Посредине корабля стояла высокая палубная надстройка — личные покои фараона. Их построили из тяжелых досок драгоценного кедра и так перегрузили обстановкой, что это серьезно ухудшило управляемость барки. На верхней площадке аляповатой надстройки, под навесом из тщательно обработанных мягких шкур газелей, аккуратно сшитых и украшенных изображениями старших богов и богинь, за витиеватой загородкой из живых лилий в величественном одиночестве сидел фараон. Ноги его украшали золотые сандалии филигранной работы, а одежда была из тa— кого белого полотна, что оно сияло, как высокие кучевые облака летом. На голове у фараона возвышалась двойная корона, сочетавшая белую корону Верхнего Египта с головой ястреба, символом богини Нехбет, и красную корону Нижнего Египта с головой кобры, символом богини Буто, божества Дельты.

Хотя корона и была двойной, по иронии судьбы наш возлюбленный государь потерял Дельту около десяти лет назад. В наши смутные времена другой фараон правил Нижним Египтом, и он тоже носил двойную корону или, по крайне мере, свой собственный вариант двойной короны Египта. Этот самозванец был смертельным врагом нашего государя, и постоянные войны между двумя царствами истощили казну обоих государств и пролили много крови молодых мужчин. Египет был разорен и измучен. Истории нашей страны более тысячи лет, и такое случалось всякий раз, когда слабый правитель надевал мантию фараона. Только сильный, смелый, умный человек мог удержать в своих руках оба царства.

Чтобы развернуть тяжелое судно против течения и подвести к пристани дворца, его кормчий должен был отойти к противоположному берегу реки. Если бы он шел так, ему хватило бы ширины Нила на завершение поворота. Очевидно, он недооценил силы ветра и течения и начал разворачивать судно с середины реки. Сначала барка, сильно накренившись, повернулась поперек течения, и высокая надстройка, как парус, приняла на себя удар ветра пустыни. С полдюжины надсмотрщиков свирепо захлестали кнутами по спинам гребцов, и звуки ударов отчетливо донеслись до нас по воде.

Под ударами кнутов гребцы лихорадочно налегли на весла, вода у борта корабля вспенилась: по сотне весел с каждой стороны забили по воде, и никто не попытался хоть как-то заставить их работать в лад. Тем временем на палубе корабля Нембет, престарелый флотоводец и командир барки фараона, то отчаянно чесал длинную всклокоченную бороду, то беспомощно всплескивал руками.

И над всем этим адом неподвижно и отрешенно, как статуя, сидел фараон. Да, действительно, вот он, Египет.

Затем скорость разворота барки упала, она перестала поворачивать и направилась прямо к пристани в тисках течения и ветра. И кормчий судна, и команда, несмотря на бешеные и беспорядочные усилия, были, казалось, бессильны завершить маневр и либо развернуть корабль против течения, либо остановить его и не разбить золоченый нос о гранитные глыбы пристани.

Когда все присутствующие поняли, что сейчас произойдет, крики приветствий замерли. На берегу и на воде установилась страшная тишина. Народ на обоих берегах Нила молчал, крики и беспорядочный шум с палубы корабля еще отчетливее доносились до нас.

Внезапно глаза собравшихся обратились к «Дыханию Гора». Ладья покинула свое место в строю флотилии и понеслась вверх по реке на быстрых, как крылья, веслах. Весла «Дыхания Гора» ритмично опускались и поднимались. Ладья подошла так близко к носу барки фараона, что толпа затаила дыхание от ужаса. По ней пронесся шорох, похожий на шум ветра в камышах. Столкновение казалось неизбежным, но в самый последний момент Тан поднял над головой сжатый кулак. Одновременно гребцы по обоим бортам ладьи затабанили и рулевой резко повернул весло.

»Дыхание Гора» замедлила движение и остановилась перед грузным судном фараона. Два корабля нежно коснулись друг друга, и прикосновение это походило на поцелуй девственницы. На какое-то мгновение кормовой мостик «Дыхания Гора» почти сравнялся с основной палубой большого корабля.

