалла. Говорили, что он ужасно страдает от морской болезни, и свое нынешнее положение получил потому, что его отправили подальше от столицы, где будучи министром в правительстве, он оказался замешанным в одном неприятном дельце: никто не мог объяснить, куда исчезала в больших количествах зарубежная помощь.

С моей точки зрения, он был идеальной кандидатурой на эту должность.

– Ну ладно, – согласился я, повернувшись к Матерсону. – Но, я боюсь, ваша просьба будет стоить вам еще 250 долларов в день – за риск принято платить.

– Боюсь, что вы правы, – мягко произнес он.

Я провел «Балерину» недалеко от Устричного мыса. Было ясное утро; на высокое чистое небо набегали небольшие облака и повисали над каждым из островков мягкими, ослепительно белыми комками.

Стремительный разбег океанских ветров встречал мощную преграду африканского континента и обрывался здесь. Мы шли прямо в пролив; время от времени порывы ветра покрывали бледно-зеленые воды темной рябью, а иногда белыми барашками волн. «Балерина» это просто обожала: это давало ей повод порезвиться и повертеть попкой.

– Вы что-то ищите или просто так? – как бы невзначай спросил я. Джимми уже было повернулся, чтобы ответить мне. Он просто сгорал от нетерпения, а в глазах плясали огоньки.

– Просто так, – перебил его Матерсон с холодными нотками в голосе, и на лице его появилось предупреждающее выражение. Рот Джимми тотчас закрылся.

– Я знаю эти воды – каждый островок, каждый риф, и мог бы помочь сэкономить время и немного денег.

– Это любезно с вашей стороны, – Матерсон поблагодарил меня с издевкой в голосе. – Однако, я полагаю, что мы справимся.

– Что же, хозяин – барин, – пожал я плечами.

Матерсон взглянул на Джимми и кивком головы приказал следовать за ним на нижнюю палубу. Они постояли на корме, и Матерсон что-то спокойно и твердо выговаривал ему минуты две. Я видел, как Джимми густо покраснел: выражение его лица изменилось, и он по-мальчишески надулся. Было понятно, что ему как следует промыли мозги на предмет соблюдения конспирации. Когда он вернулся на мостик, то весь кипел от гнева, и впервые я заметил его решительную линию подбородка. Да, он не просто смазливый парень, – подумал я. Явно по приказу Матерсона из салона появился горилла Гатри и поставил свой мягкий стул так, чтобы сидеть лицом к мостику. Затем он развалился на нем, но, даже расслабившись, походил на отдыхающего леопарда – так сильно сквозила его готовность к насилию. Он наблюдал за нами, перекинув ногу через подлокотник, а на его коленях был сложен легкий пиджак, в кармане которого угадывалось нечто тяжелое. «Счастливый кораблик» – усмехнулся я про себя.

Я повел «Балерину» между островами, следуя спокойной полосе прозрачной зеленой воды, а из глубин на нас недружелюбно поглядывали рифы, как зловещие монстры. Острова были опоясаны ослепительными полосами кораллового песка, белого, как торосы, и кое-где покрыты темной густой растительностью, над которой возвышались изящные стволы пальм. Их верхушки слабо колыхались.

В течение долгого дня мы бесцельно плыли вперед, и я пытался уловить хоть слабый намек, куда же мы собственно движемся. Однако, Джимми, наученный Матерсоном, не раскрывал рта и дулся. Он извлек из сумки навигационную карту и иногда просил меня изменить курс, после того, как я показывал ему на ней наше положение. На карте не было никаких внешних пометок, но исподтишка изучив ее, я понял, что нас интересовал участок миль эдак пятнадцать на двадцать к северу от дельты реки Рувума, примерно в шестнадцати милях от берега. На этой площади располагалось около трехсот островков, все разных размеров – от нескольких акров, до многих квадратных миль. Как раз тот самый стог, в котором следует найти иголку.

Я не имел ничего против. Мне нравилось высоко сидеть на мостике «Балерины», ощущая ее мерное покачивание, и спокойно плыть по морским протокам, наблюдая за жизнью моря. Майк Гатри сидел на рыбацком стуле. Мне было видно, как сквозь его не слишком густую шевелюру стала проступать, подобно алому неоновому огню, кожа черепа.

– Жарься, идиот! – подумал я счастливо.

Я не стал предупреждать его о коварстве тропического солнца, пока мы, наконец, в сумерках не поспешили домой.

На следующий день на него было жалко смотреть – воспаленное лицо намазанное белым жиром, голову покрывала широкая тряпичная шляпа; в общем, морда Гатри горела, как огонь маяка. К полудню следующего дня мне все это надоело. Джимми предпочитал хранить молчание, и хотя его настроение немного улучшилось, необходимость конспирации довела до того, что он размышлял даже перед тем, согласиться ли на чашечку кофе. Мне хотелось заняться чем-нибудь существенным: например, поймать себе рыбы к обеду, поэтому, увидев впереди по курсу большую стаю сардин, я отдал руль Джимми.

– Держи ее в этом направлении, – сказал я ему и спустился на нижнюю палубу.

Гатри нехотя наблюдал за мной; его лицо по-прежнему было вспухшим и красным. Я заглянул в салон и увидел, что Матерсон, стоя у открытого бара, смешивал себе джин с тоником. Получая в день 750 «зеленых», я не стал ставить это ему в вину. Он не показывался из салона уже второй день. Вернувшись к маленькому сундучку со снастями, я выбрал пару и метнул их. Мы шли наперерез стае; я поймал рыбину, вытащил ее, бьющую хвостом и сияющую на солнце золотом. Затем смотал леску, положил ее на место, заточил лезвие моего рыбацкого ножа и, вспоров рыбье брюхо от хвоста до самых жабр, вытащил пригоршню окровавленных внутренностей и бросил их за борт.

В мгновение ока пара чаек, до этого кружившихся над нами, с жадными криками бросились на свою добычу; их шум привлек других, и в считанные минуты мы оказались в гуще хлопающих крыльев и оглушающих криков. Однако шум был не настолько силен, чтобы я не услышал металлический щелчок за моей спиной. Я безошибочно узнал звук, который издает взведенный курок револьвера. Моими движениями управлял чистый инстинкт.

Не раздумывая, я крепко сжал свой рыбацкий нож, приготовившись метнуть его, повернулся, резко пригнулся к палубе, занес над плечом правую руку и чуть было не бросил нож в то мгновение, когда поравнялся со своей мишенью.

В правой руке Майка Гатри был большой револьвер, несколько старомодный, морского образца, сорок пятого калибра, настоящий убийца. Таким можно продырявить человеческую грудь так, что сквозь дырку проедет лондонское такси. Я также мог бы пригвоздить Гатри к спинке стула тяжелым лезвием ножа, но его спасли две вещи. Во-первых, сорок пятый был нацелен не на меня, а во-вторых на красном лице Гатри было выражение забавного замешательства. Резким усилием воли я удержал занесенную для броска руку, и мы уставились друг на друга. Он знал, что подошел слишком близко к роковой черте, и улыбка, которую он изобразил своими распухшими обгорелыми губами, была фальшивой и неубедительной.

Я выпрямился и воткнул нож в колоду для рубки приманки.

– Сделай одолжение, – сказал я ему спокойно, – не играй с этой штуковиной у меня за спиной.

Он засмеялся, самообладание вернулось к нему. Он покрутился на сиденье и прицелился куда-то за корму. Он выстрелил дважды. Гром выстрелов заглушил на мгновение даже мотор «Балерины», а легкий ветерок рассеял запах пороха. Две чайки превратились в месиво из крови и перьев – тяжелые пули разорвали их в клочья, а собратья по стае бросились в разные стороны с испуганными криками. То, как птицы были разорваны выстрелами, не оставляло сомнения, что Гатри зарядил свою «пушку» разрывными пулями: эти были пострашнее обычных.

Он снова развернулся на стуле лицом ко мне и плюнул в дуло пистолета на манер Джона Уэйна. Тяжелое оружие было ему чем-то вроде игрушки.

– Чистая работа, – похвалил я его и повернулся, чтобы подняться на мостик.

В дверях салона показался Матерсон с джином в руке, и когда я поравнялся с ним, он тихо сказал своим мягким, мурлыкающим голосом:

– Теперь я знаю, кто ты. Нам казалось, что мы знаем тебя, и это не давало нам покоя.

Я внимательно посмотрел на него, а он, глядя мимо меня, крикнул Гатри:

– Теперь ты понимаешь, кто это?

Гатри покачал головой.

Я думаю, он просто не доверял собственному голосу.

– Ну, вспомни, у него тогда была борода – на том полицейском снимке.

– Господи! – воскликнул Гатри. – Это же Харри Брюс!

Я был слегка ошарашен, услышав это имя спустя столько лет. Мне хотелось надеяться, что оно похоронено навсегда.

– Рим, – сказал Матерсон. – Золотое дельце.

– Он устроил его, – щелкнул пальцами Гатри. – Я был уверен, что знаю этого парня. Меня сбила, с толку борода.

– Боюсь, джентльмены, вы ошиблись, – сказал я, из последних сил стараясь сохранять спокойствие. Но мозги мои лихорадочно работали, взвешивая последствия их открытия. Они видели полицейский снимок. Может, это стражи порядка? А может, они по другую сторону барьера? Мне требовалось время для размышлений, и я взобрался на мостик.

– Я виноват, – пробормотал Джимми, когда я взял у него руль. – Мне следовало предупредить вас, что он вооружен.

– Да, – сказал я. – Не помешало бы.

Мысли лихорадочно плясали у меня в голове. Первое, что приходило мне на ум, опять уводило меня с пути истинного… Их следовало убрать. Они вторглись в мою размеренную жизнь, обнаружили мое убежище. Это был самый надежный способ обезопасить себя. Я взглянул назад, на нижнюю палубу, но Гатри и Матерсон скрылись в салоне. Несчастный случай, черт побери их обоих, на борту небольшого суденышка, где новичок может легко попасть в беду. Да, их надо убрать. Я посмотрел на Джимми, и он улыбнулся в ответ.

– У вас быстрая реакция. Майк чуть не обмочился от страха. Он уже приготовился получить нож в горло, – заметил Джимми.

«А с этим как? – спросил я себя. – Если я уберу тех двоих, этому придется присоединиться к их компании.» – Я внезапно почувствовал такую же подступающую к горлу тошноту, какую впервые испытал в деревне Биафры.

– Все в порядке, шкипер? – тотчас спросил Джимми. Видимо, он все понял по моему лицу.

– Все в порядке, Джим, – сказал я. – Почему бы тебе не сходить за баночкой пива?

Пока он был внизу, я принял решение. Мы заключим сделку. Я был уверен, что они не желали, чтобы об их деле стало известно всем и каждому. Мы обменяем секрет на секрет. Возможно, к такому решению пришли и они. Трубы вентилятора, гнавшего воздух в салон, выходили на палубу. Я давно обнаружил, что этот вентилятор может служить отличной слуховой трубой, которая доносила звук до самого мостика. Однако эффективность этого подслушивающего устройства зависела от нескольких условий, главным из которых была сила направления ветра и положение говорящего в салоне.

Ветер был в мою сторону. Его порывы проникали в вентилятор и заглушали отдельные куски разговора в салоне. Однако Джимми, по-видимому, стоял прямо под отверстием вентилятора. Его голос доносился четко, если мне не мешал ветер.

– Почему вы не спросите его сейчас?

