Глава 16

Когда Аркадий добрался до своей каюты, его уже так трясло, что он решил принять радикальные меры. Взяв полотенце, он спустился на палубу ниже, в небольшую раздевалку, где по стенам висели крючки для одежды и плакатик: «Порядочный гражданин уважает собственность других». Под плакатиком от руки было написано: Денные вещи берите с собой».

С ножом, спрятанным в полотенце, Аркадий вошел в баньку. Для «Полярной звезды» банька была немыслимой роскошью. Оборудовала ее команда, и, хотя размерами банька была чуть больше телефонной будки, на ее отделку пошли настоящие кедровые доски. В углу — несколько крупных валунов, под которыми проходили трубы с горячим паром, ведерко и ковшик, тоже из кедра. В воздухе уже висел густой парок. С полка свисали две пары чьих-то ног, слишком тощих, чтобы принадлежать убийцам.

В московских Сандунах или в сибирской бане по-черному — какая разница — российский человек уверен, что нет лучшего средства от всех хвороб, чем хорошая банька. С помощью веника и пара излечиваются и простуды, и артриты, и нервные заболевания, а для похмелья банька — первое дело. На «Полярной звезде» она никогда не пустовала.

Поры Аркадия расширились, на лбу и груди выступили крупные капли пота. Хотя ноги и руки еще не совсем хорошо повиновались ему, сильно обморозиться он не успел. Как только он избавится от трясучки, мысли придут в порядок, голова заработает яснее.

Ковшиком Аркадий плеснул на валуны. Из серых они стали на мгновение черными, но тут же обсохли; горячий пар в помещении стал еще более плотным. На полу лежал березовый веник: им так здорово выгонять из себя излишки спиртного и всякие хвори, но Аркадий никогда не верил в целительность самоистязания, пусть даже и по рецепту врача.

— Собираешься что-нибудь брать в магазине? — донеслась до него сквозь пар английская фраза. Голос принадлежал Ланцу, наблюдателю от американцев. — К черту все, мы идем прямиком в Датч-Харбор. Другие посудины предпочитают ходить в Колумбию или Байю.

— Если только пиво, — ответил ему Дэй, странный тип.

— Не хочешь попробовать травки? Из трубки? Сильна штучка, моментально раскручивает.

— Ну уж спасибо.

— Боишься? Могу сделать тебе замес, выглядит, как обычная сигарета.

— Да я даже не курю. А потом, я собираюсь вернуться в колледж. Не хочу превращаться в наркомана здесь, на Юконе. Нет уж.

— Вот зануда, — проговорил Ланц, когда Дэй, выйдя из облака пара, скрылся за дверью.

Судя по звуку, Ланц высморкался в полотенце. Медленно сполз с полка. Он был кожа да кости, походя на бледную, с длинными конечностями саламандру.

— О, гляньте-ка, кто это подкрадывается тут к людям, чтобы подслушать. Ну что, Ренько, готовишься промотать свои доллары в Датч-Харборе?

— Не думаю, что сойду на берег.

— И никто не сойдет. Говорят, это благодаря твоим выкрутасам.

— Может быть.

— А еще я слышал, что даже если и сойдут, то уж точно без тебя. Так кто же ты, Ренько: полицейский или заключенный?

— Завидная это работенка — идти на траулере к американским берегам.

— Да, если тебя отпускают на берег, а не держат взаперти на борту. Бедный товарищ Ренько.

— Похоже, я много теряю.

— Похоже, тебе много нужно. А на самом деле тебе остается только гулять по палубе и ждать, что кто-нибудь сжалится и принесет тебе пачку сигарет. Очень патетично.

— Очень.

— Я куплю тебе чего-нибудь сладенького, жвачки, что ли. Ты же, видимо, ради этого и устраивался сюда.

Дверь за Ланцем закрылась, Аркадий плеснул еще воды на камни и вновь улегся на лавке. То, что даже американцам было ясно, в какой переплет он попал, испугало его.

Но еще больше его пугала непостижимость происшедшего. Неужели Зина ушла с танцев только для того, чтобы узнать у Марчука, с кем ей отправляться на берег? Бессмыслица. И после этого она осталась на корме. По записям Скибы и Слезко выходило, что Лидия ходила по средней палубе в 11.15, а Зина в это время была еще жива, стояла у поручней на корме. Это было за пятнадцать минут до того, как Ридли вернулся на «Орел», и за пятьдесят пять минут до отхода американского судна. Зина была слишком умна для того, чтобы бежать в таких условиях. Владивосток бы потребовал провести на обоих американских судах обыск, и компания, наполовину советская, согласилась бы. После рассказа Марчука стало ясно, что для того, чтобы не возникло подозрений в побеге с корабля, необходимы два условия: американцам нужно находиться на расстоянии, исключающем возможность добраться до них вплавь, а с «Полярной звезды» не должно пропасть ничего из вспомогательных плавсредств. Так если бегство было невозможным, чего в таком случае хотела Зина?