В тот же момент Тан встал на борт мостика. Он успел сбросить с себя сандалии, снял оружие и доспехи. Вокруг пояса завязал легкий пеньковый канат. Затем прыгнул с одного корабля на другой, и легкий канат полетел за ним в воздухе.

Как будто очнувшись от оцепенения, толпа на берегу пришла в движение. Если кто-то из присутствующих еще не знал Тана, то к концу дня точно узнает его имя. Правда, Тан уже прославился в войнах с войсками узурпатора из Нижнего царства. Однако в деле его видели только собственные войска, а рассказы о подвигах всегда действуют слабее, чем увиденное своими глазами.

И вот перед глазами фараона, всего царского флота и населения Карнака Тан перескочил с одного корабля на другой и с ловкостью леопарда опустился на палубу барки.

— Тан! — Я уверен, что моя госпожа Лостра первая выкрикнула это имя. Вторым был я.

— Тан! — заорал я, и все люди вокруг меня подхватили имя. — Тан! Тан! Тан! — Они скандировали его, как хвалебный гимн только что явившемуся богу.

Очутившись на палубе огромного судна, Тан быстро повернулся и побежал на нос корабля, таща за собой тонкий длинный канат. Команда «Дыхания Гора» привязала к его канату тяжелый трос толщиной с руку. Теперь они пустили его за борт, и Тан, наклонившись назад, потянул трос на себя. Его руки и спина покрылись потом, но он втянул трос на палубу.

К этому времени горстка людей из команды царского судна поняла, что происходит, и бросилась помогать. Под руководством Тана они три раза обернули трос вокруг бушприта царского судна, и как только трос был закреплен, Тан дал знак своей ладье отойти.

»Дыхание Гора» рванулась вверх по течению, быстро набирая скорость. Затем канат вдруг кончился, и огромный вес царского судна потянул ладью назад. В какой-то момент я подумал, что ладья перевернется и утонет, но Тан предвидел силу удара и жестом приказал команде смягчить его, затормозив веслами.

Хотя ладья сильно накренилась и зачерпнула зеленой нильской воды, она все-таки устояла и туго натянула канат. Довольно долго все оставалось по-прежнему. Легкая ладья не могла повлиять на движение грузного судна. Два корабля сцепились, как крокодил и старый бык: бык не может вырваться, а крокодил не в силах затащить его в воду. Тогда Тан, стоя на носу царской барки, повернулся лицом к ее команде. Одним властным жестом он привлек к себе внимание, и тут же положение на борту резко изменилось. Гребцы были готовы подчиниться ему.

Флотоводец Нембет командовал всеми флотами фараона и имел звание Великого Льва Египта. Многие годы назад он был одним из сильнейших бойцов, но теперь стал старым и дряхлым. Тан принял командование из его рук без всякого усилия, так же естественно, как течение реки подхватывает щепку. Команда барки ждала его приказов.

— Вперед! — знаком приказал он гребцам по левому борту, и они с силой налегли на весла.

— Назад! — Он выбросил вперед сжатый кулак, скомандовав гребцам по правому борту, и те глубоко погрузили заостренные весла в воду. Тан отступил к левому борту и знаками отдавал приказы рулевому «Дыхания Гора», умело сочетая действия обеих команд. Однако барка продолжала двигаться к пристани, и теперь только узкая полоска воды отделяла корабль от гранитных глыб.