Ответ я не расслышал из-за порыва ветра, но когда ветер успокоился, до меня снова донесся голос Джимми:

– Если вы сделаете это сегодня, куда вы… – и снова порыв ветра. – …Чтобы попасть к свету зари, нам придется…

Похоже, весь разговор был о том, куда и когда им отправляться. Я на мгновение удивился, какая им будет польза, если они успеют к свету зари. Джимми повторил последнюю фразу. Я напряг слух, ожидая, что он скажет дальше, но секунд на десять ветер снова заглушил их разговор.

– Не понимаю, почему мы не можем… – с чем-то не соглашался Джимми.

Внезапно резко и твердо донесся голос Гатри: должно быть он подошел к Джимми, может, даже угрожая ему:

– Послушай, Джимми, крошка, это не твоего ума дело. Твое дело найти эту чертову штуковину, и пока не заметно, чтобы это у тебя хорошо получалось.

Наверно, они снова отошли в сторону, так как их голоса стали невнятными, и я услышал, как открылась дверь салона. Я быстро повернулся к рулю – как раз в тот момент, когда над палубой показалась голова Джимми, взбиравшегося вверх по лесенке. Он протянул мне банку пива, и казалось, что он вернулся более спокойным. Из его манер исчезла настороженность. Он улыбнулся мне, доверчиво и дружелюбно.

– Мистер Матерсон говорит, что на сегодня хватит. Мы возвращаемся домой.

Я развернул «Балерину» через течение, и мы вернулись на остров с запада, минуя Черепаший Залив. Я бросил взгляд на пальмы, среди которых мог различить свой домишко. Я почувствовал внезапное, леденящее душу предчувствие утраты. Судьба вытащила новую колоду карт: впереди была большая игра, ставки слишком высоки для меня, но выйти из нее я уже не мог. Однако я подавил приступ отчаяния и повернулся к Джимми. Я решил воспользоваться его новым доверчивым отношением ко мне, чтобы выудить из него побольше ценной информации. Мы непринужденно болтали, пока «Балерина» двигалась вдоль пролива в главную гавань. По-видимому, его уверили, что мне ничего не грозит. Странно, но мое криминальное прошлое немного расположило ко мне эту волчью стаю. Наверно, они обдумывали, как подойти ко мне. Они нащупали рычаг, с помощью которого могли мной управлять, однако я был уверен, что они не объяснили всех обстоятельств малютке Джимми. Несомненно, он вздохнул свободнее, вновь получив возможность держаться со мной естественно. У него была открытая, дружелюбная натура, в нем совершенно не было злости. Странно, его фамилию скрывали от меня наподобие военной тайны, и в то же время, у него на шее болталась цепочка с медальоном для врачей, предупреждающим, что его владелец, Дж. А. Норт, не переносит пенициллин.

Сейчас он отбросил в сторону свою обычную сдержанность, и я потихонечку вытягивал из него крохи информации, возможно, полезной мне в будущем. Я знал по собственному опыту, что более всего нам вредит то, чего мы не знаем. Тему для разговора я выбрал такую, которая, на мой взгляд, могла окончательно расположить его ко мне.

– Видишь тот риф на той стороне пролива, где мы только что прошли? Это риф Чертовой рыбы. Глубина там фатомов двадцать со стороны моря. Туда приходят самые крупные рыбы. В прошлом году я загарпунил одну, килограммов на двести с гаком.

– Двести! – воскликнул он. – Это же почти 460 фунтов!

– Точно, в пасть ему можно было засунуть голову по самые плечи!

Это растопило последние льдинки недоверия. Оказывается, Джимми изучал историю и философию в Кембридже, но проводил слишком много времени в морских экспедициях, из-за чего ему и пришлось бросить университет. Теперь он владел небольшой компанией по продаже подводного снаряжения. Этим он не только зарабатывал на жизнь, но даже имел возможность нырять почти каждый день. Он принимал частные заказы, а иногда выполнял поручения от правительства и флота. Несколько раз в его рассказе проскользнуло имя Шерри, и я осторожно спросил:

– Подружка или жена?

Он улыбнулся:

– Сестра, старшая сестра, но просто кукла. Она ведет бухгалтерскую книгу и следит за магазином и прочей ерундой.

Произнес он это таким тоном, что не оставалось сомнений в том, что он думает о всяких там дебетах-кредитах и расшаркиваниях перед посетителями.

– Она просто помешалась на морских раковинах и только на них делает две тысячи в год, – продолжил парень.

Однако, он так и не объяснил, как оказался в этой сомнительной компании, и что он, собственно, делает здесь, бросив на произвол судьбы свой спортивный магазинчик в другом полушарии.

Я высадил их на Адмиралтейской пристани и еще до наступления темноты отвел «Балерину» на заправку к хранилищам компании «Шелл».

В тот вечер я поджарил себе на углях рыбы, подрумянил прямо в кожуре пару крупных бататов, запил все это холодным пивом, и, сидя на веранде, слушал мурлыканье прибоя.

Внезапно между стволов пальм я увидел огни приближающейся машины. Такси остановилось возле моего пикапа, шофер остался в машине, а пассажиры поднялись по ступенькам ко мне. Они оставили Джимми в «Хилтоне» и прибыли ко мне вдвоем – Матерсон и Гатри.

– Может, выпьете? – я указал на бутылки и лед, стоявшие на сервировочном столике.

Гатри налил им обоим джина, а Матерсон уселся напротив меня, наблюдая, как я доедаю рыбу.

– Я сделал несколько телефонных звонков, – сказал он, когда я отодвинул тарелку. – И мне сказали, что Харри Брюс исчез в июне пять лет назад, и с тех пор о нем не слышали. Я разузнал хорошенько и обнаружил, что три месяца спустя в Грэнд-Харбор приплыл Харри Флетчер – из Сиднея, Австралии. Насколько это верно?

Я вытащил из зуба большую рыбью кость и закурил длинную черную сигару.

– Хочу добавить. Некто, кто знал его, сказал мне, что у Харри Брюса на левой руке шрам от ножевого ранения, – промурлыкал он, и я мгновенно взглянул на тонкую линию, пересекавшую мое предплечье. Рубец побледнел с годами и стал менее заметен, но все еще выделялся на фоне загорелой кожи.

– Но это может быть совпадением, – сказал я и затянулся. Сигара была крепкой и ароматной, у нее был вкус моря, солнца и специй. Я был спокоен, они пришли заключить сделку.

– Да, возможно, – согласился Матерсон и с интересом огляделся. – А вы тут мило устроились, Флетчер. Уютно, не правда ли?

– Да-да, мило и уютно. Ради этого приходится вкалывать, – согласился я.

– Однако это не сравнишь с шитьем почтовых мешков в тюрьме или работой в каменоломне.

– Пожалуй, вы правы.

– Джеймс собирается задать вам завтра несколько вопросов. Не обижайте его, Флетчер. Когда мы покинем остров, можете забыть о том, что когда-либо нас видели. Ну, а мы, в свою очередь, забудем сказать кому надо об этих забавных совпадениях.

– Мистер Матерсон, сэр, у меня ужасная память, – заверил я его.

После разговора, подслушанного мною в салоне «Балерины», я ожидал, что они попросят меня выйти в море рано утром, так как для них был важен свет зари. Однако никто даже не вспомнил об этом. Когда они ушли, я понял, что не усну, и зашагал по пляжу вдоль излучины залива к Бараньему мысу, чтобы полюбоваться восходящей над пальмами луной. Я просидел там до полуночи. Паром уже отошел от причала, но Хэм Боун, паромщик, подвез меня к своей лодке до якорной стоянки «Балерины». Пока мы подплывали к ней, я разглядел знакомую фигуру, маячившую на нижней палубе.

– Эй, Чабби! – я даже подпрыгнул. – Неужто твоя благоверная выставила тебя из постели?

Даже в предрассветной мгле было заметно, что палуба «Балерины» надраена до блеска, а все ее металлические части отполированы. Наверно, он трудился не менее двух часов. Чабби обожает «Балерину» почти так же, как я.

– Она выглядела, как городской нужник, Харри, – проворчал он. – Ну и компания у тебя на борту – одни неряхи, – он шумно сплюнул за борт. – Никакого уважения к судну.

Он приготовил мне кофе, крепкий и ароматный, какой умеет варить только он, и мы пили его, сидя в салоне. Чабби, хмурясь над своей кружкой, дул на дымящийся черный напиток. Он что-то хотел сказать мне.

– Как там Анджело? – осведомился я.

– Развлекает раванских вдовушек, – проворчал тот в ответ.

На острове трудно найти работу всем трудоспособным мужчинам, поэтому многие по трехлетнему контракту уплывают работать на станции спутниковой связи к военно-морской базе на острове Равано. Их молодые жены, раванские вдовушки, остаются дома. А как известно, все островитянки славятся своей горячей кровью и дружелюбным обхождением.

– Анджело совсем свихнулся. С самого понедельника у него на уме одни бабы, – в ворчании Чабби я уловил завистливые нотки. Миссис Чабби держала его на коротком поводке… Он с шумом потягивал кофе.

– Как твои клиенты, Харри?

– Платят нормально.

– Но рыбу вы не ловите, – он взглянул на меня. – Я наблюдаю за вами с вершины Кули-пик. Вы не выходите в пролив, а работаете возле берега.

– Ты прав, Чабби, – признал я.

Он переключил внимание на кофе.

– Послушай, Харри, не спускай с них глаз. Будь осторожней, слышишь? Не нравятся мне эти двое. О парне ничего не могу сказать. Но у этой парочки рожи подозрительные.

– Я буду осторожен, Чабби.

– Ты ведь знаешь новую девушку в гостинице – Марион? Ну та, что пришла работать на сезон?

Я кивнул. Это было изящное создание лет девятнадцати, с красивыми стройными ногами, смелыми глазами и чертовски соблазнительной улыбкой.

– Так вот, прошлой ночью она пошла с этим белобрысым, ну, что с красной рожей.

Я знал, что Марион иногда совмещала приятное с полезным и предоставляла избранным постояльцам услуги, не входящие в перечень услуг отеля. Такого рода деятельность считалась на острове само собой разумеющейся.

– Да, – я ждал, что Чабби скажет дальше.

– Он отлупил ее, Харри, избил до синяков, – Чабби отхлебнул из чашки. – А потом отвалил ей столько денег, чтобы она не посмела пикнуть полиции.

Теперь Майк Гатри нравился мне еще меньше. Только скотина мог обидеть такую девушку, как Марион. Я хорошо знал ее. Она воспринимала жизнь с невинностью ребенка, и амурные похождения придавали ей некое очарование. Я вспомнил свое намерение убрать Гатри. Ну что ж, я постараюсь его не забыть.

– Они дурные люди, Харри, я хотел тебя предупредить.

– Спасибо, Чабби.

– И не давай им устраивать из «Балерины» бардак, – добавил он, обвиняюще. – И салон, и палуба – настоящий свинарник, черт возьми.

Он помог мне подогнать «Балерину» к Адмиралтейскому причалу, а затем отправился домой, что-то недовольно бормоча себе под нос. Навстречу ему попался Джимми, и он бросил парню один единственный уничтожающий взгляд, который должен был испепелить того на месте. Джимми был один, свежий и бодрый.

– Привет, шкипер, – крикнул он и вспрыгнул на палубу. Мы пошли с ним в салон, где я налил пару чашек кофе.

