После полуночи движение было незначительным. До того как увидеть автомашины на улице, Аркадий определял их по звуку: астматический хрип «Траби», ритмичное тиканье дизелей «Мерседеса»… Белый «Мерседес» проехал со скоростью лодки, распустившей сети.

— Хочешь помочь?

— Конечно.

— Оденься и поднимись на свой этаж, — он протянул ей номер телефона Петера. — Скажи человеку, который ответит, где мы находимся, потом жди меня.

— А почему не пойти вместе? Можешь позвонить сам.

— Я буду у тебя через минуту. Жди звонка, пока не ответят. Иногда он не сразу снимает трубку.

Ирина не стала спорить. Она надела юбку и босиком вышла в прихожую. Короткий проблеск света показался ослепительным.

Между тем белый «Мерседес» проехал еще раз. Аркадий услышал странные звуки «Даймлера» и уж потом увидел, что он приближается с противоположной стороны. Максу и Боре приходилось не только охотиться за ним, но и оберегать друг друга от чеченцев. Наверх поднимется Макс, но Ирина права, ее он не тронет.

Две автомашины встретились напротив дома и покатили дальше, каждая своей дорогой.

Через несколько лет, когда закончится реконструкция, Фридрихштрассе будет функционировать, как всякая нормальная магистраль с ее магазинами, закусочными, экспресс-кафе. А пока у Аркадия было такое ощущение, будто он глядит на кладбище, каким стал бывший Восточный Берлин.

Обе машины появились снова с тех же сторон, что и раньше. Они, видно, кружили вокруг квартала. «Мерседес» встал на противоположной стороне улицы. «Даймлер» повернул в гараж дома.

В квартире без мебели не очень-то укроешься. Аркадий поставил саквояж прямо перед дверью, чтобы прежде всего к нему привлечь внимание вошедшего. Он лег на пол напротив двери — подальше от нее, чтобы быть как можно меньшей мишенью. Доски пола дали знать, что лифт заработал. Аркадий сомневался, чтобы Макс был один. Хрустальные бра в лифте светили ярко, и ему хотелось, чтобы зрачки у Макса и его приятелей, ослепленные светом, сузились до размеров булавочной головки. У пистолета имелась складная проволочная ложа, которую Аркадий развернул и приложил к плечу. Он до отказа перевел переключатель скорости огня и положил перед собой три остальные обоймы, как запасные карты. Черный прямоугольник двери был в окантовке света, проникающего из коридора. И по этой светящейся рамке было заметно, как дверь слабо вибрирует.

В прихожей остановился лифт. Он слышал, как раздвинулись двери, остановились, потом закрылись. Лифт пошел на шестой этаж.

В дверь постучали. В комнату проскользнула Ирина. Она отыскала глазами Аркадия.

— Так и знала, что ты не поднимешься наверх.

— Звонила?

— Ответил автомат. Я продиктовала, что ты просил.

— Ты разминулась с Максом, — сказал Аркадий. — как раз сейчас он едет наверх.

— Знаю. Я в это время спускалась по лестнице. Не старайся заставить меня уйти. Однажды я уже так сделала. Это было моей ошибкой.

Аркадий не спускал глаз с двери. «Макс на время будет сбит с толку, обнаружив, что Ирины нет», — подумал он. Правда, лифт стоял на шестом этаже уже целых десять минут, дольше, чем имело смысл, если только Макс не воспользовался лестницей. Но когда лифт заработал, то спустился прямо в гараж, а спустя несколько секунд Ирина сказала, что видит, как выезжает «Даймлер», а за ним следует «Мерседес».