Наконец медленно, слишком медленно судно начало поворачиваться против течения, поддаваясь усилиям легкой гребной ладьи. Однако крики на берегу снова замерли, когда люди увидели, что полоска воды становится все уже и уже и вот-вот произойдет роковое несчастье: огромное судно врежется в камни пристани и распорет себе брюхо. Случись это — нет сомнений, каковы были бы последствия для Тана. Он захватил командование, отстранив престарелого флотоводца, и теперь должен нести полную ответственность за ошибки старика. Если фараона силой толчка выбросит с трона и двойная корона, а с ней и его достоинство покатятся по палубе, как глиняный горшок, если судно государства под его ногами пойдет ко дну и на глазах у подданных царя придется вытаскивать из реки, как мокрого щенка, у флотоводца Нембета и у вельможи Интефа будет повод обратить все недовольство фараона на нахального выскочку.

Я беспомощно стоял на берегу и дрожал от страха за своего друга. И тогда случилось чудо. Огромное судно уже почти налетело на мель, и Тан стоял так близко к берегу, что голос его ясно донесся до меня.

— Помоги мне, великий Гор! — воскликнул он.

Я никогда не сомневался, что боги часто принимают участие в делах людей. Тан — человек Гора, а Гор — бог ветра.

Ветер дул три дня и три ночи из бескрайних просторов Сахары. Сила его достигала половины силы урагана, и все это время он дул ровно, но теперь вдруг прекратился. Он не затих постепенно, как это часто бывает, а просто перестал дуть. Рябь, которая пестрила поверхность реки, исчезла, вода стала гладкой, и ветви пальм на берегу, мелко дрожавшие на ветру, вдруг затихли, словно скованные внезапным морозом.

Освободившись из когтей ветра, царская барка выпрямилась и поддалась усилиям «Дыхания Гора». Ее слоноподобный корпус повернулся против течения, и она встала параллельно пристани в тот самый момент, когда борт ее коснулся причала. Течение Нила остановило движение судна и поставило его неподвижно у берега.

Прежде чем судно понесло назад, Тан отдал последнюю команду. На берег полетели швартовочные канаты, руки людей быстро подобрали их и закрепили на швартовочных глыбах. Легко, как гусиное перышко, гигантская царская барка надежно встала у пристани, и ни трон, на котором сидел фараон, ни высокая корона на его голове не были побеспокоены швартовкой.

Мы, свидетели этого подвига, взорвались ревом похвал, выкрикивая скорее имя Тана, чем фараона Скромно, как и следовало, Тан даже не попытался ответить на наши крики. Если бы внимание людей, собравшихся приветствовать царя, снова обратилось на него, это было бы серьезным грехом и, разумеется, после этого ни на какую благосклонность фараона он бы рассчитывать не мог. Фараон очень ревниво относился к собственной особе. Поэтому Тан тайком приказал «Дыханию Гора» подойти к борту царского судна. Когда огромный парус барки скрыл ее, он спрыгнул за борт на палубу своей ладьи, предоставив сцену, на которой завоевал признание, царю, прибывшему на праздник Осириса.

Однако я успел заметить злобу и недовольство на лице Нембета, нашего древнего флотоводца, Великого Льва Египта, когда тот сходил на берег позади фараона. Я понял, что Тан заработал себе еще одного влиятельного врага.

Я СДЕРЖАЛ слово и выполнил обещание, данное Лостре, в тот же день, когда проводил генеральную репетицию. Перед началом представления мне удалось на целый час оставить влюбленных наедине.

На территории храма Осириса, где и должен был состояться спектакль, в палатках переодевались актеры, занятые в главных ролях. Я намеренно поставил шатер Лостры в некотором отдалении от других, за одной из огромных колонн, поддерживающих крышу храма. Я стоял на страже у входа в шатер, а Тан приподнял противоположную стенку и проскользнул внутрь.

Я старался не подслушивать и не обращать внимания на восторженный вскрик, когда они обнялись, на их тихое воркование и приглушенный смех, нежные стоны и вздохи, сопровождавшие благопристойные ласки. В тот момент я уже не стал бы им мешать. Я был уверен: их страсть не найдет своего логического завершения. Спустя много лет и Лостра и Тан подтвердили мне это. Моя госпожа была девственницей в день своей свадьбы. Если бы кто-нибудь из нас троих знал, как близок этот день, мы вели бы себя совсем по-другому.