– Послушайте, мистер Флетчер, я хочу, что бы вы знали. Я не хотел вас обидеть, когда был вынужден молчать. Я этого не хотел, мне было приказано.

– Конечно же, – сказал я. – Все в порядке, Джимми.

– Мне давно уже следовало просить вас о помощи, а не блуждать наугад, как до сих пор. Как бы то ни было, мне разрешили просить вас о помощи.

Он поведал мне больше, чем сам мог вообразить, и я несколько уточнил свое мнение о мистере Джеймсе. Было ясно, что он владел информацией и не желал делиться ей с остальными. Это был его страховой полис, и, видимо, он настоял на том, чтобы встретиться со мной наедине. Это было залогом его безопасности.

– Шкипер, мы ищем остров, вполне определенный остров. К сожалению, я не могу вам сказать, почему.

– Не надо об этом, Джимми. Все о’кей.

А какая тебе от этого выгода, Джеймс Норт, – подумал я про себя. Чем оплатят твой труд эти шакалы, когда ты найдешь свой замечательный остров? Не будет ли это чем-нибудь похуже, чем твоя аллергия на пенициллин? Я посмотрел в его красивое лицо и почувствовал неведомую мне ранее симпатию к нему – наверно, причиной тому была его молодость и неопытность, восторг, с каким он воспринимал этот злобный и усталый мир.

Я завидовал ему и восхищался им, и не желал бы увидеть его поверженным и втоптанным в грязь.

– Джим, а ты хорошо знаешь своих дружков? – спросил я, и вопрос застал его врасплох. Он тотчас сник.

– Достаточно хорошо, – осторожно ответил он. – А в чем дело?

– Ты знаком с ними чуть больше месяца, – сказал я наугад, и выражение его лица служило подтверждением моих слов. – А я знаю эту породу людей всю жизнь.

– Я не понимаю, какое это имеет отношение к делу, мистер Флетчер? – Джим почувствовал себя обиженным. Я обращался с ним, как с ребенком, и это ему не нравилось.

– Послушай, Джим, брось ты эту затею, какой бы она ни была. Брось, и все тут, да возвращайся в свой магазин и спасательную компанию.

– Но это безумие, – возразил он. – Я не понимаю…

– Зато я понимаю, Джим, еще как понимаю. Я шел той же дорожкой и знаю, чем это может кончиться.

– Я сам позабочусь о себе. Не стоит обо мне беспокоиться.

Сквозь загар было заметно, что он покраснел, и в его взгляде был вызов. Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза, и я понял, что зря трачу время и эмоции. Если бы со мной в этом возрасте кто-либо заговорил таким тоном, я бы решил, что передо мной выживший из ума старикашка.

– Ну ладно, Джим, – сказал я. – Замнем, ты знаешь, какой будет счет. Играй, и ты проиграешь. Вот и все.

– О’кей, мистер Флетчер, – настроение вернулось к нему, и он улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой. – Спасибо за совет.

– Давай поговорим об острове, – предложил я, и он окинул взглядом салон.

– Пойдем на мостик, – сказал он. На открытом воздухе он достал из корзины для карт, что стояла на столике, старый блокнот и огрызок карандаша.

– По моим прикидкам, он лежит в милях шести-девяти от африканского берега и в милях десяти-тридцати к северу от устья Рувумы.

– Но это же чертовски огромный квадрат для поисков, Джим! Ты, наверно, и сам это заметил за последние дни. Что еще ты о нем знаешь?

Он минуту поразмыслил и нехотя еще извлек еще несколько монеток из своего кошелька. Взяв карандаш, он начертил поперек листа горизонтальную линию.

– Уровень моря, – пояснил он, а затем над линией прочертил рельеф: начинался он низко, а затем круто вздымался тремя острыми пиками, вновь резко обрываясь с другой стороны.

– Вот так выглядит силуэт острова с моря. Три холма вулканического базальта. Голые скалы и никакой растительности.

– «Старики», – моментально узнал я. – Но ты порядком ошибся в расчетах. От берега это будет миль двадцать.

– Но с них виден материк? – быстро спросил он. – Он должен быть виден с острова.

– Конечно, с вершин холмов видно далеко, – сказал я, а он, вырвав лист из блокнота, тщательно порвал его на мелкие клочки и выбросил их в воду.

– И как далеко на север от реки? – он снова обернулся ко мне.

– По моим прикидкам, миль 60 или 70, – сказал я. Джим задумался.

– Да, вполне возможно, что это так. Все зависит оттого, сколько времени займет…, – он не закончил фразу, видимо, следуя моему совету вести игру стойко. – Вы нас доставите туда, шкипер?

Я кивнул:

– Но это будет неблизкий путь, и придется ночь провести на судне.

– Я приведу остальных, – сказал он, загораясь нетерпением. Сойдя на причал, он обернулся и кинул взгляд на мостик.

– О’кей, Джим, – улыбнулся я. – Иди, иди!

Я спустился, чтобы еще раз взглянуть на навигационную карту. «Старики» были высшей точкой базальтовой гряды – длинного рифа, протянувшегося вдоль материка на двести миль. Он то исчезает под водой, то появляется снова, образуя равномерную цепь среди коварных коралловых зарослей, песчаных островков и отмелей. Остров был отмечен как безводный и незаселенный, а замеры эхолота показывали несколько глубоководных проходов в рифах вокруг него. И хотя он лежал далеко на север от моих обычных маршрутов, я был в том районе годом раньше с морской биологической экспедицией из Лос-Анджелеса, изучавшей особенности размножения зеленых черепах, что водятся здесь в неимоверном количестве.

Мы разбили лагерь, и три дня наша стоянка располагалась на соседнем со «Стариками» островке. Там, в закрытой лагуне, была удобная в любую погоду якорная стоянка, а в источнике, найденном нами среди пальм, мутная, но пригодная для питья вода. Если смотреть от якорной стоянки, «Старики» имели те же очертания, что мне набросал Джимми. Вот почему я так легко их узнал.

Полчаса спустя компания прибыла в полном составе. На крыше такси ремнями было привязано разнообразное снаряжение, покрытое зеленым брезентовым чехлом. Они наняли пару слоняющихся от безделья островитян поднести его, а также сумки с личными вещами вдоль пристани, к тому месту, где стояла «Балерина».

Не разворачивая, они свалили оборудование на передней палубе, и я не стал задавать лишних вопросов. Лицо Гатри начало шелушиться после ожога, и там, где отвалилась обожженная солнцем кожа, проступали сырые, красные пятна. Он густо намазал их кремом.

Я представил, как он гонял крошку Марион в своем люксе в «Хилтоне», и улыбнулся ему.

– А ты хорошо выглядишь! Тебе не приходила в голову мысль принять участие в конкурсе Мисс Вселенная?

Он недружелюбно глянул на меня из-под шляпы и уселся на стул.

Пока мы шли на север, он потягивал пиво прямо из банки, а опустошив, использовал, как мишень. Он палил по жестянкам из своего громадного пистолета, и они кувыркались вслед «Балерине»

Незадолго до полудня я отдал Джимми руль и спустился проверить, как там дела внизу. Я обнаружил, что Матерсон уже открыл бар и извлек оттуда бутылку джина.

– Сколько еще? – спросил он, взмокший и красный, несмотря на работу кондиционера.

– Еще часок—другой, – ответил я и подумал, что у Матерсона возникнут проблемы с алкоголем, если он пьет уже в первой половине дня. Но джин подействовал на него благотворно, и я – неисправимый оппортунист, – выудил из его кармана еще три сотни долларов в качестве компенсации за моральные и физические издержки – мне предстояло немало усилий, чтобы провести «Балерину» к «Старикам» через узкие проходы в рифах.

Вдали появились очертания Трехглавого острова. В душном воздухе они были призрачно зловещими, будто головы, висящие над морем и не имеющие тела. Джимми разглядывал вершины в бинокль, а затем, опустив его, обернулся ко мне:

– Похоже, что это они, шкипер, – и он спустился на нижнюю палубу. Затем они втроем поднялись на переднюю палубу, перешагнув через завернутый в брезент груз, и, встав плечом на носу, устремили взгляд в морскую даль, где неясно виднелся остров. Я с осторожностью двигался вдоль пролива.

Нам помогал прилив, он подталкивал нас вперед, и я решил воспользоваться этим, чтобы подойти к «Старикам» с востока и высадиться на пляже у ближайшего пика. Прилив у этого берега достигает семнадцати футов, и было бы неразумно входить в мелкие воды во время отлива. Можно легко оказаться в песчаной ловушке, видя, как вода уходит прямо из-под киля.

Джимми одолжил у меня ручной компас и положил его к себе в сумку, где уже лежал термос с ледяной водой и баночка с соляными таблетками из нашей походной аптечки. Пока я осторожно двигался к пляжу, Джимми и Матерсон сбросили с себя брюки и обувь. Когда «Балерина» уткнулась килем в плотный белый песок, я им крикнул:

– О’кей! Можно идти! – и пропустив Джимми вперед, они спустились по приставной лесенке на боку «Балерины». Вода доходила им до подмышек, и Джимми держал рюкзак высоко над головой, пока они не дошли до пляжа.

– Даю вам два часа! – крикнул я им вслед. – Если задержитесь, можете ночевать на берегу. Во время отлива я не смогу забрать вас назад!

Джимми помахал и улыбнулся. Я развернул «Балерину» и осторожно повел ее назад. Они уже достигли берега и неуклюже прыгали на пляже, надевая брюки и обувь, а затем направились к пальмовой роще и скрылись из вида.

Покружив минут десять, я обнаружил в прозрачной, как горный поток воде, темную тень и бросил якорь. Надев маску и перчатки, я нырнул с небольшой сетью для устриц, держа в руках тяжелый рычаг домкрата. Под нами было около сорока футов глубины, и на мое счастье, ветер был достаточно силен, чтобы я мог раскинуть под водой сеть. Мне удалось наполнить ее крупными двойными раковинами за одно ныряние.

Я высыпал их на передней палубе и, помня предупреждение Чабби, выбросил пустые раковины за борт, тщательно вытерев палубу. Затем отправил ведро нежной мякоти на плиту. Сложил в кастрюлю, добавив вина, чеснока, соли, молотого перца и щепотку чили, потом установил плиту на слабый огонь и закрыл крышку.

Когда я вернулся на палубу, Гатри все еще сидел на рыбацком стуле.

– С чего это, босс, ты так скучаешь? – спросил я участливо. – Нет девочек и мучить некого?

Мы обменялись еще парой любезностей в том же духе, и это помогло нам убить время, пока вдалеке на пляже не показались две фигуры. Они махали руками и что-то кричали. Я поднял якорь и пошел за ними. Как только они вернулись на судно, то сразу позвали Гатри и устроили прямо на палубе небольшое совещание. Все они были возбуждены, особенно Джимми. Он жестикулировал и указывал куда-то через пролив, говоря тихо, но страстно. В какой-то момент казалось, что они пришли к соглашению, но когда их разговор завершился, до заката оставалось лишь час, и я отказался выполнить требование Матерсона продолжить исследование вечером. Не хватало еще сесть на мель во время отлива!

Я решительно повел «Балерину» в безопасное для стоянки место в лагуне по другую сторону пролива, и когда солнце опустилось за горизонт, она уже мирно покачивалась на двух тяжелых якорях, а я, сидя на мостике, наслаждался последними часами дня и первой за вечер порцией виски. В салоне подо мной звучал непрерывный шепот дискуссий и рассуждений.