— Я всегда пыталась представить, — кто с тобой, — говорила Ирина. — Почему-то мне представлялась очень молоденькая, маленькая брюнетка, яркая и страстная. Я думала о том, где вы сейчас гуляете, о чем говорите. Когда я хотела помучить себя, то весь день воображала себе пляж — одеяла, песок, солнцезащитные очки, плеск волн. Она крутит коротковолновый приемник, ищет лирическую музыку, случается, слышит и меня. Останавливается, потому как в конечном счете станция передает по-русски. Затем крутит дальше, и ты ее не останавливаешь, не говоришь ни слова. Тогда я придумывала месть. Она едет в Германию. Случайно мы оказываемся в одном купе. Дорога длинная, и мы разговариваем. Разумеется, я узнаю, кто она такая. Мы, как правило, оказываемся на обледеневшей платформе в Альпах. Она, конечно, милая женщина. Но я все равно толкаю ее с платформы. За то, что заняла мое место.

— Значит, ты убиваешь ее, а не меня?

— Я еще не сошла с ума.

С их этажа звуки были похожи на накаты волн. По потолку пробегали лучи фар.

Аркадий увидел, как примерно в квартале от их убежища на Фридрихштрассе остановилась машина. Он не мог разглядеть марку, но заметил, что из нее никто не вышел. Вторая машина остановилась примерно на том же расстоянии от них, но с другой стороны.

По мере того, как тянулось время, он рассказывал ей о Руди и Яаке, о Максе и Родионове, о Боре и Рите. Ему самому было интересно. Он вспомнил свою прогулку с Фельдманом, профессором-искусствоведом, его рассказ о революционной Москве. «Площади — наши палитры!» «Мы сами палитры, — усмехнулся Аркадий. — Скрытые возможности. Внутри Бори Губенко живет Борис Бенц. Внутри валютной проститутки, известной под именем Рита, владелица берлинской художественной галереи Маргарита Бенц».

Ирина сказала:

— Это еще вопрос, кем мы станем, если выберемся живыми. Русскими? Немцами? Американцами?

— Кем хочешь. Я буду как воск.

— Когда я думаю о тебе, такое сравнение не приходит на ум.

— Могу стать американцем. Свистеть и жевать резинку.

— Когда-то ты хотел жить, как индейцы.

— Теперь поздновато, но ковбоем можно.

— Веревку в руки и верхом?

— Перегонять скот. Или остаться здесь. Разъезжать по автобанам, карабкаться по Альпам.

— Стать немцем? Это легче.

— Действительно легче?

— Ты не сможешь стать американцем, если не бросишь курить.

— Это можно, — заверил Аркадий, закуривая очередную сигарету. Он выдохнул, разглядывая дым.

Вдруг он погасил об пол сигарету, приложил палец к губам и махнул рукой, чтобы она отошла в сторону. В одно мгновение он понял, что дым колышется из-за того, что из-под двери сквозит. Тянуло с лестничной клетки, хотя если бы он не лежал на полу, то не почувствовал бы сквозняка.

Он приложил ухо к полу. Выходит, он еще годился в индейцы. Услышал в прихожей скрип ботинок.

Ирина стояла у стены, не пытаясь спрятаться или сжаться.

Аркадий смотрел на свет, падающий из-под двери на саквояж. С одного конца светлая полоска постепенно сходила на нет.

Он вдавил живот в доски пола. Будь он более тощим, прополз бы под дверь. Посмотрел на Ирину. Ее взгляд — словно руки, оберегающие от падения со скалы.

Дверь распахнулась. Хлынул свет, и порог переступила знакомая массивная фигура.

— Петер, так можно нарваться на пулю, — сказал Аркадий.

Петер Шиллер ногой отшвырнул сумку. Увидев Аркадия, он сердито засопел.

— Здесь что, стрельбище?

— Мы ждали других.

— Не сомневаюсь, — Петер посмотрел на Ирину. Она выдержала его взгляд. — Ренко, у нас здесь по всему Берлину бегают русские. В центре «Европа» два убитых мафиози. Их зарезал кто-то, похожий на вас. Что у вас со спиной?

— Поскользнулся, — Аркадий встал и закрыл дверь.

— Аркадий был со мной, — вмешалась в разговор Ирина.

— Как долго? — спросил Петер.

— Весь день.