Хотя я остро ощущал опасность, угрожавшую нам, пока влюбленные оставались наедине, не мог ни словом, ни действием разлучить их. Рубцы от кнута Расфера еще жгли мне спину, а в глубине души, где прячутся грехи, недостойные мысли и влечения, таилась жгучая зависть к влюбленным, но я все равно позволил им оставаться наедине гораздо дольше, чем следовало.

Я не слышал приближения вельможи Интефа. Он подбивал свои сандалии мягкой лайковой кожей, чтобы заглушить шаги, и двигался бесшумно, как призрак. Многие придворные и рабы испытали на себе кнут или удавку Расфера, обронив неосторожное слово, случайно подслушанное вельможей во время его беззвучных странствий по залам и коридорам дворца. Однако за многие годы жизни во дворце у меня развилось чувство, позволявшее ощутить его присутствие прежде, чем он появится откуда-нибудь из темного угла. Это чутье иногда подводит меня, но в тот вечер оно сослужило хорошую службу. Подняв глаза, я вдруг увидел его прямо перед собой: он выскользнул между колоннами гипостильного зала и пошел прямо ко мне, высокий и стройный, как поднявшаяся кобра.

— Вельможа Интеф! — воскликнул я так громко, что даже сам испугался. — Какая честь для меня видеть вас на репетиции. Я буду благодарен вам за любой совет или предложение… — Слова струей хлынули из моих уст. Я изо всех сил старался скрыть смущение и предупредить влюбленных об опасности.

Я преуспел в этом даже больше, чем ожидал. Я услышал испуганный шорох в шатре, где одевалась Лостра. Затем раздался легкий шелест задней стенки шатра, и Тан ушел той же дорогой, какой пришел.

В другое время мне бы не удалось так легко обмануть вельможу Интефа. Он сумел бы прочесть вину на моем лице так же легко, как иероглифы на стенах храма или мои собственные письмена на свитках. Однако в тот вечер он был ослеплен собственной яростью и намеревался наказать меня за мой последний проступок. Он не буйствовал, не кричал. Вельможа наиболее опасен тогда, когда говорит мягким, шелковым голосом и ласково улыбается.

— Милый Таита, — произнес он почти шепотом. — Я узнал, что ты внес кое-какие изменения в начальное действие спектакля, хотя я лично утвердил сценарий. Я не могу поверить в подобное своеволие с твоей стороны. Я пришел сюда по такой жаре, дабы самому убедиться в этом.

Разыгрывать невинность или неведение было уже бесполезно, поэтому я склонил голову и постарался придать своему лицу огорченное выражение.

— О, мой господин, это не я приказал внести изменения. Это его святейшество, настоятель храма Осириса…

Однако вельможа нетерпеливо оборвал меня:

— Разумеется, он, но только после твоих уговоров. Мы же оба прекрасно знаем старика. В его голове с рождения не появлялось ни одной собственной мысли, а в твоей их более чем достаточно.

— Но мой господин! — возразил я.

— Что ты придумал на этот раз? Опять сон, ниспосланный тебе богами? — спросил вельможа Интеф, и голос его зазвучал тихо и ласково, как шипение священных кобр, которые кишели на каменном полу храма.

— Но мой господин! — Я изо всех сил старался изобразить благородное негодование. Я в самом деле красочно описал настоятелю, как Осирис явился мне во сне в образе черного барана и пожаловался, что на его празднике в храме должна пролиться кровь.

До этого жрец не возражал против реалистического представления, которым вельможа Интеф собирался развлечь фараона. Я прибегал к помощи снов, только когда был не в силах убедить вельможу иными способами. Сама мысль об участии в столь низком зрелище, запланированном вельможей на первое действие спектакля, внушала мне глубокое отвращение. Конечно, мне известно, что некоторые дикие народы Востока приносят людей в жертву своим богам. Касситы, живущие на востоке за реками-близнецами Тигром и Евфратом, бросают новорожденных в горящую печь. Караванщики, которые бывали в тех далеких странах, рассказывают и о других жестокостях, творящихся там во имя религии, например об убийствах девственниц ради хорошего урожая или обезглавливании пленных перед статуей трехголового бога.