Я не обращал на них внимания. Желания еще раз воспользоваться вентилятором не было, и я оставался на мостике, пока первые москиты, перелетев к нам через лагуну, не зазвенели у меня над ухом. Тогда я спустился вниз, и при моем появлении разговор прекратился.

Я подал сок, рагу из устриц, запеченные бататы и ананасовый салат. Они молча принялись за еду.

– Господи, вы готовите лучше, чем моя сестра, – с удивлением в голосе произнес Джимми. Я гордился своим кулинарным талантом, а Джеймс несомненно был гурманом.

Проснувшись после полуночи, я вышел на палубу проверить якоря «Балерины». Все было в полном порядке и я остановился, чтобы полюбоваться луной. Вокруг была разлита тишина ночи, ее нарушали только мерные всплески волн о борт моей красавицы и удаленный рокот прибоя на внешнем рифе. Волны приходили с океана высокими и мощными. Они с гулом разбивались о коралловую преграду Пушечного рифа, превращаясь там в белую пену. Имя рифу было выбрано не случайно: глубокий, всесотрясающий гул его звучал подобно салюту небольшой пушки. Лунный свет заливал море серебристым сиянием, подчеркивая голые вершины «Стариков», белевших, словно слоновая кость. Из лагуны под ними поднимался ночной туман, клубясь и извиваясь, подобно душе грешника.

Внезапно я услышал за спиной слабое движение и обернулся на звук. За мной, будто леопард на охоте, следовал Гатри. На нем были одеты только жокейские шорты, и лунный свет высвечивал его белый мускулистый и стройный торс. На правом боку у него болтался его здоровенный черный «сорок пятый». Мгновение мы смотрели друг на друга, затем я расслабился.

– Знаешь, дружище, оставь эти штучки сейчас же. Ты вовсе не мой тип, – сказал я ему, но адреналин уже попал мне в кровь, и мой голос звучал хрипло.

– Когда мне понадобится убрать тебя, Флетчер, я воспользуюсь вот этим, – сказал он и поднял револьвер. – Я прошью тебя насквозь.

Мы позавтракали до рассвета, и я взял кружку кофе с собой на мостик, чтобы выпить его наверху, пока мы двигались вдоль пролива, к открытому океану. Матерсон сидел внизу, а Гатри развалился в рыбацком кресле. Поднявшись, Джимми принялся объяснять мне задачи сегодняшнего дня. Он был очень взволнован и походил на охотничью собаку, которая учуяла добычу и не может устоять на месте.

– Я хочу сделать несколько снимков с высоты этих пиков, – пояснил он. – Мне нужен ваш ручной компас, чтобы указать вам направление.

– Джим, скажи мне, куда тебе надо, и я доставлю тебя прямо на место, – предложил я.

– Давайте по-моему, шкипер, – упрямо ответил он, и я почувствовал, что не могу сдержать раздражения в голосе:

– Что ж, хорошо, орел-скаут, – он вспыхнул и отошел к перилам, чтобы навести компас на вершины. Минут через десять он заговорил снова.

– Можем ли мы развернуться градуса на два, шкипер?

– Конечно же, можем, – улыбнулся я в ответ. – Но тогда мы направимся прямо к краю Пушечного рифа и распорем ей брюхо.

Еще два часа у нас ушло на блуждания сквозь лабиринт рифов, пока я, наконец, не вывел «Балерину» через пролив в открытое море, обогнув Пушечный риф с востока. Это напоминало детскую игру «найди наперсток». Джимми выкрикивал «теплей», или «холодней», не давая мне совершенно никаких опознавательных знаков, с помощью которых я мог бы привести «Балерину» точно в то место, что он искал. На открытом пространстве волны вздымались величественной чередой, вырастая все выше по мере приближения к берегу. «Балерина», перекатываясь, раскачивалась на их гребнях, пока мы медленно подходили к внешнему рифу.

Здесь, где волны встречали коралловую преграду, их величие внезапно уступало место ярости, и они закипали, рассыпаясь высокими фонтанами пены, которая ливнем обрушивалась на риф, неся в себе всю мощь столкновения. Затем волны откатывались обратно, обнажая черные коварные клыки рифа, пена потоками сбегала со скал, а дальше уже надвигалась другая волна, изогнув громадную гладкую спину для атаки.

Джимми упорно направлял меня на юг курсом, ведущим к рифу, и я понимал, что мы где-то близко от его расчетов. Он, не отрываясь, наводил компас то на один, то на другой пик.

– Идите точно этим курсом, шкипер, – крикнул он.

Я взглянул вперед, оторвав на мгновение взгляд от таящего угрозу рифа. Новая волна поднялась и разбилась о риф, но в пятистах ярдах от нас остался узкий спокойный проход. В этом месте волна оставалась целой и невредимой и, не встретив на пути преграды, бежала дальше к берегу. С обеих сторон прохода волны разбивались о коралл, и только этот узкий проливчик был открыт для нас.

Внезапно я вспомнил похвальбу Чабби: «Мне было лет девятнадцать, когда я поймал своего первого горбыля в омуте Пушечного Пролома. Никто не захотел идти туда со мной, да я и не в обиде на них. Я и сам теперь ни за что не пойду, чего-чего, а мозгов у меня прибавилось.» Пушечный Пролом, вдруг понял я, вот куда мы идем! Я стал напряженно вспоминать, что же конкретно Чабби говорил мне о нем. «Если ты войдешь в него с моря, за два часа до большой воды, держись середины, пока не поравняешься с большой коралловой головой с правого борта, ее сразу можно узнать. Пойди как можно ближе к ней, а затем развернись. Ты окажешься прямо посередине большого омута, спрятанного за главным рифом. Чем ближе к стене рифа тем, старина, безопасней».

Я точно помнил эти его слова, произнесенные с похвальбой в баре «Лорда Нельсона». Любой другой, из немногих прошедших через Пушечный Риф, хвастался бы так же. «Никакой якорь там тебя не удержит, приходится налегать на весла, чтобы удержаться на месте – омут там бездонный, а горбыли просто отменные. Однажды я вытащил четыре рыбины, и самая мелкая весила триста фунтов. Мог бы поймать и больше, да время поджимало. В Пушечном Проломе не задержишься более двух часов после прилива – вода так и уходит, будто из моря вытащили какую-то пробку. Выходить нужно тем же путем, что и пришел, только приходиться сильнее уповать на Господа – на борту почти тонна рыбы, а под килем не будет и десяти футов. Есть и другой выход, через узкий пролив дальше в рифе. Но об этом я лучше промолчу. С меня хватило одного раза».

И вот теперь мы шли прямо к Пролому. Джимми вел нас точно на его середину.

– О’кей, Джимми, – крикнул я. – Вот мы и приехали. – Я приглушил ход прежде, чем, повернувшись, увидел его гнев.

– Мы почти пришли, черт возьми, – огрызнулся он. – Разве нельзя было подойти ближе?

– Что за недоразумение у вас, ребята? – раздался с нижней палубы голос Гатри.

– Джеймс, мне бы хотелось вам что-то показать, – я подвел его к навигационной карте. Пролом был отмечен на ней лаконично: тридцать фатомов эхолокации, у него не было названия и рекомендаций по судоходству. Я быстро сделал набросок двух наивысших пиков со стороны пролома и измерил транспортиром угол.

– Вот так, верно? – спросил я его. Он посмотрел мне на пальцы.

– Верно, не так ли? – с упорством повторил я, и он нехотя кивнул.

– Да, это то самое место, – согласился он. Вот тут-то я и рассказал ему о Пушечном Проломе в мельчайших подробностях.

– Но нам непременно надо туда попасть, – сказал он, когда я закончил свою речь, будто не услышал из нее ни слова.

– Никак не выйдет, – отрезал я. – Единственно, куда бы я желал сейчас направиться, так это в Грэнд-Хабор, остров Сент-Мери.

Что касается меня, то я считал контракт расторгнутым. Джимми спустился по лесенке вниз и через считанные минуты вернулся с подкреплением, Матерсоном и Гатри, причем оба были в бешенстве.

– Ты мне только скажи, и я оторву этому ублюдку руку и прихлопну его ее мокрым концом, – смакуя каждое слово, произнес Гатри.

– Парень говорит, что вы идете на попятную, – поинтересовался Матерсон. – Видимо, я что-то не так понял?

Мне пришлось еще раз рассказать о риске, связанном с Пушечным Проломом, и они мгновенно отрезвели.

– Подвезите нас как можно ближе, остальное я проплыву, – умолял меня Джеймс, но я ответил прямо Матерсону.

– Вы его потеряете, это я вам гарантирую. Хотите рискнуть?

Он не ответил, но было понятно, что Джимми для них слишком ценное приобретение, чтобы отважиться на такой риск.

– Ну позвольте мне попробовать, – настаивал Джим. Матерсон покачал головой.

– Если мы не можем войти в Пролом, дайте мне по крайней мере пройти вдоль рифа на буксире, – продолжал Джимми, и я понял, что мы везли на палубе, завернутое в брезент. – Я лишь пройдусь пару раз вдоль рифа и у входа в пролом.

Матерсон вопросительно взглянул на меня. Не часто мне предоставляется возможность, подобно этой, прямо на серебряном подносе. Я знал, что сумею провести «Балерину» на расстоянии плевка от кораллов без всякого риска, но тем не менее изобразил озабоченность.

– Для меня это будет чертовский риск, но если мы согласимся о некой сумме…

Я загнал Матерсона в угол и выудил у него дополнительную сумму – целую дневную оплату в пятьсот долларов, выплаченные авансом. Пока мы улаживали это дело, Гатри помог Джимми развернуть «сани» и отнести их на нижнюю палубу. Я убрал пачку банкнот и пошел налаживать буксир. Сани представляли идеальную конструкцию из пластика и нержавеющей стали. Вместо полозьев у них были плавники, весла и винты, которые контролировались рычагом ручного управления, расположенным ниже пластикового экрана. На носу было кольцо для буксирного каната. Когда «Балерина» потянет сани, Джимми придется лежать на животе за прозрачным экраном, дыша сжатым воздухом из двух емкостей, расположенных на шасси саней. На приборной доске были датчики глубины и давления, компас и таймер. С помощью рычага Джимми мог регулировать глубину погружения, а также отклоняться вправо и влево от хода «Балерины».

– Просто игрушка, – заметил я, и он покраснел от гордости.

– Спасибо, шкипер. Это моя собственная работа, – он уже натягивал резиновый подводный костюм, и пока его голова медленно пролезала сквозь прилипающий капюшон, я успел разглядеть табличку на шасси и запомнить ее содержание «Сделано фирмой „Подводный Мир Норта“, 5, Павильонная Аркада, Брайтон, Сассекс.»

Я выпрямился, как только голова Джимми показалась в отверстии капюшона.

– Пять узлов – неплохая скорость для буксира, шкипер. Если вы будете идти в сотне ярдов от рифа, я смогу подплыть поближе к нему и пройти почти вплотную.

– Прекрасно, Джим, – согласился я.

– Если я подниму желтый сигнал, не обращайте внимания. Я лишь обозначу находку, и мы вернемся к ней позже. Но если я подниму красный сигнал – это тревога. Постарайтесь отвести меня от рифа и подтяните к себе.

Я кивнул.

– Даю тебе три часа, – предупредил я его. – Иначе отлив начнет отходить через пролом, и нам придется уйти.

– О, этого более чем достаточно, – согласился он.