— Лжете, — отрубил Петер. — Идет война между бандами, не так ли? Бенц связан с одной из них. Чем больше я узнаю о Советском Союзе, тем больше убеждаюсь в том, что идет бесконечная война между бандами.

— В некотором смысле так, — согласился Аркадий.

— Сегодня днем вы говорили, что даже не знаете эту женщину. А вечером она выступает вашей свидетельницей, — Петер принялся ходить в комнате. «Габариты и энергия у него, как у Бори, — подумал Аркадий, — но в нем больше вагнеровского: Лоэнгрин, который по ошибке оказался не в той опере».

— Где Бенц? — спросил Аркадий.

— Удрал, — ответил Петер. — Час назад сел в самолет на Москву.

«Неплохо подгадал, когда покинуть Берлин. Может, он сбрасывает с себя личину Бенца, — предположил Аркадий. — Возможно, теперь Бориса Бенца никогда больше не увидят. Убрать Махмуда, конечно, куда важнее, чем цепляться за имущество немецкой „Фантази турз“. И все равно он был удивлен: Боря не из тех, кто упускает свое.

— Бенц сел в самолет вместе с Максом Альбовым, — сказал Петер. — Оба улетели.

— Макс сюда заходил, — заметила Ирина.

Аркадий вспомнил, что, прежде чем подняться на шестой этаж, лифт остановился на его этаже. Должно быть, Макс приезжал уложить вещи.

— Зачем ему ехать в Москву?

— Они полетели чартерным рейсом, — сказал Петер.

— Как им удалось в последний момент попасть на ночной чартерный рейс?

— В последнюю минуту там оказалось много свободных мест, — сказал Петер.

— Почему?

Петер поглядел на Аркадия с Ириной.

— Разве вы не слыхали? Здесь что, нет ни радио, ни телевизора? Должно быть, вы единственные в мире, кто ничего не знает. В Москве переворот.

Ирина тихо засмеялась:

— Наконец-то.

— Кто захватил власть? — спросил Аркадий.

— Так называемый ГКЧП. Армия ввела технику. Это все, что известно.

Переворот был той самой предсказываемой катастрофой, которая стала давно ожидавшимся итогом русских страхов, и тем не менее новость потрясла Аркадия. Макс и Боря, должно быть, тоже были застигнуты врасплох.

— Зачем Максу понадобилось возвращаться в этой сумятице? — задал вопрос Аркадий.

— Какое это имеет значение? — ответила Ирина. — Важно, что они не явятся сюда.

— Так что эта штука вам больше не нужна, — Петер забрал у Аркадия пистолет-пулемет, подобрал с пола обоймы и сунул себе за ремень.

— Мы в безопасности, — сказала Ирина.

— Не совсем, — Петер взмахнул пистолетом, показывая, чтобы они перешли в угол. Аркадий тоже подумал, что они в безопасности, но Петер лишил их этой иллюзии.

В комнате было по-прежнему темно. На фоне окон Петер видел их лучше, чем они его, но Аркадий разглядел поданный им знак не шевелиться. В прихожей открылась дверь лифта. Ирина схватила Аркадия за руку. Петер знаком приказал им лечь на пол, потом резко повернулся и выстрелил сквозь дверь.

«Скорпион» стрелял не особенно громко, хотя 7,62-миллиметровые пули прошили сухую штукатурку, словно бумагу. Петер двинулся вдоль стены, поливая огнем на уровне пояса и перезаряжая на ходу. Пара очередей высекла искры из гвоздей. В холле в ответ раздались ругательства и возгласы замешательства. Петер расстрелял вторую обойму на уровне колен. Кто-то за стеной наконец понял, что происходит, и выстрелил в ответ. В комнату влетел и разлетелся вдребезги кусок штукатурки размером с блюдце. Петер воспользовался светящейся дырой как мишенью. Он повернулся спиной к стене, вынул пустую обойму и вставил последнюю. С внешней стороны стену дугой насквозь прошили пули. Петер подошел к верхней точке дуги, направил ствол вниз и открыл огонь, стоя на расстоянии согнутой руки от стены в окружении лучей света. В ответ на одиночный выстрел он шагнул в сторону, снова занял стойку, приложил ствол к дыре и расширил ее четырьмя выстрелами. Он поставил указатель на одиночные выстрелы и стал слушать стоны, затем выстрелил сквозь стену в пол. Перевел на автоматический огонь и выпустил веером всю обойму. В течение десяти секунд Петер послал сквозь стену восемьдесят пуль. Направляясь к двери, он бросил «скорпион» и, на всякий случай, достал из кобуры свой пистолет.