Мы же, египтяне, люди цивилизованные, поклоняемся мудрым и справедливым богам, а не кровожадным чудовищам. Я попытался убедить своего господина в этом. Я объяснял ему, что только один раз за всю историю Египта фараон принес в жертву людей в храме Сета, а затем четвертовал их трупы и разослал забальзамированные части тел правителям каждого нома вместо предупреждения. В истории это и сегодня вспоминают с отвращением. Менотепа и по сей день называют кровавым царем.

— Это не человеческое жертвоприношение, — возражал вельможа. — Это заслуженная кара, которая будет приведена в исполнение новым способом. Ты же не будешь отрицать, милый Таита, что смертный приговор всегда был важной частью нашей системы законодательства? Тод — вор, он крал царские сокровища и должен умереть, хотя бы и для того, чтобы другим неповадно было.

Рассуждение казалось разумным, но я-то знал, что справедливость его нисколько не волнует, — он просто защищал свои сокровища и хотел произвести благоприятное впечатление на фараона, который так любил пышные зрелища. Так что выбора у меня не было. Пришлось отправиться спать, а утром рассказать свой сон настоятелю храма. А теперь вельможа Интеф улыбался мне, обнажая ряд безупречно белых зубов, и от этой улыбки кровь стыла у меня в жилах и волосы вставали дыбом.

— Послушайся моего совета, — прошептал он мне прямо в лицо. — Пусть тебе сегодня приснится другой сон. И какой бы бог ни явился тебе в прошлый раз, пусть сегодняшний отменит предыдущее повеление настоятелю и одобрит мой сценарий. Если этого не произойдет, у Расфера снова найдется работа. Это я тебе обещаю. — Он повернулся и пошел прочь, оставив меня у шатра. Меня переполняло двойственное чувство: с одной стороны, он не обнаружил влюбленных, а с другой стороны, к моему огорчению, мне теперь придется выполнить его ужасное повеление.

Однако после ухода вельможи репетиция прошла с таким успехом, что настроение мое снова улучшилось. Лостра сияла от счастья после свидания с Таном, и ее красота казалась божественной, а молодой и могучий Тан походил на воплощение молодого Гора.

Разумеется, меня не могло не расстроить появление на сцене моего Осириса, потому что теперь я знал, какую судьбу уготовил ему вельможа Интеф. Осириса играл красивый мужчина средних лет по имени Тод, который был судебным приставом, пока его не поймали на воровстве сокровищ из казны вельможи Интефа: ему понадобились деньги на содержание молодой и дорогостоящей куртизанки. Я не чувствовал особого удовлетворения от того, что мой анализ счетов выявил несоответствие доходов и расходов.

Вельможа освободил Тода из-под стражи до вынесения приговора, чтобы он сыграл роль бога подземного царства в моей мистерии. Вельможа обещал не судить его, если он хорошо сыграет роль Осириса. Несчастный Тод не подозревал, какая опасность скрывается за словами Интефа, и с рвением, достойным сочувствия, принялся играть бога, поверив, будто сможет заработать себе прощение. Он не знал, что вельможа тайно подписал смертный приговор и вручил свиток Расферу, который был не только государственным палачом, но и по моему выбору должен был сыграть Сета в нашем маленьком спектакле. Мой господин решил, что Расфер может совместить обе обязанности в тот вечер, когда мистерия будет представлена фараону. Хотя Расфер был единственным кандидатом на роль Сета, теперь, глядя, как он репетирует первое действие спектакля с Тодом, я сожалел о своем выборе. Я содрогнулся при одной мысли о том, насколько настоящее представление будет отличаться от репетиции.