Мы с Гатри подняли сани через борт, и они с шумом упали в воду. Джимми забрался в них и расположился за экраном, поправляя маску и воздушную трубку. Он сделал несколько шумных вздохов и показал мне два больших пальца.

Я мигом поднялся на мостик и включил двигатель. «Балерина» набрала скорость, а Гатри принялся разматывать через корму толстый нейлоновый канат. Сани все удалялись от нас. Наконец, когда веревка длиной в сто пятьдесят ярдов размоталась до конца, сани дернулись и пошли на буксире. Джимми помахал рукой, а я установил «Балерину» на твердые пять узлов. Я описал дугу, приближаясь к рифу, волны нещадно раскачивали «Балерину».

Джимми помахал еще раз, и я увидел, как он наклонил рычаг управления вперед. Вдоль направляющих плавников брызнула пена, сани уткнулись носом в воду и нырнули вглубь. Угол натяжения каната резко изменился, так как сани ушли под воду и повернули к рифу. Канат дрожал от натяжения, как стрела, попавшая в цель, и вода летела от него в разные стороны.

Мы медленно шли вдоль рифа, приближаясь к пролому. Я рассматривал риф с расстояния, не отваживаясь на риск, и представлял, как Джимми, далеко в глубине, молча летит вдоль него, едва не касаясь стены высоких коралловых зарослей. Какое это должно быть необыкновенное ощущение! Я даже завидовал ему, и твердо решил попробовать прокатиться на санях, как только представиться подходящий случай.

Мы миновали пролом, и я услышал крик Гатри. Я бросил быстрый взгляд на корму и увидел, как позади нас закачался большой желтый воздушный шар.

– Он что-то нашел, – кричал Гатри.

Чтобы отметить место, Джимми бросил леску с грузом, и лампочка вспышки автоматически наполнила шар углекислым газом. Я уверенно шел вдоль рифа, и через четверть мили угол натяжения каната стал меньше и сани вынырнули из воды.

Я повернул судно от рифа, чтобы уйти на безопасное расстояние, спустился вниз, чтобы помочь Гатри вытянуть сани. Джимми неуверенной походкой прошел по нижней палубе, и когда он снял маску, губы его дрожали, а глаза горели сумасшедшим блеском. Он схватил Матерсона за руку и потащил его в салон, разбрызгивая морскую воду на столь любимой Чабби палубе. Мы с Гатри намотали канат на катушку и подняли сани на нижнюю палубу. Я вернулся на мостик и снова взял курс на Пушечный Пролом.

Матерсон и Джимми поднялись ко мне на мостик прежде, чем мы достигли Пролома, и Матерсон уже был заражен волнением Джимми.

– Парень хочет попробовать поднять находку, – сказал он, и я не стал спрашивать, что это такое.

– А какие размеры у нее? – спросил я вместо того и посмотрел на часы. У нас в запасе было около полутора часов, прежде, чем отлив начнет откатываться через пролом.

– Не очень большие, – успокоил меня Джимми. – Весит фунтов пятьдесят максимум.

– Ты уверен, Джеймс? А не больше? – я не доверял его энтузиазму, который мог приуменьшить необходимые для этой работы усилия.

– Клянусь!

– Ты хочешь привязать к находке воздушный мешок?

– Да, с его помощью можно ее поднять и оттянуть от рифа.

Я осторожно приблизил «Балерину» к желтому шару, который игриво покачивался в разинутых челюстях пролома.

– Ближе никак не смогу, – я крикнул ему вниз, и он одобрительно замахал рукой. Он вразвалочку прошлепал ластами по корме, поправляя снаряжение. Затем взял два воздушных меха, брезент, в который были завернуты сани, и привязал себя нейлоновым канатом. Я видел, как он с помощью ручного компаса сориентировался на желтый шар, еще раз бросил взгляд вверх на мостик, бултыхнулся через корму и исчез. Под кормой показались белые пузыри из его дыхательной трубки, а потом их цепочка потянулась к рифу. Гатри начал разматывать канат. Я старался удержать «Балерину» на месте, делая небольшие движения взад и вперед, чтобы держаться от рифа не ближе, чем на сто ярдов.

Постепенно пузыри Джимми приблизились к буйку, и он остановился возле него. Он работал в глубине под буйком, и я представлял, как он привязывает с помощью нейлоновых петель воздушные мехи к неведомому предмету. Нелегкая это работа, течение тянет и засасывает ненадутые баллоны. Но прикрепив петли, он уже смог накачивать мехи сжатым воздухом из своего акваланга.

Если Джим правильно оценил размеры находки, ему понадобится лишь слегка подкачать мехи, чтобы оторвать таинственный предмет ото дна, и как только тот всплывет, мы сможем оттащить его в более безопасное место, прежде чем поднимем на борт.

Я удерживал «Балерину» на месте минут сорок, когда внезапно над поверхностью воды выросли два блестящих надутых зеленых холма. Это всплыли мехи Джимми поднял свою находку.

Немедленно рядом с ними из воды показалась обтянутая капюшоном голова Джимми, и он поднял вверх правую руку. Это был сигнал к буксировке.

– Готов? – крикнул я Гатри.

– Готов! – он закрепил канат, и я начал медленно и осторожно отползать от рифа, чтобы не задеть мехи и случайно не выпустить державший их на плаву воздух.

Отойдя ярдов на пятьсот от рифа, я остановил «Балерину» и спустился с мостика, чтобы подтянуть пловца и его великанские мехи.

– Оставайся на своем месте, – рявкнул мне Матерсон, когда я приблизился к трапу. Я пожал плечами и вернулся к штурвалу. Да провались на месте вся ваша компания, думал я. Однако было трудно побороть щекочущее мне нервы волнение, глядя, как они тянут воздушные мехи вдоль судна. Они помогли Джимми подняться на борт, он сбросил с плеч тяжелый акваланг прямо на палубу и поднял маску.

Его голос, резкий и возбужденный, ясно доносился до меня.

– Да, это куш! – кричал Джимми. – Это…

– Внимательней, – предупредил его Матерсон, и Джимми отрезал от себя канат. Они все, задрав вверх головы, уставились на меня.

– Ребята, можете не обращать на меня никакого внимания, – ухмыльнулся я и помахал весело сигарой. Они отвернулись и сбились в кучу, чтобы посовещаться. Джимми говорил шепотом, а Гатри громко воскликнул «Господи!» и шлепнул Матерсона по спине. Затем они что-то выкрикивали и смеялись, подойдя к перилам кормы, и принялись вытягивать на борт воздушные мехи. Получалось это у них довольно неуклюже, «Балерину» сильно качало, а я, сгорая от любопытства, перегибался через перила.

Моей досаде и разочарованию не было границ, когда я увидел, что Джимми предусмотрительно завернул находку в брезент, которым ранее были обернуты сани. Ее подняли на борт в промокшем, наскоро связанном узле. Штука была тяжела, что было заметно по тому, как они с ней обращались, но размеров небольших, не больше «дипломата». Уложив на палубу, они радостно обступили ее. Матерсон улыбнулся мне:

– О’кей, Флетчер, можешь взглянуть.

Сцена была разыграна превосходно. Он сыграл на моем любопытстве как пианист-виртуоз. Мне ужасно хотелось взглянуть, что за штуковину они вытащили из моря. Я, сжав в зубах сигару, стал спускаться по трапу, чтобы присоединиться к их компании. Я был на полпути к передней палубе, на открытом пространстве, и Матерсон все еще улыбаясь, тихо произнес «Давай». Только тогда я понял, что это ловушка. Мои мысли начали крутиться так быстро, что все происходящее я воспринимал, как при замедленной съемке.

Я увидел, что зловещее черное дуло «сорок пятого» в руке Гатри медленно опускается, нацеливаясь мне прямо в живот. Майк Гатри принял снайперскую стойку, вытянув правую руку вперед, и ухмыляясь, щурил свои кошачьи глаза, глядя вдоль тяжелого черного ствола.

Я также увидел, как красивое юное лицо Джимми Норта исказила гримаса ужаса, как он потянулся, чтобы перехватить руку, державшую оружие, но Матерсон, все также улыбаясь, грубо оттолкнул его, и Джим качнулся вместе с «Балериной». Моя голова работала четко и быстро, но это не было последовательностью мыслей – я видел несколько образов одновременно. Я думал, как аккуратно мне подставили капкан – работа профессионалов. Я думал, также, что был самонадеян, полагая, что можно прийти к соглашению с волчьей стаей – для них было проще убить, чем сторговаться. Я думал, что следующим будет Джимми, коль он стал свидетелем этой сцены. Возможно, это было запланировано с самого начала. Мне стало грустно. Я успел полюбить этого парня. Я думал о тяжелой разрывной пуле, которую пошлет «сорок пятый», как она пробьет цель, разрывая ее с силой в две тысячи фунтов.

Указательный палец Гатри обвил курок, и я бросился в сторону, к перилам, все еще сжимая в зубах сигару, но знал, что было поздно. Дуло пистолета в руке Гатри подпрыгнуло вверх, и я заметил его неяркий блеск в лучах солнца. Оглушающий гром выстрела и тяжелая пуля достигли меня одновременно. Грохот оглушил меня, я откинул голову назад, сигара вылетела у меня изо рта, оставляя за собой хвост искр. Удар пули заставил меня согнуться, изгоняя воздух из моих легких, сбил меня с ног и отбросил назад. Я почувствовал, что ударился поясницей с перила. Я не ощутил боли, только сильный шок, от которого все онемело. Удар пришелся в грудь, в этом я был уверен, как и в том, что пуля прошила меня насквозь. Рана была смертельной, в этом не было сомнений. Я ожидал, что сознание мое вот-вот помутится, что я рухну без чувств, погружаясь в черную бездну.

Но, наткнувшись на перила, я опрокинулся назад и полетел за борт головой вниз, навстречу принявшим меня холодным объятиям моря. Это снова привело меня в чувство и, открыв глаза, я увидел серебристое облако пузырей и мягкий зеленоватый свет солнца, проникающий под воду. Мои легкие были пусты – воздух вышел из них от удара пули, и я, инстинктивно потянулся к поверхности за глотком воздуха. К моему изумлению, сознание не покинуло меня, и я понял, что как только вынырну из воды, Гатри не преминет разнести мне череп. Я перевернулся и нырнул глубже, неуклюже работая ногами, и поплыл под брюхо «Балерины».

С пустыми легкими путь показался мне бесконечным. Гладкое белое днище «Балерины» медленно проплывало надо мной, и я отчаянно двигался вперед, удивляясь, что в моих ногах еще оставалась сила.

Внезапно меня окутала темнота – мягкое темно-красное облако, и я чуть было не запаниковал, полагая, что теряю сознание. Но тут же понял, что это моя собственная кровь. Это ее извивающиеся облака окрасили воду. Крошечные рыбки-зебры метнулись со всех сторон сквозь кровь, жадно глотая ее. Я хотел ускорить движение, но рука не слушалась меня. Омертвев, она болталась вдоль тела, а вокруг клубилась кровь. Правая рука сохранила силу, и я греб ею, чтобы выбраться из-под брюха «Балерины». Я проплыл у нее под килем и поднялся, благодаря судьбу, к ватерлинии.

Подплыв к поверхности, я заметил конец нейлонового каната, что болтался с кормы. Небольшая его часть уходила под воду, и с облегчением я ухватился за него.