Пистолет не понадобился. В прихожей растянулись четыре чеченца. Залитые кровью и обсыпанные штукатуркой, они, казалось, попали в производственную аварию. Петер ощупал каждого из них, одной рукой из предосторожности держа пистолет у головы убитого, а другой щупая пульс на сонной артерии. У двух убитых тоже были «скорпионы». «Скорпион» же им и воздал. В одном из них, смотревшем сквозь пыль мертвыми глазами, Аркадий узнал приятеля Али, который был с ним в кафе у Стены. Бено среди них не было.

— Когда я приехал, они были в машинах на улице, — сказал Петер. — По два в машине.

— Спасибо, — сказал Аркадий.

— Bitte, — с огромным удовольствием произнес Петер.

Люди не понимают, что происходит, когда просыпаются под звуки автоматических очередей. В районе города, где ведется большое строительство, первой реакцией бывает негодование буржуа по поводу того, что кто-то посмел нарушить закон и забить гвоздь до наступления рассвета.

Выйдя на улицу, Аркадий увидел далеко в конце Фридрихштрассе синие огни полицейских машин, приближающихся с отключенными сиренами, поскольку была глухая ночь. Они с Ириной прошли следом за Петером к его машине, стоявшей за углом. Запустив мотор, Петер стал слушать полицейские радиопереговоры.

Отозвавшимся полицейским, прежде чем обнаружить трупы, предстояло отыскать нужный дом и обыскать четыре этажа. Аркадий понимал, что, возможно, кто-нибудь из окна на противоположной стороне улицы заметил, как они выходили из здания, но что они могли сказать кроме того, что видели в темноте под углом с расстояния в несколько сотен метров двух мужчин и женщину?

Петер сказал:

— Ничего нельзя поделать с отпечатками пальцев и следами ног, они там по всей квартире, но их не так легко идентифицировать. Ваша подружка говорит, что не нарушала законов Германии, а ваших отпечатков вообще нет.

— А как в отношении вас?

— Пистолет-пулемет и обоймы я протер, а своим пистолетом не пользовался.

— Я не то хотел сказать. Как быть с вами?

Петер некоторое время ехал молча.

— Каждый раз, когда применяется огнестрельное оружие, проводят официальное расследование. Мне не хочется объяснять, почему я застрелил четверых людей без официального опознания и предупреждения. Стрелял сквозь стену? Они могли быть случайными людьми, разыскивающими кого-то или собирающими средства для «Гринпис» или для матери Терезы.

Пальцы Петера были в пыли. Он вытер их о рубашку.

— Мне не очень-то хочется распространяться о том, как я помогал своему деду. Это война между русскими бандами. Я не хочу, чтобы она обернулась для него публичным скандалом.

— Если они выйдут на меня, Федоров знает ваше имя, — заметил Аркадий.

— Думаю, что из-за этого переворота у консульства в Мюнхене заботы посерьезнее, чем мы с вами.

На полицейской волне диспетчер направил машины «скорой помощи» на Фридрихштрассе. Взволнованный голос контрастировал со спокойствием Тиргартена, с тишиной еще спящего города.

Петер произнес:

— Вы дурачили меня с самого начала, но должен признаться, что почерпнул из ваших небылиц больше, чем из всех небылиц, которые слышал раньше. Интересно, почему это так? Я все еще рассчитываю услышать правду.