После репетиции я исполнил свой приятный долг, проводив госпожу обратно на женскую половину дворца. Она не позволила мне уйти, оставив сидеть с ней и слушать восторженный пересказ событий дня и той роли, которую Тан в них сыграл.

— Ты видел, как он воззвал к великому богу Гору и как бог немедленно пришел к нему на помощь. Конечно же, он пользуется полным покровительством и защитой Гора, правда? Гор не позволит никакому злу случиться с ним — в этом я совершенно уверена.

Мне пришлось выслушать множество подобных мыслей, и она ни разу не вспомнила о разлуке и самоубийстве. Как легко меняется ветер молодой любви!

— После сегодняшнего подвига Тана — спасения барки государства от крушения — он, конечно же, должен завоевать высокое расположение фараона, правда, Таита? Пользуясь благосклонностью и бога, и фараона, он сможет остаться здесь, а мой отец не посмеет послать его прочь. Ты согласен, Таита?

Лостра как будто предлагала мне подтвердить и одобрить каждую счастливую мысль, которая приходила ей в голову, и она не разрешила мне покинуть женскую половину, пока я не запомнил по меньшей мере дюжину посланий бессмертной любви и не поклялся лично передать их Тану.

Когда же, измученный, я наконец добрался до своих комнат, мне не пришлось отдохнуть и там. Почти все мальчики-рабы ждали меня, такие же веселые и возбужденные, как и госпожа. Им не терпелось узнать мое мнение о событиях того дня, и особенно о том, как Тан спас барку фараона и о значении этого происшествия. Они толпились вокруг меня на террасе у реки, пока я кормил своих зверюшек, и изо всех сил старались привлечь мое внимание.

— Старший брат, правда, что Тан воззвал к богу о помощи и бог немедленно вмешался? Ты видел, как это случилось? Говорят, что бог повис над головой Тана в образе сокола, простирая крылья над его головой. Это правда?

— А правда, что фараон наградил Тана титулом Товарища фараона и подарил ему поместье в пятьсот федданов плодородной земли на берегу реки?

— Старший брат, говорят, что оракул святилища Тота, бога мудрости, в пустыне составил гороскоп Тана. Оракул предсказывает, что Тан будет величайшим воином в истории Египта и фараон будет почитать его выше всех своих людей.

Сейчас забавно вспоминать их детские возгласы и вопросы, понимая, сколько истины прозвучало в них. Однако в то время я отогнал от себя эти мысли, а заодно и мальчишек, придав своему лицу суровое выражение.

Я укладывался спать с мыслью о том, что население городов-близнецов Луксора и Карнака полюбило Тана всей душой, а это обременительная, если не сомнительная, честь. Слава в народе возбуждает зависть высоких сановников, а восхищение толпы переменчиво. Люди с равным удовольствием и разрушают кумиров, от которых устают, и ставят себе новых.

Гораздо безопаснее жить невидимым и незаметным, к чему я всегда и стремился.

ПОСЛЕ полудня шестого дня праздника торжественная процессия оставила виллу фараона в середине царских владений между Карнаком и Луксором и отправилась к храму Осириса по церемониальной аллее, окаймленной двумя рядами гранитных львов.

Огромная волокуша, на которой возвышался золоченый трон фараона, была столь велика, что людям, тесной толпой стоявшим по краям аллеи, приходилось высоко задирать головы, чтобы разглядеть царя. Волокуша двигалась по аллее, влекомая упряжкой из двадцати могучих быков с венками цветов на рогатых головах. Ее полозья с громким скрежетом царапали каменные плиты аллеи.