Вынырнув под кормой «Балерины», я с трудом втягивал в себя воздух. Легкие онемели, воздух приобрел во рту медный вкус, но я сделал вдох. Мое сознание все еще было ясным: сам под кормой, на палубе – волчья стая, а карабин заперт в машинном отсеке. Я потянулся изо всех сил, стараясь намотать конец каната себе на руку. Затем, поднял колени и уперся ступнями в шершавую планку, идущую вдоль ватерлинии. Я знал, что сил у меня хватит лишь на одну попытку. И она должны быть успешной. Сверху до меня доносились их голоса. Они что-то зло кричали друг на друга, но я не обращал внимания, собираясь с силами.

Я подался вверх, работая ногами и одной здоровой рукой. От напряжения у меня потемнело в глазах, а грудь совсем онемела. Однако мне удалось выбраться из воды, перевалившись через перила кормы, я повис на них, как пустой мешок на колючей проволоке. Я лежал так несколько секунд, пока сознание не прояснилось, чувствуя, как теплая липкая кровь стекает ручьем по моему боку и животу. Но это даже подстегнуло меня – я понял, как мало у меня в запасе времени, прежде, чем я рухну без чувств от потери крови. Отчаянно брыкнув ногами, я кувыркаясь, полетел на палубу, ударился головой о рыбацкий стул и зафыркал от новой боли. Мне удалось лечь на бок и взглянуть на свое тело. То, что я увидел, привело меня в ужас. Из меня потоками текла густая, вязкая кровь, собираясь в лужу. Я впился пальцами в палубу, подтягивая себя к рубке, и подтянулся к поручню входа. Еще одним диким усилием я постарался поднять себя вертикально, повиснув на одной руке и упираясь ногами, которые ослабли и едва слушались.

Быстрым взглядом окинув рубку, я посмотрел на переднюю палубу – туда, где все еще стояли трое, сбившись вместе у якорей. Джимми Норт отчаянно пытался снова надеть свой акваланг. На лице его застыло выражение ужаса и гнева, а голос звучал пронзительно. Он что-то кричал Матерсону.

– Вы грязные, мерзкие убийцы! Я нырну и отыщу его. Я вытащу его тело и, да поможет мне Бог, еще увижу, как вас отправят на виселицу.

Даже в моем плачевном положении я не мог не почувствовать прилив восхищения мужеством этого парня. Сомневаюсь, чтобы он догадывался, что и ему была уготована та же участь.

– Это же убийство, хладнокровное убийство! – крикнул он и повернулся к перилам, поправляя на лице маску. Когда Джимми оказался к ним спиной, Матерсон взглянул на Гатри и кивнул. Я попытался криком предупредить его, но из моего горла донесся лишь хрип. Он поднес дуло своего огромного сорок пятого к основанию его черепа, и резиновый капюшон поглотил звук выстрела. Голова Джимми дернулась, пробитая насквозь тяжелой пулей. Она вышла сквозь стекло его маски, разнеся его вдребезги. Сила выстрела повалила Джимми на бок, и он с шумом упал в воду. Затем наступила тишина, в которой звуки ветра и воды казались эхом погремевших выстрелов.

– Он потонет, – спокойно произнес Матерсон. – На нем был пояс для погружения. А нам бы не мешало заняться поисками Флетчера. Я бы не желал, чтобы его выбросило где-нибудь на берег с пулей в груди.

– Он увернулся, этот ублюдок, я не смог уложить его на месте, – возразил Гатри, и я больше ничего не расслышал. У меня подкосились ноги и я плашмя растянулся на палубе. Меня тошнило от шока и ужаса, от струящихся потоков крови.

Я видел смерть в разных жестоких обличьях, но то, как погиб Джимми Норт, потрясало. Внезапно у меня осталось единственное желание, которое я обязан был выполнить пока собственная жестокая смерть не унесет меня.

Я принялся потихоньку пробираться к дверце отделения. Белая палуба простиралась передо мной, как пустыня Сахара, и постепенно я начал ощущать свинцовую руку тяжкой усталости на моем плече. Вскоре я услышал их шаги по палубе надо мной и приглушенный звук их голосов. Они возвращались на нижнюю палубу.

– Секундочек десять, ну, прошу тебя, Господи! – прошептал я. – Больше мне не надо! – хотя и знал, что все напрасно. Они попадут в рубку раньше, чем я открою задвижки, но все равно я упорно подтягивал себя вперед.

На мгновение их шага замерли, затем послышались вновь. Они остановились на палубе, чтобы поговорить, и я моментально почувствовал облегчение, достигнув дверцы машинного отсека. Теперь я сражался с задвижкой. Казалось, она застряла навечно, и я понял, как ослаб. Но сквозь слабость я чувствовал, что злость возвращает меня к жизни. Я дергал задвижки и бил по ним, и наконец они отлетели. С трудом превозмогая усталость, я поднялся на колени. Новые капли алой крови брызнули на пол, когда я наклонился над дверцей. «Подавись собственной печенкой, Чабби», – подумал я невзначай и поднял дверцу. Она поднялась чертовски медленно, неимоверно тяжелая для меня, и я ощутил новые стрелы боли, пронзившие мне грудь там, где рвались раненые ткани.

Упав на живот, я отчаянно пытался нащупать приклад карабина. Наконец, мне удалось ухватиться за него правой рукой. Я устало потянул карабин, но он, казалось, намертво застрял в петлях и не поддавался моим усилиям.

Заслонка с тяжелым грохотом упала назад, и в тот же момент голоса на палубе смолкли. Я представил, как они прислушиваются.

– Давай сюда! – раздался громкий крик, и я узнал голос Матерсона.

В то же мгновение послышался топот бегущих ног, приближающихся к рубке.

– Иисус, вся палуба в крови! – орал Матерсон.

– Это Флетчер! – вторил ему Гатри. – Он вернулся через корму!

И тут мне удалось вытащить карабин из петель. Я едва не уронил его внутрь машинного отсека, только чудом удержав в руках, и перевернулся.

Я присел, держа карабин на коленях, и прижал спусковой крючок большим пальцем. Пот и соленая морская вода текли мне в глаза, мешая смотреть – я впился взглядом в дверь рубки. Матерсон вбежал, сделав несколько шагов, прежде чем заметил меня. Он остановился и, открыв рот, уставился на меня. Его лицо горело от возбуждения, он поднял руки, будто пытаясь защитить себя, и я поймал его на мушку. Бриллиант на его мизинце весело подмигнул мне. Я поднял карабин с колен одной рукой, и его тяжесть показалась мине невыносимой. Как только дуло поднялось до колен Матерсона, я нажал на спуск. С непрерывным оглушающим ревом карабин выплюнул целый рой пуль. Отдача вскинула дуло, и пули прошили тело Матерсона от живота до груди. Они отбросили его назад, к стенке, вспоров его как рыбу, чьи кишки можно выпустить одним движением ножа. Казалось, он начал танцевать резкую, гротескную джигу.

Я знал, что нельзя стрелять до последней пули – мне предстояло еще разделаться с Гатри, но заставить себя сдвинуть палец со спускового крючка я не смог, пули продолжали рвать тело Матерсона, разнося в щепки деревянную обшивку рубки. Внезапно я отпустил палец. Поток пуль иссяк, и Матерсон тяжело рухнул вперед. В рубке пахло порохом и кровью – это был тяжелый, сладковатый и липкий запах.

Гатри, пригнувшись, вбежал в рубку, в его вытянутой вперед правой руке был нацеленный в меня пистолет, из которого он послал только одну пулю. Я сидел прямо посередине рубки. Он мог убить меня с первого выстрела, у него было для этого достаточно времени. Но он торопился, он паниковал и не мог удержать равновесие. Выстрел прогремел у меня в ушах, и тяжелая пуля пронеслась мимо моей щеки. Отдача послала дуло вверх, и пока Гатри вновь наводил его на меня, я успел броситься в сторону и вскинуть карабин. Наверное, у меня оставалось патронов лишь на один раз, но мне повезло. Я не стал целиться, а просто нажал на спуск. Пуля попала Гатри в сгиб правого локтя, повредив сустав так, что пистолет перелетел через его плечо, и, упав на палубу, отлетел к шпигату кормы. Гатри увернулся в сторону, его вывернутая в суставе рука гротескно болталась, но в тот же момент мой карабин замолк.

Мы глядели друг на друга, оба раненые, но старый антагонизм по-прежнему разделял нас. У меня хватило сил подняться с колен и шагнуть в его сторону. Пустой карабин выскользнул у меня из рук. Гатри фыркнул и отвернулся, поддерживая разбитую руку здоровой. Он, шатаясь, направился к лежащему на палубе «сорок пятому». Я знал, что не смогу остановить его. Рана была не смертельной, и я не сомневался, что он стреляет ничуть не хуже с левой руки. И все же я, превозмогая себя, нашел силы перешагнуть через тело Матерсона и выбрался на нижнюю палубу, как раз в тот момент, когда Гатри нагнулся за пистолетом. Мне на помощь пришла «Балерина». Она толчком лишила Гатри равновесия, и пистолет снова отлетел через всю палубу. Гатри повернулся, чтобы броситься за ним, но поскользнулся в луже оставленной мной крови и упал.

Он рухнул тяжело, на искалеченную руку и вскрикнул от боли. Затем, перевернувшись, поднялся на колени и быстро пополз к черному блестящему пистолету.

Снаружи рубки, в специальной подставке, подобно бильярдным киям, стояли длинные гарпуны. Каждый был около десяти футов, с огромным стальным крюком на конце. Чабби отточил наконечники острее стилетов, чтобы они как можно глубже вонзались в тело рыбы, а сила удара отделяла бы голову от позвоночника. Затем рыбу было нетрудно подтянуть за толстую нейлоновую веревку, которая крепилась к гарпуну.

Гатри почти дополз до пистолета в тот момент, когда я открыл перемычку подставки и поднял один из гарпунов. Мой противник схватил пистолет левой рукой, сжимая его изо всех сил и целиком сосредоточившись на оружии. В это время я опять поднялся с колен, держа в одной руке гарпун, вскинув его вверх, целясь в согнутую спину Гатри. Как только острие коснулось его спины, я, нажав что было сил, вогнал гарпун, как можно глубже ему меж ребер. Шок отбросил Гатри на палубу, пистолет снова выпал у него из рук, а от покачивания судна он отлетел еще дальше.

Теперь Гатри кричал, это был душераздирающий вопль агонии – сталь глубоко пронзила его. Я нажал еще сильней пытаясь повредить сердце или легкие, но древко сломалось возле самого лезвия. Гатри снова откатился за пистолетом, в отчаянной попытке схватить оружие. Отбросив рукоять гарпуна, я не менее отчаянно пытался натянуть веревку, чтобы удержать его.

Как-то мне довелось увидеть двух женщин-борцов, сражающихся по колено в черной жиже. Это было в ночном клубе района Сант-Паули, в Гамбурге. И вот теперь мы с Гатри давали то же представление, только вместо грязи мы барахтались в луже крови. Извиваясь, мы катались по палубе, и нас безжалостно мотало из стороны в сторону покачиванием «Балерины».

Наконец, Гатри стал слабеть. Он пытался нащупать здоровой рукой торчащее в его спине лезвие. Однако мне при следующем толчке судна удалось накинуть ему на горло виток веревки и прижать ее конец ногой к подставке рыбацкого стула. Затем я, собрав остатки сил, сделал рывок. В одно мгновение из его горла с шумом вырвался выдох, язык выпал изо рта, тело расслабилось, конечности безжизненно вытянулись, а голова моталась из стороны в сторону от качки «Балерины». Я так устал, что мне было все безразлично. Моя рука непроизвольно разжалась, и веревка выскользнула из нее. Я откинулся назад и закрыл глаза. Забытье окутывало меня, словно саван.