Аркадий ответил:

— Если мы поедем на Савиньи Платц, я, может быть, смогу вам ее показать.

Пока Аркадий сидел в увитой зеленью беседке, ему стянуло спину. Нужен был аспирин или никотин, но таблеток у него не было, и он не мог позволить себе сигарету из-за ее предательского огонька среди темной живой изгороди на фоне медленно сереющего неба. Со своей скамьи он не мог видеть Петера и Ирину, сидевших в машине в квартале от него. Зато был виден свет в галерее, который, вероятно, горел всю ночь.

В Москве под такими же нависшими облаками по улицам катились танки. Был это военный путч? Или же партия возвращала утраченную роль авангарда народа? Взялись за национальное спасение всерьез, двумя руками? Так же, как партия до того брала под защиту Прагу, Будапешт и Восточный Берлин? По крайней мере, должны быть слышны отдаленные раскаты грома.

За исключением Фридрихштрассе, немцы, кажется, всю ночь крепко спали. В привычное время немецкое телевидение смежило свои очи. Аркадий предполагал, что заговорщики, по крайней мере, арестуют примерно тысячу основных реформаторов, возьмут под контроль советское радио и телевидение, закроют аэропорты, отключат телефонные линии. Он не сомневался, что прокурор города Родионов сожалеет о необходимости переворота, но, как известно всякому русскому, неприятную работу лучше делать сразу. Чего не мог понять Аркадий, так это почему поспешили назад Макс и Губенко. Как может совершить посадку международный рейс, если аэропорты закрыты? Самое время послушать Радио «Свобода». Интересно, что говорит Стас.

Заморосил дождь. Потом в кустарнике, разминая крылышки, зашуршали невидимые птицы. На живую изгородь, там, где рано встают, упал свет из окон, стали слышны, словно шум моря, звуки улицы, принялись за работу дворники.

С другой стороны живой изгороди застучали высокие каблучки. Появилась Рита в красном дождевике и шляпке под цвет ему. Она быстрым шагом прошла между квадратными клумбами. Правая рука в кармане. Аркадий раньше видел, как она начинала подписывать счет за обед, и знал, что она делает все правой рукой. Отпирая наружную дверь, она продолжала держать правую руку в кармане. Прежде чем войти, оглядела улицу.

Через десять минут вышел вооруженный охранник, зевнул, потянулся и, тяжело ступая, направился в противоположном направлении.

Еще через десять минут в галерее погас свет. Снова появилась Рита, заперла дверь и пошла обратно через площадь, держа в левой руке холщовую сумку.

Посередине площади, пристроившись со стороны сумки, ее догнал Аркадий со словами:

— С картиной стоимостью в пять миллионов так не обращаются.

Она все-таки была напугана и остановилась. Он оценил неподдельность ее первой реакции — бешенства. Содержимое сумки было обернуто пластиком.

— Надеюсь, что не промокнет, — заметил он.

Рита двинулась дальше. Он ухватился за ручку сумки.

— Я закричу. Позову полицию, — пригрозила она.

— Кричите. Думаю, что немецкой полиции невероятно скучно живется, по крайней мере, будет скучно, когда не станет русских. Полиция не будет в восторге от рассказа о вас и Руди Розене, хотя это вряд ли облегчит ваше положение. Значит, Макс и Боря бросили вас?

Аркадию нравилась ее способность держать удар. Она привыкла иметь дело с мужчинами. На лице появилось менее жесткое, более благоразумное выражение.

— Я не собираюсь ждать, когда здесь появятся чеченцы, — она неопределенно улыбнулась. — Может быть, уйдем с дождя?

Он подумал было о беседке, но Рита направилась через улицу к стоявшим под тентами столикам ресторана. Это был тот же самый ресторан, что и на видеопленке, и она направилась к тому же столику, за которым поднимала бокал со словами: «Я тебя люблю». Внутри ресторана — темнота. Во внутреннем дворике, да и на всей площади, они были одни.