Ему вдруг захотелось пива. Сахалинские траулеры занимались выгодным бизнесом, подбирая ящики с пивом, которые японцы привязывали к крабовым ловушкам, и оставляя им взамен упаковки с лососевой икрой. Вот такого бы пива, холодного, как море, из которого его выловили, Аркадий сейчас бы выпил с удовольствием, не то что той теплой бурды, которую варил Обидин.

Дверь открылась. Сквозь густой пар Аркадию показалось, что на вошедшем были ботинки. Крупное тело обнажено, если не считать полотенца вокруг бедер. Обуви на нем не было никакой: ноги темно-синие, почти лиловые от густой татуировки, выполненной в виде каких-то пышных вьющихся зарослей, из которых пальцы выступали звериной лапой. Поднимавшийся до колен рисунок делал мужчину похожим на какое-то мифическое существо. Ученый назвал бы его мезоморфом. Фигура его была подобранной, мускулистой и широкогрудой. Старые татуировки кое-где уже выцвели, но Аркадий еще довольно ясно мог рассмотреть на обеих ногах мужчины двух обвитых цепью грудастых красавиц, взбирающихся по его бедрам выше, туда, где из-под края полотенца выбивались языки красного пламени. На правой стороне грудной клетки — кровоточащая рана с именем Христа, на левой — ястреб, держащий в когтях сердце. Кожа на груди изуродована огромным рубцом: явная работа лагерной администрации. Когда она видела на теле заключенного что-то, что ей не нравилось, рисунок выжигался с помощью марганцовокислого калия. По рукам мужчины спускались зеленые рукава в виде драконов на правой и названий тюрем, лагерей, пересылок на левой: Владимир, Ташкент, Потьма, Сосновка, Колыма, Магадан и еще и еще — свидетельство огромного жизненного опыта. Свободны от татуировки были только кисти рук и шея, так что в целом вид был такой, будто человек одет в темный костюм, либо, когда пар сгущался, казалось, что голова и ладони существовали отдельно от тела. А человеку знающему сразу становилось ясно, кто стоит перед ним: урка или профессиональный преступник.

Это был тралмастер Карп Коробец. Он широко улыбнулся Аркадию и произнес:

— Ты похож на дерьмо.

— Мы знакомы, — дошло до сознания Аркадия чуть раньше, чем он выпалил.

— Уже двенадцать лет. Еще в столовой, когда ты начал задавать вопросы, я сказал себе: «Ренько, Ренько — знакомая фамилия».

— Статья 146, вооруженный грабеж.

— Ты хотел подвести меня под вышку за убийство, — напомнил ему Коробец.

Теперь память Аркадия работала как часы. Двенадцать лет назад Карп, тогда огромный рыхлый парень, работал с проститутками, бывшими вдвое старше его самого, в Марьиной Роще. Между проститутками и милицией обычно выдерживалось негласное соглашение, особенно в те времена, когда признано было, что проституции в социалистическом обществе существовать не может. Но дело было в том, что парень начал грабить клиентов своих подруг, не давая тем времени даже надеть штаны. Один из них, ветеран, увешанный медалями, стал сопротивляться, и Карпу пришлось успокоить его молотком навсегда. В те годы волосы его были светлее и длиннее, чем сейчас, чуть завиваясь вокруг ушей. Аркадий присутствовал на суде, давал показания как старший следователь отдела убийств. Карпа он не узнал и еще по одной причине — лицо его здорово изменилось, линия волос начиналась гораздо ниже, чем прежде. Если зэк наносил поперек лба какую-нибудь надпись, подобную «Раб СССР», кожу в лагерях удаляли хирургическим путем, стягивали ее затем вниз; у некоторых волосы начинали расти чуть ли не от бровей.

— Что у тебя тут было? — спросил Аркадий, указывая на лоб тралмастера.

— «Коммунисты пьют кровь народную».

— Во весь лоб? — Даже видавший виды Аркадий удивился. Перевел взгляд на его грудь. — А здесь?

— «Партия = Смерть». В Сосновке ее выжгли кислотой. Тогда я написал «Партия — б…». После того как они выжгли и это, кожа слишком истончилась, чтобы писать еще что-то.

— Короткая у тебя получилась карьера. Ну что ж, Пушкин тоже умер молодым.

Карп отмахнулся от пара. Темно-голубые глаза его лежали в глубокой складке. Пятерней взъерошил волосы: длинные сверху, короткие по бокам, по-советски. Тело же принадлежало неандертальцу. Перепачканному чернилами неандертальцу.

— Должен сказать тебе спасибо, — проговорил Коробец, — в Сосновке мне дали специальность.

— Спасибо не мне. Благодари тех, кого ты грабил и избивал, тех, кто опознал тебя.

— Мы делали там корпуса для телевизоров и радиоприемников. У тебя никогда не было «Мелодии»? А то, может, я ее вот этими руками… Конечно, это было давно, задолго до того, как я зажил нормально. Странная штука жизнь, а? Теперь я — матрос первого класса, а ты — второго. И я — твой старший.