Во главе процессии шли сто музыкантов, которые играли на лирах и арфах, били в бубны и барабаны, гремели трещотками и систрами, дули в длинные прямые трубы из рогов сернобыков или витых рогов диких баранов. За ними следовал хор из ста лучших певцов Египта, исполнявший хвалебные гимны фараону и богу праздника Осирису. Хором, разумеется, управлял я. За нами следовала почетная стража из отряда Синего Крокодила с Таном во главе. Толпа приветствовала его криками. Когда он проходил мимо в своих блестящих доспехах и шлеме, украшенном страусиными перьями, многие девушки визжали от восторга и падали в обморок, не выдерживая прилива чувств, которые охватывали их при виде нового героя.

За почетной стражей шел великий визирь со своими знаменосцами, потом шествовала знать, а также часть отряда Сокола, и только за ними следовала огромная волокуша фараона. Всего же здесь собралось несколько тысяч самых богатых и влиятельных людей Верхнего царства.

Когда мы приблизились к храму Осириса, настоятель и все жрецы выстроились на лестнице, заняв места между высокими пилонами, чтобы встретить фараона Мамоса. Храм блестел свежей краской, и в теплых, светло-желтых лучах заходящего солнца барельефы на внешних стенах сверкали разнообразием цветов. Веселое облако знамен и флагов колыхалось на шестах, закрепленных в отверстиях стен.

У основания лестницы фараон спустился со своего трона и стал величественно подниматься по лестнице из ста одной ступени. Хор занял места по обеим сторонам лестницы. Я стоял на пятидесятой ступени и успел разглядеть царя за те несколько секунд, пока он поднимался по лестнице мимо меня.

Я уже видел фараона, поскольку он был моим пациентом, но забыл, как мал его рост для бога. Он едва доставал мне до плеча, однако высокая корона Египта придавала ему величие. В руках, сложенных по обычаю на груди, он держал плеть и посох — знаки царской власти и божественного происхождения. Я вновь отметил, как гладки и безволосы, почти женственны, его руки и как малы и стройны ноги. Пальцы рук и ног украшали кольца. На предплечьях были амулеты, а на запястьях — браслеты. Грудь украшала пластина красного золота, инкрустированная многоцветным фаянсом с изображением бога Тота, несущего перо истины. Эта драгоценность была настоящим сокровищем, и за пятьсот лет своего существования она украшала грудь семидесяти царей до нашего фараона.

Лицо его под высокой двойной короной покрывала пудра белого, как у покойника, цвета. Глаза были очерчены угольно-черной краской, а губы — ярко-алой. И все же, несмотря на толстый слой грима, лицо казалось вздорным, губы, тонкие и прямые, выглядели бессильными. Глаза, как и следовало ожидать, беспокойно скользили по окружающим.

Фундамент великого дома Египта дал трещину, и царство раздирали междоусобицы. Даже у бога есть свои тревоги. Когда-то царство простиралось от моря за семью рукавами дельты на севере до первых порогов к югу от Асуана и было величайшей империей на земле. Но он и его предки выпустили из рук царство, и теперь враги стаями кружили вокруг границ и поднимали вой, как гиены, шакалы и стервятники, пирующие на трупе Египта.

На юге угрожали черные племена Африки, на севере, по берегам великого моря, свирепствовали морские пираты, а в дельте Нила засели войска лжефараона. На западе, в пустыне, жили коварные бедуины и хитрые ливийцы, а на востоке, что ни день, появлялись новые огромные племена, и все они наводили ужас на нашу страну, которую многочисленные поражения научили робости и лишили уверенности в своих силах. Ассирийцы и мидийцы, касситы, хурриты, хетты — им, казалось, не было числа.

Каково же преимущество нашей древней цивилизации, если она дряхлеет и слабеет с течением времени? Как сможем мы сопротивляться варварам с их дикой яростью, жестокостью, наглостью и страстью к насилию и грабежу? Я был убежден, что этот фараон, как и те, которые предшествовали ему, не способен вернуть стране былую славу. Он даже не мог родить себе наследника. Отсутствие наследника короны Египта, казалось, беспокоило его даже больше возможной потери трона. Он уже возвел на брачное ложе двадцать жен. Все они рожали ему дочерей. У него было целое племя дочерей и ни одного сына. Фараон не желал признавать, что в этом виноват скорее всего он, их отец. Он советовался с каждым известным врачом Верхнего царства и посетил каждого предсказателя и каждое важное святилище.