Несмотря на ранний час, Рита накрасилась, превратив лицо в свирепую экзотическую маску. Красный плащ на ней был из какой-то тускло поблескивавшей ткани, хорошо сочетавшейся с губной помадой. Аркадий, дернув за «молнию», расстегнул его.

— Зачем вы это? — спросила Рита.

— Скажем, затем, что вы привлекательная женщина.

Они сели, каждый держа руку на лежащей под столом сумке. Из-за того, что плащ был расстегнут, карманы отвисли, и в них невозможно было сунуть руку.

Аркадий спросил:

— Помните русскую девицу, которую звали Рита?

Маргарита ответила:

— Хорошо помню. Работала что надо. Запомнила одна — она всегда умела договариваться с милицией.

— И с Борей.

— Долгопрудненские ребята брали девушек в гостинице под свою защиту. Боря был одним из друзей.

— Но чтобы иметь настоящие деньги, Рите пришлось уехать из России. Она вышла замуж за еврея.

— Ничего преступного.

— Вы не добрались до Израиля.

Маргарита подняла правую руку, показав длинные ногти.

— Вы можете себе представить, чтобы эти пальцы строили кибуц в пустыне?

— И чтобы Боря отправился следом.

— У Бори было вполне законное предложение. Ему нужен был человек, который помогал бы вербовать девушек для работы в Германии и наблюдал бы за ними во время нахождения здесь. У меня имелся такой опыт.

— В данном случае сказано не все. Боря купил документы, благодаря которым появился Борис Бенц, а это пригодилось, когда ему понадобился иностранный партнер в Москве. Таким путем он мог быть и тем и другим. Когда вы вышли замуж за Бориса Бенца, и у вас появилась возможность жить здесь.

— У нас с Борей особые отношения.

— И, если позвонит не тот, кто надо, вы могли сыграть роль его горничной и ответить, что господин Бенц отдыхает в Испании.

— Хорошая шлюха всегда может подыграть.

— Думаете, выдумка с Борисом Бенцем была такой уж удачной? В ней была слабина. Слишком много от нее зависело.

— Все шло прекрасно, пока не явились вы.

Аркадий, не отнимая руки от сумки, оглядел пустые столики.

— Видеопленку отсняли здесь и послали Руди. Зачем?

— Чтобы смог узнать. Мы с Руди никогда не встречались. Я не хотела, чтобы он знал, как меня зовут.

— Он был неплохим парнем.

— Он помогал вам. После того, как Родионов отдал распоряжение, дело было только за тем, как надежнее его убрать. Он знал о картине. Мы дали ему понять, что если он организует подтверждение ее подлинности, то сможет сам ее сбыть. Я дала ему не совсем ту картину. Боря сказал, что если взрыв будет достаточно сильный, то мы одним махом избавимся от Руди и дадим Родионову повод уничтожить чеченцев.

— Вы считали, что когда-нибудь Боря станет жить здесь и навсегда останется Борисом Бенцем?

— А вы сами где бы предпочли жить — в Москве или Берлине?

— Значит, когда вы на видеопленке говорили: «Я люблю тебя», эти слова были обращены к Боре?

— Мы были здесь счастливы.

— И ради Бори вы готовы были пойти на то, на что никогда не решилась бы его жена? Скажем, вернуться в Москву и подложить Руди зажигательную бомбу. Мне пришлось задать себе вопрос, почему состоятельная, по всей видимости, туристка остановилась далеко от центра, да еще в такой захудалой гостинице, как «Союз». Ответ заключался в том, что она ближе всего к черному рынку, и это позволяло минимум времени оставаться в машине с бомбой, у которой не было часового механизма. Вы проявили мужество, рискуя взорваться вместе с ним. Вот что значит любовь.

Рита облизала губы.

— У вас так хорошо получаются вопросы. Можно мне задать один?

— Давайте.

— Почему вы не спрашиваете об Ирине?

— Что именно?

Рита наклонилась вперед и зашептала, словно кругом были люди:

— Что с этого имела Ирина? Неужели вы думаете, что Макс расплачивался за ее тряпки и делал подарки за одни лишь милые беседы? Спросите-ка себя, на что она была готова ради него.