— Странная штука море.

— Вот уж кого я не думал встретить на «Полярной звезде». Что же случилось со всемогущим старшим следователем?

— Странная штука земля.

— Теперь для тебя все странно. Так всегда бывает, когда теряешь свое кресло вместе с партбилетом. Скажи мне, чем это ты тут занимаешься? Что ты делаешь здесь по приказу так называемого инженера-электрика?

— Делаю кое-что для капитана.

— Е… я твоего капитана. Ты что здесь, в Москве что ли? На «Полярной звезде» всего десяток начальников, все остальное — команда. У нас своя система, свои дела мы решаем сами. Я решаю. С чего это ты интересуешься Зиной Патиашвили?

— Произошел несчастный случай.

— Знаю, я сам нашел ее. Если это просто несчастный случай, зачем же ты лезешь?

— У меня есть опыт, ты знаешь. Что ты можешь сказать о Зине?

— «Она была честной труженицей. Коллектив понес большую утрату». — Карп расплылся в улыбке, во рту у него блеснуло золото. — Как видишь, и я научился произносить всю эту чушь.

Аркадий поднялся с лавки. Глаза их оказались на одном уровне. Карп выглядел мощнее Аркадий неторопливо сказал:

— Я был дурак, что не узнал тебя первым. А ты дурак еще больший, если уж сказал, кто ты такой.

Карп выглядел обиженным.

— Я-то думал, что тебе приятно будет узнать, как я перевоспитался и стал образцовым рабочим. Думал, мы станем друзьями, а вот ты ничуть не изменился.

С видом, что он прощает Аркадия, Коробец придвинулся к нему вплотную, желая дать совет.

— Был у нас в лагере парень, он напоминал мне тебя. Политический. Какой-то офицер, который отказался вести свой танк в Чехословакию против контрреволюции, или что-то в этом роде. Я был старшим в бараке, а он не подчинялся приказам, думал, что он — командир. И вот однажды нас повели на железнодорожную ветку грузить лес на платформы. Здоровый коллективный труд на тридцатиградусном морозе. Самое опасное — это когда ты уже загрузил платформу: стволы могут вдруг покатиться и рухнуть. Понимаешь, странно: этот офицер был единственным из нас с образованием, и даже его образование не спасло его от несчастного случая, да и тот приключился как-то дико. Как он успел потом рассказать, его затащили в кузов грузовика, и кто-то рукояткой топора переломал ему руки, ноги, пальцы — все, чем можно работать. Представляешь? Ты видел всяких мертвяков, знаешь, сколько у человека костей. А потом с ним случилось такое… Такое бывает, когда совершаешь ошибку и лес с платформы катится на тебя. Он сошел с ума. А умер не от переломов, нет, умер от разрыва селезенки, и я думаю, что он сам был этому рад: разве можно жить, будучи разбитым, как яйцо? Вспомнил я сейчас о нем только потому, что чем-то он походил на тебя, а судно в море — это такая опасная штука… Вот что я хотел сказать тебе. Будь поосторожнее. — Карп направился к выходу. — Учись плавать.

Аркадия опять затрясло, и еще сильнее, чем прежде. Было ли ему так страшно, когда он работал следователем? Может, путь из Москвы сюда он и проделал для того только, чтобы встретиться с Карпом Коробцом? Как же так он не узнал его? Имя не такое уж частое. А с другой стороны, узнала бы его сейчас родная мать?

Тралмастер был один из тех людей, кто швырнул его в морозильник. Так подсказывало Аркадию его содрогающееся тело. Трое тащили, один позади и один впереди, это был Карп и его бригада, организованный коллектив, победители социалистического соревнования.

Аркадия вновь прошиб пот, принеся с собой состояние жуткого страха. Карп был ненормальным. И никакой вялотекущей шизофрении». Но неглуп: пока у Аркадия было хоть подобие какой-то власти, сидел и носа не высовывал.

Что он сказал и о чем умолчал? Ни слова не произнес о морозильнике; да и с чего бы? Но и про Датч-Харбор тоже ни слова. Всех волновало, разрешат ли сойти на берег. А Карпа — нет; ему захотелось узнать насчет Гесса. Больше всего ему хотелось посеять вокруг ужас, и это удалось.

Дверь в баньку вновь открылась. Увидев темную ногу, Аркадий схватился за нож. Прохладный воздух из двери чуть рассеял пар, Аркадий увидел, что темная нога была обута в кроссовку, синюю кроссовку «Рибок».

— Слава?

Третий помощник в раздражении отмахивался от редеющего пара.

— Ренько, я уже обыскался тебя. Я обнаружил ее! Я обнаружил записку!

Голова Аркадия все еще была занята мыслями о Карпе.

— Что? О чем ты говоришь?

— Пока ты там спал и расслаблялся в баньке, я нашел записку Зины Патиашвили. Она ее написала-таки. — Возбужденное лицо Славы белело в тумане. — Предсмертная записка! Это же здорова. Мы идем в порт.

Часть II

ЗЕМЛЯ