Когда сознание вернулось, мне показалось, что лицо горит, словно обожженное кислотой. Губы распухли, а жажда жгла, как лесной пожар. Я пролежал лицом вверх не менее шести часов под тропическим солнцем, безжалостно палившим меня. Медленно я перекатился на бок и беззвучно заплакал от безграничности боли, пронзающей мне грудь. Я немного полежал без движения, чтобы боль ослабла, и начал исследовать рану. Пуля под углом прошила бицепс левой руки, не задев кости, и вышла, проделав громадную дыру, через трицепс. Сразу после этого она пропахала мне грудь. Рыдая от усилий, я ощупал рану пальцем. Ребро было задето, и ощущалась открытая кость – она была сломана, и на конце ее оставались плоские свинцовые осколки пули, а в обгорелой плоти застряли щепки ребра. Пуля прошла через толстые мышцы спины и вырвалась наружу ниже лопатки, оставив дыру размером с кофейную чашку. Я снова повалился на палубу, тяжело дыша и пытаясь побороть приступы головокружения и тошноты. Мои исследования вызвали кровотечение, но теперь я, по крайней мере, знал, что пуля не задела грудную полость. У меня оставался шанс выжить. Пока же я отдыхал, с грустью разглядывая себя. Мои одежда и волосы запеклись от крови, палуба была залита кровью – она засохла, почернела и блестела на солнце.

Гатри лежал на спине. Остаток гарпуна все еще торчал из него, а на шее болталась веревка. В его животе уже начали собираться газы, он вспух, что придавало мертвецу сходство с беременной женщиной.

Я поднялся на колени и пополз. Тело Матерсона наполовину загораживало вход в рубку – разнесенное на куски пулями оно напоминало изуродованную жертву какого-то хищника. Я переполз через него и заскулил, увидев ледник позади бара.

Я выпил три банки кока-колы подряд, захлебываясь от нетерпения и жажды. Я проливал ледяной напиток себе на грудь, стоная и отфыркиваясь при каждом глотке. Затем я снова прилег отдохнуть, закрыл глаза, и мне захотелось уснуть навсегда.

«Черт, где это мы?» – вопрос вернул меня в чувство. «Балерина» плыла вдоль коварных рифов и отмелей побережья.

Я с трудом поднялся на ноги и добрел до блестящей от крови палубы. За бортом плескались пурпурные воды Мозамбикского пролива, вокруг была чистая линия горизонта, а над ней причудливо громоздились облака, поднимаясь к высокому синему небу. Отлив и ветер отнесли нас далеко на восток, и вокруг было только море.

Ноги не держали меня, я упал и, наверно, проспал какое-то время. Когда я проснулся, в голове у меня немного прояснилось, но рана мучительно онемела. Каждое движение было невыносимым. Ползком на коленях, опираясь на одну руку, я добрался до душевой, где хранилась аптечка. Я сорвал с себя рубашку и влил прямо в рану неразбавленный раствор антисептика. Потом наскоро заткнул раны бинтом и, как умел, сделал повязку, что стоило мне неимоверных усилий. На меня снова накатило головокружение, и я рухнул без чувств на линолеум пола.

Я пришел в себя все еще с неясным сознанием и слабым, как новорожденный младенец. Пришлось как следует повозиться, прежде, чем мне удалось сделать перевязь для больной руки, а путь до мостика показался нескончаемым странствованием, где сменялись то головокружение, то боль, то тошнота.

Двигатель «Балерины» заработал мгновенно. Он заурчал так же нежно, как и прежде.

– Отвези меня домой, любовь моя, – прошептал я и установил ее на автопилот. Я задал ей примерное направление. «Балерина» легла на курс, и я вновь погрузился в забытье, растянувшись на палубе, и был даже раз погрузиться в спасительную темноту.

Должно быть, я проснулся от изменения хода «Балерины». Она больше не раскачивалась на исполинских волнах Мозамбика, а лишь спокойно покачивалась, тихо проплывая по укрытому от ветров морю. Стало быстро темнеть. Я с трудом поднялся к рулю и едва успел, так как впереди, в меркнущем свете, смутно виднелась полоска суши. Заглушив двигатели, я пустил ее в свободное плавание. Она нежно закачалась на мелководье. Я узнал очертания земли – это был Большой Остров Чаек.

Мы прошли мимо пролива, ведущего в Грэнд-Харбор, слегка отклонившись к югу, и приплыли к самой южной оконечности цепочки крохотных атоллов, составляющих группу островов Сент-Мери. Повиснув на руле, я вытянул шею вперед. Завернутый в брезент сверток все еще лежал на передней палубе. Я решил, что должен во что бы то ни стало от него избавиться. Я сам еще толком не понимал почему. Смутно я догадывался, что это должно быть, карта в крупной игре, в которую я оказался втянутым помимо собственной воли. Я знал, что мне нельзя появиться с этим свертком в Грэнд-Харбор на виду у всех. Из-за него убиты уже трое, а мне едва не отстрелили полгруди. В этом брезенте, видимо, спрятано сильнодействующее средство. Чтобы добраться до передней палубы мне понадобилось минут пятнадцать. Я дважды терял сознание, и, когда подполз к свертку, громко рыдал при каждом движении.

Полчаса я напрасно пытался развернуть жесткий брезент и развязать узлы на нейлоновой веревке. Владея только одной рукой с онемевшими и негнущимися пальцами, которые даже нельзя было сжать в кулак, это была напрасная затея. Я снова был близок к обмороку и испугался, что упаду без чувств, пока этот сверток все еще валяется на палубе. Лежа на боку, я по последним лучам солнца определил свое местоположение по отношению к острову. По верхушкам пальм и высшей точке я тщательно запомнил приметы этого места. Затем открыл дверцу в ограждении палубы, через которую обычно втягивали рыбу, и из последних сил стал передвигать сверток. Я прижал к нему обе стопы и подтолкнул к краю. Он упал с тяжелым плеском и мелкие брызги подпрыгнули вверх к моему лицу.

От напряжения рана снова открылась, и свежая кровь просочилась сквозь мою неуклюжую повязку. Я попытался, пересечь палубу, но не смог, и снова потерял сознание, едва добравшись до салона.

Меня разбудило утреннее солнце и жадные крики птиц. Когда я открыл глаза, мне показалось, что солнце чем-то закрыто, оно было темным, словно при затмении. У меня снова померкло в глазах, и когда я попытался пошевелиться, то для этого не нашлось сил. «Балерина» стояла, как-то странно накренившись – возможно, застряла в песке после отлива.

Я глянул вверх. Три чайки с черными спинами, каждая размером с индюшку, сидели рядком на перекладине. Скривив шеи, они смотрели вниз на меня. У них были желтые сильные клювы. Верхняя часть клюва заканчивалась изогнутым ярко-красным крюком. Они наблюдали за мной блестящими черными глазками, и от нетерпения распушали перья. Я пытался прогнать их криком, но губы мои едва шевелились. Я был совершенно беспомощен, понимая, что с минуты на минуту они бросятся к моим глазам. Они всегда кидались в глаза.

Одна из чаек набралась смелости и, расправив крылья, опустилась на палубу возле меня. Затем, сложив крылья, она вперевалочку сделала ко мне несколько шагов и мы пристально посмотрели друг на друга. Я еще раз попробовал закричать, но не смог выдавить из себя ни звука, а чайка подошла еще ближе, вытянув шею и открыв уродливый клюв. Она издала скрипучий угрожающий крик. Мне показалось, что все мое измученное тело подалось в сторону от птицы. Внезапно тон криков изменился, и воздух наполнился шумом крыльев. Птица, за которой я наблюдал, прокричала скова, но уже разочарованно, и поднялась в воздух. Я почувствовал на лице движение воздуха от взмахов ее крыльев.

Наступила долгая тишина. Я лежал на грязной палубе, пытаясь побороть приступы головокружения. Внезапно откуда-то раздались скрипящие звуки. Я поднял голову им навстречу, и в тот же момент на уровне палубы показалось шоколадное лицо. Нас разделяло лишь два фута.

– Боженьки мои, – раздался знакомый голос. – Да это же мистер Харри!

Позже я узнал, что Хенри Уоллес, охотник за черепахами с Сент-Мери, разбил бивуак на одном из атоллов и, поднявшись утром со своего сделанного из соломы ложа, увидел «Балерину», стоящую, уткнувшись в песок отлива, а вокруг тучей кружились чайки. По мокрому песку он добрался до судна, перелез через перила, и его взгляду предстала жуткая бойня на палубе «Балерины». Мне хотелось сказать ему, как я был благодарен увидеть его здесь, был готов пообещать ему бесплатное пиво до конца его дней, но вместо этого я расплакался; слезы поднимались к моим глазам, будто из неиссякаемых колодцев. Сил громко рыдать не было.

– Ну, это всего лишь царапина, – произнес доктор Нэбб. – Абсолютно никакого повода для беспокойства.

И он решительно потрогал рану.

У меня от боли перехватило дыхание, а он еще ощупывал мне спину. Если бы у меня хватило сил, я бы летел с больничной койки что было духу, но лишь слабо простонал.

– Послушай, Док. Разве тебя не учили, что существует морфий и прочая ерунда, еще тогда, когда ты чуть не завалил свой диплом? – осведомился я, скрипя зубами.

Нэбб обошел меня и взглянул мне в лицо. Он был пухлый, с красной физиономией – лет под пятьдесят; волосы и усы посвечивали сединой. Его дыхание подействовало на меня как анестезия.

– Харри, дружок, эти вещи стоят денег – а ты кто такой, скажи, у тебя что – государственная страховка, или ты частный пациент?

– Я только что сменил статус – теперь я частный.

– Верно, – согласился Нэбб. – Человек с положением в обществе.

Он кивнул сестре:

– Ну что ж, дорогая, придется дать мистеру Харри чуть-чуть морфина, прежде, чем мы продолжим.

И пока он ждал, когда приготовят укол, продолжал подбадривать меня:

– Прошлой ночью мы влили в тебя целых шесть пинт крови, ты почти пересох. Пришлось наполнить тебя, как губку.

Вряд ли можно было ожидать, чтобы на Сент-Мери практиковали медицинские светила. Я бы мог поверить даже в то, что он, как ходили слухи по острову, работает в паре с владельцем похоронного бюро Фредом Кокером.

– И долго вы намерены держать меня здесь, Док?

– Не больше месяца.

– Месяц? – я попытался привстать, но две сестры удержали меня, что, кстати, было нетрудно сделать.

– Месяц это слишком, ведь сейчас самый сезон. На следующей неделе у меня новые клиенты, – запротестовал я.

Сестра уже торопилась ко мне со шприцем.

– Вы хотите меня разорить? Я не могу упустить ни одного клиента.

Сестра вводила в меня иглу.

– Харри, старина, забудь о сезоне. Тебе не придется снова ловить рыбу, – и Нэбб принялся выбирать из меня осколки кости и кусочки свинца, что-то весело напевая себе под нос. Морфин смягчил боль – но не мое отчаяние. Если мы с «Балериной» упустим полсезона, дальше мы не протянем. Я снова окажусь в финансовых тисках. Черт, как я ненавижу деньги. Вскоре я оказался завернут в чистые белые бинты и добавил солнца в улыбке.