Аркадию стало жарко.

— Они много лет были вместе, — сказала Рита. — Практически были мужем и женой, как мы с Борей. Не знаю, что она рассказывает вам теперь. Я просто говорю, что у нее с ним все было точно так же, как и с вами. Любая женщина сделала бы то же на ее месте.

У него пылали уши. Он покраснел.

— Что вы, собственно, хотите сказать?

Рита сочувственно наклонила голову.

— Видно, она не все вам рассказала. Я всю жизнь встречала мужчин, подобных вам. Кто-то у них должен быть богиней, все остальные — шлюхи. Ирина спала с Максом. Он хвастался, какие штуки она выделывала.

Рита поманила пальцем поближе и зашептала еще тише.

— Я вам расскажу, а вы сравните.

Почувствовав, что ручка ослабла, Аркадий поднял парусиновую сумку.

— Можете стрелять, но в холсте будет дырка. Не думаю, что картина от этого застрахована, — сказал он.

— Ты, подонок!

Аркадий схватил Маргариту за руку, прежде чем она успела направить на него пистолет. Это была Борина машинка.

— Сучий потрох! — прорычала Рита, уткнувшись лицом в стол, когда Аркадий завел ей руку за спину.

Боря ее предал, бежал в Москву, оставив с почти игрушечным пистолетом. Аркадий вынул патроны из казенника и обоймы и бросил пустой пистолет ей на колени.

— Я тоже люблю тебя, — улыбаясь, ответил он.

В сувенирном киоске аэропорта Аркадий купил поднос для пива и хлопчатобумажный платок с рисунком, в который он завернул картину. Затем, обернув поднос в пузырчатый пластик, положил его в холщовую сумку Риты и вернулся к стоявшим в углу транзитного зала Петеру и Ирине.

— Представьте, сколько картин и рукописей, конфискованных у художников, писателей и поэтов за семьдесят лет, упрятано в запасниках Министерства внутренних дел и КГБ, — сказал Аркадий. — Ничего не выбрасывалось. Поэт мог получить пулю в затылок, а его стихи перевязывали шпагатом и отправляли в хранилище. Потом в один волшебный миг, когда Россия вдруг стала частью остального мира, все эти вещдоки начали представлять огромную ценность.

— Но они не смогут их продать, — возразила Ирина. — Произведения искусства более чем пятидесятилетней давности по закону не могут быть вывезены из Советского Союза.

— Но их можно вывезти тайком, — сказал Петер.

Аркадий продолжал:

— Достаточно взятки. Через границу переправляют танки, поезда, нефть. А уж вывезти картину сравнительно просто.

— Но даже при этом, — не сдавалась Ирина, — сделка недействительна, если нарушен советский закон. Коллекционеры и музеи не любят ввязываться в международные споры. Рита не могла бы продать «Красный квадрат», если бы его вывезли из России.

Петер сказал:

— Может быть, это немецкая подделка. В Восточном Берлине есть феноменальные фальсификаторы, и все они теперь без работы. Эту картину действительно проверяли?

— Проверяли, — ответила Ирина, — определяли время написания, просвечивали рентгеном, подвергали анализам. На ней даже отпечаток пальца Малевича.

— Все это можно подделать, — настаивал Петер.

— Верно, — согласилась Ирина, — но с подделками происходят любопытные вещи. Они могут быть самыми лучшими подделками на свете, и дерево, и краски, и техника исполнения подобраны абсолютно точно, но они не смотрятся, как оригинал.

Петер прокашлялся.

— Это уже переходит в область спиритизма.

Ирина ответила:

— Все равно что узнаешь человека. Со временем начинаешь отличать фальшивое от настоящего. В картине заложена идея художника, а идею подделать нельзя.

— Сколько, вы сказали, стоит эта картина? — переспросил Петер.