Я знал об этом, потому что сам был одним из тех ученых лекарей, к которым он обращался. Признаться, не без трепета думал я, какой рецепт выписать богу, и даже удивлялся, зачем ему советоваться с простым смертным по такому деликатному вопросу. Тем не менее я прописал ему бычьи яйца, жаренные в меду, и посоветовал найти самую красивую девственницу в Египте и возвести ее на брачное ложе не позже чем через год после ее первых месячных.

Я не очень доверял своему собственному средству, однако яйца быка, приготовленные по моему рецепту, — блюдо вкуснейшее, а поиск самой красивой девственницы в стране развлечет фараона и позволит сочетать приятное с полезным. Да и с чисто практической точки зрения, если фараон будет спать с достаточно большим количеством молодых женщин, какая-нибудь из них наверняка родит ему сына.

Во всяком случае, я утешал себя тем, что мои лекарства не были столь суровыми, как средства, предлагаемые моими старшими собратьями. В особенности это касается отвратительных снадобий, выдуманных сумасшедшими знахарями из храма Осириса, которые называют себя врачами. Если мое лекарство не принесет никакой пользы, оно наверняка не повредит — в этом я был абсолютно уверен. Если бы я только знал, каковы будут последствия моего легкомысленного совета и как судьба накажет меня за него! Я бы скорее сам сыграл роль Тода в своей мистерии, чем вымолвил хоть слово фараону.

Я был польщен и несколько удивлен, когда услышал, что фараон принял мой совет всерьез и приказал своим номархам и правителям прочесать всю страну от Эль-Амарны до порогов в поисках быков с сочными яйцами и девственниц, которые могли соответствовать требованиям моего рецепта. Мои осведомители при царском дворе сообщали мне, что он уже отверг сотни претенденток на титул самой красивой девственницы в стране.

Но вот царь быстро прошел мимо меня и вошел в храм под подобострастные завывания жрецов и раболепные поклоны настоятеля. Великий визирь и его свита последовали за фараоном, а за ними беспорядочной толпой ринулись менее знатные подданные, которым хотелось занять места перед сценой. Места в храме было мало. Только могущественные и очень знатные люди могли купить себе место у вороватых жрецов и пройти во внутренний двор. Остальным пришлось смотреть мистерию через ворота во внешнем дворе. Многие тысячи придворных будут разочарованы, так как им придется довольствоваться чужими рассказами о представлении. Даже мне, устроителю спектакля, удалось пробиться через толпу только после того, как Тан увидел, в какую переделку я попал, и послал мне на помощь двух своих людей, которые проложили мне дорогу в помещение, отведенное актерам.

Перед началом спектакля нам пришлось вытерпеть несколько витиеватых речей. Их произносили все, начиная с местных чиновников и правителей и кончая самим великим визирем. Во время прелюдии я проверил еще раз, все ли готово к представлению. Я переходил от шатра к шатру, проверял костюмы и грим актеров, успокаивал некоторых из них, помогая преодолеть приступы страха перед сценой, или удовлетворял простые капризы.

Несчастный Тод с испугом думал, что его игра может не понравиться Интефу. Мне удалось успокоить его. Я заставил его выпить немного порошка красного шепена, чтобы ослабить боль, которую ему предстояло испытать.

Когда я подошел к шатру Расфера, тот пил вино с двумя дружками из дворцовой стражи и точил камнем клинок короткого бронзового меча. Я сам придумал для него грим, чтобы сделать его еще более отвратительным, чем в жизни, а это было совсем нелегкой задачей. И сразу понял, насколько удачен мой грим, когда он осклабился, обнажив свои черные страшные зубы, и предложил мне вина.