– Возможно, вы слегка потеряете способность владеть левой рукой, Харри, детка. Не исключено, что она останется слабее и будет плохо слушаться, но у вас зато будут замечательные шрамы, чтобы хвастать перед девушками… Он окончил перевязку и повернулся к сестре:

– Меняйте повязку каждые шесть часов, промывайте эузолом и давайте обычную дозу антибиотика каждые четыре часа. Три могадона сегодня, а завтра я посмотрю его во время обхода.

Он обернулся, улыбаясь мне. Его улыбка обнажила плохие зубы под неряшливыми усами:

– Вся полиция собралась под дверями этой палаты. Мне придется сейчас их впустить.

Нэбб направился к двери, затем остановился, усмехнувшись:

– Ну и отделал ты этих двоих – прямо размазал по всей картине. Хорошо стреляешь, Харри, детка.

Инспектор Дейли явился облаченный в безукоризненно отглаженную форму цвета хаки, накрахмаленную и только что из стирки. Кожаные ремни были начищены до блеска.

– Добрый день, мистер Флетчер. Я пришел взять у вас показания. Надеюсь, у вас найдется для этого достаточно сил.

– Я чувствую себя просто великолепно, инспектор. Ничто обычно не бодрит так, как пуля в грудной клетке.

Дейли обернулся к констеблю, что следовал за ним и знаком приказал присесть на стул у моей кровати. Тот сел и приготовил блокнот для стенографирования, сказав при этом сочувственно:

– Сожалею, что вы ранены, мистер Харри.

– Спасибо, Уолли, но видел бы ты этих двоих.

Уолли был одним из племянников Чабби, и его мать стирала мне белье. Это был высокий, сильный, темнокожий симпатичный парень.

– Я видел их, – сказал он. – Это, конечно, что-то!

– Если вы готовы, мистер Флетчер, – жестко прервал Дейли, не одобряя нашу болтовню, – мы начнем.

– Начали, – сказал я и приготовился произнести новую версию. Как и все хорошие рассказы, он был абсолютно правдив и точен, опущены лишь некоторые детали. Я не упомянул о свертке, который Джеймс Норт поднял, а я затопил у Большого Острова Чаек. Не сказал я и о том, в каком месте мы вели поиски. Дейли, конечно, это интересовало, и он постоянно возвращался к этому.

– Но что они искали?

– Не имею понятия. Они соблюдали предосторожность, чтобы не проболтаться.

– Так где же это произошло? – настаивал он.

– В районе за рифом Селедочной Кости, южней мыса Растафа. – От Пушечного рифа это было миль пятьдесят.

– Вы бы могли точно указать место, где они ныряли?

– Не думаю, могу ошибиться на несколько миль. Я лишь следовал их указаниям.

Дейли задумчиво жевал свой шелковистый ус.

– Хорошо. Вы уверены, что они напали на вас без предупреждения?

Я кивнул.

– Зачем это они сделали? Почему пытались убить вас?

– Мы этот вопрос как-то не обсуждали. Я не имел возможности спросить их об этом.

Я снова почувствовал слабость и усталость и не хотел рассказывать дальше, боясь проболтаться: «Когда Гатри начал стрелять в меня из своей пушки, я полагал, что он не намерен вести со мной беседы».

– Здесь не до шуток, Флетчер, – сухо произнес Дейли, а я позвонил в колокольчик над моей головой. Сестра, должно быть, уже ждала у двери.

– Сестра, я чувствую себя архискверно.

– Вам придется уйти, инспектор, – она повернулась как наседка, к двум полицейским и выдворила их из палаты. Затем подошла поправить мне подушку. Она была симпатичным созданием с огромными темными глазами. Ее осиную талию перетягивал ремень, еще более подчеркивающий красивую пышную грудь, на которой у нее были прицеплены значки и медали. Блестящие каштановые локоны выбивались из-под кокетливой форменной шапочки.

– Как тебя зовут? – прохрипел я.

– Мэй.

– Сестричка Мэй, почему я никогда не встречал тебя раньше? – спросил я, когда она наклонилась, чтобы поправить мне простыни.

– Должно быть, плохо смотрели, мистер Харри.

– Ну, зато, теперь насмотрюсь, – белая накрахмаленная блузка была лишь в нескольких дюймах от моего носа. Сестра быстро выпрямилась.

– Говорят, вы сущий дьявол, – сказала она. – Я знаю, что мне не наврали. – Однако она улыбнулась: – А теперь спите. Вам надо поправляться.

– Да, у нас еще будет время поговорить, – сказал я, и она рассмеялась.

В течение следующих трех дней у меня было достаточно времени для размышлений. Посетителей ко мне не пускали до тех пор, пока было не начато официальное расследование. Дейли выставил у дверей моей палаты охранника, и я уже не сомневался, что мне выдвинут обвинение в самом что ни на есть жутком убийстве.

Моя палата была прохладной и полной свежего воздуха. Из окна открывался изумительный вид на лужайки и стоящие в отдалении баньяны, а за ним виднелись увенчанные пушками мощные стены форта. Пища была здоровой, с обилием рыбы и фруктов, а сестрица Мэй стала мне близким, если не самым лучшим, другом. Она даже как-то раз пронесла для меня бутылку «Чивас Регал», которую мы спрятали в судне. От нее я узнал, как всполошился весь остров из-за доставленного мной в Гренд-Харбор груза. Она также рассказала мне, что Гатри и Матерсона похоронили на следующий день на старом кладбище. В этих широтах труп быстро портится. За эти три дня я решил, что будет лучше, если сверток, который я утопил возле Большого Острова Чаек, еще полежит некоторое время на дне. Я был уверен, что отныне за мой будет следить множество глаз, и положение мое было незавидным. Я не знал кто будет следить и почему. Мне следует опуститься на дно и не высовываться до тех пор, пока я не пойму, где меня может подстерегать следующая пуля. Не нравилась мне эта игра. Меня могут убрать. Нет, я должен следить за ситуацией.

Я также много размышлял о Джиме Норте, и каждый раз меня охватывала странная грусть. Я пытался убедить себя, что он лишь случайный незнакомец на моем пути, но это не помогало. В этом была моя слабость, которой я должен остерегаться. Я стал очень быстро привязываться к людям. Я всегда старался действовать в одиночку, избегая привязанностей, и после нескольких лет тренировки мне это стало удаваться. Редко кто мог проникнуть под мою броню, как это сделал Джимми Норт.

К концу третьего дня я почувствовал себя намного сильней, я уже мог самостоятельно садиться в постели, испытывая при этом лишь умеренную боль.

В моей палате проводили официальное дознание. Это было закрытое заседание, на которое собрались лишь главы законодательной, юридической и исполнительной властей Сент-Мери.

Сам Президент, облаченный в черный костюм и белоснежную рубашку, с серебристым венцом вокруг лысины, председательствовал на этих заседаниях. Ему помогал судья Харкнесс – высокий, худой, загорелый до черноты, а инспектор Дейли представлял исполнительные органы. Важнейшей заботой Президента был мой комфорт и здоровье. Я был одним из его ребят.

– Прошу вас, не утомляйте себя, мистер Хари. Если вам что-то необходимо, спрашивайте, не стесняйтесь Мы ведь здесь лишь за тем, чтобы услышать вашу версию. Пожалуйста, не надо волноваться. С вами ничего не произойдет.

Инспектор Дейли хмурился, видя как подследственного объявляют невиновным еще до суда. Я еще раз повторил свою историю и, пока я говорил, Президент делал одобрительные замечания, каждый раз, когда я останавливался, чтобы перевести дыхание, а когда я закончил рассказ, он затряс головой от удивления.

– Я вам только одно хочу сказать, мистер Харри: не много найдется людей, которые бы с такой отвагой и мужеством противостояли бандитам, как это сделали вы. Верно, джентльмены?

Судья Харкнесс охотно согласился, а инспектор Дейли промолчал.

– И это действительно были бандиты, – продолжал он. – Мы послали их отпечатки пальцев в Лондон, и сегодня нам сообщили, что они прибыли сюда по фальшивым паспортам, оба они зарегистрированы в Скотланд-Ярде. Бандиты оба. – Президент взглянул на судью Харкнесса: – У вас есть вопросы, судья?

– Не думаю, мистер Президент.

– Прекрасно, – с радостью кивнул тот. – Ваше мнение, инспектор?

Дейли достал отпечатанный на машинке лист. Президент не стал скрывать своего раздражения:

– Мистер Флетчер еще очень болен, инспектор. Я надеюсь, что ваши вопросы действительно важны…

Инспектор на минуту задумался, а Президент также живо продолжал:

– Хорошо, мы все одного мнения. Наше заключение – смерть в результате несчастного случая. Мистер Флетчер действовал в целях самообороны и посему не несет никакой ответственности за содеянное. Против него не будет выдвинуто никаких обвинений. – Он обернулся к сидящей в углу стенографистке: – Вы это записали? Отпечатайте и пришлите мне копию на подпись. – Затем он встал и подошел к моей кровати.

– Вы скоро поправитесь, мистер Харри. Я жду вас к обеду в Доме Правительства, как только вы будете себя хорошо чувствовать. Я желал бы еще раз услышать вашу историю

В следующий раз, когда я предстану перед судом, а это непременно произойдет, – я буду надеяться на такое же снисхождение.

Меня официально признали невиновным, разрешили принимать посетителей.

Чабби с супругой пожаловали парой, наряженные в свое стандартное платье номер 1. Миссис Чабби испекла непревзойденные банановые пирожные, зная мою к ним слабость. Чабби был ужасно рад видеть меня живым и поэтому разрывался между облегчением и гневом, по поводу того, что я натворил с «Балериной». Сердито глядя на меня, он высказал все, что думает по этому поводу.

– Ни за что не удается вычистить палубу. Она, парень, промокла насквозь. А твой проклятый карабин разнес вдребезги всю обшивку салона. Мы с Анджело работаем уже третий день, и надо будет еще столько же.

– Прости, Чабби, когда в следующий раз мне придется в кого-то стрелять, я попрошу его встать к перилам.

Я знал, что стоит Чабби закончить ремонт деревянных частей, никто не заметит, где же раньше были повреждения.

– Ладно, а когда тебя выпишут? Такая рыба сейчас идет, Харри!

– Совсем скоро, Чабби, этак через недельку.

Чабби фыркнул:

– А знаешь, Фред Кокер дал телеграммы всем твоим клиентам – ты, мол, тяжко болен, и все заказы передал Мистеру Колмену. – Я вышел из себя.

– Передай Фреду Кокеру, чтобы его черная задница явилась сюда собственной персоной, да поживее!

У Дика Колмена был договор с «Хилтоном». Они купили ему два рыболовных судна, на которые Колмен пригласил откуда-то парочку шкиперов. Никому из них не удавалось поймать настоящую рыбу, не было у них рыбацкого чутья. Дик с трудом добывал себе клиентов, и я был готов поклясться, что Фред получил хорошенькую компенсацию за то, что отдал ему мои заказы. Кокер появился на следующее утро.

– Мистер Харри, доктор Нэбб сказал мне, что вы не сможете выйти в море до конца сезона. Я не имею права подводить клиентов – чтобы они прилетев сюда за шесть тысяч миль, нашли вас на больничной койке. Я не мог себе этого позволить, мне надо заботиться о своей репутации.