— Вероятно, пять миллионов долларов. Здесь это немного, — сказал Аркадий, — но в России это четыреста миллионов рублей.

— Если это не подделка, — поправил его Петер.

Аркадий сказал:

— «Красный квадрат» — это подлинник, и он из России.

— Но его обнаружили с обрешеткой Кнауэра, — возразила Ирина.

Аркадий ответил:

— Обрешетка подделана.

— Обрешетка? — выпрямился вдруг Петер. Аркадий видел, как он что-то обдумывает. — Мне уже приходила в голову эта мысль.

Аркадий сказал:

— Помните, Бенц интересовался произведениями искусства, сбором которых во время войны занимался ваш дед? Помните, он интересовался упаковкой, которую изготавливали столяры Кнауэра?

— Вот это верно, — одобрительно сказал Петер. — Очень верно.

Аркадий положил платок на колени Петеру. Петер еще больше напрягся.

— Что вы делаете?

— В данный момент обстановка в отношении культуры в Москве несколько неустойчивая.

— Мне она не нужна.

— Вы — единственный человек, которому я могу ее доверить, — сказал Аркадий.

— Откуда вы знаете, что я не скроюсь с ней?

— Есть своего рода справедливость в том, чтобы вы стали хранителем русского искусства. К тому же профессия, — Аркадий похлопал по карману, где лежали паспорт и виза, которые вернул ему Петер, а также билет, купленный на деньги Али.

Попасть на московский рейс Люфтганзы не составило труда. Ничто лучше путча в стране назначения не способствует сокращению списка пассажиров. Чего Аркадий до сих пор не мог понять, так это почему руководители Комитета по чрезвычайному положению вообще разрешают самолетам садиться.

С мюнхенского рейса приковылял Стас с магнитофоном и фотоаппаратом. Вопреки всему, он был в отличном настроении.

— Восхитительный идиотизм! ГКЧП не арестовал ни одного демократического лидера. Теперь ночь. Танки в Москве, но они всего лишь катаются по городу. К репрессиям теперь подходят с другими мерками.

— Откуда ты знаешь, что происходит? — спросил Аркадий.

— Так нам же звонят из Москвы, — ответил Стас.

Аркадий был поражен.

— И телефонная связь работает?

— Именно это я и имею в виду, говоря об идиотизме.

— Майкл знает, что ты едешь?

— Он пробовал меня задержать. Говорит, что рискованно с точки зрения его службы, да и станция попадет в затруднительное положение, если нас задержат. Он говорит, что Макс звонил из Москвы и сказал, что жизнь идет своим чередом и для меня там нет ничего сенсационного.

— Он знает, что едет Ирина?

— Не знает.

Хотя объявили посадку, Аркадий бросился к телефонной трубке. Запись на пленке без конца повторяла, что международные линии заняты. Единственная возможность пробиться — непрерывно набирать номер. Он уже собрался было отказаться от своего намерения, как увидел аппараты факса.

Полина говорила, что заберет аппарат Руди к себе. Подойдя к столику, он написал номер ее телефона и текст: «С нетерпением жду встречи. Если у тебя есть картина дяди Руди, возьми, пожалуйста, с собой. Поосторожнее води машину». Добавил номер рейса и время прилета и подписал: «Аркадий». Потом попросил справочник аппаратов факсимильной связи и написал второе послание — Федорову: «Совету последовал. Сообщите, пожалуйста, прокурору города Родионову о моем возвращении сегодня. Ренко».

Служащая удивленно поглядела на него.

— Должно быть, вам не терпится попасть домой, — сказала она.

— Я всегда волнуюсь, когда еду домой, — ответил Аркадий. Ирина помахала ему от дверей. Там же стояли Стас и Петер Шиллер, разглядывая друг друга, как представители разных биологических видов.

Петер вцепился в Аркадия и оттащил в сторону.

— Очень прошу, не оставляйте меня с этой штукой.

— Я верю вам.

— Мое короткое знакомство с вами подсказывает, что за вами по пятам следует беда. Что мне с ней делать?